Леонид Конисевич

НАС ВОСПИТАЛ МАКАРЕНКО

Записки коммунара

Челябинск, 1993

Часть II. Крымский поход

1. В Севастополе

2. Происшествие на перроне

3. Ночной марш

4. В Байдарах

5. По горным тропам. «Шайтан мердвень»

6. На пути к Ялте

7. На отдыхе

8. Экскурсии

9. Домой

Часть II. Крымский поход

1. В Севастополе

Поезд Харьков - Севастополь мчал коммунаров на юг. Позади остались недолгие сборы, марш по харьковским улицам, посадка в вагоны. А после - бесконечные равнинные степи, перелески, полоски рек и речушек, золото зреющих колосьев хлеба. Ночью кто-то сказал, что проехали Сиваш, но почти все спали. И вот мы на крымской земле! Настал день тёплый и солнечный. Мы торчали у окон, смотрели во все глаза, стараясь ничего не пропустить.

«Знатоки» Крыма, не раз побывавшие здесь в неукротимом стремлении «попасть в тепло», рассказывали свои истории, ещё живо сохранившиеся в памяти.

Я не бывал в этих местах, ничего не мог рассказать и только слушал, о чём говорили другие, всё принимая на ветру. За Симферополем ехали в живописной долине, освещённой южным солнцем. По бокам, на склонах как на географической карте, разбросаны треугольниками, квадратами и другими фигурами зелёные виноградники. Мне как «первооткрывателю» всё было значительно и интересно. Местность стала меняться. Куда-то пропали поля и бескрайние степи, уплыли виноградники. Вместо них появились холмы, близкие и дальние, с короткой и чахлой растительностью. Постепенно даль закрывалась выросшими вблизи холмами. Поезд вползал в теснину гор. И вот скрылось солнце, что-то загрохотало, усиливаясь эхом; стало совсем темно. Это первый тоннель. Здесь после простора вширь и ввысь в каменном мешке было не по себе. И вдруг железный грохот поезда резнул грохот оркестра. Заиграли родной украинский гопак. В полумраке вагонного освещения музыканты, слившись с инструментами, в упоении отдавали весь свой дух. Тоннели несколько раз чередовались с открытыми просветами, как бы давая отдых от первого гнетущего впечатления.

И вдруг кончился последний тоннель. В окна вагонов брызнуло таким ослепительным сиянием, что заломило в глазах, хотелось какое-то время не смотреть, чтобы привыкнуть. Впервые в жизни я увидел море. Оно было спокойное и бескрайнее, усыпанное белыми рядами кружева на синем ковре. В воздухе мелькали чайки, беспрерывно поочерёдно падали вниз, окунаясь в бело-синее сияние в весёлой игре полёта и криков. На нас со всех сторон глядел совершенно новый, неизведанный мир. В воздухе зной, всё освещено и накалено солнцем и в то же время дышалось легко и свободно. Налюбовавшись морем, я стал осматривать город. Он гористый, какой-то светлый и белый, изрезанный впадинами, голубыми бухтами. От моря ввысь громоздятся белые из камня дома и домики, как бы высеченные в скалах и вросшие в них.

А на бухте, погружённые в её глубину, очерченные сине-зелёной поверхностью, в солнечных бликах, спокойно стояли стальные громадины кораблей, с торчащими в небо широкими изогнутыми трубами. Из некоторых вырывались голубоватые дымки. К ним подходили и уходили от них крошечные шлюпки с игрушечными человечками. Они перемещались от корабля к кораблю и от кораблей к пристани. В глаза вошла белокаменная лестница, спускающаяся с высот к воде, к пристани, где останавливалась шлюпка, отпуская и принимая человечков. Эта лестница занимала какое-то главное место в окружении домов и заканчивалась белыми колоннами. Я тут же спросил Виктора Николаевича, отправившегося с нами в поход, как называется это место города. Он ответил, что это Графская пристань, и показал на дом, где находится штаб Черноморского флота.

И вот наконец Севастопольский вокзал. Поезд, прочистив глотку оглушительным гудком, дымом и искорками из трубы, пошипев паром, лязгнув сцепами, ещё раз богатырски выдохнув, остановился.

Выходили пассажиры с ручной кладью — чемоданами, сумками, мешками, отыскивая глазами встречающих. На перроне было людно. В живой толчее перемещались женские платочки, беретики, фески, лёгкие картузы, татарские войлочные шляпы, зонтики от солнца. Выделялись лица, шеи, руки. Всё такое живое, подвижное, говорящее, радостное встречам с родным и знакомым.

Высаживались и мы, занимая место на перроне, не давая смять себя людскому напору.

Нас встретил Коля Шершнёв, наш доктор с неизменной санитарной сумкой, которая клонила его вправо. Его тут же окружило наше начальство: Антон Семёнович, Терский, Левшаков, некоторые командиры взводов. Рукопожатия, расспросы. Наше положение осложнёно тем, что не вся коммуна ехала в одном поезде... Из-за транспортных неурядиц коммуне пришлось разместиться в трёх эшелонах.

Первыми приехали музвзвод, частично первый взвод, малыши четвёртого взвода и знамённая бригада. Остальных сопровождают Степан Акимович и Барбаров - новый заместитель начальника коммуны по политической части. Места для ночлега у нас не было. На коротком совете командиров решили часа два посвятить осмотру города.

Остаются на месте знамённая бригада с зачехлённым знаменем, а при вещах и продуктах сторожевой отряд и три коммунара из хозяйственной части. В этом была необходимость. На перроне и вокруг вокзала шныряла знакомая предприимчивая «братва».

Во временном лагере остался Антон Семёнович. Группу, в которой находился и я, в город повёл Семён Калабалин. Улицы гористые и узкие, накалённые зноем. Воздух наполнен прозрачной дымкой. Игрушечные трамваи по сравнению с харьковскими, на узких рельсах, часто встречались на нашем пути.

По узким улочкам с каменными лестницами, падающими вниз, спустились на Приморский бульвар. Поразило множество моряков-краснофлотцев. Они в белых рубахах-форменках, с синими воротничками, в лихих бескозырках с трепетными ленточками на ветру, в брюках-клёш, подпоясанных широкими ремнями с ослепительно сияющими бляхами.

Наглаженные, чистые, загорелые, неторопливо проходили мимо нас, слегка раскачиваясь в свободной походке.

Кто из нас не мечтал быть моряком и бороздить моря и океаны! Их вид говорил, что это они настоящие хозяева этого светлого города.

С низкого берега Приморского бульвара нам открылась голубая бухта, уходящая в бескрайнюю синеву моря через узкие ворота берега с крепостными бастионами. Спокойную гладь резали торпедные катера, оставляя за кормой пенные буруны.

Как крепости, рассредоточены военные корабли «Парижская коммуна», «Червона Украина», «Коминтерн», «Профинтерн», «Незаможник» с грозными орудийными башнями. Они скрывались в сине-зелёной глади и на фоне противоположного берега. Лишь редкие сирены, пронизывавшие бухту и город резким уханием, обнаруживали их присутствие.

В беседку у самой воды собирался духовой оркестр моряков, и мы остановились послушать. Музыкантов было немного. Нам стало интересно сравнить их игру с нашим оркестром. В нашей группе были музыкальные звёзды коммуны - Ваня Волченко, Федя Борисов, Козырь, Никитин и даже «пиколыцик» — Петька Романов.

Взмах палочки, и мы с первых тактов узнали бравурный «Егерский». Марш очень знаком по игре нашего оркестра в походах. Играли хорошо, с подъёмом, чётко выделялся каждый инструмент, особенно тромбон и корнет, но не было мощи и густоты нашего большого оркестра. Вовсе не было кларнетов, саксофона, флейты-пикколы и других. Может быть, поэтому Петька досадливо махнул рукой и сквозь зубы процедил: «Хал-турка!» Никитин улыбнулся и мазнул по носу Петьки пальцами: «Тоже мне, дока!»

К беседке подходили моряки и гражданская публика, гуляющая по бульвару. Берегов ласково касались лёгкие волны, лениво перекатывались по камням и гальке. Постепенно нас окружила масса любителей музыки из моряков и местных жителей, по-южному празднично одетых. Женская половина красовалась летними туалетами, видно, приготовленными для танцев. В воздухе потянуло духами.

Глядя на своих корешков, я понял, что наша форма из трусов и парусиновых рубах не соответствует моменту, и как бы в подтверждение моей мысли, тихий голос дамочки в шляпке своему спутнику: «Милый, откуда у нас эти скауты?» При этом откровенно рассматривая Петьку, она скривила губки.

Не зная, что такое «скауты», я понял из гримаски и тона, что она оскорбляет нас, но в это время Семён Калабалин дал команду выходить из кольца.

Время «увольнительной» кончилось, и мы направились в обратный путь.

2. ПРОИСШЕСТВИЕ НА ПЕРРОНЕ

Прибыл второй эшелон. «Зацверенчали» девчата, и стало веселее. Нашу площадку обступили любопытные и зеваки. С приходом поездов их становилось больше. Больше стало и корешков с «воли», для которых толпа — самая желанная стихия. И вокруг крик — иступлённый, как на пожаре: «Держи, держите его, обрезал сумочку!» И громкий плач: «Билеты, деньги, путёвка! Что теперь делать, господи!» По перрону, отчаянно заламывая пальцы, бегала молодая женщина, судорожно сжимая полоску из кожи, всё, что осталось от сумочки. Раздался милицейский свисток. Публика всколыхнулась, встревожено задвигалась, не зная, куда скрылся вор. Мы поплотнее сгрудились вокруг своего имущества. И тут Семёна Калабалина подхватило как боевого коня: «Хлопцы — поможем!» Молниеносное совещание, и Семенцов, Водолажский, Орлов и Швыдкий рассеялись в тревожном сборище пиджаков, шляпок, зонтиков. Потерпевшую окружили наши девчата и как могли успокаивали.

- Найдётся ваша сумка, - успокаивала Люба Красная,— вот увидите, найдётся! Женщина всхлипывала, безнадёжно качая головой.

Праздные зеваки расходились, придерживая кошельки.

- Не зевай, Фомка, на то ярмарка! — самодовольно проворчал усатый гражданин, покидая опасную зону перрона.

За углом привокзальной постройки «Кипяток» шла негромкая беседа Калабалина с прилично одетым парнем. Несколько в стороне, как на часах, стояли Орлов и Водолажский. С другой стороны Ваня Семенцов, Троша Швыдкий и откуда-то явленный Филька, обступили двух юрких пацанов. Они вырывались, пытались ускользнуть, со страхом и мольбой смотрели на парня, но конвой был надёжный: в момент стремительного бегства их сцапали. Они выкручивались, царапались, кусались, и, потеряв надежду скрыться, плакали без слёз и канючили: «Пустите нас, гады лягавые, шо вы нас держите!» и головами старались боднуть в живот. Толком говорить ничего не хотели.

Ваня Семенцов спокойно подбрасывая жаргонные словечки, втолковывал им, чего от них хотят, и в конце-концов добился важного признания.

Они ж не знают, кто свистнул сумку, а вот тот знает. Пацан кивком головы указал на рослого парня в модной кепке, спокойно гулявшего по перрону с папиросой. Он с шиком выпускал дым колечками, не подозревая опасности.

К нему подошли сзади и взяли... под руки.

Семён Афанасьевич улыбнулся парню, как другу после долгой разлуки. Незнакомец птицей рванулся из предательской западни, но «друзья» так мило прижали локти к бокам, что брыкаться было уже бесполезно.

- Ш-ш-ш, топай тихо, пижон, не отдадим мильтонам! - прошипел Семён доверительно.

Со стороны, в людном месте, ничего подозрительного. Идут три товарища, и о чём-то беседуют.

Разговор продолжили за углом, вдали от постороннего глаза. Парень разговаривал на южном диалекте. Бежать бесполезно.

- И шо вам от миня нада?

- Ты не шокай, гад. Нам, знаешь, некогда тебя уговаривать! Пошли на хазу и пусть притащат калым. Живо!

Подошёл Орлов, картинно перебрасывая финку в ладони.

Парень съёжился от страшных предчувствий.

- И как вы меня раскололи! Я сделаю, шо могу, гад буду! Вы мине уже нравитесь! — он опасливо смотрел на финку.

- Это, кажется, ваше перо, милорд, — неуклюже поклонился Орлов, посылая руку за спину.

- С кем я имею разговор? -- с намёком на хороший тон спросил пижон, всё более изумляясь и бледнея. Финка была в заднем кармане брюк, и как его очистили, он не знает.

- Шош ты, дура, шкары на тебе в клеточку. Чепа на калгане, а перо тю-тю! — издевался Шурка, ткнув его пальцем в лоб.

- И шо вы надо мною делаете? Я буду жаловаца! - плаксиво потянул «собеседник», но тут же получил увесистую оплеуху от Калабалина. Это было сделано неожиданно, по-хозяйски солидно.

- Так это же другое дело! — Он схватился за скулу и тут же, без игры, спросил: «Ваши условия?»

- Никаких условий. Сказали, что не выдадим и хватит!

- Крот, топай к Люське и забери ксивы. Скажи ей, шо это я говору. Понял? И одним духом, понял?

- И деньги до копейки, иначе твоего атамана в камни вроем,— добавил Семён без тени шутки.

«Крот» вывернулся из окружения и змейкой скользнул за угол. За ним бросился Филька.

- Назад!!! — гаркнул Калабалин, и Филька остолбенело врос в мостовую.

- Мы ему верим, чудак, и бегать нечего!

- Да, нечего, а если он притащит подставу! – обиделся Филька и досадливо отвернулся, двигая упрямыми бровками.

- Об чём вы говорите! — сказал взмокший пижон, помахивая вместо веера кепкой и вытянувшись в вопросительный знак.

Страсти улеглись. Сделка состоялась. Парень вынул из кармана коробку папирос «Раковский» и миролюбиво протянул компании.

- Спасибо, не курим.

- Как тебя звать?

- Шикарный.

- Тю! А по натуре?

- Шето вы мине знакомые по выгавору...

- Не кривляйся.

- Ну, Володькой миня звали...

- Родные есть?

- Фатер зубной врач в Николаеве.

- Ещё кто?

- Мутер померла от тифа. При этом на подпухшем лице скользнула печальная тень.

- Мокрушник?

- Нет, — испуганно дёрнулся Шикарный.

- Зачем таскаешь финку?

- Так, для шпаны, чтоб понимала.

- Ты же, гад, и враг мировой революции!

- Зачем так строго? Я достаю на жизнь!

- Тебе вкалывать на заводе нужно, ишь, бугай! Бросай малину, парень, завязывай, а то шлёпнут.

Из-за угла появился Крот. Он тяжело дышал. Серое лицо покрылось пятнами. Озираясь по сторонам, он вытащил из-под спущенной рубахи чёрную сумочку и ткнул Шикарному.

Сумка перешла в руки Семёна Афанасьевича. Он открыл её, внимательно осмотрел содержимое. Билет, путёвка, небольшая сумма денег...

- Здесь всё? — спросил он Шикарного.

- Я не знаю, но гарантирую, гад буду!

- Люська сказала, всё, нехай подавится! -- поспешил заверить Крот, переходя за спину Семенцова.

- Пацанов не руш, слышишь? Если обидишь, найдём и на Северном Полюсе! В Антарктиде! Ну, пока, смывайся! Помни что тебе сказано!

- А кто же вы будете? — спросил на прощание Шикарный.

- ГПУ! — через плечо бросил Семён, удаляясь.

Через несколько минут Люба Красная поставила точку в истории. Она подошла к потерпевшей, которая застыла в окаменелой позе на одной из наших корзин, и сказала: «Вот и нашлась ваша сумочка. Я же говорила, что найдётся».

* * *

Поздней ночью прибыл третий и последний наш эшелон. Подъехали пароконные арбы под наши пожитки и продукты питания. Лошади по сравнению с арбой казались игрушечно малые. Их выпрягли, дали сена. Они ели, с хрустом двигая челюстями. А когда съели последние былинки, застыли в ожидании, редко переступая ногами, отмахиваясь неостриженными хвостами от мух.

Не верилось, что эти тощие существа потянут наш большой груз. Пацаны подходили к ним, гладили, заплетали на гривах косы и тут же расплетали, ласково теребили чёлки, кормили хлебом с ладоней. Приятно прикосновение мягких подвижных губ, доверчиво и благодарно снимавших с рук всё до последней крошки.

- Бедные вы лошадки, — расчувствовалась Шура Сыромятникова, обнимая лошадиную морду.

Погрузились за полчаса. Командовали погрузкой возчики, хорошо перевязывая ряды корзинок верёвками. Они курили самосад. Время от времени прикладывались к заплетённым флягам, высоко поднимая их и сливая какую-то влагу в пересохшие рты. Старший из них Ахмет словоохотлив, быстро познакомился с нами, называл «бачками», подсаживал наверх, забрасывая верёвки для крепления. Двое молодых отмалчивались, постоянно наблюдая за нами, сильные и проворные. Свои арбы погрузили раньше Ахмета. Они братья — Селим и Керим. Начальник обоза Васька Кравченко рассадил на верхушки арб по два человека, как своих помощников. Арбы походили на украинские возы с сеном. Только впряжённые лошадки скорее напоминали осликов, а не сытых украинских коней. Они с площади тронулись первыми в ещё светлую пору дня.

3. НОЧНОЙ МАРШ

С приходом третьего эшелона коммуна построилась и вышла с вокзала другой дорогой.

Темно. Город спал. Шли тихими улицами вольным шагом, но повзводно, как во всех походах. Оркестр молчал, чтобы не будоражить горожан; разговаривали тоже тихо. Впереди колонны Антон Семёнович и Шершнёв. Калабалин, как обычно, шёл сбоку, наблюдая за строем. На марше настроение улучшилось. Спать не хотелось. У малышей кто-то спотыкался, обвиняя дорожные кочки и вызывая смешки товарищей.

— Носом не клевать, засони, — подбадривал командир. Город оставался позади. Исчезли рейдовые огни, уж не слышны ночные шорохи моря.

Мы вышли на тракт без твёрдого покрытия. В воздухе повеяло прохладным ветерком, смешанным с запахом трав. От головы колонны передали команду: «Выше ноги, не пылить!» Встречались населённые пункты в виде деревушек. Поднимался невообразимый собачий концерт. Голоса то заливисто звонкие, то тонкие и грубые, то ленивые и старчески хриплые. Они были во дворах, и нам не грозила прямая опасность. Рельеф менялся. Дорогу часто подпирали холмы, но они чередовались с равнинными просторами, убегающими в ночную мглу. Над нами висело тёмное небо, со множеством звёзд больших и малых, и туманная дорога из бисера. От некоторых звёзд отрывались и падали яркие огоньки, прочерчивая золотые полоски и вдруг пропадая в темноте.

— Метеориты! — громко пояснил Сёма Юдин, математик и любитель астрономии.

— А мне дед говорил, что в это время кто-то умирает! — добавил Павел Куслий. Кто-то поднял на смех суеверного Павла.

— Павлуша, твой дед прав, — откуда-то услышали голос Терского, — в каждый миг кто-то умирает и... рождается. Звёзды тоже рождаются и умирают в бесконечном мироздании. Ты не думай о смерти. Виктор Николаевич и появился и улетел, как сказочный дух.

Шли не более двух часов. Темнота и призрачность окружающей местности нарушали представления о пространстве и времени.

Перед нами выросли горы. Прошли ещё немного по суженной дороге, и слышим протяжную команду: «Колонна, стой!» Калабалин объявил привал на ночлег. Разошлись. Командиры взводов выбирали место, чтобы разместить всех. Горы, скалистые отвесы, впадины, террасы — наше жильё. На площадке, в стороне от дороги, стояли наши арбы. Разбирая вещи, доставали одеяла. Тентов нет. Палатки в Ялте, крыша — звёздное небо. Жёсткое ложе устилали брезентами. Подушка — собственная рука, самая удобная и мягкая. Пока взводы устраивались на ночлег, хозкоманда готовила ужин. Распечатывали мясные консервы, нарезали пайки хлеба, делили печенье.

Зажечь костры не удалось. Ничего горючего не обнаружили. Обрадовал весёлый горный ручей. Как хорошо обмыться с дороги в холодных струях; наш порядок — мыться перед сном!

Разместив оркестр, Волчек взбодрил лагерь весёлой полькой. В звуках, усиленных эхом гор, окончательно пропал сон.

— Вот, черти, всех сусликов разгонят! — добродушно ворчал разжалованный баритонист Фомичёв, завидуя своим товарищам. Теперь он жалел о том, что опаздывал на сыгровки, пререкался с Левшаковым и что его заменил Стреляный.

В течение получаса лагерь полностью освоился с новым местом жительства. Караульный начальник Скребнёв расставлял посты, солидно поправляя пояс с пистолетом Антона Семёновича. Он известный путешественник, исколесивший Кавказ и Крым, знал что к чему. Нашлись добровольцы в ночное, пасти лошадей — Терский, Шатаев, Глебов, Гонтаренко. Керим и Селим с ними. Ахмет устроился спать под арбой, отчаянно дымя трубкой. Его угостили ужином новые заботливые друзья.

Несмотря на приподнятое настроение, порождённое переходом и свободой, после лёгкого ужина Антон Семёнович приказал спать. Категоричность его приказов никем не оспаривалась.

Девочки укладывались на своём месте, отгородившись импровизированными стенками из корзин.

Лиля Туледкая наводила справки — нет ли в этих местах змей.

— Спи, какие ещё змеи, их своей музыкой разогнал Волчек,— успокоила Женя Вехова, укладываясь поудобнее в каменной выемке.

Своему вождю и шефу Левшакову музыканты раздобыли сухой пук травы в большей части из молочая и будяка, тщательно выбрав колючки репейника. Как никак, много лет прошло со времён боевых походов, и дородное тело Виктора Тимофеевича нуждалось в мягкой постели.

Антон Семёнович от «комфорта» отказался, заметив: «Главное, наверняка, блох нет!» (* Полынь-трава — народное средство от блох.)

Засыпали не сразу. Ещё слышались приглушённые голоса по куреням, приглушённые смешки вокруг Терского, неутомимого рассказчика невероятных историй, но постепенно все стихло. Лагерь спал.

* * *

Южные ночи коротки. Из-за гор поднималось солнце. Утро светлое, ещё прохладное и росистое. Роса упала и на спящий лагерь. Антон Семёнович вовсе не спал, коротая ночь на каком-то камне.

Дежурный по лагерю подошёл к нему с сигналом и спросил, можно ли давать подъём.

— Пусть поспят ещё часок.

Из ночного возвратились ездовые Керим-Селим — как для удобства стали называть их — со свитой, напоили лошадей. Они пили, словно запасаясь на долгий путь. Политрук Барбаров в белой ночной сорочке, в брюках галифе на подтяжках и в сапогах чистил зубы у ручья. Он не нарушал и в походе формы одежды. Но по выправке не был военной «косточкой». Гимнастёрка со шпалой в петлице опускалась до талии ниже принятого стандарта, собираясь большими складками. За спиной она пузырилась. Он ещё очень молод, свеж лицом, с завитками светлых волос и добрым выражением глаз. Интеллигентная речь. С его приходом в коммуну партийная организация стала ещё больше работать с комсомолом, пионерской дружиной. Его уважали, охотно выполняли все поручения. Между собой коммунары с теплотой говорили: «Наш комиссар Петя».

Итак, время сна ещё час. Но что это?

На соседней скале появилась маленькая фигурка. Она воздела руки к небу и разразилась продолжительным завыванием. Голова фигурки окутана чем-то белым.

Ахмет сразу понял в чём дело.

— Никарошо, бачка, ой никарошо,— раскачивал головой старик, обращаясь к Антону Семёновичу.

— Никитин! Живо сними «муллу» и ко мне!

— Есть снять «муллу»!

Сенька устремился на гору, ловко переступая с уступа на уступ. Не увидев, что произошло внизу, фигурка продолжала завывать.

И вот перед грозным ликом Антона Семёновича ни жив ни мёртв Алексей Землянский.

Расправа была короткой:

— Пять нарядов, знатный командир!

— Если пять нарядов! — белую тряпку ещё на спуске стащил с него Никитин.

Так закончился утренний намаз новоявленного муэдзина Землянского.

Барбаров серьёзно что-то объяснял Ахмету, говорил о религиозности мальчика, сохранившего веру ислама. Тот согласно кивал головой. Он с умилённым лицом, будто смазанным маслом, смотрел на Землянского. Их разговор прервал сигнал на подъём. Пацаны ещё потягивались, одним глазом досматривая сны, зевали, почёсывая на теле вмятины от постелей.

— Эх, поспать ещё минут шестьсот! — высказал желание многих белобрысый пацан Серёжа Илюшечкин. Но командир взвода молча вытаскивал из-под него брезент, выкатывая лентяя на камни.

Зарядка, плесканье в ручье и завтрак. Погрузили арбу, запрягли лошадок.

Дежурные по лагерю убирали все остатки нашего бивака: консервные банки, бумажки, ненужные коробки и ящики, ничего не оставляя для истории и будущих археологов.

Солнце поднялось высоко, пропала роса. Наполняли баклажки водой и напивались на дорогу. Первым выступил обоз. Заскрипели несмазанные арбы. Колёса выписывали восьмёрки и грозились отвалиться. И всё тогда покатится к чёрту, в тартарары, с какого-нибудь безымянного обрыва в пропасть. Ищи тогда Кравченко и Русакова, горделиво восседавших на макушке воза!

Хозяева хранили невозмутимое спокойствие. Ни скрипы арбы, ни опасные амплитуды колёс, ни извилистая дорога со страшными обрывами, казалось, их не занимали... Всё изведано, обыденно... Колонна вскоре обогнала обоз и растянулась по дороге. Шли быстро, с желанием скорее увидеть и узнать новое. Следопыты разбрелись по сторонам, карабкались на кручи, прыгали через расщелины в попытках что-то отыскать, не задумываясь об экономии сил в походе.

Порядок построения изменился. Впереди шагал четвёртый взвод пацанов, за ним — девочки. Замыкали колонну старшие взводы и оркестр. Тяжёлые музыкальные инструменты — басы, баритоны, барабан Бульки по очереди несли старшие коммунары из первого и третьего взводов, по заранее составленному расписанию, но не более километра за одну смену. Узаконенное расписание исключало недовольство и пререкания менее сознательных, и все испытывали тяготы похода равномерно и справедливо. Музыканты носили инструменты только во время игры.

Возглавлял колонну Калабалин, задавая темп марша и когда было необходимо, сдерживая излишнее рвение... В арьергарде шли Антон Семёнович и Левшаков.

Первому, очевидно, необходимо видеть одновременно всё, Левшакову спокойнее в рядах родных музыкантов.

Время от времени Антон Семёнович выходил вперёд то с распоряжением, то с замечанием. Его большей частью беспокоили «невдахи», неряхи и младшие пацаны.

На восьмом километре сигнал общего сбора. Построились.

Антон Семёнович приказал сделать переход в пять километров скаутским шагом: пятьдесят шагов бегом и пятьдесят шагом. Каждый считает свои шаги самостоятельно.

Моей натренированной команде не трудно бежать пятьдесят шагов, имея опыт бега на пять километров.

Хуже тем, кто спортом занимался мало. С нами бежали Антон Семёнович, Терский, Барбаров. Каблуки политрука гулко стучали по камням. Строй далеко растянулся по дороге. Вначале пацаны взапуски бросились вперёд, надувая щёки, наперегонки, но вскоре утомились и стали отставать. Виктор Тимофеевич остался позади, чертыхаясь «выдумке», топорща седые усы. Из солидарности с ним шагали хорошие бегуны — командир оркестра Волченко, Никитин и неповоротливый Могилин — «Булька».

Девочкам не дали скидки на «слабый пол». Они не отставали от хлопцев, горделиво поправляя причёски и поводя плечами, когда их обгоняли, но всё же иногда тихо проскальзывало «Ой, горе! И выдумали ж!»

Труднее бежать нагруженным басами, барабанами и знамённой бригаде. Ассистенты с винтовками шли и бежали, не теряя равнения, охраняя знамя, как в строю. Лишь винтовки держали наперевес, изображая атаку. Это всем нравилось и подтягивало. Но вот марш окончен. Привал на короткий отдых и обед. Подтягивались отставшие. Барбаров снял фуражку, вытирая пот. Ожидали обоз и Левшакова.

Уже успели подладиться солнцем «белокожие». Девочки наклеивали бумажки на носы, мазали против загара лица каким-то жиром. У Витьки Калошкина явные признаки шелушения ушей. Всё это навело Шершнёва на мысль, что нужно надеть рубашки. Антон Семёнович с ним согласился. У него самого пощипывало нос.

Обоз остановился в холодке под горой. Раскрасневшийся Вася Кравченко раздавал повзводно обед. Доставали огромные севастопольские хлебы, ещё сохранившие особый запах румяной корки, консервы, помидоры, огурцы, жёлто-оранжевые абрикосы и сухую тараньку, для аппетита.

Не снимая мешка с арбы, Русаков сверху бросал взводным лёгкие рыбки по счёту. Тараньку, как и другие продукты, получили на севастопольской базе. Там она лежит огромными штабелями в рогожных мешках.

Ели с отменным аппетитом, устраивались где кто мог.

По дороге участилось движение пролёток, линеек, фаэтонов, таратаек, заполненных курортниками и дачниками. Проплыл высокий, обветшалый фургон, оклеенный цирковыми афишами, Рядом с ездовым вертелся белый комочек болонки, поводя влажной точкой носа.

Реже появлялись автомашины с пассажирами, поднимая клубы пыли. Им не завидовали. Они не увидят того, что увидим мы, обшаривая склоны, расселины, нагретые плато с их обитателями: пугливыми ящерицами, кузнечиками, пичугами и мелкими грызунами. Находили время выманивать пауков-тарантулов на катыши липких конфет с ниткой. Их норки отыскивали в растрескавшемся от зноя грунте. На земле очень подвижны. Они свирепо бросались на врагов. Отброшенные палочкой, становились на задние лапки в защитную позу. Из уважения к храбрости их не убивали.

Застав охотников за опасной игрой, Шершнёв ругался, усиленно заикаясь, грозя пожаловаться Антону.

Барбаров занялся картой. Его окружили командиры, отыскивая точку нашего расположения. Первым разобрался в карте Панов. Он небрежно водил ногтем мизинца по карте, распутывая условные обозначения дорог, речек, высот с видом полководца, объяснявшего задачу своему штабу. Конечный пункт сегодняшнего марша — село Байдары. Выходило, что идти ещё много. После обеда надели рубашки, стоянку привели в санитарное состояние, и снова в путь. Карту Барбаров уложил в планшет который болтался от ходьбы сбоку.

Лошадей подкормили хлебом, остатками от стола, даже крошками. Они честно несли свою службу, напрягая все узлы мышц и сухожилий на крутых извилистых подъёмах. Солнце палило немилосердно, и не было от него защиты.

Высоко в небе парила птица, широко и неподвижно распластав крылья, описывая круги, сопровождая нас.

— Смотрите, смотрите, орёл хочет пообедать! — воскликнул Гуляев, посмотрев на маленького, красного, как варёный рак, Котляра.

— Факт, орлы уносят детей! — серьёзно поддержал Терентюк, слегка подтолкнув малого в бок. Котляр сжался и уже не спускал глаз с вольного царя птиц. Он где-то видел картинку, как орёл уносит в лапах мальчика, и предупреждение принял за чистую монету.

Шли группами, не нарушая взводного порядка. Вспоминали коммунарские дела, заработки в мастерских, праздники, «середину». В новой обстановке ярче вспоминалось то, что было у каждого и у всех вместе. Что сейчас дома?

Вокруг Антона Семёновича сгрудилась большая группа старших ребят. Он рассказывал историю Крыма с древних времён. Географическое положение полуострова, климат, торговые пути, удобства обмена товарами привлекали многих колонизаторов и завоевателей. Одни строили, мечтая о вечном благоденствии. Строили города, гавани, укрепляя их крепостными стенами, башнями, воинскими гарнизонами. Другие вторгались и всё грабили, превращая цветущие города в руины, а жителей в рабов. В этой связи особенно интересна история Херсонеса и Кафи. Глядя на мирные холмы и горы, не веришь, что здесь прошли военные грозы многих племён и народов. И всё же в детском уме рождались представления о конском топоте, звоне оружия, пожарах, страданиях, смерти, крови, плене и рабстве.

Мы изучали историю в школе по программе. Но как мало и неинтересно по сравнению с рассказом Антона Семёновича всего лишь о Крыме, древней земле Таврии, Тавриды! Как хорошо, что эту землю в конце концов отбили от всех завоевателей, прогнали их за моря и теперь мы свободно шагаем здесь как наследники наших героических предков!

И как совсем недавно шли последние бои уже наших отцов!

Несмотря на жару, мы не уставали. Сам собой выработался нужный ритм движения, дыхания: они были автоматическими.

За рассказом не заметили, как прошли большой отрезок пути. По сторонам дороги, в долинах и по взгорьям появились деревья и кустарники.

Поднявшись на возвышенность, я увидел бесконечную даль из холмов правильной пирамидальной формы на ровной, покрытой зеленью местности. Особыми красками выделялись участки виноградников как признак близкого жилья. Между ровными рядами из шпалер передвигались крошечные фигурки людей.

По времени коммуна должна подходить к Байдарам. Зной спадал. Воздух посвежел, обвевал ласковый ветерок. В небе плыло одинокое облачко. В преддверии Байдар снова появились горы, но они отходили по сторонам, открывая обширную зелёную долину.

4. В БАЙДАРАХ

Барбаров и Шершнёв с группой коммунаров — Камардиновым, Шведом и Сторчаковой оторвались от колонны, быстро уходя вперёд. Долина расширялась. Вдалеке, на склоне горы, ласточкиными гнёздами влеплен посёлок. Подойдя ближе, мы увидели маленькие сакли с плоскими крышами одна над другой. Их разделяли узкие улочки, круто падающие вниз. Сакли вросли в зелень садов и ярких цветов в огороженных двориках. Пройдя дальше, мы увидели на равнине другой посёлок, похожий на наши украинские деревушки.

Послышался сигнал «Сбор музыкантов». Хозяева взяли свои инструменты и быстро построились. За ними строилась вся колонна. Со знамени снят чехол. Впереди дорогу перегородила отара овец. Они подняли густые клубы пыли и жалобно блеяли.

Левшаков повернулся лицом к оркестру, поднял руку и по его команде «Раз-два» оркестр громыхнул марш «Бойкий шаг». Строй выровнялся и подтянулся. Куда девалась дневная усталость!

Шли пружинным молодецким шагом, как всегда ходили дзержинцы по городским улицам и на парадах.

Овцы сгрудились, поджав курдюки и вытянув шеи. Чабаны засуетились, что-то крича и размахивая бичами. Ничто не помогало. Ещё немного, и Виктор Тимофеевич сошёлся бы с ними стенка на стенку. Но что это? Семён Калабалин, кому-то грозя кулаком, бегом тащил огромного барана за крутые рога в сторону от дороги. И отара сдвинулась с места и потянулась за вожаком. Дорога свободна. К вожаку Семён добирался чуть ли не по спинам овец и теперь, отряхиваясь от пыли, шёл вдоль строя.

— Ну и здоровый, чертяка! Його тягнешь, а вин лоба наставив бытысь. Не було часу, а то б я з ним позабавлявся! — коротко рапортовал Антону Семёновичу, включаясь в строевой шаг.

Операция Калабалина развеселила строй. Кто-то заговорил о шашлыке.

Колонну встретили Шершнёв и Камардинов и повели с дороги по мягкому лугу долины в сторону горы. Под горой, покрытой густой зеленью деревьев, остановились на большой привал.

Вечер. Солнце опустилось за горы и в долине быстро наступили сумерки. Взводные командиры хлопотали над сооружением костров, добывая сухие ветки с горы соседнего леса. Приводили себя в порядок -- мылись, отряхивали от пыли немудрёную одежду.

С появлением обоза получали продукты, брезенты, одеяла и устраивались на ночлег, прямо в лесу. Много травы для постелей, ею устилали ложа под брезентами.

В ауле замерцали огоньки, очерчивая светлячками густой тёмный фон горы. Вспыхнули и наши костры. Яркое пламя весело поднималось в тёмное небо, с потрескиванием рассыпая искры.

Варили полевой запорожский кулеш с салом. Вася Кравченко пшено отмерял банкой по счёту без вершков. Вершки ловко отгребал ладонью в мешок.

Степан Акимович, заметив скупость Васьки, в шутку сказал:

- Ну и Василь! Дай тебе волю зараз куркулём заделаешься!

- Та шо вы, Степан Акимович, я ж по правде меряю! — обиделся Вася.

В это время Маня Бобина попросила муки на заправку. Девочки варили ужин по-своему.

- Не-не, мукычки не дам, дивчатка, нэ положено по рациёну! -- мягко отвёл просьбу Кравченко, разводя руками.

- И правда, куркуль! Сам як мукычка! — покраснела Бобина и гордо отошла, не настаивая.

Кулеш варился густой. Развариваясь, пшено клокотало и булькало, выбрасывая горячие комочки. Заправляли шкварками с луком, бросали лавровый лист, солили с частыми пробами на вкус. Вместе с паром потянуло таким запахом, от которого сами собой потекли слюнки.

Вслед за кулешом кипятили чай. Ещё из дома сохранились кулебяки. Их испёк на дорогу Карпо Филиппович с напутствием: «Нехай идять!» Они причерствели, но какой здоровый хруст пошёл в этой чудной Байдарской долине!

В Байдарах нас не оставили в одиночестве. Лагерь окружили местные жители, вначале дети, а за ними — взрослые. Появились представители местной власти, культработники, молодёжь - парни и девчата. Они окружили Барбарова и вели разговор как со старым знакомым. Здесь же вертелись Камардинов и Швед, как помощники Барбарова. Швед в коммуне – признанный оратор. На всех ответственных собраниях, где полагалось выступать с речью, по поручению комсомола, выдвигался Швед. Он небольшого роста, крепкого сложения. Глаза большие, серые. До Шведа в коммуне ораторствовал Камардинов, но Швед его потеснил, и Васька отошёл на второй план. Возможно, что на почве ораторского искусства они сдружились.

Местную молодёжь и власти привлёк наш оркестр.

Барбаров с помощниками разведали обстановку до подхода коммуны и совместно с комсомольцами решил организовать встречу. Комсомольцев немного в селении, в основном из русских и украинских ребят. Место встречи в летнем сельском клубе. Он недавно построен.

После ужина нас пригласили на смычку с жителями Байдар.

Небольшое дощатое строение с открытой сценой и перед ним деревянные скамейки на деревянных столбиках. Здесь уже собрался народ, слышался гул голосов. Люди стояли по сторонам, не занимая мест. Коммуна подошла строем. На сцену внесли наше знамя, ассистенты замерли рядом.

Сцена освещалась висячими керосиновыми лампами с жестяными абажурами, стол накрыт красной скатертью. Когда мы разместились в амфитеатре, на сцену поднялся секретарь местной комсомольской организации, председатель Осоавиахима, ещё два пожилых человека, Барбаров, Швед и Сторчакова. Несмелых хозяев мы приглашали занять места рядом с нами. Садилась молодёжь, а старшие из аула остались стоять.

Коротким выступлением собрание открыл секретарь ячейки. Он кратко представил нас, пояснил, кто мы такие, почему здесь и куда направляемся.

Затем слово предоставили Шведу.

После горячего приветствия Швед рассказал о коммуне, о нашем труде и учёбе, о коллективе ребят, оставшихся без родителей и возрождённых советской властью и чекистами к новой трудовой жизни. Он с гордостью подчеркнул, что мы носим славное имя первого чекиста страны — Феликса Эдмундовича Дзержинского и что никогда ни при каких обстоятельствах не обесчестим это дорогое имя!

Коснулся вкратце нашего похода-отдыха, предоставленного коммунарам наградой за труд и учёбу. Вначале он говорил тихо, но постепенно голос его крепчал, придавая уверенность и значимость всей фигуре оратора. Затем перешёл к грандиозным событиям в стране, перечисляя стройки пятилетки и говоря о рождении новых заводов, фабрик, электростанций, каждая из которых радует трудящихся и рождает новый энтузиазм и размах. Швед говорил искренне, горячо, умело управляя интонациями.

Закончил свою речь страстными словами: «За нами будущее, товарищи! Мы горячо верим в наш светлый завтрашний день! И никаким враждебным силам нас не сломить! Пусть живёт и крепнет боевая смычка города и деревни! Да здравствует великий Ленин — вождь и организатор Коммунистической партии, вдохновитель всех наших побед!»

Ему громко аплодировали, многие встали. В это время наши комсомольцы запели «Интернационал». Его подхватил оркестр, встали все присутствующие и пели. Собрание, посвящённое встрече, превратилось в митинг. За Шведом выступили председатель молодой артели, секретарь ячейки, виноградари—члены артели, чабаны. Они говорили о трудностях на новом пути, о недостатках, плохой обеспеченности инвентарём, о том, что им ещё мешают бывшие богатеи, об остатках бандитизма. Но в словах не было безнадёжности и упадочничества, они тоже верили в завтрашний день.

И подумалось, что и мы, и они, разделённые многими километрами, проживая в разных районах страны, делаем одно и то же дело, боремся за общие интересы.

После официальной части устроили объединённый концерт. Начался он короткой цирковой программой. Мы увидели знакомую собачку, бойко составляющую слова из ярких букв. В одном месте она перепутала буквы и не получила лакомство. Хозяин её строго пожурил, она сложила ушки и виновато клонила голову на лапки. Увидев поощрительный знак, исправила ошибку и ушла со сцены на задних лапках под аплодисменты зрителей.

- Учись! — подтолкнул Калашкина Гришка Соколов, шмыгнув носом.

- Каштанка лучше, — заключил Витька, — она пела.

- А ты хуже читаешь и не поёшь, - нетерпеливо махнул рукой на Калошкина Гришка, вытягивая шею к сцене.

Там выступал фокусник, глотая шпаги, из пустого ящичка вытягивал разноцветные ленты, опутывая ими себя и помощницу. После выпустил десятка два голубей и снова их куда-то спрятал, открывая нам пустой ящик. Всех удивил его заключительный номер. На глазах у зрителей выпил ведро воды. Потушили лампы и увидели, что из его рта вырывается пламя, как из форсунки, освещая сцену, а когда зажгли свет, в ведре снова обнаружили воду. Это подтвердили правдоискатели Панов и Те-рентюк, сбегавшие на сцену и ткнувшие пальцы в ведро.

Нашу программу Терский начал «Немым конферансье». Вместе с публикой смеялись и крымские горы!

Хор исполнил «Мы кузнецы», «Наш паровоз». Лена Соколова хорошо прочитала стихотворение М. Светлова «Гренада». Её вызывали «на бис».

Шура Сыромятникова и Мотя Петкова под оркестр танцевали татарский танец. Он вызвал оживление, дружеские аплодисменты. Вся композиция танца: законченное движение, грациозность и лёгкость, с чисто национальными чертами, характеризовали хорошую подготовку танцовщиц. Вместе со всеми дружно аплодировала цирковая труппа артистов. Их мнение было особенно дорого.

Заключали программу «Музыкальной шуткой», фрагментами из «Украинской сюиты» Левшакова и виртуозным «Турецким маршем». Его звуки всколыхнули всю тишину Байдарской долины, теряясь где-то далеко в горах и лесах.

В лагере поддерживались костры. Они светились в разных местах, привлекая к себе, создавая уют и особое тепло.

После команды «вольно», «разойдись» вместе с гостями облепили костры и продолжили дружественную беседу. Пели украинские песни. Как хорошо они звучали здесь, в горной долине, вдалеке от родного дома! От них веяло грустью и задушевностью.

Антон Семёнович, Дидоренко и Барбаров проверили посты. Они казались чем-то озабоченными и приказали усилить охрану лагеря дополнительно тремя постами с часовыми и подчасками. На винтовки выдали по обойме боевых патронов. Посты усилили старшими коммунарами и студентами вузов из бывших колонистов-горьковцев, которые проводили каникулы в наших походах.

Караул возглавил сам Калабалин. Перестройка сделана так осторожно, что о ней знали только прямые участники.

В 11 часов вечера с гостями попрощались. Приказ дан спать. Сигнала ко сну не было. Теперь укладывались в мягкие постели. В стане девчат тихие смешки, какая-то возня, шорох.

Втайне от хлопцев, отгороженные корзинками, они делили молоко. Его притащила Белинина чуть ли не ведро. Захлёбываясь от возбуждения, рассказывала: «И така хороша старушенция! Я иду, а вона коровку доить. Доню, каже, чи не поможешь мени подоить, бо ця корова така скажена, хочь почеши ий за вухом! Я чесала, чесала, а як побачила, що бабуля дуже стара, то и сама доила».

- Чи не брэшэшь ты, Нинка,— забеспокоилась Зина Носик,— може ты видьма?

Но молоко всё же выпили и наконец угомонились.

Я ещё долго не мог уснуть. Вспомнил рассказ Антона Семёновича. Перед закрытыми глазами, как на киноленте, поплыли яркие картины. Представлялись шатры кочевников в этой долине. Меж них скакал татарский конник, которого видел в Оружейной палате в Москве, и... всё вдруг заволоклось туманом, дымом пожарищ, сгинуло... И вот спят, разметавшись в разных позах, потомки хазар, печенегов, запорожских казаков, русских богатырей и татар... Какое удивительное смешение племён и народов успокоилось в глубоком сне дружбы и согласия...

Утреннюю тишину нарушил сигнал. Подъём. Было ещё темно. С гор спустился туман, забивший долину, как ватой. Вставать не хотелось.

В стороне фыркали лошади. Обозные готовились к погрузке. Ахмет, Керим и Селим — коренные жители Байдар — обступили Степана Акимовича и требовали доплаты за услуги. Они заломили высокую цену, и Дидоренко возражал. По их словам доплата нужна на корм лошадей, на ремонт обуви.

Ваши лошади овсом не балованы. Видно, как вы их кормите! Одна сухая шкура и на подмётки не сгодится! Не на то просите!

- Зачем обижаешь, хозяин, тут ваш жирный конь не шагает, падать будет. Наш идёт, овёс надо,— настаивал Керим. Штой чего, разговор ненужный. Нэ дашь — не паедим,— отрезал Селим.

В затянувшийся спор вмешался Антон Семёнович:

- Поехали, товарищи, на корм и сбрую дадим. Ахмет хлопнул в ладоши и потёр ими в знак скрепления договора.

Светало. Густой туман медленно выползал из долины, как по трубе, открывая тёмные горы и небо. Спят Байдары.

Наш сигнал разбудил петухов и, вспомнив свои обязанности, они распелись на разные голоса и на все лады.

Вскоре в окнах замелькали редкие огоньки. Короткий завтрак, уборка лагеря. В четыре часа покидаем обжитую стоянку Байдарского аула. За Байдарами дорога сузилась и пошла в гору. Нас сопровождали весёлый гомон птиц и тёмная полоса леса.

Час марша привёл нас в нормальное состояние. Пропали лень и остатки сонного настроения. Лесные массивы то поднимались над дорогой, то опускались в глубокие балки, перемежались с живописными зелёными полянами и лугами. Следопыты разбрелись по лесу. Кто-то набрёл на лещину с орехами. Увлёкшись орехами, догоняли колонну бегом.

От Байдар шёл с нами проводник, один из местных жителей-татар. Его порекомендовали байдарские комсомольцы, он приветлив и словоохотлив, и видать, не новичок вождения экскурсий, хорошо ориентируется в родных местах. Проводник шёл впереди вместе с Барбаровым и группой любознательных ребят.

В лёгкой одежде и обуви, покрытый бронзой загара, он легко шагал, ничем не стеснённый и не связанный.

Барбаров, напротив, — затянут воинским ремнём, на котором справа висела увесистая кобура, а слева, на портупее тяжёлая сумка с планшетом и книжками. Сапоги печатали армейский шаг. Коротая время, он рассказывал эпизоды о покорении Крыма русскими армиями Румянцева и Суворова.

- Подтянись! - скомандовал Антон Семёнович, ожидая отставших, которые, услышав команду, бегом выскакивали из-под укрытий деревьев и из всех щелей.

Кончилась узкая дорога. Перед нами выросло Нечто из серого камня с массивным перекрытием. Ворота. Мы остановились и умолкли, поражённые увиденным.

Это была грань между тем, что было и что теперь предстало перед нашими глазами. Слева всё заполнило огненное зарево, от которого нет сил оторваться и увидеть что-то другое. Из необозримой глади выплывал огромный шар легко и плавно, словно кто-то его подталкивал невидимой сильной рукой из глубин моря. Вот он оторвался от черты слияния воды и неба и поплыл. Всё ожило, засверкало искрами - и море, и небо, и, земля. Осветились розовым сиянием отвесные скалы, острыми шпилями уходящие ввысь и падающие куда-то в пропасть. С высоты обозрения, как из-за гигантского занавеса, открылся лёгкий простор воздуха, неба и моря. Оно спокойное, чистое и казалось, просвеченное на большие глубины.

От моря по склону всходила к нам полоса сплошной зелени, сверкающей прекрасными красками света и тени. Всё покоряло, в груди останавливалось дыхание, хотя воздух был лёгок, свеж, наполнен неизведанным смешением запахов трав, зелени и моря.

Когда поднималось солнце, на крыше ворот уже маячило несколько верхолазов, застывших в неподвижных картинных позах.

И вдруг, как провозвестник начала дня, как гимн всему живому, грянул «Интернационал».

В груди сдавило, перехватило дыхание... и покатились слёзы. Отчего? Может быть, ошеломила награда за все невзгоды прошлой короткой жизни? Может быть, это — очищение от человеческой скверны и полёт в будущее — сильное и прекрасное?

Кто знает, что потрясло так неожиданно и сильно в эти короткие минуты.

Очнувшись, я увидел и почувствовал, что какое-то подобие душевной бури коснулось и других, что не один я такой сентиментальный размазня.

5. ПО ГОРНЫМ ТРОПАМ. «ШАЙТАН МЕРДВЕНЬ»

Вниз по дороге катился наш обоз, грохоча колёсами и скрипя всем, что может скрипеть в сухой татарской арбе.

Мы не пошли вслед за обозом. Проводник повернул влево и повёл вверх по крутизне. Ловко переступая с уступа на уступ, легко преодолевая препятствия из очищенных природой камней и провалин, мы уподобились стаду горных коз на переходе к новому пастбищу. Так поднимались всё выше и выше, местами цепляясь за корни, крепко вросшие в камни, за опущенные ветви деревьев, преодолевая чащу диких кустарников. Шли по узкой полосе, которую проводник называл тропой, намного сокращающей маршрут. Как ни вглядывались, а тропы не замечали.

Всё внимание было обращено на то, чтобы не поскользнуться в неверном шаге и не обрушиться вместе с камнями в заросшую бездну. Смельчаки обогнали проводника, скрылись в зарослях, перекликаясь на разные голоса.

Малыши и девочки мужественно и весело проделывали опасный путь. С нами был Антон Семёнович, а с ним мы ничего не боялись.

В эти минуты и часы, связанные с опасностью, каждый сам того не сознавая, хотел быть героем.

Антон Семёнович, следуя сзади с Левшаковым, видно не разделял наших радостных порывов. На его глазах карабкались музыканты с инструментами, виртуозно выпутываясь из кустов и напоминая раструбами ловких оленей с ветвистыми рогами.

Авангард Калабалина достиг какого-то рубежа. Там уже слышались победные крики «индейских воинов».

К ним подтягивались остальные.

Кончился тяжёлый переход. Мы увидели открытое пространство с округлыми низкими холмами, гладко устланными травой и яркими цветами. На склонах гор, в расселинах и глубоких балках тянулись к небу гигантские сосны с огромными кронами. В воздухе стоял крепкий смоляной дух, смешанный с запахами трав и цветов.

В затенённой впадине обнаружили весёлый ручеёк. Он вытекал из узкого ущелья между щёками скал, скатываясь чистыми и холодными струями. Освежились и набрали воды в баклажки. Солнце светило и грело щедро.

После короткого отдыха двинулись дальше. Шли по мягкому ковру, будто плыли, то поднимаясь по отлогим холмам, то скрываясь меж ними.

Девочки украсились цветами и шли, как сказочные феи.

Голоногие собратья Гришки, Котляры, Калошкины, Куслии шагали отдельными стайками, не подавая признаков усталости и недовольства.

Справа от круто сходящей вниз неровной поверхности, укрытой низкорослой зеленью, отдельными высокими деревьями, взгромождёнными на отвесных слоисто-покрученных скалах, привлекала и звала другая жизнь с людским жильём, близостью моря. Сверху мы видели крошечные строения с ярко окрашенными причудливыми крышами. Узкими лентами петляла дорога, ползущая вниз.

По времени и быстроте продвижения должен бы и начаться спуск «с крыши на землю». Невзирая на прелесть плоскогорья, хотелось приблизиться к морю. Оно тянуло к себе теплом и лаской.

Но где же спуск? Проводник всё шёл и шёл, успокоившись после крепкого разноса Макаренко.

Нетерпеливые атаковали его вопросами, не видя конца пути и места, где можно спускаться. Татарин загадочно улыбался и всё обещал:

Ничего, ребята, мы подходим к Шайтан-Мердвеню.

- Какой медведь?

- Нет, это не медведь. Это, по-русски, Чёртова лестница,

Передовой отряд ожидал у прорвы между скал, почуяв, что именно здесь и есть что-то похожее на спуск. Догадку подтвердил проводник. И мы покатились горохом по очень крутому откосу, высеченному в скале, загромождённому камнями самых причудливых форм и размеров.

В головокружительном галопе старая гвардия помнила о пацанах, вовремя оказывалась там, где нужно помочь. Малые не требовали помощи, самоотверженно карабкались на камни.

Девочки также мужественно обходились без рыцарских жестов хлопцев, но изредка в их рядах прорывалось крылатое восклицание «Чорти шо!».

Виктор Николаевич с тихой улыбкой перемещался по препятствиям шагами болотной цапли, преодолевая подчас двойные порции «ступеней». Время от времени оглядывался на маячившую где-то вверху фигуру Левшакова, плывущую как бы в облаках, напоминая ангела из полотен средневековых живописцев. Терскому мешала бежать кожаная табакерка, отскакивавшая в сторону на пристёгнутом ремешке. Он не мог обойтись без неё, так как часто курил самодельные папиросы.

Наша обувь будто специально приспособлена к горным путешествиям. Мягкие лосевые подошвы эластично задерживались на камнях, влипая в их разнообразную форму. Совсем иное сапоги с твёрдыми и скользкими подошвами. Их обладатели — Антон Семёнович, Дидоренко и Барбаров -- не могли так свободно перескакивать, не рискуя оказаться в пропасти. Нам и в голову не приходило выразить им сочувствие либо подумать о помощи.

В Антоне Семёновиче как всегда и везде мы видели человека-героя, которому нужно подражать. Поэтому бессовестно обгоняли его, стремясь доказать, какие мы ловкие, сильные и умелые. Ведь он сам воспитал эти качества.

Поэтому «Шайтан-Мердвень» каждый покорял самостоятельно.

Уже внизу на твёрдой дороге мы долго ждали «схождения» начальства и заскучали. Когда оно приблизилось, проводник не на шутку струхнул.

На этот раз обошлось благополучно. Виктор Тимофеевич, объявившись последним из-за последнего камня спуска, раскатисто возгласил:

— Какая чудная дорога! Прелесть, ангельская лестница, красота, — при этом широко расставил руки с поклоном, как бы добавляя: «Нате меня! Я ваш!»

Багровое лицо, на котором пучками вскочили брови, разодранная до каблука туфля, измученный вид доведённого до отчаяния человека вызвали такой откровенный, неудержимый хохот хлопцев и девчат, что, казалось, заплясали горы. Звук эхом взлетел назад по «Чёртовой лестнице» и бросился вниз, пробуждая тишину ущелий и пропастей. Калошкин подвизгивал как поросёнок. Музыканты сыграли туш, чествуя своего маэстро.

Обоза не видать. Он где-то в поднебесье петлял по извилинам дороги.

Не вредно бы перекусить, но получили приказ двигаться дальше с остановкой в Кикенеизе.

По расчётам Барбарова идти около десятка километров. Коммунары двинулись за Калабалиным. Проводника отпустили. В стороне с ним рассчитывался Степан Акимович. Из группы взрослых, стоящей от меня в нескольких метрах, доносились отдельные фразы Виктора Тимофеевича:

— Чёртов башибузук, негодяй! За что ему платить?! Он же проводник на тот свет — вот кто он! Каторжник!

Левшаков резко рубил воздух рукой, дав теперь волю своим чувствам, как за пультом перед тупым музыкантом.

Удовлетворив мальчишечье любопытство, я догонял товарищей. О, я хорошо узнал цену терпения Виктора Тимофеевича!

Дорога петлями увлекала вниз. Иногда открывались просветы с видом на море, на дали с густой растительностью, покрытой синевой, на отвесные скалы с ползучими зелёными жилками, на дачи и отдельные постройки, которые рисовались отчётливее.

День был в разгаре, когда передовой отряд вступил в Кикенеиз. Посёлок с налепленными строениями, разбросанными вверх и вниз, был оживлён. На главной улочке довольно людно. По ней двигались и местные жители, и приезжие горожане-дачники в пёстрых лёгких одеждах с зонтиками, с сумочками и сумками. Это, по-видимому, центр Кикенеиза с торговыми заведениями — лавками, рундуками, киосками, огромными бочками, выставленными впереди погребов. Хозяева зазывали в магазины, наперебой предлагая свои товары, пробы вин, расхваливали их всяк по-своему.

От безделья и поисков зрелищ побрели на базар. Глаза поразило множество свежих и сушёных фруктов, арбузов и дынь. Жёлтобокие красавицы дразнили сладким ароматом.

До прихода обоза не могли покупать. Наши сбережения там, в саквояже Антона Семёновича: списки и деньги.

Торговцы обратили внимание на вторжение голоногих пришельцев и конечно насторожились.

- Ходитэ, хлопци, хай йому бис! — махнул рукой Семён. Он брал по-дружески ребят за плечи и увлекал с базара. В самом деле, зачем толкаться с пустыми карманами, да ещё, чем чёрт не шутит, как бы чего «не сглазить»!»

Собрались у школы. Маршрутная комиссия имела договорённость о ночлеге.

Ждём Антона Семёновича. В палисаднике школы хозяйничала квочка в окружении выводка. Она размашисто гребла землю под яблонькой, часто вместе с цыплёнком, попавшим под горячую «лапу». За работой квочка не забывала поворачивать шею и одним глазом смотреть в небо. Особый сигнал заставлял малюток замирать на месте и в страхе дожидаться «отбоя».

Ещё издали послышался родной скрип и грохот колёс. Вместе с обозом пришли наши руководители. Арбы, едва ставшие на место, атаковали всякого рода «службы», «ответственные лица» и простые добровольцы. Вмиг разбирали упаковку продуктов, определяя на нюх, что где упрятано сытыми интендантами.

Васька разрывался на части, регулируя потоки ящиков, коробок, мешков, корзин, плывших в руки бойких потребителей.

- Ну куда ж ты тягнешь? -- голосом расстроенного тромбона молил он, отбирая назад какой-то лишний мешок. В самом деле, зачем «Мухе» столько соли?

К чести столовой комиссии, в которой не последнюю скрипку играл Русаков, пищевые вопросы были скоро улажены. Обедали в школьном дворе, без салонных бесед. Уплетали и тушёнку, и ветчину, и консервы рыбные, и огурцы, и сгущённое молоко, устроившись под густой тенью орехов и шелковиц.

Быстро насытились и отпросились у Антона Семёновича искупаться. Ведь глядя сверху — до моря рукой подать!

А море, такое близкое, всё отступало и отступало, заслоняемое то могучими тополями, то заросшими возвышенностями, то усадьбами, которые нужно обходить, порождая нетерпеливый азарт.

Стремительный бросок продолжался не менее часа. И наконец прибрежная полоса зелени отступила, открывая бледную бирюзу неба и слепящую солнечными искрами волнистую синеву моря. С разбега ноги погрузились в тёплую гальку. На нас катились, слегка пенясь, сине-зелёные волны, рассыпаясь по отлогому берегу и мимоходом зализывая неровности и увлекая с собой разноцветные камешки, подобные семечкам.

Через минуту в воде торчали головы, которые фыркали, крякали, охали и ахали.

Держаться в воде легко, не то что на речке, и выходить на берег вовсе не хотелось. Тонуть никто не собирался; об этом не думали и благо, что нашу свободу никто здесь не ограничивал назойливой опекой.

Нам недолго пришлось наслаждаться морем. Павел Перцовский скомандовал выходить. Оделись, побросали кто дальше плоские камешки — и до свидания, море!

Спешим. Отпущенное время на исходе, и подъём не то, что спуск — в гору не побежишь. Снизу вверх лучше увидели богатые дары природы, оказавшись в зоне садов и виноградников. Участки сходили террасами с насыпной землёй, подпёртыми стенками из камня. Видно, немало трудов положено на эти сады. С веток деревьев подмигивали краснобокие яблоки, сахарные груши и незнакомые южные плоды, а виноград сам напрашивался в гости, только подставляй рот.

Перцовский повёл цыганским глазом по рядам, разгадывая грешные желания, и коротко остерёг: «Не баловать, братва, сады не поповские!»

Поневоле руки заложили за спину.

На подходе к Кикенеизу мы увидели на пригорке Антона Семёновича. Он сидел в одиночестве под тенью дерева. Рядом поставлены сапоги. Босые ноги отдыхали. Они были женственно малы и очень белые.

На голове вместо привычной фуражки — тюбетейка. От этого нос как бы увеличился, лицо удлинилось, глаза без очков добрее и утомлённее. Я никогда не видал «Антона» в домашнем виде, и здесь он открылся человеком простым, добрым, которому так же нужен отдых, что раньше не приходило в голову.

Видно наше вторжение было неожиданным, и он надел очки. - Я сейчас буду, товарищи, идите в лагерь.

Пошли с чувством неловкости, как случайные свидетели чего-то недозволенного.

В лагере всё уже было готово к походу. Решили без ночлега двигаться к Симеизу. Было около шести вечера, когда Семён построил колонну.

В Симеиз вошли, когда окончательно сгустились сумерки, и на небе вспыхнули звёзды. Курортный городок встретил прохладой, освещёнными улицами, праздными прохожими, которые останавливались на тротуарах и провожали колонну восторженными взглядами. Впереди развевалось знамя. Люди стекались из тенистых улочек, выходили с парковых дорожек и беседок, с пляжа. Стояли на балкончиках домов, приветствуя руками, платочками, шляпками. На тротуаре Дидоренко и Барбарову закрыли дорогу, засыпая вопросами.

Узнав, кто мы такие, стали предлагать помочь с ночлегом, питанием. Это был рабочий народ, люди, приехавшие из русских городов страны на отдых. Что-то по-родительски тёплое было в их заботах.

Маршрутная комиссия с Шершнёвым и Дидоренко повела колонну на ночлег в клуб Союза строителей. У входа коммуну встретил член правления ГПУ Михаил Маркович Букшпан, наш шеф и друг.

Антон Семёнович скомандовал: «Смирно!» и отрапортовал:

Товарищ член правления! Коммунары-«дзержинцы», совершив сегодня однодневный сорокакилометровый марш, прибыли на отдых. Все здоровы, настроение бодрое. Начальник коммуны — Макаренко!

- Здравствуйте, товарищи «дзержинцы»! Поздравляю вас с героическим походом! Вы проявили мужество, стойкость и дисциплину. Желаю вам хорошо совместить переходы с отдыхом. Набирайтесь новых сил, закаляйтесь. Впереди вас ждут большие, интересные и трудные задачи. Ура, коммунары, молодцы!

- Ура! Ура! Ура! -- прокатилось по рядам с дружными аплодисментами. В наступившей торжественной тишине послышалось:

- Под знамя — смирно! Салют!

Под чёткий знамённый марш торжественно вдоль строя, печатала шаг знамённая бригада Разумовского, во главе с Харламовой. По бокам маршировали ассистенты Студецкий и Соколов. Никаких следов усталости, недетского напряжения похода.

6. НА ПУТИ К ЯЛТЕ

На новом месте не спалось. Едва утренний свет постучался в окна, как непоседливые «старики» начали дружно оставлять постели. «Робеспьер» успел оглядеть ближайшие закоулки, насладиться утренней свежестью.

Во дворе обоз готовился к выезду... без главы столовой команды Кравченко.

По дороге к Симеизу он бесследно пропал. Искали, возвращаясь назад, давали сигналы в три корнета, но Василь не отзывался. Разведчики вернулись в час ночи ни с чем, пожимая плечами.

Ахмет тоже ничего не мог пояснить.

- Я не знал, куды девался Васка, штой чего, нэ виноват, начальник!

Вера Ефименко и Русаков видели, что Вася соскочил на ходу, может «по своим делам». Думали — догонит...

- Так какого же вы чёрта не остановили шарабаны!—возмущался Калабалин, теребя Русакова за грудки. В перепалку вмешался Букшпан:

- Я приму меры, товарищи, найдём, успокойтесь. Не такой он растяпа, как вы говорите.

Утром Васька не появился. Настроение несколько упало. К морю бежали без обычного весёлого гама.

Завтракали в столовой санатория. Букшпан привёл коммуну в тот самый дворец, который мы видели с вершины скалы «Дива».

На закуску в маленьких тарелочках подали паюсную икру. К удивлению персонала столовой наши девчата, попробовав её на язык, скривились и больше к деликатесу не прикасались. Чёрную икру заменили красной. Этой наши принцессы оказали более тёплый приём.

«Неразборчивые» хлопцы с удовольствием ели и ту и другую.

На рейд подошёл большой пассажирский катер «Зарница». Антон Семёнович сказал, что это наш. Пристани не было. Переправлялись катерными шлюпками. Их пригнали к берегу матросы. На палубу катера высаживались без трапа, с борта на борт.

Палуба из узких деревянных досок, чисто вымытая, просторная, уставленная скамьями вдоль бортов, а под тентами — поперёк. Снизу через вентиляционные люки с решётками слышался шум механизмов, оттуда же поднимался тёплый запах смазки.

Резвую беготню пацанов охладил строгий моряк в картузе с лакированным козырьком: «Сидеть на местах и не шастать, вишь посудина кренится!».

Сто пятьдесят пассажиров равномерно поместили по обоим бортам. Посадка закончилась. Подняли якорь и шлюпки, заработали двигатели, дрогнул корпус, вспенилась под кормой зелёная волна, и медленно поплыл мимо берега, открывая всё новые картины.

Вдали от прибрежной пёстрой полосы, изрезанной бухтами, впадинами и скалистыми выступами, выделялась цепь горных вершин, покрытых бледными серо-голубыми красками.

Нет слов, чтобы выразить восхищение: на самом краю отвесного выступа увидели дворец из сказки. Скалу подмывали нескончаемые удары волн, а она стоит как каприз человеческого творения, вызов бурным стихиям моря и ветра. Косые лучи солнца окрасили в розовые тона и оголённый выступ берега и каменные россыпи, в белом ожерелье морской пены, и малые коробочки построек, вкраплённых на взгорье, и стены восхитившего нас чудо-дворца.

- Ласточкино гнездо,— сказал кто-то из команды.

«Зарница» шла, слегка покачиваясь на волнах, вызывая непривычные ощущения неустойчивости и лёгкое головокружение.

За кормой уходила ровная дорожка, и над ней кружили чайки. Пацаны свесились с бортов, глядя на узкие уходящие полосы и пытаясь коснуться воды.

- Не глядите на воду, травить будете! - предупреждал боцман. Он ходил по палубе, отдавая команды матросам.

- Ялта, ребята, смотрите, где мы будем жить! — воскликнул Барбаров, показывая на берег. «Зарница» подходила ближе к берегу. Слева открывался вид холмистой долины, с линией построек у самого моря.

Синие горы отступили вдаль, прикрытые нависшими белыми облаками. «Зарницу» обгонял большой теплоход с пассажирами. На подходе к порту он оглушил Ялту зычной сиреной. Мы увидели маяк на узкой каменной полосе. Входили в залив, образованный берегом и длинным, входящим в море причалом. У его стенки стояли под разгрузкой большие пароходы.

«Зарница» вошла в конец залива. В машине звякнул телеграф, и она сбавила ход. Матросы стояли на носу, готовясь к швартовке. Мы с нетерпением ожидали высадки, скорее бы стать на твёрдую землю. Бросили трап. На берег выходили взводами по команде.

Лакированный козырёк повеселел, подмигивал, малых похлопывал по плечу, приговаривая: «Молодцы, ребята, не оскандалились. Ишь — палуба чистая! Так держать!»

- Дядя! Так мы же старые моряки! — не выдержал похвалы Скребнёв,— аж всё в ракушках!

На берегу расплылись в улыбке Сеня Марголин и Семенцов. Они встречали всех, как старых друзей, которых бог весть сколько не видели. Своего «кинщика» Иванова Ивана (третьего) (*Ивановых Иванов в коммуне было пять) Марголин даже расцеловал.

За его спиной стоял, съёжившись, Кравченко, весь помятый и грязный, с угольными пятнами на лице и рубашке. Лицо кривила вымученная улыбка. Несмотря на поникший вид, в уголках глаз светилась радость: как никак снова среди своих, а там что будет.

- А, Мукичка! Який же ты «лыцарь» став! Соромно на тебе глянуть! — язвили девчата, проходя мимо на построение.

Васю окружили, расспрашивали, сочувствовали. История его изчезновения оказалась проще, чем думали.

Оторвавшись от обоза, Васька попал не на ту дорогу и заблудился. Ночевал в заброшенном сарае.

- И вот дойшов! вздохнул Васька с радостным облегчением.

Подошёл Антон Семёнович.

- Ну, здравствуй, герой! А мы тебя заждались. Где твой обоз?

- Та хто ж його знае, куды вин дивався. Як с кручи упав! И шукав и кричав, хиба найдёшь в этих горах и кущах! Та и сам заблудывся...

- Найдётся обоз, становись в строй! — сказал Антон Семёнович и лукаво подмигнул. Видимо, находчивость Васьки пришлась ему по душе.

- Есть стать в строй! — распрямился Васька и бегом устремился на своё место.

Шли по главной улице, накалённой солнцем. Справа сомкнутая линия домов, один на один не похожих ни размерами, ни формой, ни отделкой фасадов, ни окраской, но почему-то приятных для глаз. Слева сквер с цветами, невысокими деревьями, подстриженными кустами, киосками и беседками. За сквером - открытая набережная и синее море. Всё жадно схватывалось на ходу, запоминалось.

Остановились на взгорье у самого моря. Внизу пляж. Взгорье покрыто низкорослыми раскидистыми деревьями, над ними возвышается маяк.

- Приехали! - объявил Марголин, останавливая музыкантов.

- Ура! — раздался победный крик в четвёртом взводе, состоящем из пацанов. Алексюк размахивая флажком, прыгал на одной ноге. Немного отступив от обрыва, стояли каркасы для палаток с готовыми нарами из свежеструганых досок. Они издавали приятный запах хвои.

Не распуская строй, совет командиров распределил палатки. Это был лагерь коммуны, перенесённый чудодейственной силой из Харькова в Ялту, с той разницей, что добавилась штаб-палатка для Антона Семёновича и две палатки для персонала.

Не теряя времени, каждый взвод ставил свой дом. Девочкам помогали старшие коммунары, но первым был устроен штаб с флажком на штоке.

Раскладывали матрацы, и каждый занял своё место так, как было в лагере коммуны.

Прибыл обоз. Как же были обрадованы и Русаков и Ефименко, когда увидели своего шефа живого и невредимого! Обрадовался и Ахмет, тиская «Васку» в крепких объятиях.

С повозок сняли корзины, уборочный инвентарь, какие-то сундучки, коробки и папки Виктора Николаевича, брезенты. Брезенты расстилали в палатках под ноги, как полы. В стороне вытряхивали одеяла. Через полчаса постели были застланы. Девчата извлекали свои украшения и с привычной деловитостью обставляли свой походный быт, придавая ему надлежащий уют.

Русаков из рук в руки передал Антону Семёновичу саквояж, чемодан и ящик с пишущей машинкой.

Когда окончили оборудование лагеря и он вытянулся двумя стройными рядами палаток, украшенных флажками, раздался короткий сигнал общего сбора.

Строились на площадке лагеря, где была установлена высокая мачта. Об этой существенной детали позаботились Сеня Марголин и Семенцов.

На небольшом деревянном помосте-трибуне стояли Антон Семёнович, Барбаров, Дидоренко, Швед, Сторчакова и Ваня Ткачук — пионерский вожак младшего поколения коммунаров.

Внесли знамя коммуны. Ассистенты без винтовок.

- Коммуна, равняйсь, смирно! Командирам сдать рапорта! — скомандовал Ваня звонким голосом.

Командиры взводов сдавали Ване рапорта, подтянутые и серьёзные, как это ежедневно делали Антону Семёновичу перед общим собранием в коммуне.

Рапортовали о благополучном прибытии на отдых. На подъём флага выделили лучших пионеров: Красную Любу, Торского Витю и Гуляева Шуру.

- Флаг Союза Советских Социалистических Республик поднять,— командовал Ткачук, повернувшись в салюте лицом к мачте.

Под звуки «Интернационала» медленно поднимался флаг, разворачиваясь в высоте над строем под напором морского ветра. Никогда не забыть этой минуты! Поднят флаг нашего государства. Его подняли пионеры-«дзержинцы», олицетворяющие юность страны.

В торжественной тишине зазвучал взволнованный голос Антона Семёновича.

- Дорогие товарищи коммунары! Сегодня, 3 августа, мы закончили нелёгкий поход от Севастополя к Ялте. Перед вами дни интересного отдыха в лучшей здравнице страны. Больше смотрите, изучайте этот чудесный край. Он неповторим, как неповторимо ваше детство в большой коммунарской семье. Вы всегда будете помнить эти дни. Набирайтесь же новых сил, здоровья, чтобы в трудное время встретить ветер лицом.

Отчётливо представилось, что всё окружающее: и солнечный день, и лазурное море, и эту землю, на которой стоим, и нашу юность, и счастье, которое так недавно пришло к нам, нужно беречь и защищать. В спокойных лицах товарищей, в самом себе я прочитал клятву: «Будем беречь и защищать, где бы ни настигла гроза».

7. НА ОТДЫХЕ

Лагерная жизнь вступила в свои права, подчиняясь привычному распорядку и ритму с той лишь разницей, что не было производства и школы.

После зарядки лавиной катились с нашей кручи на пляж. В это время дежурные убирали в палатках территорию. Где-то раздобыли шланг и по очереди освежали брезентовые полы. Днём палатки открыты всем ветрам, валиком подкатанные кверху.

Питались в летней столовой ТОГПУ (транспортного отделения ГПУ). Это лёгкий павильон типа «поплавка» над самым морем. Кормили хорошо. Наше самообслуживание облегчало труд работников столовой.

Виктор Николаевич со своим активом художников разработал план культурных мероприятий на всё время отдыха. Он включал экскурсии, лекции, работу натуралистов и художников, сыгровки оркестра, концерты, посещения кинотеатра, встречи на футбольном поле. Предусмотрены были и «окна» для свободного времени, которое каждый мог использовать как хотел.

Ещё до восхода солнца рыбаки занимали места на берегу. Пахло морем и водорослями. Волны разбивались о камни, забегая во все закоулки. Солёная вода больно щиплет ссадины на коже, но никто не обращает на это внимание, когда хорошо клюёт, когда среди бычков мелькнёт и ставрида и скумбрия! Шеф рыбаков Терский. Солёная вода, палящее солнце вымочили и окончательно иссушили его тощую фигуру, обесцветили шевелюру и брови. Но глаза по-прежнему светились весёлым, добрым огоньком.

Когда нет клёва, охотились за рачками. Они ловко прятались в камнях, маскируясь песочной мутью.

На многолюдном пляже своя жизнь. Врач Николай Фролович Шершнёв не рекомендовал много торчать на солнце. Быть может, поэтому больше сидели в воде.

Первое время конфликтовали с командой Освода. Жалобы на нарушение запретной линии купания доходили до Антона Семёновича, но вскоре наступило перемирие. Коммунары помогали осводовцам поддерживать порядок, получив лодки и даже осводовскую форму. Привыкшие к активности, мы сами стали теперь следить за порядком.

В один из дней я попал в неприятное приключение. Мои товарищи по кружку натуралистов Гуляев, Чёрный и Глебов, осматривая достопримечательности Ялты, приметили в парке «Курзала» золотых рыбок. В наших харьковских аквариумах таких красавиц нет. Ходили к директору, просили отпустить за плату, если нельзя подарить. Директор выслушал и отказал. Тогда обещали взамен прислать потомство редкостного африканского циклозона! И это не помогло.

Тогда мы решили действовать на свой риск — рыбок взять без дозволения, а после тайно подкинуть деньги. Из лагеря вышли вчетвером, когда совсем стемнело. Для маскировки надели чёрные костюмы. Банку вшили в чёрный чехол, затянутый резинкой. Круглый бассейн фонтана расположен на главной аллее, неподалёку от входа. В нём-то и плавали золотые рыбки, переливаясь красками в вечернем освещении. Полюбовались и пошли в тенистую часть парка к проточному водоёму с каменной тумбой фонтана. Водоём укрыт тонкими, низко свисающими ветвями плакучей ивы. Он ещё днём был разведан Глебовым, и теперь мы шли наверняка. Под ивой стояла парковая скамья. Не снимая обуви, я тихо ступил в воду. От холода ноги сразу задубели. Ручей не глубокий, с каменистым дном, воды едва по пояс. Путаясь в водорослях, я понял, что голыми руками рыбку не взять. Друзья стали «на часах». Водил сложенными ладонями во всех направлениях. Рыбки толкались о пальцы, прикасались к ногам, но в западню не шли. Я уже подумал, что можно поймать, запутав её широкими листьями, как вдруг произошло неожиданное.

К скамье подходили Антон Семёнович и Барбаров. Они были так близко, что бежать было уже бесполезно. «Часовые» сигналили, но слишком тихо.

Не зная, куда деваться, я опустился в воду, ноги сами подогнулись в коленях. Погрузился по самую шею, прячась за тумбу фонтана. Они сели на скамью спиной ко мне. Их спины можно достать рукой. Стоило им оглянуться, и я пропал.

Журчат струи фонтана, заглушая дыхание и тихие стоны от холода. Только бы не выдать себя кашлем или чиханием. В минуты волнения это случается!

Антон Семёнович что-то говорил Барбарову. Ко мне долетали отдельные слова и фразы, смысла которых я не мог понять.

Я лежал без движения спиной на камнях. На моё счастье к скамейке подбежал Алексюк и сообщил:

- Антон Семёнович, вас просят срочно в лагерь!

- Есть в лагерь!— сразу поднялся Макаренко и они ушли. Из кустов выскочили корешки. Они помогли выбраться на сушу. В первые минуты я не мог ни двигаться, ни говорить, тело тряслось в ознобе. Меня потащили к тёплому пляжу. На ещё не остывшей гальке я отогрелся, перестал клацать зубами. В лагерь возвращались как побитые.

Утром следующего дня по лагерю прошла печальная весть. Под большим секретом Алексюк рассказал своим корешам о смерти матери Антона Семёновича. Сам Лёнька всё узнал из телеграммы.

Антон Семёнович собирался в Харьков. О причине отъезда коммунарам говорить не велел.

Вспоминалась живая, маленькая, всегда аккуратно одетая Татьяна Михайловна.

Те, кто навещал её, знали, что она очень любила своего Антошу, заботилась о нём как единственный родной человек. Её частыми гостями были пацаны. Она всех называла на «вы», со всеми была приветлива. Их маленькая квартира при коммуне сверкала чистотой. Не располагая достатком, она всегда старалась угостить «деток» каким-нибудь лакомством. Особенно вкусными были её блинчики. У неё всегда находились интересные книжки. К ним мы относились особенно бережно и обязательно возвращали, думая, что их читал Антон Семёнович.

И вот -- не стало скромного и доброго человека, не стало друга и матери.

После короткого совещания в штабе Антон Семёнович сообщил дежурному об отъезде на несколько дней в Харьков.

Заместителем оставили Барбарова.

* * *

Антон Семёнович не поделился с нами своим горем и от этого ему было ещё тяжелее. Солнечные дни нашей юности он не хотел омрачать тенью траура, которая так безжалостно коснулась его лично.

Мать... Мама. Обыденная, привычная и будто бы вечная. И вдруг её не стало... и больше никогда не будет. Каждый из нас, его воспитанников, мог ему посочувствовать, пережив потери своих матерей.

Под тяжёлым впечатлением происшедшего вспомнилось и моё прошлое детство, моя мама. Она и вся её родня были религиозны и с моим отцом-«безбожником» постоянно вели войну. Вернувшись с фронтов гражданской войны, он продолжал работу на своём заводе ВЭК в Харькове, где мы постоянно жили. Днём на заводе, а вечером, при керосиновой лампе, работал дома, насекая напильники. Вставал очень рано и до ухода на завод тоже работал. В семье я старший. По утрам сидел у разбитой шибки окна и слушал заводские гудки, чтобы напомнить отцу. После второго гудка отец бросал наковальню и бежал на завод, боясь опоздать в проходную. Мать оставалась дома. Когда отца не было, приходили бабушка и сёстры матери, мои тётки, и настраивали мать против отца-«антихриста». Одна из тёток даже советовала отрубить голову, «когда он спит», Меня часами заставляли стоять перед иконами, читать молитвы. За ослушивание ставили на колени на пшено или соль. Мать плакала, жалея меня. К приходу отца родственницы разлетались, как чёрное вороньё. Так продолжалось до 1925 года, когда отец потерял зрение. Для него это было страшно. Он любил читать, хорошо рисовал, играл на струнных инструментах, смешно копировал попов. И вдруг всё переменилось, он стал беспомощным. Давление на мать усилилось ещё больше. Родня требовала бросить отца, угрожала ей родительским проклятием, а «щенков» забрать.

Кроме меня, было ещё трое - братья Костя и Андрюша и сестра Шура. Она была совсем малая.

Настал день, когда к высокому крыльцу нашего дома подкатили подводы, какие-то люди стали выносить вещи, равнодушные и спокойные. Вынесли всё. Где-то на возах пристроили мать, братьев и сестру.

Я упёрся и на подводу не сел. В пустом доме осталась кровать отца, наша детская кровать, в которой спали все братья, картина, нарисованная отцом, и два фикуса. В пустых комнатах каждый звук усиливался непривычным эхом. Мы остались одни.

Поздно вечером пришла мать. Я забился в угол и смотрел на неё не мигая. Мать подошла, положила руку на голову и тихо плача, спросила: «Ты не забудешь маму?» Когда мать собралась уходить, отец решил проводить её. В руках он нёс два вазона с фикусами. Перед самым домом тёток из-за палисадника выскочила какая-то чёрная тень и бросилась на отца. Я подбежал ближе и увидел одну из маминых сестёр. В её руках был нож, Этим ножом она ударила отца по лицу. Отец опустился на колени и застонал. Я не заметил, как мать куда-то исчезла, а я смотрел на рану под глазом, из которой лилась кровь.

Просить помощи не у кого. Улицы безлюдны и темны.

- Папа, папочка!— наконец вернулась ко мне речь,— тебе больно?

- Мне больно не от ножа, сыночек, ты ещё не всё понимаешь.

Я гладил его по голове и лицу, не зная, что делать.

Вспоминая теперь эти страшные минуты, я не могу понять, за что на отца свалилась такая жестокость богобоязненных святош? А мама? Неужели я когда-нибудь назову тебя предательницей? А может быть, я и не увижу тебя?

Погружённый в невесёлые думы, я пошёл к морю и устроился в лабиринте любимых камней. Шум прибоя успокаивал, а прохладные брызги охлаждали внутренний жар, как ласки матери. Здесь меня нашли Мезяк и Глебов.

Толкнув меня в бок, Мезяк сказал: «Чего раскис, мы давно за тобой зырим!»

В Ялтинский порт входил красавец парусник. На его борту прочитали название: «Товарищ». По мере приближения к причалу белое оперение парусов быстро спадало, оголяя реи и мачты. Над палубой, на большой высоте, управлялись с парусами маленькие фигурки моряков.

В середине дня в лагерь пришёл отряд пионеров-«артековцев». Они подошли строем под барабанный бой. Три барабанщика шли впереди и бойко выстукивали дробь, перекликаясь с горном. Наш барабанщик Чевелий Шура оценил их искусство. Это его любимый инструмент в оркестре.

По сигналу наши пионеры выстроились в шеренгу и поприветствовали гостей. После официальной части на открытой полянке развели небольшой костёр. Вместе пели пионерские песни. Особенно дружно звучала любимая «Картошка». Гости рассказывали, как они праздновали пятилетие Артека, как им хорошо и весело живётся у самого моря.

В этой встрече участвовали Пётр Осипович Барбаров, Швед и Камардинов. Они рассказали о коммуне, о том, как мы учимся и работаем. От костра перешли к играм. Артековцам понравился «Горлёт». Они явно уступали «дзержинцам», но играть научились быстро и обещали ввести «Горлёт» в Артеке. Автор игры был счастлив. Под конец встречи пионеры подарили нам вымпел, значки и десять новых пионерских галстуков.

В ответ Ваня Ткачук вручил пионервожатой книжки с памятными надписями и акварельки с видами Ялты, работы художников Терского. Приход гостей был неожиданным, и мы не были готовы преподнести специальные подарки. Обещали прислать коммунарский фотоальбом. Провожали гостей всей коммуной в строй. Артековцы выходили из лагеря под марш нашего оркестра.

8. ЭКСКУРСИИ

С возвращением Антона Семёновича из Харькова начались экскурсии по городу.

Учебное парусное судно «Товарищ» ещё стояло в порту, и мы успели его посмотреть.

Запомнился приподнятый лёгкий корпус с изящными обводами у носа и кормы, высокие мачты с мудрёным такелажем, стрелой-бушпритом, выдвинутым с носа. Парусник напоминал птицу, которая приготовилась к взлёту. На судне у трапа нас встретили вахтенный помощник и юнга. Им было поручено ознакомить с судном. Шла уборка. В ней участвовало много таких же хлопцев, как мы, но что-то нас разделяло. Чистую палубу они натирали кирпичами, сливали водой, тёрли швабрами, воду сгоняли прямоугольными резинками, надетыми на палки, и всё это повторяли снова и снова. Чистили сверкающие на солнце медные части, что-то красили.

Экскурсоводы блеснули знанием судна и его частей. На нас обрушился поток незнакомых морских слов: киль и кильсоны, шпангоуты, стрингеры, шпигаты, пиллерсы и т. д. и т. п. Не успели мы опомниться от этой абракадабры, как последовало продолжение: спардеки, ботдеки, полубак, ют, шкафуты, трюмы, рундуки. В глазах потемнело от сознания собственного невежества. Это были настоящие морские «волки», живые герои из морских рассказов Станюковича и Стивенсона.

Из рассказов мы узнали, что «Товарищ» побывал в других морях и океанах, в разных широтах и собирается совершить кругосветное путешествие. Мы также узнали, что морские, «волки» — курсанты мореходного училища — будущие штурманы и капитаны дальнего плавания. На «Товарище» родилось тайное желание многих хлопцев стать моряками. В конце экскурсии команда потчевала гостей обедом. Мы на морском ветерке проголодались и обед был в «аккурат».

Ели наваристый флотский борщ. Ещё до обеда его запахи с камбуза щекотали ноздри. Ели из морских бачков, принимая первое морское «крещение». Хозяева предложили добавку. Богатыри Грушев, Долинный и Дорохов согласно кивнули головами, но Семён Афанасьевич из-под стола показал им кулак. Второе блюдо — макароны по-флотски — тоже очень вкусно. А на десерт досталось по апельсину из запасов «загранки».

В городе мы вместе с Антоном Семёновичем осмотрели домик А.П. Чехова, краеведческий музей. Увидели копию декрета, подписанного В.И. Лениным— «Об использовании Крыма для лечения трудящихся». На наших глазах этот декрет претворялся в жизнь.

Вечерами ходили в кинотеатр «Курзал». Местные парни стали заглядываться на наших девчат и пытались завести знакомства. Не получая взаимности, ухажёры обозлились и стали приставать грубо и назойливо. Девчата отражали «жениховство» сами, как могли, терпели, никому не жалуясь, а когда дело дошло до хулиганства, об этом узнали старшие хлопцы. Однажды девочки возвращались в лагерь после сеанса небольшой группой. Их подстерегли и окружили, не пропуская дальше. Попытка вырваться из кольца не удавалась, публика из кино разошлась по домам, милиции поблизости не было, и девчонки оказались во власти взрослых парней.

Их стали грубо толкать, «мазать» ладонями по лицу, наступать на ноги. Всё сопровождалось отвратительной руганью и оскорблениями. Силы были неравные, вырваться не удавалось. Девчонки отбивались хлёсткими затрещинами, царапались. Тогда их стали бить. Жестокостью отличался верзила в модном костюме и кепи с длинным козырьком.

Увлёкшись расправой, хулиганы не заметили, как оказались в окружении неизвестных ребят в тёмных костюмах. Из сомкнутого круга верзилу потащили за воротник. Сильная рука волокла его по мостовой в переулок, не давая встать на ноги. Поднялся переполох, улицу прорезал свист, вызывающий подкрепление. Но наш круг смыкался всё плотнее.

- А теперь им дайте дорогу, гады ползучие,— раздался голос, который услыхали все. Девчат пропустили за оба круга.

- Что с ними сделать? Говорите!

Девочки ещё не пришли в себя после пережитого ужаса, побоев и оскорблений.

- Дай им по морде, а мы посмотрим,— предложил Волчек Лене Пихоцкой.

- Руки не хочу пачкать, — брезгливо скривилась Пихоцкая.

- А я дам!— вызвалась Вехова и влепила одному из окружённых добрую оплеуху.

Девочки с охраной пошли в лагерь, им не пристало оставаться при «мужском» разговоре, который был продолжен тут же.

Верзилу «полировал» Перцовский в переулке. Сбитый с ног, он катался на дороге, мычал, пытаясь встать, но Павел укладывал его новыми порциями «под микитки».

В кругу их было восемь. Ни одному не удалось сбежать. От мощных затрещин они шатались и падали, уже не надеясь вырваться. Наконец кто-то в животном страхе закричал: «Спасите, убивают!»

- Не визжи, свинья, спой нам петушком и отпустим! — потащил крикуна Водолажский к ближайшему забору.

Остальных тоже перестали «перебрасывать», сделав перерыв на «художественную часть».

- Лезь на забор, ну! —поддали «солисту» под зад. И тот полез.

— Пой!

Он стал на забор. От испуга и позора голос «не прорезался».

- Пой, Кирька, чиво тянешь! — поддержали с партера друзья, полагая, что это финал.

Кирька кукарекнул.

- Ещё два раза и погромче, детка, — попросил Водолажский, — на «бис».

Последний раз Кирька крикнул со всхлипом и свалился с забора.

- Ну как? Будете трогать наших девчат?

Круг разомкнулся. Слюнявые, окровавившиеся, вымазанные в грязи незваные ухажёры пятились задом. Отойдя на безопасное расстояние, один из них крикнул: «Головорезы, мы ещё посчитаемся».

- Хоть сейчас, если недодали, — весело ответил Орлов.

Последним отпустили верзилу. Он не бежал, а шёл, выписывая ногами немыслимые кренделя от усталости. Он дал Павлуше тэт-а-тэт «благородную» клятву не поднимать «шухер» и никогда не встречаться.

В лагерь шли при лунном свете, постелившем на море дорожку. Тишину нарушал лёгкий шорох волн по гальке. Всё дышало миром и поэзией.

Группу при входе встретил дневальный Гонтаренко.

Не вечерней поверке был Антон. Где вас, чертей, носило? Записали в рапорт?

— А то нет! Землянский всех перекатал!

- Влипли! —подвёл итог Перцовский, — будет на орехи!

Утром вся компания отдувалась в штабе под домашним арестом. Но с памятного вечера вся местная шпана смотрела на коммунаров с почтением.

Ялтинцы уже хорошо знали коммуну и всегда приветствовали наш строй. Без походов не было ни одного дня. Побывали у живописного водопада «Учан-су» в «Массандре» с её старинными парками, познакомились с всемирно известным винзаводом «Массандра», но... без дегустации. Один полный день провели в Никитском ботаническом саду. Вначале нам рассказали об основателе сада — молодом энтузиасте Христиане Стевене, о времени учреждения сада и обстановке, в которой работал учёный. Всех поразил этот факт. Один человек науки с несколькими рабочими и учениками-детьми без помощи администрации края собрал со всех континентов земли, выходил и вырастил огромное количество редкостных деревьев, кустарников, цветов! Здесь прижились гималайские кедры, вавилонские ивы, маслиновые рощи, грецкие орехи, смоковницы, пробковые дубы, розовое дерево, пальмы, гигантские агавы. Он раздавал тысячи саженцев поселенцам Крыма, чтобы расселить их по всему полуострову. Ему мешали, но он настойчиво продолжал своё дело.

В советское время Никитский ботанический сад стал крупнейшим научно-исследовательским учреждением. Огромную площадь посадок невозможно осмотреть в один день, но и то, что нам удалось увидеть, не могло не восхитить нас подвигом Стевена.

Ранним утром 24 августа отправились походом в Алупку. Это самый интересный отрезок пути, который мы не прошли пешком, следуя из Севастополя в Ялту. Перед нами Ливадия с дворцом и парком. При входе арка с надписью: «Крестьянский курорт». Бывший дворец Николая II осмотрели снаружи.

«Ласточкиным гнездом» любовались с берега. Оно напоминает и древний замок, и шахматную фигуру, и королевскую корону из сказки. Страшит висящий над морем балкон, выдвинутый с отвесного обрыва и создающий иллюзию недолговечности прекрасного настроения.

В Мисхоре остановились на небольшой привал. Антон Семёнович показал дачу, где жил А. М. Горький. Привлекала внимание композиция фонтана «Арзи». Грустная красавица с медным кувшином застыла у струи, не замечая притаившегося похитителя—разбойника Али-бабы. Желая поближе познакомиться с Али-бабой, вскарабкались на каменно-хаотическую громаду фонтана, где фотографировались в картинных позах мести над злым турком. Поплавали вокруг «Русалки», устремившей безжизненный взгляд в сторону родного берега.

Отдохнув и освежившись холодной водой фонтана, продолжили путь в Алупку. Дорога шла в гору. В каменном окружении стен, покрытых богатым убранством, у подножья синеватых зубчатых гор перед нами предстала панорама Воронцовского дворца. Издали она оживляла и дополняла ландштафт, как бы перекликаясь своими уступами, зубчатыми стенами, башнями и стрельчатыми башенками с вершиной Ай-Петринского хребта. На подходе к дворцу мы не увидели ни единого здания: перед нами сразу выросла крепость. У подножья широкой каменной лестницы нас ожидала группа экскурсоводов с Барбаровым. Сюда он добрался раньше нас на катере и подготовил встречу.

Нас разделили на пять групп и повели осматривать музей по разным маршрутам. Экскурсовод нашей группы, молодая женщина, рассказала об истории развития и освоения Южного берега Крыма в XIX столетии, о губернаторе Новороссии графе Воронцове, об огромной его власти и богатстве. Среди царских вельмож Воронцов играл первую роль в освоении Крыма и особенно южного берега. Обладая богатством и неплохим вкусом, он строил этот дворец руками крепостных, которыми руководили талантливые мастера из разных стран. Главным архитектором был англичанин Э. Блор.

Показывая дворец снаружи, наша провожатая обращала внимание на разные архитектурные стили из разных эпох, с большим вкусом и талантом совмещённые в едином ансамбле. Мы проходили по средневековым улочкам между высоких стен и башен с узкими окнами-щелями, через арочные каменные ворота.

Высокие стены, подпёртые скрепляющими выступами, закрывали солнце, в улочках царила прохлада, и создавалось впечатление, что мы перенеслись в средневековье и шагаем в крепости, подготовленной для отражения штурма.

Но обстановка менялась. Западная часть дворца не походит на восточную, а северная на южную. Наша провожатая говорила обстоятельно, но быстро, не повторяясь, имея постоянный план показа и рассказа. Мы не успевали запоминать множество имён, которые она называла, архитектурные стили, названия парковых устройств, прилегающих к дворцу, и многое другое. Нам недоставало образования и подготовки для таких зрелищ. Перед нами раскрылся целый мир прекрасного, сотворённого рукой человека.

Проходя по комнатам, кабинетам, парадным залам, мы поразились огромным собраниям произведений искусства, разнообразию оформления самих помещений, роскоши обстановки. Кажется, нет никакого сравнения между «Ситцевой комнатой» и залом парадной столовой, всё же их объединяет стремление зодчих, художников, оформителей, декораторов, творцов уникальных предметов подарить человеку радость.

Для отопления дворца архитекторами и мастерами была создана целая серия каминов самых разных по форме, отделке, окраске, по набору дорогостоящих материалов, которые служат не столько прямому назначению, сколько украшению. Сколько вложено труда в резные массивные потолки, панели, в рамы красочных панно, в ниши, внутренние фонтаны! Чего стоит только стенной шкаф в Китайском кабинете, выполненный в сложнейшем рисунке по дереву! Чего стоила заготовка каменных брусков для стен дворца, обработка их ручным способом из монолита местного диабаза и укладка стен на века по свинцовым прокладкам без единой щели!

В благодатном климате дворцу понадобился и зимний сад, освещённый стеклянной крышей и окнами. Здесь собраны редкостнейшие тропические растения, которые поднимаются под самый потолок. Их как бы вечно созерцает ряд безмолвных бюстовых скульптур из драгоценного мрамора.

Заканчивали экскурсию с южного фасада на Львиной террасе. Здесь много солнца, отражённого стенами и порталом восточного стиля. По обочинам широкой лестницы на выступах покоятся, как стражи, мраморные львы. Здесь они настоящие архитектурные цари. Из шести скульптур, исполненных в разных композициях, нас привлекла фигура спящего льва. Осматривая льва со всех сторон, я почему-то увидел не грозного царя зверей, а сморенного тяжёлым трудом большого сильного человека, положившего натруженные руки на твёрдую плиту и под щёку. Тяжёлые веки, расслабленные щёки —всё выражало уснувшее утомление и добродушие. Но горе тому, кто его разбудит! Возможно, итальянский скульптор Бананни выразил вовсе иной замысел, но для меня его лев оставался в детском восприятии именно таким.

На лестнице фотографировались. На львов садиться не разрешалось, но тяготение к ним было большое и фотограф с трудом размещал группы. Парк осматривали самостоятельно. Роль экскурсовода перешла к Антону Семёновичу. В верхнем парке естественный ландшафт взгорья усовершенствован умелой рукой человека. Горы как бы отступали, открывая обширные поляны предгорья. Венчает красочную панораму зубчатая гряда скалистой вершины Ай-Петри. Как зелёные свечки, разбросаны кипарисы в виде аллей у зданий и отдельными группами на фоне солнечных полян. Многие поляны и уголки имеют свои названия. Не мог не привлечь внимания «Большой хаос» из нагромождения огромных камней.

Здесь дали себе волю наши альпинисты и фотографы, то бегая, то прыгая по причудливым глыбам, то ящерками ползая между ними, стремясь понять, какой дьявол набросал так беспорядочно и щедро столько горных кусков, окружённых буйной стеной деревьев и кустарников.

«Лебединое озеро» манило к себе прохладой и тишиной. В спокойной воде отражались причудливые деревья, солнечные блики, скупо проникающие через зелёную чащу, каменные глыбы берега. Медленно и горделиво скользили по водной глади хозяева озера — чёрные лебеди, отражаясь в зеркальной глади. От плавных движений красных лапок расходились круги. Видимо, посетители парка подкармливали лебедей, потому что нашу группу они встретили у берега, и разглядывали выжидательно-пытливо своими глазками-бусинками. В озере плавали и золотые рыбки, которые напомнили мне холодную ванну в Ялте,— плечи передёрнуло, по спине пробежали мурашки.

На дорожках вокруг озера стояли парковые скамьи.

На отдых нет времени. Было уже около четырёх часов дня, а нам ещё многое предстояло повидать. Попутно с новыми зрелищами память не оставляли живые картины дворца. Антона Семёновича одолевали вопросами. В библиотечном корпусе собрано 60 тысяч томов французских и английских изданий, и они не разрезаны... Это вызывало недоумение: почему Воронцов, зная французский и английский языки, не читал книг? Антон Семёнович ответил, что библиотека парадная, выставочная, что книги в ней такие же экспонаты, как скульптуры, картины и другие виды искусства.

Художников восхищали картины, скульптуры Аполлона Бельведерского, Афродиты, «Матери и ребёнка», «Первые шаги», но и тут много было непонятного и они спрашивали и спрашивали. Интересовались жизнью самих художников Васильковского, Тропинина, Ярошенко, Айвазовского, Крамского. Русакову полюбилась яркая картина Питера Снейдерса «Кладовая рыб». Он прикидывал, что можно приготовить из такого богатого разнообразия. Маленький Игорь Панов спросил: «А сколько стоит этот дворец?»

Меж оживлёнными разговорами направились в Нижний парк. Мы увидели, чем он отличается от Верхнего парка: строгим оформлением аллей, стрижкой декоративных кустарников, разнообразием форм разных цветников и обилием нежнейших роз разных колеров, вплоть до чёрного, посадками редких тропических деревьев, особенно пальм и кипарисов.

А на контрастной поляне Верхнего парка привлекло внимание раскидистое дерево со многими наклонёнными в разные стороны стволами, без коры. Дерево назвали «Бесстыдница», потому что в определённое время года оно сбрасывает кору и оголяется. Среди пород деревьев мы находили знакомцев, которых видели в Никитском саду. В зелёных насаждениях устроены уютные уголки с фонтанами. Их много, все разные. Фонтан амуров представлен сложнейшим барельефом, высеченным из белого мрамора, с отнюдь не детскими лицами римлян на детских фигурках амуров. Или фонтан слёз: он укрыт тенью беседки из густых вьющихся лиан, как бы выражающий утихшую скорбь...

В фонтане «Трильби», напротив, воплощена яростная сила жизни в вечном стремительном потоке и неизбежности жертв в борьбе.

Покидая Нижний парк, мы прощались с Алупкинским дворцом, спускаясь к берегу моря. Надолго или навсегда? Этого никто не знал. Берег встретил вздыбленным нагромождением бесформенных камней и скал. Чуть повыше каменного барьера в скалах ютились тощие деревца с жилистыми, покорёженными стволами и ощипанными ветками. Под их редкой тенью растёт жиденькая травка, расползаясь колючими кучками. В штормовую погоду её достают горькие морские брызги. Какой контраст с пышной зеленью парков и какая неистребимая жажда жизни!

Расположились отдохнуть на тёплых камнях. Волны накатывались на берег, лениво обшаривая все закоулки, обдавая распылёнными брызгами. Мы сидели, зачарованные красотой бесконечной дали, синью и вознёй солнечных зайчиков. Несмотря на монотонность шума, повторение накатов, каждое мгновение было чем-то новым, не похожим одно на другое.

Непоседливый народ недолго предавался баюканью и грёзам. Высотников потянуло на вершину скалы, оттуда смотреть было ещё интересней, хотя общий вид был тот же самый.

Вечерело. Началось построение и повзводная проверка. «Нетчиков» не оказалось. Арьергардный флажок Алексюка поднялся над головами, и колонна тронулась в обратный путь.

От мыса Ай-Тодор оставшийся отрезок пути мне предстояло покрыть одному. Антон Семёнович распорядился выслать в Ялту гонцов, чтобы предупредить администрацию столовой о нашем опоздании к ужину. Командир 1-го взвода вызвал добровольцев. Я отозвался первым, хотя были и другие желающие.

- Не сдрейфишь? — спросил мой приятель Акимов.

- Не-е! — отозвался я и с тревогой посмотрел на дорогу, которая уже в нескольких метрах терялась среди опускавшихся сумерек. Я побежал. От горизонта поднималась луна. Стало светлее. Уходили назад придорожные столбики, деревья, окаймляющие дорогу, редкие слабоосвещённые дома. Справа всё время слышался шум прибоя. Поравнялся с какой-то дачей, отступившей вглубь от дороги. За забором послышался громкий собачий лай. Мгновение, и из калитки вырвалась свора, которая сразу понеслась ко мне. Об отступлении не могло быть и речи. Я остановился и замер в страхе перед белыми кудлатыми чудовищами. Крик не получился. Я закрыл глаза, ясно сознавая, что сейчас произойдёт. В каком-то уголке сознания пронеслись картинки короткой жизни. И вдруг послышался громкий пронзительный крик: «Поллукс, Цезарь, Черкес — назад! Ко мне!» Я открыл глаза. На помощь бежала женщина. Лицо её было мертвенно бледным. Она подбежала ко мне и крепко обняла, прижимая к себе.

— Чей ты, откуда ты взялся? Боже, долго ли до несчастья! Сильно испугался? — она гладила меня по голове, успокаивала.

Увидев, что я прихожу в себя, она предложила зайти в дом и выпить чашку чая. Мне захотелось и пить и есть, но времени не было.

- Ну, беги, если так некогда, ты хороший мальчик!— Она ещё раз обняла меня, и мы расстались. Вначале я не бежал. Пройдя с полсотни шагов, оглянулся. Женщина ещё стояла, освещённая луной. Я помахал рукой.

В Ялту прибежал в одиннадцатом часу. Задание Антона Семёновича было выполнено.

Последние дни августа. Коммуна не выходила за пределы города. Отдыхала и развлекалась на месте. Ослаблений в режиме не допускалось, требования не снижались. Образцовая чистота, личная гигиена, дежурства, дневальства, поверки, вечерние рапорта и общие собрания, подъём и спуск флага, передача дежурств — нисколько не обременяли. Система и порядок были лучшей гарантией нашей свободы, источником хорошего настроения. Изредка на собраниях «парились» рыбаки, опоздавшие к утренней поверке. Рыбу ловили с камней и с узких мостков на сваях. Не всем и не всегда сопутствовала удача. То клёва нет, то неподходящая насадка, то снасти путает волна. Но бывали дни, когда рыба сама искала рыбаков. Тогда улов артельно сдавали в столовую. Виктор Николаевич сам взвешивал персональный улов и записывал очки в зависимости от породности рыбы, размера, сортности и количества штук.

Свободное время всегда заполнялось полезным делом. Художники рисовали пейзажи горные и морские. Некоторые специализировались исключительно на морских пейзажах, подражая Айвазовскому. В кружке накопилось большое количество набросков, этюдов, сделанных в разных местах райского уголка страны. Особенно плодовитыми были ближайшие помощники Терского: Сергиенко, Плачковский, Овчаренко, Сучкович, Дашевский, Зорин.

Литературная группа занималась дневниками похода. В газете появлялись свежие рассказы, очерки, репортажи. Санька Сопин не расставался с репортёрской папкой даже во сне, храня её под подушкой. Из её недр извлекался злободневный юмор, загадки, головоломки, пословицы. Члены редколлегии много писали, и сами: Вася Зайцев, Ваня Сватко, Миша Борисов, Фима Ройтенберг, Саша Агеев, Муся Беленкова, Лена Соколова давали материалы почти каждый день. Всю корреспонденцию обрабатывал Антон Семёнович и после редакторской правки перепечатывал на машинке. Каждый номер обязательно украшался творениями наших художников. Газета выходила ежедневно. Её ждали и прочитывали по нескольку раз. Проблемные публикации становились темой разговоров на совете командиров, на общем собрании.

В предвечерние часы Виктор Тимофеевич собирал под раскидистым платаном оркестр. Репетировалась новая увертюра «Торжество революции», написанная самим Левшаковым.

В составе оркестра в отпускное время были не только коммунары, но и рабочие мастерских коммуны Жора Ковалевский, Капустин, Лёня Шмигалёв, несколько опытных музыкантов с завода ХЭМЗ, где Левшаков также организовал оркестр. Они пользовались ещё незанятыми инструментами, которых в коммуне насчитывалось больше шестидесяти. Как ни стремился Виктор Тимофеевич к уединению во время сыгровок, это никак не удавалось. Всегда на сыгровках собирался разный народ из отдыхающих. Многолюдное присутствие мешало капельмейстеру, а некоторых музыкантов смущало. Зато после трудовой сыгровки, как бы в дань терпению оркестра и зрителей, исполнялись хорошо отработанные вещи. Как правило — дирижёрскую палочку Левшаков передавал Ване Волченко — командиру оркестра и любимцу коммунаров. Нередко выступления оркестра заканчивались массовыми танцами.

На пляже и на лодочной станции мы стали своими людьми. Лодки для катания давали бесплатно, то ли потому, что мы завоевали общую симпатию, то ли из сочувствия («где уж им брать деньги»), а скорее всего за нашу верную службу по спасению утопающих. В нашем активе значилось несколько спасённых.

В один из дней погода испортилась. Сильный ветер гнал к берегу кипящие волны. На прибрежной мели они поднимались мутной стеной, таранами ударяясь о береговые препятствия. За шумными ударами и раскатами, подобно пушечной канонаде, ничего не было слышно. Пена и брызги доставали дома набережной, нашу столовую на сваях подмывало до самого пола и опасно подталкивало и покачивало. Над волнами летали чайки, поднимая пронзительные тревожные крики. Они садились на гребни, ловко балансируя крыльями.

Как непохоже это море на голубое и тихое с белыми кружевными барашками, которое мы видели у Байдарских ворот! Но как оно прекрасно в своей грозной силе!

В этот день пострадали рыбацкие сети, выставленные у берега стенками на высоких кольях. Их забросило далеко от берега, перепутало с морскими водорослями, набило галькой, ракушкой, морскими звёздами, студнем медуз и живой рыбой в ячее.

К вечеру стало утихать. Из порта выходили на промыслы рыбацкие шаланды. Они то зарывались в пенные буруны, то показываясь на гребнях, то скрываясь в пучине. Какое уважение вызывали у нас труженики моря! Какие крохотные судёнышки отважно вступали в борьбу с разъярённым морем в привычных буднях труда!

Для будущих моряков и не моряков тоже — это были наглядные уроки мужества.

По вечерам, свободным от «Курзала» и летней эстрады, собирались у штаба-палатки Антона Семёновича послушать его рассказы о Крыме.

Обстановка в штабе походная: просто сколоченный стол, покрытый ватманом на кнопках, вокруг него деревянные лавки. На столе пишущая машинка. Над ней висела лампочка с бумажным абажуром. В деревянной подставке крымского изделия стопка острых карандашей. По углам две постели на нарах — Антона Семёновича и Барбарова. Возле нар чемоданчики. На третьих нарах, не занятых постелью, лежали интересные предметы: курительные трубки, резные и выжженные палочки, деревянные со-пилки, несколько разных фесок, морские раковины и шлифованные камни разных форм с рисунками видов Крыма. Всё напоминало экспонаты музея. Их руками не трогали, лишь смотрели и удивлялись: когда Антон Семёнович приобрёл и зачем? Подарки? Память для себя?

Накануне отъезда, после праздничного ужина, коммуну пригласили на концерт в летний клуб КрОГПУ. В программе местные и гастролирующие артисты: певцы, жонглёры, рассказчики и гипнотизёр. Посмешили рассказы М. Зощенко в талантливом исполнении Владимира Хенкина.

С гипнотизёром случилось недоразумение. Он вызывал из публики на сцену желающих и усыплял. Вздыбленная шевелюра, глаза, мечущие молнии, движения рук, интонации голоса от резкого до замирающего внушали страх. Уснувшие выполняли его команды, двигаясь по сцене, как лунатики с закрытыми глазами, находили спрятанный стакан и пили воду. Ложились на спинки стульев, опираясь затылками и пятками, и не прогибались, вставали и профессионально делали стойки, раздевались до пределов приличия и лазили по канатам.

В рядах зрителей напряжение и тишина. Ни вздохнуть, ни чихнуть. Пробуждённые после сеанса виновато моргали глазами, озираясь вокруг, находили свои одежды и смущённо скрывались за кулисами.

Когда начался новый сеанс, на приглашение гипнотизёра откликнулся и Митька Гето. Что-то затевая, он плутовато повёл глазами. Гипнотизёр усадил Митьку в кресло. Повторились его манипуляции, открытые ладони маячили перед глазами.

- Вы хотите спать, вы хотите спать, вы хотите спать... Вы спите... — слышался монотонный голос мага.

Митька по-барски развалился в кресле, притих и стал похрапывать и свистеть носом, подавая все признаки глубокого сна. Но странно, команды гипнотизёра он не слушал и никуда не двигался. Посидев с минуту и похрапев, он стал почёсывать затылок. Затем встал и пошёл медведем на гипнотизёра. Кажется, в этот момент маэстро остолбенел и сам загипнотизировался. С закрытыми глазами Гето ногтями что-то снимал с его фрака, брезгливо стряхивая на пол. От прикосновения Митькиных лап маэстро дёргался, закрывался руками. Гето лениво потянулся и сладко зевнул. Изумлённо раскрыл глаза и со вздохом сказал: «Я не хочу спать». Потом придвинулся вплотную к партнёру, скорчил страшную рожу, и на весь зал гаркнул: «Чого вы до мене чипляетесь! Чи я кролик?»

Публика ахнула, ряды всколыхнулись, захлопали в ладоши. Послышались выкрики «Браво», «Бис», «Молодцы!» Митька низко раскланивался направо и налево, отходя в глубину сцены. Обернувшись, он взял безжизненную руку перепуганного маэстро и повёл его к рампе. Аплодисменты вспыхнули с новой силой.

Опомнившись, гипнотизёр тоже стал кланяться. Митька пожал ему руку и пошёл на своё место. Занавес задёрнули.

По дороге в лагерь Митька признался, что гипноз его «не взяв», а «гипнотизёр халтурщик и фармазон».

- А как же с другими? — не поверили Митьке товарищи.

- Может, они слабаки, а может, своя братва-артисты, — закончил Гето.

Антон Семёнович на концерте не был. О весёлом сеансе ему рассказал Барбаров. Степан Акимович остался при мнении, что сеанс гипнотизёра — «чистая халтура».

Ему возражал Букшпан: «Этого не может быть, мы проверяли программу, а срывы случаются. Митька сам кого хочешь охмурит — посмотри на его глазищи!» Так и не узнали правды.

9. ДОМОЙ

Лагерь пробудился с первыми лучами солнца. Не спится в день отъезда. Отпуск прошёл и как миг, и как длительное удовольствие. Наступило равновесие между праздным времяпрепровождением и стремлением к переменам. Потянуло домой в Харьков.

Ещё до подъёма сбегали на пляж. Городских пляжников не было. Море, тихое и прозрачное, ласкало загорелых пацанов в последний раз.

Поплавав и поплескавшись у берега, выскочили на свою горку.

В лагере движение, сборы. Опускаются палатки, пакуются корзинки. Идёт генеральная уборка площадки. В столовой встретили городские руководители, молодёжные организации, сотрудники ГПУ, которые заботились о нас в течение похода и отдыха. Они пришли проститься и вместе сфотографироваться. Во время завтрака, в котором они приняли скорее символическое участие, тепло беседовали с нами, расспрашивали, как прошёл отдых, что понравилось и запомнилось.

В лагерь пришли подводы за багажом, управились с погрузкой — паковали палатки: корзинки принимали от каждого взвода. Последним опустил флаг штаб Антона Семёновича. Его коллекция крымских сувениров пополнилась несколькими экзотическими мундштуками. Хозяйство «музея» заботливо убирал Алексюк.

Вскоре от лагеря остались лишь оголённые нары, сиротливо выстроенные рядами.

Певучий сигнал общего сбора. Трубил сам Волчек, загадочно посматривая по сторонам и улыбаясь глазами, как бы говоря: «Ну, что, кончилась лафа, хлопцы!»

В порту призывно колыхнула воздух густая сирена теплохода «Крым». Комфортабельные теплоходы «Крым», «Грузия», «Абхазия», «Армения», «Украина», «Азербайджан» курсировали по Крымско-Кавказской линии и часто заходили в Ялту. Они как братья-близнецы, их отличали только по названию. Сегодня нас на борт принимает «Крым».

Построились, вынесли развёрнутое знамя. Звучит торжественный марш. Вдоль строя проходит знамённая бригада, блестят на солнце штыки винтовок ассистентов. Строй провожает знамя к голове колонны с салютом. Колонна окружена плотной стеной официальных гостей и курортников.

Антон Семёнович в коротком выступлении поблагодарил местные власти за сердечный приём коммунаров, за тепло и ласку. Обращаясь ко всем провожающим, он сказал о дружбе и единстве советских людей, о солидарности рабочего класса, благодаря чему воспитывается новое поколение рабочих и крестьян.

- Коммунары-«дзержинцы», —заключил Антон Семёнович,— где бы вы ни были, с кем бы ни общались — всюду вас встречают как лучших представителей молодого поколения страны. Гордитесь этим и высоко несите знамя нашей коммуны!

Колонна пришла в движение. Весь её блистательный строй пел под оркестр:

Дзержинцы, дни прекрасные

Впереди цветут.

Вас знамёна красные

К лучшим дням ведут.

Великими дорогами

Коммуна пусть идёт,

Эй, веселей, эй, веселей,

Трубачи, вперёд!

Дни тяжёлые забыты,

С лучшей долей, с лучшей волей

Наши жизни перевиты

Песней молодой.

Коммунары, трудовой дорогой,

Вспоминая подвиги отцов,

Бодрым шагом идите к жизни новой,

Маршем радостным новых борцов.

Шествие вылилось в праздничную демонстрацию. Но вот прозвучала вторая сирена и началась посадка. Степан Акимович был уже на борту и договорился с вахтенным помощником организованно пропустить коммуну. Мы перестроились и стремительной цепочкой, без шума и лишних движений, перекатили на палубу. Пассажиры только ахнули от удивления, что такая махина людей за пять минут переместилась с берега на теплоход.

С высоты борта мы смотрели на причал, как с крыши пятиэтажного дома. Там продолжался людской водоворот. Напирали на трап, едва втискиваясь в узкий проход, зацепляясь вещами, и чем меньше оставалось времени до конца посадки, тем более увеличивалась давка.

Наконец поток прекратился, людской шум прорезала третья сирена. На пристани остались провожающие. Среди них мы увидели и наших друзей, которые провожали от лагеря. Подняли трап.

— Отдать кормовой! — послышалось с мостика. Заработали двигатели. По корпусу прошла мелкая дрожь. Звякнул телеграф. Под кормой забурлили винты.

— Отдать носовой!

Причальные тросы наматывались на барабаны лебёдок. Подчиняясь командам, «Крым» плавно отходил от берега, между ним и причалом ширилась пенная полоса воды. Люди махали платочками, шляпами, что-то кричали. На середине бухты «Крым» развернулся и дал трёхкратный прощальный сигнал.

За кормой остался маяк. Он становился всё меньше и меньше. Справа уплывали живописные домики, улицы Ялты, зелень, синева предгорий, впадин и гор.

Что-то уходило от нас навсегда. Да свидания, Ялта! Прощайте, неповторимые дни детства, прожитые в твоём солнечном мире!

Переход к третьей части книги

К оглавлению верхнего уровня

К списку ссылок

На главную страницу