А.И.Покрышкин Познать себя в бою Москва Издательство ДОСААФ СССР 1986
Благодарим память и усилия автора, а также оцифровщиков: http://lib.ru/MEMUARY/1939-1945/AVIA/pokrysh.txt http://www.aviation.ru/Andrey.Platonov/Memoirs/Pokryshkin.htm (замеченные опечатки исправлены).
СОДЕРЖАНИЕ СТАНОВЛЕНИЕ ЛЁТЧИКА. 3 ПЕРВЫЕ ПОБЕДЫ, ПЕРВЫЕ НЕУДАЧИ. 7 ПОДВИГ КОМЭСКА. 14 РАЗДУМЬЯ О ТАКТИКЕ. 21 САМООБЛАДАНИЕ И МАСТЕРСТВО.. 28 ОПЫТ ПРИХОДИТ В БОЯХ. 34 НЕДЕЛЯ ИСПЫТАНИЙ. 42 ГДЕ ЖЕ ТАНКИ КЛЕЙСТА?. 50 КОГДА ОДИН В НЕБЕ. 54 КАЖДАЯ ПЯДЬ РОДНОЙ ЗЕМЛИ... 60 В БОЯХ ЗА КАВКАЗ. 66 КУБАНЬ: ДЕРЗОСТЬ, НОВАТОРСТВО.. 75 СКВОЗЬ ОГНЕННЫЕ ТРАССЫ.. 85 МОЛОДЫЕ РАСПРАВЛЯЮТ КРЫЛЬЯ. 92 ОТ МИУСА ДО ДНЕПРА. 96 "ОХОТА" НАД МОРЕМ.. 102 ТРУДНАЯ ДОЛЖНОСТЬ - КОМАНДИР. 107 ГВАРДИЯ ГРОМИТ ВРАГА. 112 ВЗЛЕТАЕМ С АВТОСТРАДЫ.. 122 ПОБЕДА! 131 НАРОДНЫЙ ГЕРОЙ. ПОСЛЕСЛОВИЕ. 138
СТАНОВЛЕНИЕ ЛЁТЧИКА Апрельское утро 1941 года выдалось по-особому тёплым. Ласковый ветерок приятно освежал лица лётчиков, теребил полы регланов. Наш полк выстроился поэскадрильно у стоянок самолётов, где с рассвета уже работали техники и механики. Шла предполётная подготовка. Командир полка майор Иванов, с плановой таблицей в руках, отдавал распоряжения о порядке взлёта, работы в зонах, напоминал о мерах безопасности. Говорил он не спеша, с расстановкой. Это был опытный, бывалый командир. Мы знали, что за плечами Виктора Петровича - большой опыт авиатора, сложные полёты. Слушали его лётчики очень внимательно неспроста. Его умение выделить главное, подчеркнуть особенность дня каждый раз превращали предполётную подготовку в настоящую школу для лётчиков. Мы любили эти ранние утренние часы на аэродроме. Самолёты стоят расчехлённые, около них расторопно трудятся техники, обмениваются репликами лётчики. Всё это внушало уверенность, свидетельствовало о размеренной, чёткой жизни полка. Да и вообще для того, кто предан авиации, влюблён в полёты, быть на аэродроме утром - истинное удовольствие. Знакомый едва уловимый запах бензина, ароматы степных трав... Особая атмосфера. Она свойственна только аэродрому. А это лётное поле, недалеко от молдавского города Бельцы, было особенно родным и привычным. Уже не один месяц бороздим здесь южное небо. Граница рядом. И это налагает на нас особую ответственность. Яркие лучи солнца били прямо в лицо майору Иванову. Но он только чуть прищурил большие карие глаза, продолжал также размеренно напутствовать лётчиков. И вдруг по строю полка прошло какое-то волнение, что-то отвлекло наше внимание. Я и сам насторожился, услышав далёкий гул моторов. Звук двигателей был незнаком... Командир полка посмотрел на запад. Мы все повернулись туда, всматриваясь в небо. Два незнакомых очертаний самолёта подходили к нашему аэродрому. Прошло несколько минут, и они встали на посадочный курс. "Что это за машины? Почему? Зачем?" - думал каждый из нас. - Очень похожи на "савойи",- наконец сказал командир нашей эскадрильи Соколов. Ему можно верить. Старший лейтенант имел боевой опыт, был знатоком авиации. Лётчики слышали про этот итальянский бомбардировщик. А машины уже катятся по взлётной полосе, сруливают с неё, приближаются к стоянке. Действительно, это "савойи". - А знаки-то на них не итальянские,- заметил кто-то. - Знаки югославских военно-воздушных сил. У них на вооружении этот тип бомбардировщика,- отозвался командир полка. Он уже отдал дежурному офицеру необходимые распоряжения и, по-видимому, имел чёткое представление, что делать. Недалеко от нас бомбардировщики встали. Замолкли двигатели. И сразу же из кабин на землю сошло несколько человек. Было видно по знакам различия, что это старшие офицеры и генералы военно-воздушных сил Югославии. Командир полка и начальник штаба направились к ним. Старший из прибывших отделился от группы, поприветствовал командира. Мы услышали его доклад. Говорил он по-русски, чётко, но с акцентом. - Войска Гитлера оккупируют Югославию. Подошли к Белграду. Основные аэродромы страны заняты. Группа генералов и офицеров воздушных сил приняла решение не сдаваться фашистским войскам, перелететь в Советский Союз. Летели всю ночь. Опустились на первом же аэродроме у границы. Прошу доложить высшему командованию о нас. Виктор Петрович тут же приказал начальнику штаба полка А.Н. Матвееву срочно связаться с командованием Одесского военного округа. Отдал и другие распоряжения. Потом пригласил югославских лётчиков в столовую позавтракать. Через полтора часа "савойи" улетели. В машины для сопровождения и помощи экипажам сели штурман полка Чайка и инспектор Курилов. Оба хорошо знали маршрут, особенности посадки на аэродроме в Одессе. Весь этот день лётчики полка обсуждали это важное событие. Оно ещё раз заставило всех нас как-то по-новому оценить международную обстановку. Почти вся буржуазная Европа уже была под сапогом гитлеровского солдата. Потоплена в крови Польша. Вот уже далеко на Балканах захвачена Югославия. Война стояла у наших границ. На следующий день лётчики собрались в классе. После занятий разговор вновь вернулся к самому важному в то время вопросу. - Мы должны вот-вот получить новую технику. Неужели воевать придётся на "ишачках"? - в раздумье покачал головой наш комэск. Признаться, нас всех это беспокоило. И-16 - хороший истребитель. Но его век прошёл. Он уже устарел. А тем более И-15 - "Чайка"... В ту ночь я, как и мои товарищи, долго не мог уснуть. Мысли гнали сон. Хотелось всё обдумать, взвесить. Понимал, что назревали грозные события. Готов ли я, как лётчик-истребитель, к ним, готов ли сразиться с сильным и коварным воздушным противником, имеющим разносторонний боевой опыт? Невольно пришлось оглянуться назад, вспомнить, как проходила служба, отметить, что сделано и что надо срочно наверстать. Наш истребительный авиационный полк сформирован сравнительно недавно. В части были в основном молодые лётчики, комсомольцы. Из них за короткое время надо было подготовить полноценных воздушных бойцов. Шли интенсивные полёты на отработку техники пилотирования, учебные воздушные бои, стрельбы по мишеням, наземная подготовка. С нетерпением ждали появления на вооружении новых, скоростных истребителей, превосходящих по своим данным самолёты гитлеровской Германии. О таких машинах нам, молодым лётчикам, уже приходилось слышать при встречах с лётчиком-испытателем Степаном Супруном, с которым меня связывала многолетняя дружба. Помню, он рассказывал, как проходит испытание истребитель И-185 конструкции Николая Николаевича Поликарпова. Скорость его достигала шестисот восьмидесяти километров в час. Он был вооружён двумя или тремя пушками. Это был самолёт-мечта. В одном из испытательных полётов на этом истребителе разбился кумир нашей авиации Валерий Чкалов. Нашлись влиятельные люди, которые "зарезали" доводку И-185, хотя по скорости и вооружению ему не было равного в мире истребителя. Мечта лётчиков была погребена в обломках разбившейся машины. Но и осваивая устаревшую материальную часть, мы искали пути более полного использования её боевых возможностей, совершенствования техники пилотирования и качества боевых стрельб. Обстановка заставляла думать и искать. Хорошо помню воздушные стрельбы по конусу. Они были для меня плачевными. В первый раз пробоин было всего две, во второй - три. И это из шестидесяти патронов, заряженных в крыльевом пулемёте! На оценку "отлично" нужно было сделать двенадцать попаданий, а на "хорошо" - семь. При осмотре конуса, сброшенного буксировщиком после второй стрельбы, командир эскадрильи, подсчитав пробоины, укоризненно посмотрел на меня. - С такими результатами в воздушной стрельбе нельзя воевать. Будете лишь утюжить воздух. Лётчик, не умеющий поражать воздушную цель, не истребитель, а мишень для врага. Было обидно и стыдно. Пришлось срочно засесть за изучение теории воздушной стрельбы, сделать схемы манёвра и прицеливания, необходимые расчёты. На третьей стрельбе я добился такого результата, которого не ожидал и сам. В конусе было двадцать девять пробоин. Первый успех окрылил и заставил ещё лучше готовиться к стрельбам. Вскоре уверенно "вгонял" в конус до сорока пуль из шестидесяти, а затем стал снайпером воздушной стрельбы. Стрелять научился. Но понимал, что этого недостаточно для победы в бою. Как известно, воздушный бой - это сочетание манёвра и огня для уничтожения противника или отражения его атак. Овладеть манёвром в бою - вот задача, которую ставил перед собой каждый лётчик, если он серьёзно готовил себя к будущим испытаниям. Внимательно наблюдали мы за пилотированием командира полка Виктора Петровича Иванова и командира нашей эскадрильи Анатолия Соколова. У них было чему поучиться. В воздухе они действовали энергично, смело. Лётчики полка между собой говорили: "Летают как боги!" Их пилотаж захватывал, как сложное цирковое представление талантливых воздушных гимнастов под куполом цирка. Майор Иванов был мастером пилотирования самолёта. Мы знали, что ему доводилось участвовать в выполнении групповых пилотажей на авиационных праздниках в Москве. Старший лейтенант Анатолий Соколов доказал своё умение и героизм на Халхин-Голе в боях с японскими лётчиками. Был награждён орденом Красного Знамени. Командир эскадрильи Соколов был доволен моими успехами. Но он уже в те дни видел дальше нас, необстрелянных лётчиков, не давал нам обольщаться достигнутым. Его советы так пригодились в боях с фашистами. Он говорил мне: - Ты пилотируешь уверенно и грамотно. Но фигуры надо выполнять более энергично, с перегрузками. Пилотируй так, чтобы темнело в глазах. Ты физически крепкий, занимаешься спортом. Тренируй организм к повышенным перегрузкам сейчас, в мирное время. В настоящем бою сможешь энергичным манёвром уйти от противника, даже находясь под прицелом. Создашь высокую перегрузку на манёвре, какую не выдержит враг,- добьёшься победы. Я, как и другие лётчики, внимательно слушал его, следовал советам. Мы знали, что боевой опыт пришёл к нему в трудных схватках. Горел в воздухе. Обожжённые лицо и руки говорили о том, что Анатолий Соколов, наш комэск, испытал многое, в том числе и горечь неудач. Он, как говорится, не бросал слов зря. Замечания и указания его были деловыми, краткими и конкретными. Всё это и позволило мне быстро овладеть энергичным сложным пилотажем на самолёте. Да и не только мне. В те годы и я, и мои товарищи были заняты поисками путей, которые привели бы к победе в воздушном бою. Много читали. В одной из книг обратил внимание на описание реакции человека. Автор говорил, что увиденное явление, переданное в мозг, проходит трансформацию для ответного действия. На это уходит четверть секунды. Перенёс это на лётчика. Подсчитал, какое время тратит пилот на действия рулями и какое уходит на то, чтобы самолёт изменил положение. Получилось более секунды. При скорости полёта более пятисот километров в час одна секунда равна ста сорока метрам. Решил, что это можно использовать в бою, учитывать при проведении манёвров. На хорошую мысль навела и особенность пилотирования лётчиками в учебных боях. В авиационной школе и в боевых частях пилотов приучают летать по кругу и вести учебный бой с выполнением левых разворотов. Постепенно это становится привычкой многих истребителей. Правые развороты лётчики выполняли хуже и избегали их в учебных боях. Учитывая психологическую привычку к левым разворотам, я стал тренировать себя на выполнение резкого манёвра в правую сторону. Это дало положительный эффект. Вскоре учебные бои стал заканчивать, как правило, победой. Энергичное пилотирование самолёта с высокими перегрузками потребовало усиления физической подготовки. Больше времени стал уделять лёгкой атлетике, лыжному спорту. Но самыми любимыми были гимнастика на снарядах, рейнское колесо и батут. Полковое начальство заметило этот интерес, эту увлечённость. Меня назначили нештатным начальником физической подготовки части. Все помыслы в то время были направлены на подготовку себя, как воздушного бойца. Однако не все одобряли мою методику. Это в некоторых случаях приводило к конфликтным ситуациям. Но недаром говорят, что сибиряки народ упрямый. Несмотря ни на что, твёрдо придерживался своей линии. Осенью сорокового года группу лётчиков направили на курсы по подготовке командиров звеньев. В их числе оказался и я. На курсах нас учили методике планирования, ведению теоретической подготовки, обучали технике пилотирования. В теоретических вопросах мы получили много полезного. С лётной же подготовкой дела обстояли хуже. Упражнения - полёты по кругу и в зону на простой пилотаж - выполняли на самолётах "Чайка". По своим тактико-техническим данным они были хуже И-16. Летали без желания. Такая подготовка явно не соответствовала моим стремлениям пилотировать энергично, в каждом полёте добиваться чего-то нового. Начальник курсов был педантичен, требовал от нас спокойного, "правильного" пилотирования. Следил за строгим выполнением программ и инструкций, отдельные положения которых явно устарели. Он не считался с характером и подготовленностью курсантов, всех старался подогнать под мерку среднего лётчика. Мой стиль полёта его явно раздражал. Редкий лётный день обходился без внушения. Слетаешь в зону на пилотаж и слышишь: - Покрышкин! Вы что, хотите сломать самолёт или убиться? - Товарищ начальник! Но ведь из техники надо выжимать всё, на что она способна. - Сколько раз я вам говорил: не устраивайте в зоне цирк. Неисправимый вы человек. Отстраняю вас на сегодня от полётов. Идите! На стоянке самолётов товарищи по учёбе встречали меня с усмешками. - Ну что, Саша? Отлетался сегодня? Опять начальника курсов перепугал? - Боится, что я развалю "Чайку". А мне и на самом деле хотелось отломать ей верхнее крыло и сделать из биплана моноплан. Может быть, быстрее будет летать. Боевой истребитель-биплан в сороковом году уже был редкостью. Внушения за лихие развороты на взлёте, за глубокий крен на скольжении при посадке, за хождение во время самоподготовки в спортзал на гимнастику ослабляли интерес к учёбе. С радостью воспринял окончание курсов. И вот снова в родном полку. Докладываю об окончании учёбы командиру полка Виктору Петровичу Иванову. - Ну, чему научились на курсах? - с улыбкой спрашивает Батя. Гляжу в его добрые, всё понимающие глаза и откровенно отвечаю: - Методике научились, летать разучились. Да и на чём было учиться? "Чайка", как старая лошадь, сколько ни понукай, быстрее не побежит. Лётчики между собой её называют "аппарат тяжелее воздуха"... - Ну, это напрасно. На Халхин-Голе она себя показала неплохо,- парировал Иванов. Хотя все мы знали его любовь к И-16. - Когда это было, товарищ командир? Сейчас требуются скоростные истребители. - Будут и скоростные. Сегодня вам отдых. Устраивайтесь с жильём. Завтра начнём тренировки для перехода на МИГ-3. Время не терпит. Стоящий рядом с Ивановым комиссар полка Григорий Ефимович Чупаков задержал меня. - Мы с командиром решали: назначить ли вас, Александр Иванович, заместителем командира эскадрильи или только командиром звена. Жаловался на вас начальник курсов. - Любое ваше решение для меня закон. Постараюсь доверие оправдать с честью. - Так! А что же мне ответить начальнику курсов о ваших нарушениях? – с хитринкой спросил Чупаков. - Ответьте ему, что сейчас главный приказ партии: каждому готовить себя к защите нашей Родины. Истребителю нельзя летать потихонечку да полегонечку, если он хочет выполнить священный долг перед Отечеством. Летать нужно смело и энергично, так завещал нам Чкалов, так учит нас и командир полка. - Ну! С тобой не соскучишься. Виноваты во всём, оказывается, вы, Виктор Петрович. Как вам это нравится? - Всё будет нормально. Станет начальником, сам испытает, как надо воспитывать подчинённых,- улыбнулся Иванов. Очень нас обрадовало сообщение о том, что скоро начнём переучивание на МИГ-3. В весёлом настроении пошли устраиваться в общежитии, бывшей школе совхоза. Основное время личный состав полка в мае и июне сорок первого года проводил на полевом аэродроме Маяки. Мне надолго запомнилось это лётное поле, поросшее клевером. Справа и слева вдоль взлётной полосы раскинулись поля кукурузы. Около них расположились стоянки самолётов. Каждый день, включая и воскресенья, над аэродромом стоял гул моторов. Лишь иногда наступала тишина в связи с прилётом командира дивизии генерала Осипенко, который отличался большой строгостью. Приземлившись на связном самолёте, он нередко по какому-либо поводу отменял полёты и приказывал заниматься строевой подготовкой. Правда, это случалось не так часто. Наконец-то пришли "миги". Первым переучивался на новую технику руководящий состав. В этой группе оказался и я, назначенный после окончания курсов заместителем командира эскадрильи Соколова. Лётчиков вывозил на УТИ-4 лично командир полка. Его отличная техника пилотирования и высокие методические навыки позволили нам быстро освоить посадку самолёта на большой скорости и энергичный пилотаж в зоне. В этом деле у Виктора Петровича был большой опыт. В своё время он обучал полётам на И-16 лётчиков республиканской Испании, которые потом прославились в воздушных боях с немецкой и итальянской авиацией. Освоив машину, вскоре я стал обучать на УТИ-4 полётам по кругу и в зону лётный состав нашей эскадрильи. Анатолий Соколов взял на себя руководство полётами, инструктаж лётчиков между вылетами. После посадки он, как правило, вскакивал на крыло самолёта и, обдуваемый воздушным потоком от винта, пригнувшись к сидящему в кабине пилоту, делал замечания, указывал на ошибки в полёте. И это при работающем моторе. В те времена радиостанций на наших истребителях не было, и командир лишь на земле мог дать совет. Было больно смотреть, с какой перегрузкой Соколов действовал на полётах. Южное солнце опалило его лицо и руки, обгоревшие при пожаре самолёта на Халхин-Голе. Обожжённая кожа стала огненно-красной... Все мы в те дни работали с огромной нагрузкой. Знали, что международная обстановка сложная, что фашистская Германия сосредоточивает у наших границ свою армию. Лётный состав эскадрильи был разный по подготовке. Некоторым надо было уделять особое внимание, чтобы научить летать, как требовалось для перехода на МИГ-3. Происходила и ломка психологических навыков, приобретённых в полётах на прежних самолётах. Новое кое-кому давалось с трудом. Особенно сложно шло дело у Семёна Овчинникова. По своему характеру он более подходил для штабной работы. Учитывая это, Овчинников и был назначен адъютантом нашей эскадрильи. Он упорно отстаивал свои принципы действий в воздухе, был ярым сторонником плавной техники пилотирования. Наши споры иногда доходили до ссор. - Семён! Когда ты перестанешь пилотировать самолёт в замедленном темпе? Между фигурами пилотажа делаешь паузы. Так истребителю действовать нельзя,- доказывал я. - Этим дашь противнику время на атаку и прицеливание. - Пилотирую правильно. А ты что делаешь с машиной? Ты её так бросаешь, что вот-вот сорвёшь перкаль с крыльев. - По-другому сейчас нельзя. Хочешь победить - энергичнее делай фигуры, не бойся перегрузок. Надо, чтобы в глазах темнело. - Знаешь что? Ты летай по-своему, а я буду летать так, как положено. - Меняй своё мнение, иначе в первом же воздушном бою тебя собьют! Трудно было доказать Овчинникову, что становление бойца, формирование его качеств - профессиональных, моральных, волевых - идёт сейчас, в ходе полётов, в дни учёбы. В середине мая с завода пришла первая тройка МИГ-3. Самолёт всем понравился своими стремительными и грозными формами. С большим желанием я начал осваивать его, а позже и переучивать порученное мне звено. Вскоре успешно закончили полёты по кругу, совершили несколько вылетов в зону. В конце мая меня вызвал Иванов. - Покрышкин! Ты уже освоил со своим звеном МИГ-3. На аэродром Бельцы прибыли ящики с самолётами для всего полка. Техсостав приступил к их сборке. Надо срочно облётывать и перегонять "миги" сюда, в Маяки. Думаю, что с этой задачей звено успешно справится. - Спасибо за доверие, товарищ командир! Задание выполним! - Перебрасывать вас в Бельцы будем на ТБ-3. Учтите, на аэродроме строится бетонная полоса. Земля изрыта, много людей и транспорта. Облёт собранных самолётов разрешаю только тебе. Всё ясно? - Да, товарищ командир! - Приступай с утра к выполнению. Время не терпит. В этот период в эскадрилье произошли изменения. Анатолий Соколов убывал на курсы, а взамен его, после окончания учёбы, прибыл капитан Фёдор Васильевич Атрашкевич. На МИГ-3 он ещё не летал. Ему пришлось командовать подразделением и самому переучиваться. Ранним утром, примостившись в кабинах стрелков тяжёлого бомбардировщика ТБ-3, вылетели в Бельцы. Скорость небольшая, и я внимательно наблюдал за местностью, намечал характерные ориентиры для перегона МИГ-3. Вдали показался знакомый ориентир. Это были бензосклады на бугре, около аэродрома. Выкрашенные в белый цвет, чтобы уменьшить испарение горючего, цистерны выделялись на зелёном фоне местности ярким пятном, были заметными издалека. Видно, работникам авиационного тыла, проявляющим заботу о горючем, не пришла мысль о необходимости укрыть под землю баки или замаскировать их. Мы не раз говорили на совещаниях, что в случае нанесения удара по аэродрому все запасы горючего взлетят на воздух. Вот и Бельцы. Самолёт пошёл на посадку. Нам бы радоваться. Но вся группа с возмущением смотрела на стоящие в южной части лётного поля десятки ящиков с самолётами. Что же это такое? Сложнейшая обстановка у западных рубежей. А кто-то распорядился на передовой аэродром, около границы, сосредоточить боевую матчасть всего полка. Один налёт противника на аэродром - и все "миги" вспыхнут. Что это - беспечность? Одно наше звено должно помочь разрядить этот пороховой погреб? С такими мыслями и подошли к рабочей площадке. Немного успокоило то, что технический состав под руководством главного инженера полка Шолоховича, понимая сложившуюся ситуацию, работал на сборке не жалея сил. Несколько машин уже были собраны и опробованы на земле. Не теряя ни минуты, вывел первый истребитель на облёт. Он прошёл нормально. Вскоре на трёх "мигах" на предельно малой высоте пошли на Маяки. Вернулись на ТБ-3. К вечеру облетали и перегнали ещё одну тройку самолётов. Измотались за этот день изрядно. Но знали, что делаем важную и необходимую работу. В последующие дни я включал в комплекс облёта элементы сложного пилотажа в вертикальной плоскости. Это была дополнительная тренировка, которую не успел пройти в Маяках. С каждым полётом всё лучше познавал новую машину. Появилось даже чувство слияния с самолётом. С каждым вылетом оно росло и крепло. А боевой истребитель нравился всё больше. Самолёт был создан для боя на вертикалях и, пилотируя его, старался усвоить вертикальные фигуры. Однажды, пикируя на аэродром, я энергично вывёл самолёт у самой земли на горку. Вдруг почувствовал, что резко потеплело в кабине. Глянул на приборы – температура воды быстро увеличилась. Вот она уже выше допустимой нормы. Немедленно пошёл на посадку, доложил Шолоховичу о неисправности в системе охлаждения мотора. При осмотре обнаружили обрыв заслонки радиатора. - Поломка, ничего страшного нет,- спокойно высказался Шолохович. - Заменим заслонку на другую и всё будет в порядке. Его поддержал руководитель бригады с завода, прикомандированный на сборку самолётов. - Нет, товарищи! Так дело не пойдёт,- возразил я. - Это конструктивный дефект. Заслонка из очень тонкого листа дюраля. При большой скорости она в любой момент может оборваться. - Вы же как облётываете? Не только заслонка, но и крылья могут оторваться. На испытаниях в НИИ такого дефекта не обнаружили,- стоял на своём представитель завода. - Не знаю, как уж вы там испытывали, но дефект серьёзный,- возразил я. - В бою могут быть ещё большие скорости на пилотировании, ещё выше перегрузки. Вы что же хотите? Чтобы лётчики из-за заслонки в бою вынужденно садились рядом с теми, кого расстреливали при штурмовке? Давайте проверим другой самолёт. Второй полёт с крутым пикированием привёл также к разрыву заслонки радиатора. Спорить было не о чём. Дали телеграмму на завод. Отмечу, что к устранению дефекта приступили оперативно. Заводские бригады заменили заслонки сначала в нашем полку, затем и в других частях. В ходе облёта и перегонки самолётов наше звено сумело отработать многие элементы пилотажа. У всех лётчиков пришло чувство слитности с МИГ-3 в полёте, готовности вести на нём воздушные бои. Одно меня беспокоило: вооружение на этой машине было всё же слабым. Придётся, к сожалению, в бою компенсировать этот недостаток точной стрельбой с короткой дистанции. В Маяки мы всегда шли на предельно малой высоте, на бреющем полёте, над самыми верхушками деревьев или в нескольких метрах над посевами. Такие полёты требовали от лётчика большого самообладания, исключительного внимания и чётких движений рулями управления самолётом. В ходе них формировалась психологическая готовность вести истребитель вблизи земли. А сам полёт был захватывающим. По-настоящему чувствовалась скорость. Я считал бреющий полёт серьёзной подготовкой лётчика к реальным боевым действиям. Спасение от зенитного огня, например, в полёте на малой высоте. Ближе прижмёшься к земле, и зенитчики не смогут вести огонь, не успеют развернуться. Да и местные предметы, в том числе своя же техника, будут им мешать. Вторая половина июня принесла новые заботы. Наша эскадрилья готовилась к перебазированию в Бельцы. Там мы должны были заступить на боевое дежурство и продолжать переучивание на новую технику. Звено Валентина Фигичева улетало на лётную площадку у границы, в районе станции Пырлица. Ему ставилась задача перехватывать обнаглевших фашистских воздушных разведчиков. Мне поручалось со своим звеном перегнать последнюю тройку "мигов". Готовились к выполнению этой задачи, когда мне передали, что вызывает командир полка. Вид у Иванова был сердитый. - Тешишь себя бреющими полётами? Шею хочешь сломать? Прекрати немедленно! - Есть, товарищ командир! - Прощаю эту вольность лишь в связи с успешной перегонкой самолётов. Разбойники! Вам задача: завтра перелетите сюда на последней тройке МИГ-3. Отсюда их погоните на Кировоград, на курсы командиров эскадрилий. По пути сядете в Григориополе. Там к вам присоединится ещё пара самолётов. После завтрака, во вторник 17 июня перелетали на ТБ-3 в Бельцы. На аэродроме здесь стало просторнее: эскадрилья ещё не прибыла. Пустые ящики из-под самолётов уже отправили на авиазавод. Взяв автомашину, я и мои ведомые Леонид Дьяченко и Пётр Довбня подскочили в город на свои квартиры. Постучавшись, вошёл в прихожую. Хозяин дома, у которого мы снимали комнату с Костей Мироновым, встретил меня вежливо. Это удивило. С чего бы это? Раньше он с нами не вступал в разговоры, здоровался лишь кивком головы. А теперь расспросил о моём здоровье, о Косте. Чувствовалось, его что-то беспокоит. И действительно, он перешёл на злободневную в последнее время тему: о возможной войне с фашистской Германией. - Вы видели, как пролетал сегодня утром над городом германский самолёт? - Нет, не видел,- ответил я, собираясь выходить к машине. - Вы послушайте меня. На этой неделе Германия нападёт на Советский Союз. Армии Гитлера стоят у границы. Что будет с нами? Куда нам, старикам, деваться? Вся надежда на вас. Если Красная Армия не разобьёт Гитлера, то он нас, евреев, всех уничтожит. - Не верьте,- постарался я успокоить старика. - Слухи! Поверьте мне, всё это правда. Мои сыновья живут в Бухаресте. Они мне сообщили, что в воскресенье начнётся война. Что мне ему сказать? Он убеждён, что слухи правдивы. Сославшись на отъезд, мы убыли на аэродром. Но сообщение старика не выходило из головы. Перегнав последнюю тройку самолётов в Маяки, сообщил командиру полка о разговоре с хозяином дома. - Всё может быть,- задумчиво произнёс Иванов.- Так или иначе, но воевать придётся, и придётся скоро. Плохо, что не успели полностью переучиться. Поздно мы получили "миги". Идите и готовьтесь к перегонке. К утру погода испортилась. Облака задевали своими лохмотьями верхушки деревьев. К середине дня погода немного улучшилась, и я, узнав, что в Григориополе высота облаков была уже до двухсот метров, обратился к Иванову: - Товарищ командир! Разрешите вылетать, звено подготовлено к полётам на предельно малых высотах. А сейчас облачность более чем на ста метрах. - В Григориополе с посадкой будет сложно. Там нижняя кромка на двести метров. - Это нас не пугает. В Бельцах при испытаниях "мигов" мы отработали новый метод расчёта на посадку, более простой и лёгкий. - Это какой же новый метод? - Для МИГ-3, с его большой посадочной скоростью и большим пробегом, проще расчёт на посадку выполнять планированием на средних оборотах мотора. Планирование с убранным газом, как делали на старых самолётах, очень усложняет расчёт. - Ну, изобретатели. Я сам иногда так провожу посадку. Её безопаснее сделать на ограниченную площадку, если лётчик ранен или повреждён самолёт. Ну, если отработали такую посадку, вылетайте. Наша тройка через час была в воздухе. Взяли курс на Григориопольский аэродром. Лишь в воздухе я понял, какую тяжёлую взял на себя ответственность. Идти пришлось на предельно малой высоте. Нависшая облачность, особенно на второй половине пути, всё больше прижимала нас к земле. Её свисающая бахрома порой совсем закрывала местность. В просветах мелькали перелески и лесные полосы, поля пшеницы. С тревогой бросал взгляд в сторону ведомых. Но Леонид Дьяченко и Пётр Довбня держались в строю уверенно. Если бы не их искусство, пришлось бы возвращаться. Ближе к Григориополю облачность поднялась. И мы, наконец, увидели ряды палаток на аэродроме, стоящие самолёты. Но дальше лететь не разрешили. Командир местной части и слышать не захотел о продолжении маршрута. Дал команду сидеть здесь до конца недели. Какие это были неприятные дни. Раздражала плохая погода и промокшая от дождей палатка, беспокоила задержка вылета. Одно лишь скрашивало мрачное настроение. В полку было много знакомых лётчиков, участников советско-финляндской войны. Слушая их рассказы о боях с английскими самолётами, невольно отвлекались от переживаний, воспринимая всё полезное, о чём поведали друзья. Лишь в субботу над аэродромом появились просветы в облаках. Начальник штаба полка, которого мы встретили во время завтрака в столовой, предупредил, что вылет назначен на утро в понедельник. Улыбнувшись, он пожелал нам хорошо отдохнуть ещё пару дней. - Товарищ майор, от безделья скоро взвоем,- состроив на лице страдальческую мину, вступил в разговор Дьяченко. - Дайте машину съездить в город. - Ну, чтобы не взвыли, выделим вам машину,- пообещал майор. – Однако учтите - городской комендант очень строг. Водитель автомашины хорошо знал этот небольшой город. Он посоветовал нам поехать в ресторан на берегу Днестра. Расторопный Леонид Дьяченко быстро договорился, чтобы накрыли стол на веранде. Хороший обед, вазы с клубникой и черешней, красивый вид Днестра подняли настроение. Радовало, что через день мы вернёмся домой, в Бельцы. Особенно повеселел Дьяченко. Перед сном он сообщил нам свой план на завтра: - Завтра надо ещё разок посетить прекрасное заведение на берегу Днестра. Легли спать в весёлом настроении. Мы и не ведали о том, что желание Дьяченко не исполнится, что он свою молодую жизнь отдаст, защищая небо Родины, и будет похоронен на земле Украины. Ведь это была суббота 21 июня 1941 года. Кто в те часы знал, каким будет воскресный день!
ПЕРВЫЕ ПОБЕДЫ, ПЕРВЫЕ НЕУДАЧИ Частые звенящие звуки подхватили с постели. Били в рельсу. Тревога! Привычно нащупывал в темноте одежду и сапоги. А рядом - топот пробегающих мимо палатки авиаторов полка. Дьяченко, посмотрев на меня с постели, недовольно проворчал: - Ну что вы вскочили? Дома надоели учебные тревоги, и здесь не дают поспать. Какое отношение мы имеем к делам этого полка? - Прекрати болтать! Быстрее одевайся! Догоняй нас. Мы пошли на КП,- предупредил я товарища. Действительно, в последнее время учебные тревоги объявлялись часто. И это как-то притупило настороженность. Но сегодня меня эти сигналы заставили вспомнить разговор с хозяином квартиры в Бельцах. Быстро прибежал на КП полка, расположенный на границе лётного поля. Здесь - большая группа лётчиков. Они получали указания от начальника штаба полка. А над аэродромом нарастал гул моторов. Сомнений не было - идёт рассредоточение самолётов. Чувствовалось напряжение во всём. Оно сразу передалось и мне. Протиснувшись к начальнику штаба, спросил: - Что случилось? Боевая или учебная? - Война! На границе уже идут бои. Может быть удар по аэродрому. Война! От одного этого слова на несколько секунд оцепенел. Потом стал лихорадочно думать, что нам делать... Дальше гнать самолёты или вернуться в свой полк? В сознании быстро промелькнули последние события. А что в Бельцах? Как там дела? Обязательно будет налёт на аэродром и город. Кто будет отражать удар? Моё звено здесь, в Григориополе, Фигичева - на площадке подскока. Это половина эскадрильи, причём наиболее подготовленная. Созрело решение: надо лететь в Бельцы. Стоп! На наших самолётах вооружение не пристреляно и нет боекомплекта патронов и снарядов. Так в Бельцы лететь нельзя. Только в Маяки. - Товарищ начальник штаба, разрешите нам возвратиться в свой полк. Дайте техников подготовить наши самолёты к вылету. - Отставить! Сейчас все техники заняты. Две эскадрильи готовятся к вылету в Кишинёв. Но нам ждать нельзя. Принимаю решение готовить самолёты к вылету своим звеном. Опыт работы старшего авиатехника у меня ещё сохранился. - Довбня! Дьяченко! Быстро к самолётам. Будем вылетать в Маяки. - И мы побежали на стоянку, к нашим "мигам". А с аэродрома уже начали взлетать звеньями И-16 и МИГ-3. Они брали курс на запад. Вскоре за Днестром светящиеся трассы прочертили сумрачное небо. Донёсся грохот разрывов бомб. Земля под ногами вздрогнула. Молодцы соседи! Успели перехватить самолёты врага, не дали ударить по аэродрому! Группа бомбардировщиков, атакуемая истребителями, разворачивалась влево. Стали заметны трапециевидные крылья, характерные для Ю-88. Строй бомбардировщиков начал рассыпаться и из него вывалились два горящих самолёта. Стремительно падающими факелами врезались они в землю западнее Днестра. Мы стояли поражённые. "Вот она какая, война!" - подумал, увидев впервые настоящий воздушный бой. Вскоре наша тройка подошла к аэродрому Маяки. Стоянки были пусты – все самолёты рассредоточены по краям кукурузных полей и замаскированы. После посадки и я подрулил к кукурузе. Ведомые же остановились рядом и выключили моторы. Пришлось вмешаться. - Вы что построились как на параде? Забыли, что война? Отрулите немедленно в стороны! К нашим самолётам подошёл инженер полка. Я сразу же обратился к нему. - Прошу срочно пристрелять оружие самолётов нашего звена и подготовить "миги" к вылету. Вооружение на моём самолёте пристреляйте на сто метров. - Это не по инструкции,- спокойно возразил Шолохович. - Положено на двести. В эти минуты мне каждая секунда промедления казалась преступлением. - Пусть слабаки стреляют на двести метров, а я буду стрелять на сто и меньше! - Хорошо, хорошо. Пристреляем так, как ты хочешь,- согласился инженер, понимая, что время, действительно, не терпит, и видя при этом мою горячность. На командном пункте я не нашёл командира полка, обратился к начальнику штаба А. Н. Матвееву: - Докладываю: ввиду особого положения, выполнение задания на перегонку самолётов прекратил. Звено вернулось в полк. - Это хорошо. Ты мне и нужен. Смотри вот сюда,- он указал на карте обведённый красным карандашом населённый пункт. - Вот здесь, рядом с селом, приземлился без горючего на УТИ-4 Иванов. Полетишь туда на У-2. Сообщи командиру обстановку и пусть он немедленно вылетает в Маяки. - Почему я, товарищ начальник штаба? Разрешите звену вылететь в Бельцы. Там дерётся половина нашей эскадрильи. Матвеев не прервал меня. По-видимому, понимал состояние лётчика в такие минуты. Он как-то отрешённо, видать, уже пережил эту весть, сообщил: - Уже меньше половины... Атрашкевич ещё не прибыл из Пырлицы. Овчинников погиб в бою при налёте вражеских самолётов на аэродром. Туда на усиление перелетела вторая эскадрилья. Вот чем они будут заправляться? Горючее фашисты спалили... Обстановка там сложная. Вижу, задумался наш начштаба. А до меня как-то не дошёл смысл его слов. - Разрешите мне звеном лететь туда. Мы подготовлены на "мигах". На У-2 же можно любого послать. - Незачем лететь в Бельцы. Быстрее к Иванову, ясно? Выполняй приказание! - Голос у него был твёрдый. Ознакомившись с обстановкой у заместителя начальника штаба, расстроенный всем, что узнал, я направился к У-2. Трудно было поверить, что в эти первые же часы войны произошли такие события. Командира полка нашёл быстро. После посадки кратко доложил ему о трагедии на аэродроме Бельцы. Выслушав доклад, Иванов какое-то время стоял молча, устремив взгляд вдаль. Потом, дав мне указания и советы о дальнейших действиях, вылетел в полк. Я остался один, проклиная последнюю перегонку "мигов", которая оторвала от эскадрильи. Вот только теперь я отчётливо представил события на аэродроме в Бельцах, которые сообщил работник штаба перед отлётом. Как всё нелепо получилось! В первый день войны в нашей эскадрилье отсутствовало два звена, причём наиболее подготовленных. Кто в этом виноват? Плохая погода помешала нашей группе закончить перегонку техники в Кировоград и вернуться в своё подразделение. Однако в субботу мы эту задачу могли бы выполнить, если бы проявили настойчивость в Григориопольском полку. Выходит, что надо винить себя за потерю чувства настороженности в угрожающей обстановке. Звено Валентина Фигичева, базируясь недалеко от города Унгены, несло в канун войны боевое дежурство и имело цель перехватывать нарушителей границы. В четверг гитлеровский разведчик углубился на нашу территорию. Звено обстреляло его. Это вызвало гнев командира дивизии. В субботу в Пырлицу для наведения порядка в звене Фигичева по приказу генерала Осипенко были направлены командир полка В. Иванов и командир эскадрильи Ф. Атрашкевич. Кроме того, в Кишинёв был вызван командир звена Селивёрстов. Вот и получилось, что, когда грянула война, в полку не оказалось командира, многих командиров эскадрилий и звеньев, подразделения были разбросаны. Отсутствие на аэродроме утром 22 июня двух звеньев и Ф. Атрашкевича, а всего восьми наиболее подготовленных лётчиков, привело к потере боеспособности эскадрильи. Находившиеся на аэродроме пять рядовых лётчиков, не прошедших ещё полностью переучивания на МИГ-3, во главе с адъютантом эскадрильи Семёном Овчинниковым и командиром звена Константином Мироновым сделали всё, чтобы отразить налёт большой группы бомбардировщиков, прикрытых "мессершмиттами". Но силы были неравные. Предотвратить удар по аэродрому не удалось. Гитлеровцы потеряли три самолёта, но в бою погиб и Овчинников. Грустно было обо всём этом думать. Хотелось скорее вернуться в полк. Душа жаждала боя. Боевые друзья уже полдня воюют, а я жду горючее. В середине дня наконец подъехал бензовоз. Тут же заправил самолёт – и в Маяки. На аэродроме меня ждали Дьяченко и Довбня. - Когда нам дадут задание? Надоело ждать под крылом самолёта,- первое, что услышал от них. - Сейчас иду на КП, всё узнаю,- успокоил ведомых. Доложил командиру о прибытии и тут же попросил: - Дайте нам боевое задание. Уже половину дня все воюют, а мои ведомые как на курорте. - Задача вам будет сложная. Вылетайте звеном и разведайте наличие самолётов противника на аэродромах Яссы и Романы. В бой не вступать. Главное - разведка. Тут же втроём сели готовиться к выполнению боевой задачи. Проложили на картах маршрут полёта, обговорили действия при встрече с вражескими истребителями. Взлетели. К аэродрому Яссы группа подошла на предельно малой высоте. Сделали горку и перешли в вираж вокруг лётного поля. Аэродром пуст. Всё ясно - боятся сидеть здесь. Близко граница. Зато зениток было предостаточно. Били со всех сторон. Резко снизились и на малой высоте пошли вдоль шоссе на запад. Полуденное солнце было левее нас и поэтому дорога хорошо просматривалась. По ней двигались небольшие колонны и отдельные машины. При нашем появлении солдаты противника прыгали из кузовов и бросались в кюветы. Так хотелось полоснуть по ним из пулемётов. Но помня указание Иванова, мы сдерживали себя. Решил ввести противника в заблуждение о направлении дальнейшего полёта. Звено взяло курс на запад, пересекло реку Серет и зашло на Романы с запада. Аэродром нашли быстро - на зелёном фоне лётного поля хорошо были видны самолёты. Скопление большое, как на авиационной выставке. Более двух сотен самолётов разных типов. Некоторые заправлялись горючим. Надо было зрительно запомнить места стоянок и количество бомбардировщиков, истребителей, разведчиков. А кружиться над аэродромом нельзя. Вокруг нас хлопья разрывов, светящиеся трассы малокалиберных зениток. Надо немедленно уходить, а то некому будет докладывать результаты разведки. Снова перешли на бреющий полёт. После посадки быстро начертили план аэродрома, расположение стоянок самолётов и зенитных средств. Меня, как говорится, бог не обидел зрительной памятью, но и ведомые дополнили данные. Иванов поблагодарил за отличную разведку. - Товарищ командир, надо по этой выставке немедленно ударить всем полком. Это оттуда они вылетали на бомбёжку нашего аэродрома в Бельцы! Надо их сжечь, пока самолёты на земле,- предложил я Виктору Петровичу. - Не горячись! Такое решение без согласия дивизии мы принять не можем. За самовольство намылят нам шею. Выезжайте на стоянку и ждите распоряжений. Солнце уже склонялось к горизонту, а команды для вылета на Романы не поступало. Дьяченко не переставал возмущаться: - Ну зачем мы, как ошалелые, носились среди зенитного огня. Какой толк от того, что нанесли на карту аэродром с самолётами... - Не ной! И так тошно,- оборвал я Дьяченко. - Время ещё позволяет. Может быть, вылетим. В это время с КП раздался телефонный звонок: быть в готовности номер один. Обрадовались, быстро забрались в кабины. Проходят минуты - ракеты на вылет нет. Прибежал телефонист и сообщил, что в направлении нашего аэродрома летят три девятки вражеских бомбардировщиков. Всем быть готовым к отражению налёта. Распоряжение передано с КП. Что ж, мы не ударили по ним в Романах, теперь они ударят по нашему аэродрому! Брала злость на такую нераспорядительность и нерасторопность. А, как известно, злость до добра не доводит. Техник самолёта И. Вахненко, внимательно всмотревшись в небо, крикнул: - Товарищ командир! Летят! Вглядываюсь в сторону, куда показывал он рукой. Увидел вдали группу бомбардировщиков. С первого контакта запустил мотор и вырулил со стоянки. Заработали двигатели на других самолётах. Зная, что взлёт производится по команде с СКП с разных направлений, решаю подняться в воздух раньше всех. Но почему нет ракет на вылет по тревоге? Мучительные секунды и вдруг над КП взвились три красных огонька. Тут же взлетел и ринулся к бомбардировщикам. Вот они уже невдалеке. Самолёты выкрашены в чёрно-зелёные и жёлтые пятна. Конструкция совершенно незнакомая. Чуть довернул к бомбардировщикам и низкое вечернее солнце ослепило меня. Оно не дало мне рассмотреть более внимательно за эти короткие секунды сближения тип машин. Решаю, что противник сейчас будет бомбить аэродром. Бросаю свой самолёт в крутой разворот. Захожу в хвост левому крайнему и метров с пятидесяти открываю огонь. Но успел дать лишь короткую очередь, как мой самолёт от струи атакованного самопроизвольно делает бочку. Бомбардировщик, разворачиваясь влево, пошёл вниз. "Этому достаточно",- подумал я. Развернул свой самолёт на правый фланг группы. Делаю горку для атаки сверху... И тут оцепенел: на крыльях звёзды... Что я наделал! Атаковал своего. Лечу рядом с группой и не соображу, что делать дальше. Увидев, как устремились на группу позже меня взлетевшие "миги", бросаю самолёт наперерез. Покачиваю крыльями, подставляю себя под их прицелы, не даю никому стрелять. Вскоре наши лётчики разобрались в обстановке и ушли на аэродром. Лишь один я летел рядом с группой и не мог решить, что делать? Стыд и позор жгли сердце. Мелькнула шальная мысль сделать переворот и - к земле... Удержало от этого поступка появление в воздухе других бомбардировщиков, в колонну которых пристроилась и атакованная мною группа. Значит, всё! Всё же идут на Романы! Вот там моё оправдание: блокировать аэродром и не дать взлететь истребителям. Над аэродромом, под сильным зенитным огнём мой истребитель крутился минут пятнадцать. Я был готов атаковать вражеские самолёты. Но никто не взлетал. А наши бомбардировщики так и не подошли. Вероятно, обрабатывали другие цели, решил я и взял курс домой. Подлётаю к Яссам. Внизу столбы дыма. Всё понятно. Наши бомбили скопление войск противника у реки Прут. В эти минуты я немного успокоился, понял, что у меня лишь один выход: в дальнейших боях оправдать свой поступок. В Маяках, стараясь не попадаться на глаза лётчикам, направился на командный пункт. Предстал перед Ивановым. Стою, молчу. Командир глядит на меня, и в глазах гнев и боль. - Ну что, герой, отличился. Как тебя угораздило сбить свой Су-2? - Не спрашивайте. Самому тошно. Зашёл против солнца и на камуфлированной окраске не заметил звёзд. Хотел после этого врезаться в землю. - Ты что? Сдурел? Разве ты один в этом виноват? Не кидайся сломя голову, пока не разобрался, кто перед тобой. - Группа уже была рядом с аэродромом, думал, немцы, решил быстрее атаковать, не дать сбросить бомбы. В общем, как злой пёс сорвался с цепи! - Ладно, успокойся. В другое время прокурор задал бы тебе другие вопросы... Подбитый самолёт сел на вынужденную. Жаль, что штурмана ранил, Технику восстановят... Несколько лётчиков полка внимательно слушали этот разговор. - Товарищ командир, почему не показали новые наши самолёты? По слухам, есть ещё бомбардировщик Пе-2, похожий на Ме-110. Хотя бы альбомы с фотографиями наших самолётов прислали. А то будем бить своих, чтобы чужие боялись,- послышались голоса. - Все высказались? - не выдержал Иванов. - Ваши просьбы командование полка учтёт. Он собирался что-то ещё сказать, но невольно прислушался. Над аэродромом появились "миги". Мы поняли, что прибыла группа с аэродрома Бельцы. Садились лётчики с ходу. Один из истребителей с остановившимся мотором не долетел до полосы. Приземлился он на кукурузном поле. Лётчик успел своевременно убрать шасси. Как позже выяснилось, у самолёта Алексея Овсянкина мотор заглох ввиду полной выработки горючего. Но он не растерялся, справился со сложной посадкой. На прибывших пилотах мы сосредоточили всё внимание. Каждый хотел увидеть тех, кто сегодня уже схватился с врагом. Они для нас были героями. Атрашкевич, приведший группу, доложил командиру полка о событиях первого боевого дня. Перед рассветом поступил сигнал боевой тревоги. На аэродроме было всего семь лётчиков первой эскадрильи. Они быстро рассредоточили и замаскировали самолёты, в том числе требующие ремонта. В этой обстановке командир звена Миронов проявил высокие организаторские качества. А на рассвете на аэродром вышел разведчик "Хеншель-126". На перехват его мгновенно поднялось звено Миронова. Действовали лётчики мастерски. Они сбили разведчика. Возвращаясь на аэродром, встретили западнее Бельцы большую группу бомбардировщиков. Ю-88 прикрывали "мессершмитты". С ними уже вели бой четыре наших лётчика. Дрались смело. Но соотношение в количестве было явно в пользу врага. Удар по аэродрому семёрка не смогла отразить. Бомбардировщики сбросили бомбы на стоянки, по бензоскладу и казармам, где жили строители. Молодые, плохо обученные строители побежали врассыпную с аэродрома. Многие попали под бомбы. - При отражении налёта погиб Овчинников,- рассказывал Атрашкевич,- а на земле были убиты старший техник звена Камаев и моторист Вахтёров. Бензосклад был взорван, и аэродром остался почти без горючего. А на аэродром и на город уже заходила новая группа бомбардировщиков врага. Навстречу ей поднялся лётчик Суров. У него на самолёте кончалось горючее. И всё же он сбил Ю-88. Но тут остановился мотор. На планировании он был атакован парой Ме-109 и подожжён. Так и погиб этот смелый боец. Автотранспорт был передан для эвакуации женщин и детей. Их отправку в Одессу организовал комиссар полка,- закончил свой рассказ Атрашкевич. - В Бельцах их оставлять нельзя. - Всё ясно. На ужине подведём итоги первого боевого дня. В столовой я спросил у Атрашкевича, почему не прилетел Миронов. - Как не прилетел? Вылетал вместе с группой. Видимо, кончилось горючее и где-то сел на вынужденную. Займись поисками его,- попросил он меня. Подошёл Валентин Фигичев, усмехнулся: - Сашка, говорят, ты тоже сегодня отличился, сбил свой Су-2? - Не тревожь душу. Лучше скажи, что произошло в Пырлице? - Да особенно рассказывать нечего. Перехватили в четверг нарушителя. Он стал отстреливаться, ну и полоснул очередью из пулемётов. Увлеклись и проскочили границу. В субботу прилетел Иванов и прибыл Атрашкевич. Было много упрёков... Прилетел даже представитель прокуратуры округа. - Как это всё получается? Они, гады, нахально нарушали нашу границу. А их нельзя трогать,- вступил в разговор Дьяченко. - Надо было их сбивать. - Я сам жалею, что не уничтожил, а только продырявил этого разведчика. А сегодня утром накрыли нас артогнём и мы едва оттуда сумели вылететь под разрывами снарядов. - А как погиб Овчинников? - спросил я у Атрашкевича. - Вёл бой на виражах. Но МИГ-3 - это же не "Чайка". Его зажала пара Ме-109 и сбила. Упал на границе аэродрома. На ужин собрались все лётчики полка. Командир постучал ножом по стакану. Все затихли. - Товарищи! Прежде чем начать ужин, я хочу провести краткий разбор действий полка в первый день войны с фашистской Германией и её союзниками. Прежде всего, почтим стоя память тех, кто отдал свою жизнь сегодня за нашу Родину. Погибли Семён Яковлевич Овчинников, Александр Матвеевич Суров, техник звена Дмитрий Аркадьевич Камаев и моторист Фаддей Викторович Вахтёров. Минуту молча стояли, поглядывая на места, где всегда сидели однополчане. На тарелках лежали маленькие букеты полевых цветов. Сколько ещё будет таких потерь? А может быть, и на мою тарелку ляжет букет цветов... Майор Иванов рассказал о смелости и отваге наших лётчиков в первых боях. По данным полковой разведки в районе Бельцы нами сбито около десяти самолётов. Миронов утром сбил разведчика "Хеншель-126". Атрашкевич сбил командира вражеской авиагруппы, майора, награждённого Железным крестом. Затем Виктор Петрович сообщил о боевых успехах других частей дивизии. Лётчики 4-го истребительного авиационного полка успешно отразили налёты вражеской авиации на Григориопольский и Тираспольский аэродромы. Полк также вёл бои над Кишинёвом и за день сбил около двадцати самолётов противника. Командир эскадрильи Морозов таранил Ме-109, а капитан Кафтанов, тоже командир эскадрильи, сбил три самолёта. Я знал этого отважного бойца. До прибытия в полк он был лётчиком-испытателем, в совершенстве владел боевой машиной. В первые часы войны хорошо проявил себя и личный состав 63-го истребительного авиационного полка. Здесь также организованно отразили два налёта румынской авиации. Было сбито более двадцати самолётов. Такая информация Иванова обрадовала нас. Она как-то уменьшила боль души за погибших однополчан. Выходит, умело ведя бой, можно успешно бить хвалёных гитлеровских асов. Атрашкевич спросил командира части: - Товарищ майор, а где Крюков и Миронов? - Крюков по приказанию командира дивизии вылетел парой на разведку в район Плоешти и не вернулся. Пока никаких данных о нём нет. Миронов вылетел в Бельцы, но сюда, на аэродром, не прибыл. Сообщение о Павле Павловиче Крюкове, характере его задания вызвало недоумение у лётчиков. Полёт далёкий, на пределе запаса горючего, район не изучен. Каждый невольно представил себя на месте Крюкова. Такую разведку надо тщательно готовить, проводить более сильными группами. Майор Иванов сердито глянул в зал, и все притихли. Мы знали, что командир полка, кадровый офицер, не терпел каких-либо проявлений неудовольствия. - Командирам эскадрилий приказываю завтра же организовать оборудование укрытий для всех самолётов и предупредить личный состав о том, что во время бомбёжки нельзя бегать, а надо лежать на земле, в щелях, укрытиях. Прямое попадание в человека бывает очень редко. Если мы научим личный состав правильно вести себя при бомбёжках, то жертвы на земле будут крайне редки. А теперь всем спать. Рано утром начнётся боевая работа. Долго не мог заснуть в ту ночь, волновался за Костю Миронова, моего друга. А надо бы за короткую июньскую ночь сбросить с себя нагрузку сегодняшнего дня. Заснуть мешали и думы о Су-2, а также моя попытка в одиночку блокировать аэродром в Романах. Всё больше сознавал, что, взяв на себя такую задачу, я зарвался. Одному это сделать не под силу. На моё счастье, в воздухе не оказалось "мессершмиттов", а то мог бы "красиво" погибнуть на глазах лётчиков и техников врага. Раннее утро. С востока всё заметнее светлело небо. И лишь на западе оно покрыто ночной мглой. С лётного поля доносился нарастающий гул работающих моторов. Его перекрывал треск коротких очередей из пулемётов. Это технический состав проверял исправность вооружения. Отстрел оружия с сегодняшнего дня приказано производить со стоянок, а не в тире, как было установлено в мирные дни. Лётчики стояли поэскадрильно, вокруг своих командиров. Наблюдали за трассами, прочерчивающими с разных направлений тёмный горизонт. Все молчали, изредка посматривая в направлении командного пункта полка. Невольно думали об итогах вчерашнего дня, о том, "что день грядущий нам готовит". Семейных лётчиков беспокоила судьба родных, оставшихся в Бельцах. Короткий сон не принёс отдыха, одолевала дремота. Молчание нарушил Дьяченко. - Эх! Поспать хочется, хотя бы пару часиков! Разве это отдых, каких-то четыре часа! - Вот чего захотел! Вчера почти весь день провалялся под крылом самолёта и сегодня повторить свой "подвиг" хочешь! За тебя дядя воевать будет? Доживёшь до зимы, тогда и отоспишься,- откликнулся Фигичев. - Но и вы вчера не так уж много сделали,- отпарировал Дьяченко. Он хотел ещё что-то сказать, но сдержался. Из командного пункта выходили Иванов и Матвеев. Что-то долго они "колдовали". Лётчики с планшетами и карандашами в руках приготовились выслушать указания. Иванов посмотрел на всех внимательно. - Линия фронта в пределах действий нашего полка без изменений и проходит по реке Прут. Наша задача на сегодня: нанесение ударов по скоплениям войск и колоннам противника в Румынии, отражение налётов вражеской авиации в полосе действий полка, а также,- сообщил командир,- ведение разведки и недопущение прорыва авиации противника вглубь Украины. В эскадрильях Иванов приказал держать по одному звену в готовности для отражения возможного налёта на наш аэродром. - Конкретные боевые задания,- предупредил он,- будут поставлены позже. А сейчас - к самолётам. Быстро погрузившись в кузова автомашин, все разъехались. Заслушав техника Ивана Вахненко о готовности самолёта, я стал ждать распоряжения на выполнение боевой задачи. Чувствовал себя в это утро скверно. Нет-нет да в сознании всплывала картина атаки Су-2, мучила неизвестность о Косте Миронове. Я глубоко волновался за его судьбу. Между нами давно уже сложилась настоящая дружба. Трое холостяков, я, Миронов и Панкратов, почти два года жили в одной квартире в Кировограде, а затем и в Бельцах. Вместе проводили свободное время. Где Костя сейчас? Что с ним? Эти вопросы не давали покоя. Подвезли к самолётам завтрак, но поесть не успел. Подъехала легковая автомашина. Мне и Семёнову приказали прибыть на командный пункт. Там нас ждал Иванов. - Ваша задача, Покрышкин, разведать наличие переправ на реке Прут от Хуши до Липканы,- показал командир полка на карте. - Обратите особое внимание на район Унгены и Стефэнешти. Полетите парой. Ведомым пойдёт Семёнов. В бой не вступать, главное - разведка! - Товарищ командир! У меня есть постоянные ведомые - Дьяченко и Довбня. Мы слетались. Разрешите лететь с Дьяченко! - Полетишь с Семёновым. Он уже вчера получил боевое крещёние - видишь, на щеке след от пули. Сбил одного Ме-109. Боевой опыт, хотя и небольшой, у него уже есть. Как понимать? Недоверие за вчерашний казус с Су-2 или усиление пары обстрелянным лётчиком? После вчерашней провинности мне не стоило настаивать на своём. К Пруту наша пара подошла со стороны утреннего солнца. Река, вытянувшись белой полосой с севера на юг, хорошо просматривалась. Пора уже делать разворот вдоль восточного берега, со стороны солнца. Осматриваю речную гладь - нет ли где наплавных мостов? Вижу, что западнее нас барражируют немецкие истребители. Три на нашей высоте, а два - выше, в стороне. Покачиванием самолёта с крыла на крыло предупреждаю Семёнова о воздушном противнике. Он мой сигнал понял. Невольно идём, не изменяя курса, навстречу "мессершмиттам", готовые сразиться, хотя их пять, а нас только двое. Я так ждал этой схватки с врагом, что кроме неё ни о чём не думал. Сближаемся. Всплыло в памяти твёрдое предупреждение Иванова: "В бой не вступать! Главное - разведка!" Приказ командира – сильнее жажды боя. Развернулись на север, вдоль Прута. Но "мессеры" нас уже обнаружили и устремились вдогон. Оглядываюсь - вражеские истребители всё ближе. Надо принимать бой, а то собьют, как куропаток. Действую как на учении, быстро, но без суеты. Уменьшаю шаг винта, даю сектор газа мотора на форсированный режим работы. Энергичным разворотом устремляюсь навстречу противнику. Семёнов рядом, и мы парой идём в лобовую атаку. В прицеле у меня средний самолёт тройки противника. Суммарная скорость сближения более тысячи километров в час. Проходят секунды и я открываю огонь. Встречные трассы потянулись и к нам. Чуть не врезавшись в Ме-109, проскакиваю вплотную над ним и энергично перевожу свой самолёт в вертикальную горку. В верхней точке сваливаю "мига" на правое крыло и ищу правее себя проскочившую под нами тройку "мессершмиттов". Я был твёрдо уверен, что она после лобовой атаки пойдёт левым боевым разворотом. Так в действительности и получилось. Вон они, ниже и впереди меня. Привычка к левым боевым разворотам у немецких лётчиков подтвердилась. Тут же, не теряя ни секунды, ловлю в прицел ведущего тройки "мессеров". Только успел прицелиться, как правее крыла моего самолёта проносится трасса: подоспела верхняя пара Ме-109, она и атаковала меня. Ситуация складывается не в нашу пользу. Делаю снова рывок вверх. Темно в глазах от перегрузки. В верхней точке горки зрение быстро восстанавливается. Уверенный, что преследовавшая меня пара Ме-109 не могла создать такую перегрузку и находится где-то впереди и ниже, поворачиваю самолёт вокруг вертикальной оси и вижу "мессеров" там, где и предполагал. Сейчас надо атаковать. Но в это время поймал взглядом самолёт Семёнова. Он ниже меня метров на четыреста. Что с ним? Почему белые хлопья дыма за хвостом? Его атакует тройка "мессеров". "Подбили и сейчас зажгут",- мелькнула мысль, и, прекратив преследование пары, перевожу свой самолёт в вертикальное пикирование на тройку Ме-109. Вхожу в атаку. "Надо сбить ведущего",- решаю. Проскакиваю мимо ведомых. Из-за большой скорости и просадки самолёта на выводе из пикирования я оказался ниже Ме-109. Делаю горку. Вот он, самолёт врага. В упор даю очередь по "животу", потом вторую... Из чрева "мессера" вырвалось пламя. В эти секунды я забыл обо всём. Первый вражеский самолёт падал горящим от моей очереди! Забыв об осторожности, глядел на этот факел в небе. Беспечность тут же была строго наказана. Взрывы снарядов, удары пуль сотрясали мой "миг". Истребитель оказался в перевёрнутом положении. С трудом вывернул самолёт и продолжал вести бой. Один против четырёх. Надо было обеспечить безопасный выход из боя Семёнова, самолёт которого, бесспорно, повреждён. Отбиваться от "мессершмиттов" на израненном самолёте было нелегко. В правом крыле зияла огромная сквозная дыра. В левом крыле вражеский снаряд разворотил верхнее покрытие. На большой скорости самолёт стремился перевернуться на спину. Едва хватало рулей удержать его. Но стремление спасти Семёнова, боевого товарища, заставляло вести этот неравный бой. Отражая атаки "мессеров" и сам нападая на них, я не имел даже секунды, чтобы взглянуть на часы. Однако здравый смысл подсказал: "Семёнов уже в безопасности, и надо уходить, пока не сбили". Как только принял это решение, тут же, сделав резкий переворот, вертикальным пикированием вышел из боя. Летел к аэродрому на предельно малой высоте. А сам думал о Семёнове. Что с ним? Дотянул ли до наших? Перед посадкой проверил гидросистему шасси. Она оказалась перебитой. Выпустил их аварийно и благополучно сел. Едва зарулил на стоянку и выключил мотор. А выйти сразу из кабины не смог. Сковала страшная усталость. Техник самолёта Иван Вахненко, осмотрев повреждения, стоял у кабины и в недоумении глядел на меня. У меня же в сознании восстанавливалась вся картина этого тяжёлого боя: мои действия, взрывы вражеских снарядов в самолёте. Едва повернул голову, чтобы осмотреть стоянки. И тут я увидел подбегающего к моему самолёту Семёнова. Радость, что он жив, сразу же сняла всю физическую тяжесть. Выскочил из кабины, сбросил парашют и шагнул навстречу товарищу. - Жив? Ну, вся тревога с души свалилась! - кричу ему. В этот момент он был для меня роднее брата. - Сильно тебя продырявили? - Ни одной пробоины. Но как очутился здесь? Когда я уходил, то видел, как ты падал горящим,- с удивлением спросил он. - Я уже на КП доложил, что тебя сбили. - Изуродовали самолёт здорово, но не сбили. А горящим падал тот, кто собирался тебя сбить. А почему ты ушёл из боя? - Мотор начал барахлить. Свечи отказали, как только дал форсаж. - Дал форсаж... А винт до этого облегчил? - Забыл. Потом уж сообразил. Хотел идти к тебе на помощь, но, увидев, что ты падаешь горящим, развернулся домой. - Всё ясно! Пойду докладывать на КП. Я шёл и думал. Семёнов смелый парень, но сказалась недоученность в эксплуатации "мига", неумение пользоваться форсажем мотора. Выслушав доклад, Иванов с улыбкой сказал: - Ну, отвёл душу! Поздравляю с первым сбитым "мессершмиттом"! Выходит, их можно бить. Только в следующий раз не подставляй хвост самолёта под прицел врага. Но разведку надо провести. Бери в эскадрилье другой самолёт и вылетай своим звеном. Задание прежнее. - Есть, товарищ командир! Задачу звено выполнит! - бодро ответил я. К Пруту подошли на большой высоте, со стороны солнца. Затем круто снизились, "прочесали" участок реки. Переправ не обнаружили. С тем и пошли назад. Так окончился тот день для меня. Под вечер снова мысленно представил всю динамику боя с пятью "мессершмиттами". Уничтожение Ме-109 радовало и вселяло уверенность в будущее. Однако в сознании всё время, как червь, точило сомнение в правильности действий. С одной стороны, победа над "мессершмиттом", с другой - тяжёлые повреждения моего самолёта. Атака, конечно, была рискованной, но оправданной. Во время неё сзади моего самолёта, справа и слева, находились два Ме-109. Но если бы я не сбил ведущего, то он через секунды расстрелял бы Семёнова. Ошибка заключалась в том, что я, после того как зажёг "мессершмитт", задержался на несколько секунд, наблюдая за падающим вражеским самолётом. Вот они, секунды, которые использовал враг! Из анализа первого боя напрашивался вывод, который стал незыблемым для меня правилом: не смотри за сбитым самолётом, а энергичным манёвром уходи и ищи нового противника. Всю войну я руководствовался таким законом и учил этому своих лётчиков. Это правило не раз спасало меня и моих товарищей от гибели. А утро началось с вызова на командный пункт. Иванов поставил передо мной неожиданную задачу: - Вылетайте со своим звеном в Пырлицу. Атакуйте там на лётном поле немецкий десант. Вылетать немедленно. В Пырлице мы внимательно осмотрели аэродром сверху. Но обнаружили всего лишь три валявшихся парашюта. Наверное, их оставили приземлившиеся немецкие лётчики со сбитого бомбардировщика. Поняли, что это было одно из тех панических сообщений о десанте, которые часто поступали в дивизию от местных жителей. Но нельзя же уходить домой с неизрасходованными боеприпасами. Решил пойти на аэродром Яссы и проштурмовать его. Взяли новый курс. Севернее города обнаружил идущих ниже нашей группы пару "мессершмиттов". Пропустил их под себя и тут же спикировал. Я нацелился на ведущего Ме-109. Удар наш был молниеносный и точный. С первой же очереди я расстрелял "мессера". Ведомый со снижением развернулся в западном направлении и стал удирать. Я было пошёл вдогон, но, посмотрев в сторону напарников, увидел, что они крутили петли. Присмотрелся, вижу гонятся друг за другом с большими перегрузками. Прекратил преследование, бросился на помощь ведомым. Противника около них не было. Покачиванием своего самолёта с крыла на крыло с трудом пристроил их и взял курс на Маяки. После посадки сразу же подошёл к лётчикам, спросил: - Объясните, что случилось? Почему вы крутились как ошалелые? - Да Довбня пристроился в хвост моего самолёта, а я не разглядел, думал, что это "мессер", и крутил петли,- виновато оправдывался Дьяченко. - Зачем ты стал в хвост самолёту Дьяченко и гонялся за ним? - Старался от него не отстать, а он крутил петли, ну и я тоже. - Всё ясно. Вот только жалко, что из-за вашей кутерьмы упустили второго "месса". А вообще-то молодцы! Устроили карусель, будто в цирке,- пожурил ведомых. В тот раз не стал ругать молодых лётчиков, понимая, что, увидев впервые истребители противника, они не смогли здраво разобраться в воздушной обстановке. Каждому мерещился атакующий "мессершмитт". Хорошо, что не стреляли друг в друга. В первом бою многие лётчики делают ошибки. В глубине души понимал, что такие уроки сделают их хладнокровнее, заставят осмотрительнее вести себя в будущих боях. К этому дню я потом не раз мысленно возвращался, анализировал его. Мы ещё до войны, по опыту воздушных схваток с японскими лётчиками в Монголии, с фашистами в небе Испании, знали: молодёжь теряется в первом бою. И всё же, по-видимому, не всё сделали для того, чтобы первая встреча с противником прошла более или менее успешно. Говоря современными терминами, не моделировали характер лётчика, манеру его поведения в настоящем бою. И, наверное, зря. Конечно, реальный бой вскрывает многое. Но познавать себя, готовить к решающей схватке надо задолго до неё. По-видимому, не хватало многого для выполнения незыблемого армейского правила - учить тому, что необходимо на войне. Думается, недостаточно внимания уделяли формированию истинно бойцовских качеств: хладнокровия и осмотрительности, дерзости и разумной оценки обстановки, смётки и инициативы. Мешали ковать эти качества парадность, боязнь даже разумного риска в мирной учёбе, зачастую шаблонное представление о будущем бое. Мешала и излишняя самоуверенность в успехе каждого боя, каждого вылета по принципу: "Раз это мы - значит победим!" Это приводило вольно или невольно к недооценке противника, что всегда опасно. Высокие морально-политические качества бойца обязательно должны подкрепляться твёрдыми военно-техническими навыками, умением владеть собой и техникой, знанием противника. Вернусь к событиям того периода. Немецкое и румынское командования сосредоточили в городе Яссы и в его районах большое количество войск и боевой техники. Отсюда готовилось нанесение удара по Молдавии через Унгены на Кишинёв и Тирасполь. Воздушные разведчики нашего и кишинёвского полков вскрыли эту сильную группировку противника. Мы с Дьяченко только что вернулись с разведки. В Яссах враг вёл себя спокойно, не ожидая удара авиации. И вот уже наши бомбардировщики, девятка за девяткой, идут на цель. Моя пара, дозаправившись горючим, тоже взяла курс на Яссы. Там вся наша эскадрилья во главе с Атрашкевичем сопровождает бомбардировщиков. При подходе к городу я увидел поднимающиеся к небу клубы дыма, а внизу огненные языки пламени. Огромный костёр из вражеской техники. Барражируем в небе, внимательно ведём поиск, готовы к возможному появлению "мессершмиттов". Ниже нас, среди дыма, продолжали сбрасывать бомбы девятки СБ. Вокруг них возникали сотни разрывов зенитных снарядов. Нам хорошо видны эти безобидные на вид белые хлопья. Вдруг один из бомбардировщиков вспыхнул и пошёл вниз. Он упал в самое пекло дыма и огня. Злость на гитлеровских зенитчиков охватила меня. Покачиванием крыльев предупреждаю Дьяченко и круто пикирую на батарею зенитных пушек. Мой ведомый уверенно идёт следом. Ещё по прежним вылетам в Яссы я знал, где стоят зенитки. Да и сейчас обнаружить их было нетрудно - языки пламени, вылетающие из стволов, хорошо видны сверху. Несколько штурмовых атак разогнали расчёты батарей по укрытиям. Мы с Дьяченко пошли в набор высоты. Мимо нас проскакивает появившийся откуда-то "мессершмитт". Разворачиваюсь на него неглубоким виражом, как бы заманивая в бой, стараясь подставить врага под удар Дьяченко. "Мессер" клюнул на приманку, стал разворачиваться на меня, не замечая ведомого. Дьяченко действовал чётко и уверенно. Он прошил очередью Ме-109, и гитлеровец крутой спиралью упал на землю. Как обрадовала меня эта удача моего ведомого. Он лично сбил первого вражеского истребителя! Победа повышает престиж лётчика перед однополчанами, вызывает доверие командования. Но самое главное, вселяет веру лётчика в себя и в своё оружие. С этого начинается настоящее становление воздушного бойца. В таких схватках куётся характер, исчезают робость и неуверенность. Даже внешне лётчик, имеющий личные победы, выглядит иначе. Он смелее судит о бое, у него появляются свои взгляды, свои любимые приёмы и формы манёвра. И это правильно. На аэродроме осмотрел свой самолёт - пробоин не было. Но весёлое настроение испортил доклад Вахненко. - Товарищ командир, вам до вечера вылетать не придётся. Самолёт повреждён. Как в воздухе работал мотор? - Нормально! А что случилось? - с тревогой спрашиваю его. - В сопло угодил осколок зенитного снаряда и повредил лопатки нагнетателя. Не волнуйтесь! К вечеру всё исправим. - Не хватало ещё этой беды. - Это не беда, товарищ командир, другая хуже... - Иван Вахненко замолк и, отвернувшись, смотрел мимо меня. - В чём дело?.. Если начал, то досказывай. - Вы слышали, что с Мироновым? - Нет! Говори же! Ну, рассказывай, не терзай душу... - Миронова больше нет. Умер в больнице, его вчера похоронили. Это сообщение оглушило, словно обухом ударило. К горлу подступил комок, мешавший мне не только говорить, но и дышать. "Костя! Друг мой! Как же так?" - мысли о гибели не укладывались в сознании. На командном пункте узнал все подробности нелепой гибели Миронова. Один из "бывалых" лётчиков настоятельно советовал подчинённым отрезать привязные ремни в кабине, так как они, якобы, сковывают движения, мешают осмотрительности в бою. Плохо закончилось для Кости легкомысленное отношение к советам "бывалого летуна". Вечером перелетали в Маяки. На самолёте кончилось горючее. Костя решил сесть вынужденно с выпущенными шасси. Самолёт попал в канаву и скапотировал. Миронова выбросило из кабины, и при падении он сломал себе позвоночник. Самолёт спас, а сам погиб. Тяжёлая была для меня эта потеря. С Костей мы были как родные братья. Всё у нас было вместе. Жизненного и авиационного опыта у меня было, конечно, побольше, и друг всегда прислушивался к советам. К сожалению, в начале войны не оказалось рядом доброго товарища, чтобы предостеречь от ошибки. Образ этого замечательного товарища, смелого лётчика навсегда остался со мной. Вечером в полк вернулся Павел Павлович Крюков со своим ведомым. Напомню, что они ещё в первый день войны вылетели на разведку в район Плоешти. Как лётчики и предполагали, у них не хватило горючего на обратный путь, и они вынуждены были сесть, едва перелетев границу с Румынией. Конечно, все были довольны, что Пал Палыч (как мы дружески называли Крюкова) и его боевой товарищ, которых мы уже считали погибшими, вернулись в часть. Тяжёлый боевой день был позади. Требовалась и разрядка. Полковые остряки задали Крюкову кучу иронических вопросов. - Пал Палыч, что-то ты загостился у господина Антонеску? Как там поживают король и королева? На приём не приглашали? Пал Палыч умел поддержать такую беседу. - Ну как же! - заверил он. - В нашу честь устроили фейерверк. По всему маршруту. Потом выслали почётный эскорт из трёх пар "мессеров". Мы весьма довольны приёмом... А потом перешёл на обычный тон: - Натерпелись. Еле перетянули границу, а там и наша пехота порадовала. Всё изучали: не немецкие ли мы шпионы. Пока не обругал как следует, всё приглядывались. Шутки в адрес Крюкова закончились только с приходом командира полка. И настроение сразу сменилось. Сообщение майора Иванова о полученном графике действий на ближайшие дни насторожило всех нас. Командование дивизии поставило задачу сковать действия вражеской авиации с аэродрома Романы путём нанесения ударов по нему отдельными звеньями в соответствии с графиком. С рассвета и до половины дня налёты по аэродрому через каждые два часа должны осуществлять звенья кишинёвского полка, а во второй половине дня - мы. Все притихли. Каждый думал о предстоящей задаче. Я мысленно представил себе обстановку на аэродроме Романы, с которой уже был знаком при разведывательных полётах. Десятки зенитных батарей: пушки, "эрликоны", пулемёты. Вспомнил шапки разрывов снарядов крупнокалиберной зенитной артиллерии, трассы очередей... Они в памяти. Но нам не впервой действовать по таким объектам. Главное же в том, что противник по графику наших вылетов, через три-четыре налёта, разгадает замысел. Наши тройки будут встречены барражирующими вражескими истребителями, хорошо организованным зенитным огнём. Нельзя же считать противника дураком! По-видимому, принимая это решение, в штабе дивизии не имели представления о том, что такое аэродром Романы и как он прикрывается зенитными средствами. Наверное, исходили из наших зенитных ресурсов. В тот период, к сожалению, на нашем аэродроме не было ни одного зенитного пулемёта. Всем, кому придётся вылетать на Романы, есть над чем подумать, поразмыслить, как решить эту боевую задачу. Командир эскадрильи Атрашкевич не утерпел, высказал своё мнение: - Товарищ командир полка, мы таким образом большого урона противнику не нанесём. Нас будет встречать зенитный огонь и истребители. Лучше ударить один раз, но всем полком. Самолётов у нас достаточно. Если будем действовать по графику, через неделю останемся без самолётов и без лётчиков. С предложением Фёдора Атрашкевича каждый лётчик в тот момент был согласен. - Докладывали начальнику штаба дивизии Козлову наши предложения. Он подтвердил график вылетов,- ответил Иванов, по-видимому, сознавая сомнительность принятого графика действий. - Приказы, товарищ Атрашкевич, выполняют. А как выполнить лучше - надо подумать нам с вами. Чуть свет с аэродрома уже поднялись в воздух самолёты - звенья уходили на разведку, группы - на штурмовку вражеских войск. Со второй половины дня пошли на аэродром Романы. Первые налёты обошлись без потерь. Сказалось то, что штаб полка в первой половине дня поддерживал связь с соседним полком, анализировал методы их действий. Поэтому первые наши тройки заходили с направлений, откуда меньше всего ожидал их противник. Майор Иванов умело руководил боевыми действиями, инструктировал каждую группу, внимательно выслушивал доклады о выполнении боевых заданий. Ни одна из троек не повторила направления удара, высоты, манёвра. Командир полка, опираясь на данные штаба, сделал всё, чтобы избежать шаблона в боевых действиях. Он даже чуть сместил время ударов. Солнце уже было над горизонтом, когда до стоянок наших самолётов донеслись взрывы бомб со стороны Котовска. Все прислушались. Стало ясно: авиация противника бомбила город. Мгновенно взлетело около десяти "мигов". Группа направилась на Котовск. Девятка Ю-88, отбомбившись по станции, разворачивалась на запад. Наши лётчики с ходу атаковали их. Оказавшийся первым, младший лейтенант Яковлев нацелился на ведущего бомбардировщика и, не выходя из атаки, врезался в него. Вражеский строй рассыпался. Беспрерывными атаками лётчики уничтожали "юнкерсов" одного за другим. Последний из девятки был сбит за рекой Прут. Лишь тогда группа возвратилась на аэродром. Это была большая победа. Я садился с трудом. Единственная пуля, попавшая в самолёт, пробила масляный бак. Но всё же масла хватило. Это спасло мотор от заклинивания, а меня - от вынужденной посадки. После приземления было много разговоров об этом удачном бое. Вскоре мы узнали подробности гибели отважного лётчика Николая Яковлева. Успех в уничтожении девятки "юнкерсов" во многом был предопределён его дерзкой атакой. Сбив ведущего вражеской группы, он нарушил управление и психологически подавил организованное противодействие врага. Яковлев был убит ещё на пикировании. Пуля попала ему в голову. Но "миг", нацеленный твёрдой рукой, врезался в бомбардировщик. Погибая, Яковлев обеспечил победу боевым товарищам. Он показал пример ярости и ненависти к врагу. Трагическая судьба его омрачила радость нашей победы. Но она и вселила гордость за героя. Узнав подробности гибели, лётчики невольно или вольно посетовали на наших авиаконструкторов за отсутствие на истребителях бронированных передних стёкол. Мы уже знали, что на "мессершмиттах" они стоят.
ПОДВИГ КОМЭСКА На следующий день обстановка на нашем фронте резко изменилась. Началось мощное наступление немецких и румынских войск с форсированием реки Прут. Эскадрильи, получив новую боевую задачу, одна за другой направились в район Яссы - Унгены. День был горячий, напряжённый. Заправившись горючим и боеприпасами, наше подразделение снова летит штурмовать вражеские войска. Впереди звено под командованием Фёдора Атрашкевича, а за ним, в колонне, остальные. Перед переправой заметили скопление противника: танки, автомашины, артиллерия. Навстречу нам замелькали трассы. Прорвавшись через их заслон, с пикированием бросаем бомбы, обстреливаем цели из пулемётов. С набором высоты вытягиваемся друг за другом в круг, пикируем повторно. Под нами горят автомашины, во все стороны разбегаются и падают пехотинцы. Зенитный огонь неистовствует. Вдруг за передним самолётом потянулась струя дыма и огня. Возглавлял группу Атрашкевич,- значит, его машину подбила зенитка. Как защемило в этот момент сердце. Все следили за самолётом командира эскадрильи. Пламя разгорелось. Было ясно, что к своим он уже не дотянет... И вдруг самолёт резко из горизонтального положения перешёл в пикирование. Было видно, что он нацелен в самую гущу вражеской техники. Взрыв разметал её. Погиб наш командир, погиб геройски. Решил ли Атрашкевич идти на таран или же был убит в воздухе - мы никогда не узнаем. На самолёте не было радиостанции. Все мы знали его как отважного воздушного бойца, умного и душевного человека, требовательного и вдумчивого командира. В самое трудное время Великой Отечественной - в её начальный период - он учил нас воевать, учился сам, был примером самоотверженности. Превыше всего Фёдор Васильевич ценил в истребителе способность до конца выполнить боевую задачу, развивал у лётчиков смелость и дерзость, инициативу и настойчивость. Мы уважали командира, ценили его слово, дорожили его оценкой и советом. Гибель командира вызвала ярость у всех лётчиков группы. Мы пикировали на зенитные батареи, готовые таранить их своими "мигами". Каждый стремился точно разить врага, всё умение вкладывал в атаку. Совершив посадку, я не отошёл от самолёта, ждал лётчиков. Ко мне медленно приблизился техник Фёдора Васильевича Атрашкевича. Он уже по номерам севших самолётов понял: командир не вернулся с задания. Но подходя ко мне, он ещё не терял надежды. В нём ещё теплилась мысль: Атрашкевич не погиб, выбросился с парашютом или сел вынужденно. Сдавленным голосом спросил: - Что с командиром, товарищ старший лейтенант? - Нет больше его,- с трудом отвечаю. - Сбила зенитка. Стоим и молчим, опустив головы. Такова судьба боевого экипажа. Лётчики погибают в небе, а техники долго переживают утрату. Кровь, пролитая в бою, ещё сильнее скрепляет боевую дружбу между лётным и техническим составом. Проводив в боевой полёт лётчика, каждый техник с нетерпением ждёт его возвращения. С тревогой всматривается в горизонт, внимательно следит за бортовыми номерами садящихся машин. Эти мгновения приносят ему радость или горе. Когда лётчики отдыхают после напряжённого боевого дня, техник и мотористы успевают залатать все пробоины в самолётах, снять повреждённый мотор, поставить новый. От золотых рук этих людей, их беспримерного патриотизма и трудолюбия во многом зависят успехи в небе. К моему самолёту собрался весь состав эскадрильи. Из подъехавшей "эмки" вышел Иванов. Я доложил ему обстоятельства гибели Ф.В. Атрашкевича. - Жаль! Такого человека и командира потеряли! - со вздохом выговорил Иванов. Какое-то время он стоял, молча переживая потерю. Потом оглядел всех. - Ну, что вы носы повесили? Живые ещё злее должны бить врага и мстить за погибших товарищей! От сказанного Ивановым на душе легче не стало, но как-то все сразу приободрились и подняли головы. - До прибытия Соколова командиром эскадрильи назначаю Покрышкина. Все смотрели на меня. О чём они думали? Может быть, об Атрашкевиче. Он был настоящим командиром. Я же думал о том, справлюсь ли с возложенными на меня обязанностями в этот нелёгкий период. Понимал, что на меня ложилась вся ответственность за людей и боевую деятельность эскадрильи, знал, что придётся действовать в отрыве от полка. Не просто заменить такого командира, как Фёдор Васильевич. - Покрышкин, немедленно отправляйте передовую команду в Сынжерею. После явитесь на командный пункт для уточнения всех вопросов вашей работы там,- уже сев в машину, приказал В.П. Иванов. - Есть, товарищ командир полка! Через час машины с личным составом, боеприпасами и горючим, вытянувшись в колонну, запылили по дороге на запад. Полевая площадка у молдавского села Сынжерея должна стать нашим аэродромом подскока, приближенным к линии фронта. Я уже знал, что с него будем наносить штурмовые удары по колоннам противника и совершать вылеты на перехват вражеских самолётов, налёты по скоплениям гитлеровских войск. К вечеру следующего дня в Маяки сообщили по телефону, что Сынжерея готова нас принять. Совершив с утра вылеты на штурмовку и разведку, эскадрилья в полном составе вскоре приземлилась на аэродроме подскока, около Сынжереи. Назначенный начальником комендатуры комиссар нашего подразделения Барышев встретил и показал мне всё, что было сделано на этом поле для обеспечения боевой работы. Передовая команда потрудилась здорово. Были оборудованы укрытия для горючего и боеприпасов, окопчики для личного состава и небольшая землянка для командного пункта. Аэродром имел и серьёзный недостаток: ограниченные размеры лётной полосы. Посадка самолёта должна быть исключительно точной. Ошибка в расчёте грозила лётным происшествием. Хорошо, что лётчики эскадрильи были обучены посадке с газом, и их первое приземление обошлось без поломок. Вот так в боевых условиях пригодилась новая методика расчёта на посадку. Боевая действительность заставляла нас брать на вооружение всё новое и передовое, что рождала творческая инициатива. Я собрал лётчиков. Ещё раз, теперь уже на месте, напомнил об особенностях посадки, а потом предложил продуманный вариант действий на день. Нам предстояло наносить штурмовые удары в двух направлениях: по району Унгены, дорогам от него на Кишинёв, а также северо-западнее Бельцы, где гитлеровцы, форсировав Прут, вели наступление. Мне казалось, что наиболее целесообразно действовать на этих разобщённых направлениях единой группой, в составе всей эскадрильи. В этом случае два или три звена наносят удар, а одно подавляет зенитный огонь и прикрывает штурмующих от внезапных атак вражеских истребителей. При таких условиях удары будут более эффективными и мы понесём меньше потерь. По себе знал, что состояние лётчика, идущего в штурмовую атаку, значительно выше, когда чувствуешь локоть товарища, знаешь, что тебя прикрывают. Воздушный боец точнее заходит на цель, надёжнее поражает её. Когда же в момент штурмового удара около тебя никого нет, то отвлекаешься на осмотр воздушного пространства, можешь сделать ошибки в прицеливании. Следуя суворовскому правилу, "каждый солдат должен знать свой манёвр", посоветовался с лётчиками. Они с полным одобрением отнеслись к моим предложениям. Закончив дозаправку самолётов, вылетаем на штурмовку восьмёркой. Сверху нас прикрывает пара "мигов", Вот уже под нами противник: дорога от Унгены на Кишинёв забита автомашинами и артиллерией. Навстречу нам летят снаряды "эрликонов". Прикрывающая пара пикирует на зенитную батарею и подавляет её. Мы, сбросив бомбы по скоплениям автомашин, стали в круг и начали обрабатывать цели из пушек и пулемётов. Действовали все смело, старательно. Уже уходя на аэродром, посмотрел назад. Не скрою, столбы дыма от горящих автомашин радовали глаз. А группа потерь не имела. Лишь один самолёт получил серьёзные повреждения от зенитного огня, но благополучно приземлился. Им сразу же занялись техники. В руках этих умельцев машина к утру снова была в полной боевой готовности. Затем сделали боевой вылет в район северо-западнее Бельцы. Но сейчас штурмующую группу усилили. Она состояла из двух звеньев, а прикрывающая – в составе звена. Только что проведённый налёт показал, что пары "мигов" может оказаться недостаточно для подавления зениток. До вечера мы совершили несколько боевых вылетов. Затем эскадрилья произвела посадку в Маяки. Командование не решилось оставлять нас на аэродроме подскока на ночь из-за отсутствия надлежащей охраны. Фронт ведь был совсем рядом. Доклад о результатах действий в районе Сынжереи командир полка Иванов выслушал молча. Уточнил итоги дня. - Почему-то вашей работой недоволен Осипенко. Считает, что мало сделали налётов. - Как же мало! На каждого лётчика пришлось в два раза больше вылетов, чем установлено. - Он требует штурмовать звеньями, беспрерывно, на каждом направлении: в районе Унгены и северо-западнее Бельцы. - Это же будут булавочные уколы. Через пару дней, пожалуй, останемся без самолётов... Командир полка ещё раз, вникая в детали, расспросил меня о каждом вылете, его результатах, наличии у противника зенитных средств, встречах с вражескими истребителями. По-видимому, он пришёл к определённому выводу. - Ну, хорошо. Действуй так и дальше. Разговор с командиром дивизии возьму на себя. На завтра вам те же задачи. А сейчас - отдыхайте. По дороге в столовую мысли невольно возвращались к оценке сегодняшних действий эскадрильи, которую дал командир соединения. Лётчики прошли через пекло зенитного огня, сделали всё возможное, чтобы оказать помощь нашей пехоте. Нанесли противнику ощутимый урон. Мы не потеряли при этом ни одного самолёта. И всё-таки командир дивизии остался недоволен результатами нашей боевой работы. Почему? Мне было понятно стремление руководства бросить все силы, эффективно использовать все средства, чтобы задержать наступление фашистов. Но возможности истребителей следует использовать разумно. Конечно, бомбардировщиков днём в это пекло посылать нельзя. На устаревших машинах СБ бензобаки не покрыты резиновым протектором и даже от попадания пули или снаряда они горят как факелы. Правильно, что наносят удары они в основном ночью. Значит, придётся истребителям брать на себя штурмовки вражеских войск в дневных условиях. Но тактика должна быть эффективной. Я был уверен в правильности действий эскадрильи и решил так же построить боевой порядок и завтра. Штурмовые удары всей эскадрильи по наступающему противнику оправдали себя и в новых боях. День прошёл напряжённо, среди пулемётных и пушечных трасс, разрывов снарядов. В этой "пляске смерти" (так лётчики называли штурмовки под сильным огнём) каждый мог в любой момент погибнуть. Но бойцы смело и мужественно разили врага. В один из вылетов зенитный снаряд разорвался в самолёте Довбни. Лётчику удалось выброситься из горящего "мига". Мы видели, что приземлился он на парашюте там, куда сбросил бомбы. Трудно было определить, живым ли достиг Довбня земли... Уже вечером, выполнив последний вылет на штурмовку противника, прорывающегося к Бельцам, эскадрилья должна была, заправившись горючим и боеприпасами, перелететь на ночёвку в Маяки. Я решил использовать эту возможность, зайти за Бельцы и поискать там вражеские самолёты или проштурмовать цели на земле. Это решение встретило полное одобрение у лётчиков. Прежде всего отправили в Маяки самолёты, получившие повреждения в сегодняшних боях. А потом уже пятёркой взяли курс на Бельцы, Я в паре с Лукашевичем летел на высоте тысяча метров, а звено во главе с Дьяченко - триста метров выше нас. Заходящее солнце, дым от горевших сёл, пыль и гарь мешали искать цели в воздухе и на земле. И всё же на просёлочной дороге обнаружили небольшую колонну автомашин. Она шла в сторону Бельцы. Дав команду группе эволюциями самолёта, крутым снижением пошёл на цель. На высоте около шестисот метров заметил на светлом фоне неба выше нас немецкого разведчика и корректировщика "Хеншель-126". Сразу же сообразил, что он был под нами. Мы его не заметили на тёмном фоне земли. Сейчас он выше и его экипаж не видит нас. Это надо использовать. Уж очень заманчивая и важная цель. Наверняка идёт с данными о наших войсках. Зная о высокой манёвренности "хеншеля", о том, что он может запросто ускользнуть от скоростного истребителя, я решаю снизу подкрасться к нему, маскируясь фоном земли. Манёвр удался полностью. Экипаж вражеского разведчика не заметил атакующего "мига". Подойдя к "хеншелю" метров на семьдесят, открываю огонь. Сумеречное небо прочертили яркие огненные трассы. Они прошили снизу фюзеляж и мотор разведчика. Мимо меня пролетели какие-то белые листы. Что это? Но тут же сообразил, что это куски дюраля. "Хеншель" свалился в крутую спираль и, оставляя за собой длинный шлейф чёрного дыма, стал падать к земле. После атаки внимательно осмотрелся. В воздухе вражеских самолётов не было. Решаю проследить за падением разведчика. На этот раз наблюдение за "хеншелем" оказалось не напрасным. У самой земли он вышел из спирали и с дымом за хвостом потянул на запад. Хитрый, гад! Пытается уйти! Не выйдет! Бросаю "миг" в пикирование и догоняю "хеншеля". Вокруг меня проносятся трассы от зенитных пулемётов. Это снизу пытаются помочь своему... Самолёт противника в моём прицеле. И тут вдруг что-то ударило по моему самолёту, обожгло мне подбородок. Вихри воздушной струи разбрызгали по плексигласу фонаря кровь. "Видимо, меня атаковали "мессершмитты",- подумал я и быстро глянул назад. Там, за мной, Лукашевич. Значит, попала зенитка. Преследование фашистского разведчика не прекращаю. Догоняю "хеншеля" и прошиваю его очередью из БС и "шкасов". Вскоре вижу, как он врезался в землю и, перевернувшись, взорвался. Направляю "миг" в набор высоты левым боевым разворотом. Но что это? С юго-запада, навстречу мне и выше метров на сто подходит другой "Хеншель-126". Видимо, идёт на смену тому, который уже догорает на земле. Он летит спокойно, не замечая нашу пару. Решаю повторить манёвр. Тоже маскируясь тёмным фоном земли, подкрадываюсь к нему под "живот" и очередью из всего оружия расстреливаю его. "Хеншель" тут же свалился в штопор. Нет! Не обманешь! Первый уже пытался уйти! Не вышло! Энергичным переворотом ввожу "миг" в вертикальное пикирование и пытаюсь поймать в перекрестие прицела штопорящего "хеншеля". И тут вижу... как стремительно налезает на меня земля. Мгновенно делаю рывок на себя ручки управления, и от огромной перегрузки резко выходящего из пикирования "мига", теряю сознание... Очнулся, когда самолёт у самой земли успел выйти в горизонтальный полёт. Ухожу вверх правым боевым разворотом и ищу атакованный самолёт врага. Увидел его горящим на земле. В это же время обнаружил, что надо мной нет сдвижной части фонаря кабины. В лицо бьёт встречная струя воздуха. Тут я понял, какая была огромная перегрузка на выходе из пикирования. Сорвало сдвижную часть фонаря. Как я сам выдержал? Принимаю решение: на повреждённом самолёте штурмовой удар по наземной цели не наносить и уходить в Маяки. После заруливания на стоянку самолёта ко мне подбежал Вахненко. Он с тревогой уставился на меня. - Что с вами? У вас всё лицо в крови. - Ничего страшного. Пуля зацепила за подбородок. Машине вот здорово досталось. Работы хватит на всю ночь,- ответил я ему, с трудом вылезая из кабины. Вскоре у моего "мига" собрались лётчики эскадрильи, подъехала санитарная машина. - Поедем в санчасть,- потребовал врач. - Не мешай, доктор. Дай нам поговорить о бое. Вытри, пожалуйста, кровь с лица. Кратко поделились впечатлениями о боевом вылете. А Вахненко в это время внимательно осмотрел самолёт, парашют. Потом подошёл ко мне, выждал паузу в нашей беседе. - Ну, товарищ командир, вы в рубашке родились! Жить до конца войны после такого случая! - О чём ты? - Посмотрите только, как вас пуля обошла! Вы оказались в вершине узкого треугольника полёта пули, и от гибели вас спасли какие-то миллиметры,- говорил техник. - Что ты говоришь? Интересно. И точно. Пуля оказалась "доброй". Войдя в правый борт кабины и зацепив на спине плечевые лямки парашюта, ударила в ролик сдвижной части фонаря на левом борту, рикошетом ушла снова направо, зацепив подбородок и повредив фонарь. Да!.. Миллиметры спасли жизнь... Доложив командиру полка о результатах боевого дня и последнего вылета, вновь проанализировал ход боя с "хеншелями". Меня всего передёрнуло, когда детально восстановил атаку на пикировании. Она едва не привела к столкновению с землёй. Вывод чёткий: прежде чем идти в атаку, надо хорошо оценить обстановку. Торопливость в бою опасна, она ничего не имеет общего с энергичными, решительными действиями. Вот так, на горьком опыте, родилось ещё одно правило ведения боя. А спасла меня от гибели только высокая физическая подготовка, способность переносить большие перегрузки. Так шаг за шагом познавались и осваивались особенности ведения боя, приходил опыт, формировались качества, необходимые настоящему бойцу. Утро спутало все наши боевые планы. Пришли с севера холодные воздушные массы. Они накрыли туманом аэродромы дивизии. Вылетать было нельзя. Лётчики, прибывшие на аэродром с рассветом, сразу же завалились на чехлы под крыльями самолётов. Короткие ночи первых чисел июля не позволяли хорошо отдохнуть. Сон к тому же был не только коротким, но и тревожным. Лётчики во время сна что-то выкрикивали, вновь переживая боевые события минувшего дня. После такого сна, с раннего рассвета до наступления темноты - воздушные бои, штурмовые действия, другая боевая работа. Туман вскоре освободил лётное поле. Командир полка сразу же выслал на разведку погоды лётчика Дубинина. Это было разумное решение. Метеослужба не даёт данных, а ведь погода сейчас для нас - главное. Сразу после взлёта И-16 исчез в тумане. Звук его мотора постепенно затих. Надо было ждать возвращения Дубинина. Я пошёл вдоль стоянки, чтобы поговорить с техническим составом. Не так уж часто выдаётся время на это. С инженером Копыловым мы ещё раз обговорили, какие работы надо провести на самолётах в ближайшее время, как пополнить запасы, так необходимые в боевых условиях, где разжиться инструментом. Побеседовал с вооруженцами, некоторыми техниками. Вижу, под крылом самолёта Дьяченко собрались почти все лётчики эскадрильи. Раздавался смех. Я подошёл к ним. - О чём вы тут спорите? Почему не спите? - Да вот Дьяченко сравнивает наши штурмовки с выступлениями гимнастов под куполом цирка,- пояснил Лукашевич. - Ну и заспорили. - А что, товарищ командир, схожего много. Мы при штурмовке крутимся над противником и рискуем собой, как гимнасты при выступлении без страховки. Захватывающий момент: объявляется "смертельно опасный номер под куполом цирка"! Дробь барабанов, и все, затаив дыхание, ждут. Гимнасты иногда срываются с трапеции... - Кончайте банчок! Пока ещё есть время, поспите,- строго сказал я и пошёл дальше по стоянке. Шёл и думал: может быть, такие разговоры отвлекают лётчиков от тяжёлых мыслей, служат своеобразной разрядкой. Они честно выполняют свой долг. Каждый из них безраздельно верит в нашу победу, делает всё, чтобы приблизить этот светлый день. Прошло два часа, а Дубинина всё не было. Ждать уже бесполезно. Можно лишь надеяться на то, что он сел где-нибудь вынужденно из-за выработки горючего или отказа мотора. О том, что на самом деле произошло с Дубининым, нам стало известно лишь через несколько дней. А случилось следующее... Над линией фронта туман рассеялся раньше, чем в нашем районе. Установилась ясная погода. Отсутствие советской авиации в воздухе позволяло гитлеровским пилотам летать безнаказанно. Пара Ме-109 обнаружила одиночного И-16 и предприняла всё, чтобы сбить Дубинина. Манёврируя у самой земли, он мастерски уходил из-под трасс "мессершмиттов". Не добившись успеха, фашистские лётчики решили взять И-16 в клещи. Дубинин, засмотревшись на заднего, не заметил скирду сена и зацепил её. И-16 от удара отскочил вверх. Атакующий в лоб Ме-109 не успел увернуться и врезался в киль нашего самолёта. От второго сильного удара оборвало привязные ремни, и Дубинина выбросило из кабины. Вражеский лётчик сгорел в обломках своего самолёта. К счастью, всё это происходило на глазах местных жителей. Они доставили Дубинина в больницу, где он пролежал без памяти более недели. После выздоровления летать Дубинин уже не мог и перешёл на штабную работу. ...Часам к одиннадцати солнце пригрело, и туман быстро стал рассеиваться. Лётчики с нетерпением ждали разрешения на вылет. Наконец подъехал Иванов и приказал мне: - Соберите лётчиков для получения заданий. Я тут же послал мотористов за лётным составом. Командир полка приказал Селивёрстову вылететь на разведку выдвижения войск противника в направлении Бельцы, а также переправ через Прут. Самостоятельная задача была поставлена звену Фигичева. Два звена под командованием самого Иванова должны были вылететь на штурмовку войск противника на дороге Унгены - Бельцы. В этой шестёрке было и моё звено. Я молча выслушал задачи на день. Хотя, не скрою, был обеспокоен. Впрочем, понимал, такая методика действий соответствовала требованиям командира дивизии. Видимо, для наведения порядка в эскадрилье Иванов в тот день и прибыл к нам в Сынжерею. Предчувствие подсказывало, что сегодняшний день не закончится добром. Вскоре ушли в воздух звенья Селивёрстова и Фигичева. Минут через двадцать вылетела и наша шестёрка. Взяли курс на Бельцы. Вскоре на дороге, что вела с юга к городу, обнаружили большую колонну крытых автомашин. Сверху хорошо были видны на крышах белые круги. Над колонной спокойно кружился разведчик "Хеншель-126". В.П. Иванов атаковал его и с ходу поджёг. Самолёт начал падать. И вдруг левый ведомый в звене Иванова бросился за ним. Догнал и на высоте триста метров открыл огонь. Атака уже горящего самолёта противника удивила меня. По расположению самолётов в звеньях я определил, что предпринял этот манёвр Семёнов. Чуть не столкнувшись с "хеншелем", он резко отвернул в сторону и вверх. Таких грубых действий в пилотировании на малой скорости МИГ-3 не терпит. Самолёт сразу же свалился в штопор. Малая высота не позволила вывести истребитель в горизонтальный полёт, он врезался в землю и взорвался. Недалеко от упавшего "мига" рухнул и "хеншель". Что толкнуло Семёнова на атаку? Если бы на наших самолётах была радиостанция, то Иванов или я одёрнули бы лётчика. Это событие, происшедшее буквально в течение минуты, ошеломило всех лётчиков группы. Но под нами шла вражеская колонна автомашин, надо было немедленно действовать. Иванов ввёл самолёт в пикирование. И мы, вытягиваясь за ним, ринулись на цель. После первого удара загорелось несколько автомашин. Повторный заход на атаку - горящих машин добавилось. Зенитное противодействие было слабое, и можно было продолжать штурмовку. Но у меня мелькнула мысль: "хеншель", в момент нападения на него, мог по радио вызвать истребителей. Что, если они внезапно появятся? После второй атаки внимательно осмотрел южную часть воздушного пространства. Как и предполагал, на нас, дымя моторами от работы на форсаже, устремилась восьмёрка "мессершмиттов". Не теряя ни минуты, выскочил перед нашей группой, покачиванием самолёта предупредил об опасности. Затем боевым разворотом бросился навстречу "мессерам". За мной никто не пошёл. Иванов построил группу и взял курс на Сынжерею. Это было, по-видимому, разумное решение. А у меня теперь был только один выход - бой. Четвёрка "мессершмиттов" нацелилась на мой самолёт, а другая - пошла на догон нашей группы. Бой разделился на два очага. Я закрутился под самыми облаками на виражах. На вертикальные манёвры не позволяли перейти чёрные грозовые тучи. Вот один из Ме-109 почти у меня на прицеле. Надо только взять упреждение, вынести перекрестие впереди мотора. Чуть потянул ручку управления, и мой "миг", задрожав, стал входить в штопор. Отдачей ручки от себя перешёл в пикирование и, разогнав самолёт, энергично пошёл вверх горкой. Таким образом перевёл бой на вертикали, более желательный для меня способ. "Мессершмитты" же пытались поймать меня в прицел, кружась на горизонтали. Проскочив между ними, влетел в облачность. Переворотом пытаюсь выйти вниз, зависаю на плечевых привязных ремнях. Вдруг чувствую точечные удары по лбу. Догадываюсь: это же град! У меня нет сдвижной части фонаря - сорвало во вчерашнем бою. Эти мысли пронеслись в голове в какое-то мгновение, вот я вываливаюсь на пикировании из облаков. Мой замысел удался: прямо перед собой вижу "мессершмитт". Энергично вывожу из пикирования самолёт и расстреливаю фашиста в упор. Сразу же сваливаю самолёт снова вниз. Сделал это своевременно - мимо пронеслась трасса снарядов. Снова выхожу на горку. Вижу, как проскакивает мимо меня с длинным шлейфом дыма сбитый Ме-109. Гитлеровские лётчики убавили активность и делали осторожные попытки, увёртываясь от атак, втянуть в бой на горизонтальных манёврах. Я же знал, что на виражах Ме-109 имеет преимущества по отношению к "мигу" и продолжал тащить фашистов на вертикаль. Через несколько минут "мессершмитты" развернулись и ушли в южном направлении. Я ещё некоторое время маневрировал, осматривал окружающее пространство. Не видя ни чужих, ни наших, спикировал до земли и направился в Сынжерею. Посадка выдалась трудной. Мой истребитель чуть было не выкатился за край взлётно-посадочной полосы, где стоял повреждённый самолёт. По номеру на борту определил, что это скапотировал попавший в окопчик "миг" Селивёрстова. "Этого ещё не хватало для нашей эскадрильи,- подумал с горечью. – Семёнов погиб, Селивёрстов скапотировал. Плохое начало боевого дня". Однако на земле узнал, что это ещё не все. При уходе нашей группы после штурмовки преследовавшие их "мессершмитты" подбили ведомого у Виктора Петровича Иванова. Младший лейтенант Овсянкин произвёл вынужденную посадку с убранными шасси на поле. Инженер эскадрильи Копылов, видя, как огорчился я от этого известия, завершил: - Не расстраивайтесь из-за этих поломок. К утру отремонтируем. Самолёты будут в строю. Конечно, больше всего мы переживали гибель Семёнова. В памяти я снова восстановил всю картину его атаки. Теперь у меня не было сомнений, что главной причиной катастрофы было плохое знание им особенностей эксплуатации "мига". Это проявилось у Семёнова в бою в районе Унгены, где он дал форсаж мотору, предварительно не облегчив винт. А сейчас вёл атаку на малой скорости и пытался резко уйти от столкновения с горящим "хеншелем". Война не отвела нам времени для переучивания на новую технику! Память вернула меня ещё к первым дням войны. Подобную ошибку в пилотировании "мига" совершил на глазах у всех лётчиков инспектор полка по технике пилотирования Фёдор Курилов. Его группа подходила к аэродрому после выполнения боевой задачи. Один из лётчиков нарушил порядок посадки. Фёдор Курилов, с набором высоты отвернул самолёт в сторону. И "миг" моментально перевернулся в штопор. Двести метров высоты не могли спасти даже такого опытного лётчика. Как ни тяжело было, горевать не время. Надо выполнять боевые задания. Снова пошли на штурмовку противника, подошедшего уже вплотную к Бельцам. Целей много. Быстро израсходовали боезапас. После посадки группы ко мне поспешно подошли комиссар эскадрильи Барышев и инженер Копылов. Вижу тревогу в их глазах. - Что случилось? Почему так быстро вернулись? - спрашивают. - Скоро вообще на маршрут времени тратить не будем. Сразу же после взлёта - на штурмовку! Через пару дней противник захватит Бельцы. Всё, готовьтесь к перебазированию в Маяки,- пояснил я. - А когда будем уходить отсюда? - спросил комиссар Барышев. - Иванов сейчас на командном пункте выясняет этот вопрос у Осипенко. Хотя приказы диктует противник. Вы без указаний не уходите отсюда, не то попадёте под трибунал. Спокойно надо готовить к отъезду технику, людей. Не оставлять ни одного патрона и ни одного литра горючего! Что не сможете взять - всё сжечь и взорвать. В том числе и наш командный пункт. Технический состав ещё не успел заправить все самолёты горючим и боеприпасами, как услышали гул, а потом и увидели группу немецких бомбардировщиков. Вскочив в кабины, запустили моторы. Вылетели со мной Дьяченко и Лукашевич, остальные самолёты ещё не были готовы к взлёту. Я думал, что противник нацелился на наш аэродром, но бомбардировщики держали курс на Кишинёв. Мы устремились на перехват. С ходу наша тройка атаковала группу из семи Ю-88. Я и Дьяченко сразу же сбили два бомбардировщика. "Юнкерсы", сбросив в поле бомбы, стали круто разворачиваться. Но наше звено повторно пошло в атаку. Только я собрался открыть огонь по Ю-88, как справа от моего самолёта прошла трасса пуль и снарядов. Ушёл со снижением. Тут же увидел, как надо мной проскочил Ме-109. Дьяченко, нацелившись на бомбардировщика, не успел уйти из-под удара внезапно появившейся четвёрки "мессершмиттов". На его самолёте перебили тягу управления рулями глубины. Хорошо, что подоспел на помощь Лукашевич. Очередью по мотору он сбил "мессера" и спас боевого товарища. Но положение Дьяченко было, прямо скажем, катастрофическим. Я видел, как его "миг" перешёл в пикирование, а Дьяченко всё не выпрыгивал из кабины. Земля приближалась, парашютиста не было. "Прыгай! Дьяченко, прыгай!" - кричал я, хотя и знал, что он меня не услышит. Дьяченко в этих сложнейших условиях не потерял самообладания, действовал триммером руля глубины. Уже у самой земли его самолёт резко вышел из пикирования и медленно развернулся в направлении аэродрома Маяки. Лукашевич догнал его и сопровождал, готовый, если потребуется, отразить истребители противника: мы знали их повадку добивать подраненный самолёт. Пока происходили эти события, бомбардировщики, а за ними и тройка Ме-109 развернулись и пошли на запад. Хорошо, что "мессеры" не продолжили бой, ибо обстановка для нас была явно неблагоприятной. Вечером выяснилось, почему Дьяченко не мог покинуть самолёт. Не хватило у него сил отбросить назад сдвижную часть фонаря кабины. А ведь какой был здоровяк. Однако с помощью триммера сумел вывести самолёт из пикирования. Всё закончилось лишь повреждением винта самолёта, если не считать перебитой снарядом тяги управления рулями глубины. Этот случай вскрыл конструктивный дефект фонаря кабины. Оказалось, что на скоростях более четырёхсот километров в час кабину невозможно открыть. После этого по просьбе лётчиков инженеры сняли подвижную часть фонаря, хотя это несколько и уменьшало максимальную скорость МИГ-3. Вчера, возвращаясь вечером в Маяки, наше подразделение по своей инициативе завернуло за Бельцы и провело воздушный бой с "хеншелями". Сегодня поздно вечером командир полка поставил нам задачу на последний вылет группой на штурмовку противника на дороге Унгены - Бельцы. После неё можно было возвращаться в Маяки. Всё ясно. Но перед самым вылетом Иванов подошёл к моему самолёту и передал дополнительное распоряжение штаба соединения: - После этого вылета группа должна сесть здесь, в Сынжерее, заправиться горючим и боеприпасами, а потом перелететь в Маяки. При перелёте вам приказано зайти за Бельцы, найти самолёты противника или наземные цели и уничтожить их! - Товарищ командир! - сказал я. - Сегодня этого делать нельзя. Кругом, в том числе и в Маяках, мощная грозовая деятельность. Темнота наступит раньше минут на тридцать. Мы не успеем сесть в сумерках. Придётся садиться ночью. Многие лётчики группы ночью не летали. В таких условиях возможны потери. Прошу позвонить Осипенко и объяснить всё это. Иванов ушёл на командный пункт и пытался уточнить задание. Однако из этого ничего не вышло. Командир полка передал мне категорическое указание комдива точно выполнить его распоряжение. - Действуй разумно,- посоветовал Иванов. - Как получится, товарищ командир. Гарантий здесь никаких нет. Успешно проведя штурмовку, мы сели в Сынжерее, дозаправились и вылетели пятёркой. При подходе к Бельцам перед нами встала чёрная грозовая стена. Часто сверкали молнии. Края облачности терялись слева у Прута, а справа – у Днестра. Обойти грозовой район было невозможно. Надо идти напролом, через неё. В полёте вдруг вспомнился случай перед войной. На наш аэродром в грозу пытался сесть Р-5. На кругу перед посадкой в него ударила молния - и на землю упал клубок огня вместо самолёта. Невольно представил себе, как кто-нибудь из нашей группы также огненной кометой врежется в землю. Если развернуться и не идти за Бельцы, то меня обвинят в трусости. Лучше погибнуть, чем носить на себе такой ярлык. Верно, перед вылетом я приказал лётчикам: в случае захода группой в облака, предварительно разомкнуться и строго выдерживать курс по компасу. По моей команде самолёты увеличили интервалы и вошли в облачность. Это был кромешный ад. Самолёт бросало из стороны в сторону, сверкали молнии, прорезая вспышками мрачную темноту. Понимал, что сейчас главное - точно выдержать курс. Проходят минуты, впереди начинает светлеть. Неожиданно выходим из чёрных облаков. Всё! Проскочили!.. Глянул вправо и влево - звено Фигичева и мой ведомый Грачёв идут невредимыми. Все живы! На душе сразу стало веселее. А теперь надо глядеть в оба, искать противника. Самолётов врага не было. Видимо, немецкое командование не решилось рисковать в этот вечерний час. Вскоре обнаружили артиллерийские батареи. Они готовили позиции. Обстреляли артиллеристов, пушки и гаубицы, а также стоящие рядом автотягачи. Теперь курс на свой аэродром. Снова "вонзаемся" в кромешную темноту. Но вот и это испытание позади. Взяли курс на Маяки. С каждой минутой полёта становится всё темнее, населённые пункты на земле просматриваются с трудом. Надо не потерять ориентировку. При пересечении Днестра по знакомым изгибам реки определил, что мы уклонились южнее, хотя по компасу держали курс точно. Внизу темно, население соблюдает светомаскировку. В этих условиях трудно найти характерные ориентиры, внести поправку в маршрут. Понимаю, что в темноте мы можем проскочить Маяки. Принимаю решение идти прямо до пересечения с железной дорогой Одесса - Котовск, а там - вдоль неё на север. Однако мои планы чуть было не спутал шедший левее Фигичев. Он вдруг круто, со снижением, развернулся влево. За ним последовали его ведомые. Их плохо было видно на тёмном фоне земли. Я направил "миг" в эту сторону, но звено уже скрылось в темноте. Крутиться в этом районе и искать бесполезно. Да и времени на это не было. Решаю лететь по намеченному плану. Наша пара точно выдержала курс и вышла на Котовск. Оттуда уже были видны взлетающие с аэродрома Маяки ракеты. После посадки я спросил подбежавшего техника И. Вахненко: - Звено Фигичева село? - Нет! Ночная темень накрыла аэродром. Ожидать лётчиков было бесполезно. Расстроенный, с тяжёлыми мыслями я шёл на командный пункт. Что с ними? Хорошо, если приземлились на какой-нибудь соседний аэродром, а если на поле? Тогда это может закончиться катастрофой или поломкой самолётов. Нарушение лётной дисциплины в полёте возмущало меня. Фигичев - командир звена, как он мог так поступить! Он рисковал безопасностью своих подчинённых, поставил в тяжёлое положение эскадрилью. Выслушав мой доклад, Иванов дал команду офицерам штаба обзвонить ближайшие аэродромы и предложил: - Поехали в столовую! К утру всё прояснится. Теперь тебе полегче будет - прибыл Соколов с курсов. А ты перейдёшь к своим обязанностям, будешь заместителем у него. Как обрадовало меня это сообщение. Анатолий Соколов опытный командир эскадрильи. С ним считается даже командование дивизии, не то, что со мной, исполняющим обязанности. Жаль, что к его возвращению с курсов мы столько ему бед преподнесли. В столовой собрался весь лётный состав, только из нашей эскадрильи пилотов было маловато. Увидев меня, Соколов подошёл и, улыбаясь, поздоровался. - Ты что, не рад моему прибытию в полк? Что такой расстроенный? - спросил он. - Вот ваше прибытие только одна радость и есть среди кучи неприятностей. - Что случилось? - Рассказывать долго. Сегодня день сплошных неудач в эскадрилье. В общем, чёрная пятница. Кратко обрисовал события сегодняшнего дня, сказал и об отрыве от группы Фигичева. - Не переживай. На войне всякое бывает. Звено найдётся, а винты самолётов не сложно отремонтировать. Завтра будет на чём воевать. Мимо стола проходил командир третьей эскадрильи Степан Назаров. Остановился, тепло поздоровался с Соколовым. Потом кивнул на стол и с усмешкой сказал: - Ситуация! Два командира одной эскадрильи спокойно "заправляются", а лётчики, бедолаги, сидят где-то у своих поломанных самолётов. - Слушай, Степан! Прекрати подначку! - опередив меня, оборвал его Соколов. - Да я же пошутил... - Война - не комедия! Вот место Семёнова. А он сегодня погиб в бою,- добавил я. - Прошу извинить меня. О Семёнове я ничего не знал. Вскоре Назаров отошёл. Мы разговорились с Соколовым. - Здравия желаем, товарищ старший лейтенант! - раздались голоса Дьяченко и Лукашевича. - Поздравляем вас с окончанием курсов и возвращением в полк! - Здравствуйте! Рад вас видеть! Садитесь за стол,- по-дружески предложил Соколов. - С курсов я сбежал. Все воюют, а мы там методику организации лётной работы изучаем. - Панкратов тоже вернулся? - поинтересовался я. - Нет. Его оставили инструктором лётной подготовки курсов. - Жаль! Он сейчас так нужен здесь. Здоровый парень и отличный лётчик,- с сожалением произнёс я. В тот момент я и не мог предвидеть, что через несколько дней и второй мой близкий Друг, Панкратов, разобьётся на УТ-1, сорвавшись в штопор при посадке. Потом я обратился к Дьяченко: - Ты меня чуть заикой не сделал. Я кричал тебе, чтобы ты прыгал. Чуть не надорвал голос. Что с тобой произошло? - Сплошной ужас. Когда мы сбили по бомбёру, я увидел, вы снова пошли в атаку. Ну и я за вами. Только прицелился, как слышу взрывы в хвосте моего "мига". Нырнул со снижением влево и вижу, как Лукашевич прошил кабину атаковавшего меня "мессера". Беру ручку управления на себя, а она болтается впустую, как собачий хвост. Решил прыгать, а фонарь не открывается. Земля всё ближе. Ну, думаю, Лёня, пришёл тебе конец! В последний раз поцелуемся с землёй и - поминай как звали! Но тут и вспомнил о триммере руля глубины. Перевёл его на себя. "Миг" вышел из пикирования над самой землёй. Сижу и не пойму - над Молдавией я или на том свете. Никак не решу - плакать мне или смеяться. - Ну, а как ты сумел сесть с перебитым управлением? – спросил внимательно слушавший Дьяченко Соколов. - Почему не покинул самолёт? - Жалко стало. Какой же я истребитель без самолёта? Триммером подвёл "мига" на посадку и приземлился. Только жаль - из винта сделал рога. Вот так, в шутливой форме и закончил свой рассказ Дьяченко. А ведь ему потребовались недюжинная воля, мужество, умение, чтобы в такой сложной обстановке приземлить боевую машину. Это и есть героизм. - А ты надоумил меня своим рассказом о фонаре,- сказал я. – Сдвижная часть его имеет каркас из стальных трубок. Вчера в бою мне её сорвало, и сегодня я летал без неё. А это, думаю, сказалось на девиации компаса. Вот почему, по-видимому, при перелёте в Маяки компас увёл нас вправо,- высказал я предположение об отклонении от маршрута при перелёте. - Это возможно. Завтра утром прокручу ваш самолёт и устраню девиацию,- подтвердил мою догадку штурман полка Пал Палыч Крюков. - Это мелочь. А успеем ли до утра заменить винты на трёх самолётах... Что ещё нам преподнесёт Фигичев? - с горечью высказался я. - Сегодня в честь вашего возвращения наломали дров... - Не надо переживать. Техники отремонтируют машины быстро,- успокоил меня Соколов. - Ну, что же, пойдёмте на отдых. С командиром эскадрильи мы направились в общежитие. Я попросил у Соколова разрешения испытать фонарь кабины. Меня серьёзно беспокоил случай с Дьяченко. Соколов одобрил моё предложение: - Хорошо! Ты завтра продолжай руководить эскадрильей, а я ознакомлюсь с её делами. Чувствуя, что сейчас не смогу спокойно уснуть, решил зайти на командный пункт и узнать о судьбе звена Фигичева. Запросы ближайших аэродромов не дали положительных результатов. Долго не мог заснуть, а как только задремал - подъём. С утра А. Соколов заслушал мой доклад о состоянии дел в подразделении, о боевой деятельности с начала войны, о причинах гибели лётного и технического состава. После этого он побеседовал с каждым лётчиком, инженером подразделения. А я, используя свободное время, выполнил полёт с целью проверить фонарь самолёта. Испытание подтвердило опасения Дьяченко. Я доложил об этом, и мы с Соколовым пошли к командиру полка. - После вчерашнего случая с Дьяченко Покрышкин попробовал открыть фонарь в полёте. На скорости более четырёхсот километров фонарь с большим трудом сдвигается за спинку сиденья и ставится на замки. Около пятисот километров и более лётчик не в состоянии его сдвинуть с переднего положения,- сообщил командиру полка Соколов. - Да! Серьёзный дефект. А что будем делать? - неуверенно спросил Иванов. - Надо ещё раз проверить. Если подтвердится, то со всех самолётов нужно будет снять сдвижную часть фонаря, летать без неё,- заявил Соколов. Вижу, Виктор Петрович в раздумье. Понимаю, что такое решение командиру части взять на себя непросто. - Товарищ командир полка, лётчики при повреждении самолёта окажутся в капкане. Пикирующую или горящую машину они на большой скорости не смогут покинуть. Это психологически будет отрицательно воздействовать, скажется и на боевой активности. Я твёрдо считаю: надо снимать сдвижную часть фонаря и летать без неё,- поддержал я Соколова. - Но это уменьшит максимальную скорость полёта "мига",- размышлял вслух командир полка, понимая, какую ответственность он берёт на себя, поддерживая эти предложения. - Скорость уменьшится незначительно, но зато у лётчиков сохранится гарантия покинуть самолёт в критических случаях. А это важнее. - Хорошо! Я посоветуюсь с инженерами, сам лично слетаю, а потом дам указание. О дефектах на завод надо сообщить немедленно. Через несколько часов техники сняли с машин сдвижную часть фонаря. Это впоследствии спасло жизнь многим лётчикам. К обеду пришло сообщение, что звено Фигичева совершило вынужденную посадку на строящуюся лётную площадку. Лётчики приземлились благополучно недалеко от Котовска. Лишь одна машина получила незначительное повреждение. К ним тут же выехала автомашина с техсоставом и бензозаправщик. Вся эскадрилья с надеждой посматривала в направлении Котовска, ожидая прилёта звена. А с меня словно сняли огромную тяжесть. С юго-востока показались три самолёта. При подходе к аэродрому мы рассмотрели: летел УТИ-4, эскортируемый двумя "Чайками". Поняли, что прилетел командир дивизии с инспектором Сорокиным, выполняющим роль шеф-пилота. Позвонили в эскадрилью по телефону и вызвали меня на командный пункт. Я шёл и думал: какое-то особое задание или на разговор с командиром дивизии? Личной вины за вчерашний день за собой не чувствовал. У командного пункта стоял с явно недовольным видом Осипенко. Рядом с ним Иванов. Не успел я доложить о прибытии, как командир соединения с раздражением спросил: - Где твоя эскадрилья? От вопроса я даже несколько опешил. - Что молчишь? Почему растерял группу? - Шесть самолётов готовы к выполнению боевой задачи. Звено Фигичева уже производит посадку,- кивнул я в сторону полосы. - Через полчаса оно будет также готово к выполнению задания. Лётчик Семёнов погиб вчера в воздушном бою. - Почему ты растерял вчера свою группу? - Группа рассыпалась при возвращении с задания ночью. В этих условиях оторвалось звено Фигичева и, не найдя в темноте своего аэродрома, село вынужденно,- попытался объяснить обстановку. - Какая ночь?.. Иванов! Что он говорит? Сумерки путает с ночью. - При грозовой облачности темнота наступает почти на полчаса раньше. Об этом хорошо знает каждый лётчик и метеоролог. Когда нам приказали вылететь на задание, этого не учли,- ответил я, стараясь отвести удар от Иванова. - Это ты знаешь!.. А как наш Су-2 сбил, не помнишь? - В этом я виноват! Но за этот проступок уже рассчитался шестью сбитыми вражескими самолётами. Разговор дальше пошёл, как говорят, вкрутую. Я не сдержался, заговорил о неразумном использовании истребителей, о распылении сил. Вызвал нарекания командира соединения. - Иванов! Эскадрилью ему доверять нельзя. Подготовь приказ о снятии его с комэска! - сделал вывод Осипенко. - Он заместитель. До возвращения Соколова исполнял обязанности командира,- пояснил Иванов. - И с заместителя надо снять. Понизить до командира звена. Пусть сначала научится управлять звеном! Чувствуя, что в раздражении я зарвался, попросил разрешения идти. Осипенко махнул на меня рукой и направился на командный пункт. А я поспешил в эскадрилью. - Ну, как поговорили? - спросил меня при возвращении Соколов. - Надолго в памяти останется эта беседа. - Чем же закончился разговор? - Осипенко остался командиром дивизии, а я стал командиром звена. - Зачем спорил? - А! Хотел правду высказать... Сейчас бы в бой. - С таким настроением воевать нельзя. Злость приводит к необдуманным действиям. Надо успокоиться,- посоветовал Соколов. Как раз в это время к командиру эскадрильи подошёл Фигичев, доложил о прибытии. Соколов прервал его и строго спросил: - Почему от ведущей пары ушёл? - А куда же он нас вёл? - кивнул Фигичев в мою сторону. - Я сел на свой аэродром! А вот ты куда ушёл со своим звеном, и почему сел в поле, вынужденно? - с раздражением спросил я. - Товарищ Фигичев! Чтобы это было в последний раз! – предупредил Соколов. - На Халхин-Голе за такие действия отдавали под суд! Вас спасает только то, что самовольный поступок обошёлся без тяжёлого лётного происшествия,- предупредил Соколов. На смуглом лице Фигичева появилось виноватое выражение. Даже бакенбарды на щёках опустились. Видимо, только сейчас он начал осознавать свой поступок. Слова Соколова его напугали. - Вам понятно? - повысил голос комэск, - Понятно, товарищ старший лейтенант! - Идите и готовьте звено к вылету! Мы с Соколовым молча обдумывали обстановку. Сейчас получим боевую задачу. Было не ясно, кто поведёт в бой подразделение. Соколов пока знакомился с делами и сегодня вести группу не готов. Мне была понятна причина неприязни командира дивизии. Она вызвана моими решениями по выполнению штурмовок полным составом эскадрильи. В начальный период войны серьёзной проверке, проверке боем, подвергалась вся предвоенная тактика действия авиации. К сожалению, не все командиры, особенно в нашем соединении, смогли критически оценить опыт первых боёв, взять на вооружение лучшее, сделать надлежащие выводы. Обилие задач, которые ставились перед авиационными частями, неумение выбрать главное направление удара, взять на себя ответственность рождало распыление сил и средств, вело к неоправданным потерям, к низкой эффективности. Но осознали это не сразу. Получилось так, что руководство дивизии, в которой мы тогда были, само не участвовало в боевых операциях, не опиралось на мнение тех, кто непосредственно вёл борьбу с воздушным и наземным противником. Меня успокаивало только то, что в эти тяжёлые дни удалось в какой-то мере нанести серьёзный урон врагу, сохранив личный состав и технику подразделения. Из этих первых боёв мы вынесли многое, приобрёли не только боевой опыт. Крепло убеждение в необходимости решительнее и смелее, по-новому строить манёвр, тактику действий. В сложных условиях напряжённых боёв росло сознание высокой ответственности каждого командира и бойца за исход боя. Конечно, в тот момент многое ещё было не ясно, не получило осознанного и глубокого осмысленного решения. Подход к новому рождался в критической оценке имеющихся недостатков. А это было очень важно в становлении боевых лётчиков. Познание себя в бою только начиналось, проходило, если можно так сказать, начальную стадию.
РАЗДУМЬЯ О ТАКТИКЕ В этот день наша эскадрилья, как и вся часть, штурмовала колонны противника на дорогах. Враг наступал на Кишинёв и Бельцы. Советские войска медленно отступали с тяжёлыми боями. Они стремились удержать за собой эти самые крупные города Молдавии, с потерей которых открывались дороги к Днестру. Звенья уже выполнили по два вылета на штурмовку. Меня же не пускали на боевые задания. Я терпеливо ждал решения командира, понимая, что это не случайно. Во втором вылете был сбит командир звена Виталий Дмитриев. Выбросившись из горящего самолёта, он спустился на парашюте в расположение врага. Вскоре меня срочно вызвал на командный пункт начальник штаба полка Матвеев. - Вот что, Покрышкин! Вам ответственное задание: надо точно определить, где сейчас обороняются наши войска в районах Кишинёва и Бельцы. - Ясно! Дайте хотя бы примерно линию фронта в этих районах,- попросил я. - Ты что? Никто сейчас этого не знает. Вот тебе и приказано определить. Бери ведомых звена Дмитриева и выполняй задание. Знаешь, что Дмитриева сбили? - Знаю. Если будем летать на штурмовку отдельными звеньями, то ещё многих недосчитаемся. Задание было не из лёгких, но я был рад снова вступить в полную неожиданностей и риска боевую работу. Однако состав установленной группы заставил задуматься. Ведомые Дмитриева, видя своими глазами его горящий самолёт и приземление у противника, получили психологическую встряску. С таким настроением им сейчас нельзя вступать в бой с "мессершмиттами". А на этом участке разведки наверняка с ними придётся встретиться. Значит, нужно уже сейчас предусмотреть все меры. Прикинул и решил разведку провести, используя высоту и скорость полёта. Севернее Бельцы группа вышла на высоте примерно три тысячи девятьсот метров и сразу же пошла курсом на юг. Такую высоту взяли не зря. Зенитчикам противника трудно нас поразить. Крупнокалиберные зенитки хорошо пристреляны на три с половиной - четыре тысячи метров, на "круглые" цифры. Осматривая с высоты большое пространство, по пожарам, пыли на дорогах и по разрывам артиллерийских снарядов определили линию, на которой оборонялись наши войска. Но это была пока прикидка, требовалось ещё уточнить ряд деталей. За Кишинёвом, используя высоту, мы со стороны солнца перешли в крутое снижение и разогнали большую скорость. При снижении, на встречно-пересекающихся курсах, ниже нас, встретили четвёрку "мессершмиттов". Они, решив, что мы нападаем на них, в панике заметались. А когда успокоились и решили дать бой, наша маленькая группа была уже далеко от них. Проносясь у земли, вдоль линии обороны детально рассмотрели обстановку. Перед уходом в Маяки опять набрали высоту и, спикировав, ещё раз прошли западнее Сынжереи. Меня беспокоила судьба нашей комендатуры. Она находится в этом населённом пункте. Вернулись на аэродром. Подробно доложил командиру полка В.П. Иванову обстановку на участке фронта: - Противник вклинился в оборону юго-восточнее Бельцы. Видимо, стремится перерезать дорогу на Кишинёв. Сейчас его крупные колонны в десяти километрах от Сынжереи. Надо немедленно убирать оттуда нашу комендатуру. - Всё ясно! Матвеев! - обратился он к начальнику штаба. - Доложите в дивизию результаты разведки. Командир полка ещё раз осмотрел карту, на которую нанесли линию соприкосновения с противником, его колонны на дорогах. - Выслать последовательно два звена на штурмовку противника в районе Сынжереи,- дал он указание. - А мне что делать дальше? - Главная задача для тебя - разведка,- ответил Иванов. - Товарищ командир полка! Я же лётчик-истребитель, хочу драться в воздухе и штурмовать врага на земле. - Не торопись! Всё будет! И разведка, и бой... На стоянке Соколов сообщил мне о новой расстановке самолётов в эскадрилье. Он решил: звенья Селивёрстова и Фигичева должны состоять из трёх самолётов каждое, а моё и его - из пар. В моей паре постоянным ведомым назначался Дьяченко. Ведомым в свою пару Соколов взял Лукашевича. Это было разумное решение. Оно подняло у меня настроение. Не скрою, после разговора с Ивановым я вышел довольно удручённым. Сердце рвалось в бой, а в ходе разведки требовалось чаще всего избегать схваток... - А сейчас готовься к вылету у меня ведомым,- распорядился Соколов. - Звено Селивёрстова уже ушло в Сынжерею на штурмовку. На смену им мы вылетим пятёркой. Сынжерею я не знаю, а ты поможешь мне её отыскать. - Есть, товарищ командир! - выкрикнул я, обрадованный участием в настоящей боевой работе. Закончив штурмовку, группа бреющим прошла над нашим аэродромом подскока. Там наши стрелковые подразделения уже готовили оборонительные позиции. Сели мы на закате солнца. Собравшись у самолёта Соколова, делились впечатлениями боевого дня. А тут подъехала таратайка с бутербродами и сухим молдавским вином. В последние дни была такая напряжённая боевая работа, что и пообедать некогда. Командир батальона аэродромного обслуживания организовал подвоз чая и бутербродов прямо к самолётам. Фигичев, вылетавший, как и я, в группе Соколова, налил кружку вина. - Саша! Брось сердиться! Давай лучше перекусим. До ужина ещё далеко,- предложил он. - Что-то не хочется. - За компанию! Уже поздно и вылетать нам не придётся. - Давай! По глотку не повредит,- согласился я. Но перекусить мы так и не успели. Подъехала "эмка" с офицером штаба. Он передал приказание на вылет группы для прикрытия Рыбницкого моста через Днестр. На него, по полученным данным, идёт группа бомбардировщиков противника. Одним махом мы оказались в самолётах. Взлетели. Барражировали над мостом до наступления глубоких сумерек. Бомбардировщиков не было. Взяли курс домой. Вскоре обнаружили чуть выше "юнкерса". Это был одиночный дальний разведчик Ю-88. Он шёл на запад со снижением. Группа тут же развернулась ему в хвост и атаковала. Я оказался ближе всех к "юнкерсу". Очередью поразил верхнего стрелка и стал сближаться, чтобы с короткой дистанции ударить по моторам. Вдруг мимо крыла моего самолёта потянулась трасса к разведчику врага. Глянул влево - стреляет Фигичев. Он шёл сзади и сбоку моего самолёта и вёл огонь мимо меня по бомбардировщику. "Может попасть и в мой самолёт, а ещё хуже - столкнёмся",- мелькнула мысль. Я решил не мешать Фигичеву и нырнул под "юнкерс", Тут же сделал горку, прицелился по кабине лётчиков и нижнему стрелку. Но стрелок врага опередил меня. Его очередь точно ударила по козырьку фонаря моего самолёта. Какие-то куски полетели в стороны. В лицо ударил мощный воздушный поток. В ту же секунду, почти машинально ручку управления и ногу я резко дал вправо и ушёл из-под трассы огня. Плексигласа в козырьке кабины не было, остался лишь металлический каркас. Не было и коллиматорного прицела, установленного под козырьком. Прицеливаться нечем, в лицо бьёт встречный воздух. Оставалось только идти на аэродром. Тут же оторвался от пары Фигичева и пошёл со снижением. На стоянке встретил Вахненко. Он осмотрел внимательно самолёт, подумал, ещё раз облазил кабину. - Повезло вам, командир. Пуля попала прямо в лампочку прицела. Отклонись она на два сантиметра в любую сторону, и вы были бы убиты. А вас и не ранило! - Удивительно, но ни одной царапины,- ответил я. - Доставил тебе хлопот на ночь. - К утру самолёт будет готов. Сел Фигичев со своими ведомыми, подошли ко мне. - Что случилось? Почему ушёл? Я рукой показал на фонарь самолёта. Лётчики осмотрели повреждение. - Ну и досталось тебе! А знаешь, почему? Не подходи так близко. Могло быть и хуже,- высказался Фигичев. - Не в этом дело. По одной цели атаковать надо последовательно, а не друг через друга. Да и стакан вина сыграл свою роль: замедлилась реакция! Я понимал, что Фигичев сейчас рад удаче звена. Он не поймёт мои доводы. Перевёл разговор: - "Юнкерса" сбили? - В воздухе начал гореть. - Поздравляю ваше звено с победой! - Пожал руку, а затем вскочил на крыло "мига" и стал ещё раз внимательно осматривать повреждения в кабине. С утра снова вылетел в паре с Леонидом Дьяченко на разведку в район Бельцы. Город был уже захвачен врагом. По дороге, с направления Флорешты, втягивались в него автоколонны и артиллерия. Для удара по ним во второй половине дня дивизия направила девятку СБ в сопровождении нашей семёрки "мигов". Ох, и муторно было лететь на малой скорости на "мигах", охраняя устаревшие по своим скоростным данным бомбардировщики. Но такой боевой порядок был установлен довоенными инструкциями. Сейчас он не обеспечивал нам возможности вести бой на вертикальных манёврах в случае нападения вражеских истребителей. Действовали бомбардировщики смело и дерзко. Они точно поразили цель, нанесли противнику немалый урон. Мастерски работали. При возвращении домой нас догнала группа "мессершмиттов". Они подошли выше и, снижаясь, быстро сближались с нашей группой. Надо было действовать энергично. Не дать им первыми нанести удар. Выскочив перед Соколовым, покачиванием "мига" я предупредил командира группы о появлении противника. Боевым разворотом пошёл навстречу "мессершмиттам". Лобовой атаки моего "мига" восьмёрка Ме-109 не приняла. Проскочив мимо, они устремились к бомбардировщикам. Энергично развернувшись с включённым форсажем мотора, я ринулся за "мессерами". Одна пара Ме-109, отделившись от своей группы, нацелилась на отставшего СБ, который, видимо, был повреждён зениткой над Бельцами. Я бросился ему на помощь. Ведущий пары Ме-109 открыл огонь. С опозданием на несколько секунд я прошил его своей очередью. Сбитый "мессершмитт" завалился на крыло, вошёл в пикирование и на земле взорвался. Наш бомбардировщик пошёл с крутым снижением, оставляя позади струю чёрного дыма. "Сбит! Не успел выручить!" - подумал я и решил сопровождать идущий на вынужденную посадку подбитый СБ. На высоте метров триста из бомбардировщика вырвался огонь и сразу же около самолёта раскрылись три парашюта. Я обрадовался, что весь экипаж жив. Наша группа "мигов", отбивая атаки шестёрки Ме-109 на горизонтальных манёврах, бой провела неудачно. "Мессершмитты" сбили бомбардировщик, подбили самолёт нашего лётчика Степана Комлева. Раненный, он выбросился с парашютом. Рано утром из дивизии получено задание разведать переправы через Прут. Это было не просто: переправы ведь были расположены в глубоком тылу наступающего противника. Для выполнения разведки назначили Фигичева с ведомым Лукашевичем. Мы с Дьяченко должны были прикрыть его пару от возможного нападения вражеских истребителей. Но получилось так, что мой ведомый не смог запустить мотор. Мы вылетели втроём. Таким образом, при нападении "мессершмиттов" я один должен был сковать их боем и обезопасить пару Фигичева. С самого начала войны я, как и некоторые другие лётчики, был сторонником не тройки, а пары. Она лучше обеспечивает манёвр в воздушном бою. Сейчас я летел одиночно, прикрывая пару. Манёвром, конечно, обеспечен, но помощи в трудной обстановке ждать было не от кого. Полёт на разведку переправы в Унгены, в пекло зенитного огня, был не из лёгких. Мы знали также, что истребители противника базируются на аэродроме Яссы. А это рядом с переправами. Однако боевое задание и а этой обстановке надо было выполнить точно. Мы понимали его важность. Пересекли Днестр и вышли севернее Оргеева. По шоссе в направлении Кишинёва двигались небольшие вражеские колонны автомашин и артиллерии. Фигичев, за ним и Лукашевич начали обстреливать их. "Зря штурмуют,- подумал я,- могут остаться без боеприпасов, если придётся принять бой". Вскоре наша группа вышла на Прут километров семьдесят севернее Унгены. Над рекой пара Фигичева развернулась на юг и полетела по долине реки на малой высоте. Я был удивлён этому решению. Мы же не сможем внезапно появиться в районе переправ... В долине реки зенитчики без труда обнаружат нас и встретят организованным огнём. Так оно и случилось. При подлёте к переправам впереди нас и с обеих сторон потянулись трассы. Пара Фигичева сразу же спустилась к самой воде. Я понимал, чтобы выйти из-под этого мощного и плотного обстрела, надо перейти с малой высоты полёта на предельно малую. Нырнул вниз под трассы, прижался к воде, чуть не цепляя её винтом. За счёт снижения нагнал пару Фигичева и оказался левее её. В это время Лукашевич увидел впереди себя высокий выступ берега с деревьями. Неожиданно он перешёл в левый пеленг, оказался от меня всего в нескольких метрах. Чтобы не столкнуться, я поддёрнул самолёт вверх метров на тридцать и пропустил его под собой, В эти секунды услышал три взрыва зенитных снарядов. Они попали в мотор. Даю ручку управления от себя и еле успеваю выровнять самолёт у самой воды. Тут же начались перебои в работе мотора, тряска самолёта. На козырьке фонаря появились брызги воды и масла. Всё!.. Подбили!.. Сейчас самолёт свалится в Прут. Однако мотор, хоть и с перебоями, но тянул над руслом реки. Вскоре переправы и зенитные трассы остались позади. Впереди меня на малой высоте удалялась пара Фигичева. С трудом набрав метров семьдесят высоты, я пошёл за ними. Был уверен, что Фигичев, увидев, что я отстаю, развернётся. Так должен по неписаным законам поступать командир группы. Но пара продолжала полёт, всё больше удаляясь. Сейчас даже самый паршивый "мессер" мог короткой очередью добить мой самолёт. Чувство одиночества, опасности на какой-то миг сковало меня. Но быстро справился с этим и стал думать, как действовать дальше. Я понимал, что мотор долго не протянет и придётся где-нибудь садиться с убранным шасси. Надо тянуть как можно ближе к линии фронта, чтобы успеть выйти к своим, по крайней мере, пройти Днестр. Если не успею, то переправиться через эту мощную реку среди скопления вражеских войск не смогу. Самый короткий путь к нашим войскам - прямо на восток. С небольшим креном разворачиваю самолёт. Но впереди меня и левее столбы дыма. Это горит Кишинёв. Туда нельзя - за город ещё идут бои. Там, наверняка, много зениток, а в воздухе - "мессершмитты". Они добьют. Устанавливаю курс на юго-восток, в обход Кишинёва. Здесь наступают, как мне известно, румынские войска. Самолёт летит на малой скорости, мотор работает с перебоями и по фюзеляжу слева тянутся к хвосту струйки масла и воды. Стрелки приборов показывают максимальную температуру. Скоро мотор остановится, а подо мною заросшие лесом холмы и ни одной поляны. Внимательно всматриваюсь, ищу, где бы приземлиться с убранным шасси. Вот вдали показалась большая долина с речкой... Решаю садиться там. Надо обезопасить себя. Очки сдвинул на лоб, чтобы стёклами не повредить глаза. Подтянул плотнее привязные ремни. Стрелки указателя температуры масла и воды с максимальных показаний упали на ноль. Всё! Сейчас мотор заклинится. С трудом переваливаю через холм в долину и осторожно доворачиваю самолёт вдоль неё. И вижу: по дороге движется длинная колонна автомашин и пушек противника. Сразу же понял, что это шоссе от Хуши на Кишинёв. Говорят, что при смертельной опасности, если не терять хладнокровия, рождается единственно правильное решение. Так произошло и в данном случае. Я понял, что надо перетянуть через колонну и речку, через заросший лесом холм - только там моё спасение. Больше рулём поворота, чем креном самолёта, разворачиваюсь поперёк дороги и речки. К моему счастью, мотор уже "на последнем вздохе" перетягивает самолёт через долину. Над холмом услышал резкий скрежет и удары - в моторе что-то лопнуло. Но и в эти мгновения мозг работал чётко, руки действовали уверенно. Выключил зажигание, чтобы предотвратить пожар при ударе о землю. Бросив ручку управления, упираюсь руками в приборную доску. Весь напрягся. Истребитель плашмя падает в лес. Удар... И я потерял сознание. Очнулся. Чувствую, что жив. Первая мысль - где немцы? Мгновенно освобождаюсь от привязных ремней и лямок парашюта. Пересиливая жгучую боль в ноге, с трудом выбираюсь из кабины и заряжаю пистолет. Здесь выбора не будет: лучше застрелиться, чем попасть в плен. Осматриваю пистолет, а сам прислушиваюсь. Утренняя тишина нарушалась только разноголосым пением птиц и отдалённым урчанием автомашин под холмом. У меня две обоймы патронов. Жизнь надо отдать подороже. А сейчас - срочно уходить отсюда! С сожалением и благодарностью я глянул на разбитый боевой самолёт. Валялись по сторонам крылья и задняя половина фюзеляжа. "Миг" верно служил мне с самого начала войны. Да и сейчас он принял удар на себя, спас мне жизнь. Прощай, мой боевой друг!.. По солнцу и часам определяя направление, я весь день пробирался на восток по лесу, по полям кукурузы и виноградникам к Днестру. Надо было успеть выйти туда до создания противником сплошной линии фронта. Наступила ночь. Нога болела, но двигаться было можно. Сделал короткую передышку. Потом оглядел небо, нашёл Полярную звезду. Сориентировался и двинулся в путь. Уже за полночь вышел на тропу. Она вела меня по высокому берегу речушки. Вдруг увидел впереди себя силуэт человека. В ту же секунду оступился и сорвался под обрыв на повреждённую ногу. В ярости от боли, забыв об осторожности, направился с пистолетом в руке к силуэту. Оказалось, принял за человека распятие Христа. В тех местах - это не редкость. А идти стало ещё труднее. Каждый шаг отдавался резкой болью. Надо было искать какой-то транспорт. С таким повреждением я далеко не уйду. А утро уже вступило в свои права. Медленно шагая, внимательно осматриваю местность. Впереди вижу человека. По заплатанной одежде определил, что передо мною бедняк. Этот не выдаст. Направился к нему. Недалеко видно село. Подошёл к крестьянину. - Здравствуйте! - Здравствуйте! - И смотрит на меня с испугом. - Не бойтесь. Я советский лётчик. В селе немцы есть? - Нет. - А из руководителей сельсовета кто-нибудь есть? - Никого. Уже с неделю, как все уехали. - Можете показать, где располагался сельсовет? Молдаванин показал мне дом под красной железной крышей, хорошо видимый с возвышенности, где мы находились. Тут я увидел, что недалеко, в траве, сидит девочка, дочурка крестьянина. Она смело поднялась, принесла сумку с едой. А я ведь сутки ничего не ел. Кукурузный хлеб, дикие груши показались мне необыкновенно вкусными. С трудом дошёл до бывшего сельсовета. На колоде около дома сидело несколько мужчин. Беседовали. Увидев меня, замолкли. Поздоровавшись, попросил отвезти меня к железнодорожной станции. Они заговорили разом, ссылались, что это опасно, да и лошадей нет. Пришлось напомнить, что время военное, что я еду не по личным делам. Нашлась пара лошадей, таратайка. Лишь под вечер мы с молдаванином подъехали к станции Кайнары. Но обслуживающие её железнодорожники убыли в тыл ещё пять дней тому назад. Безлюдье. Что делать? Куда дальше двигаться? С горечью смотрел я на обгоревшие развалины вокзала. Ко мне подошёл бедно одетый старичок. - Откуда же здесь лётчик взялся? - спрашивает. Мы разговорились. - Я сегодня утром слышал гудок паровоза вон за той горкой. Там проходит железная дорога. Поезжайте туда,- посоветовал он мне. Уже затемно подъехали к станции Каушаны. На путях стояли платформы и паровоз. Кто там? Наши или противник? В сумерках было трудно рассмотреть. Решил рискнуть, подъехать к вокзалу. Оказалось, что на станции наши бойцы. Командир части с удивлением посмотрел на меня, когда я ему представился. Кратко рассказал о своём путешествии. - Как вы проскочили? Вон у дороги лесок, где только что мы вели бой с румынами,- покачал он головой. А у меня все тревоги как рукой сняло. Я среди своих! И совсем не важно, что был бой и завтра утром уходит последний эшелон по этой дороге. Меня теперь это совсем не интересовало. Я с аппетитом поел кашу, запил её водой. Потом, забыв обо всём, крепко уснул. Лишь на четвёртый день после вылета на переправу в Унгены я вернулся в свой полк. Там уже считали меня погибшим. Даже в журнале записали: пропал без вести. Лётчики и техники взяли на память кое-что из моих вещёй. Такой порядок возник стихийно, и не только в нашей лётной части... А я сразу же прибыл на командный пункт. Рассказал Иванову о пережитых событиях. Чувствовалось, что командир полка искренне и глубоко рад моему возвращению. - Сейчас, Покрышкин, ни о чём не беспокойся. Лечись и отдыхай,- посоветовал он. В эскадрилье моё появление обрадовало всех лётчиков и техников. А Фигичев даже стал оправдываться: - Я и Лукашевич вылетали снова в район Унгены, искали тебя,- сообщил он. - Валя! Если бы ты своевременно проявил беспокойство и оглянулся, то не надо было вылетать на поиски,- в сердцах сказал ему и, не желая обострять наши взаимоотношения, направился к самолёту Соколова. А потом пришлось всё-таки направиться в санчасть. Нога распухла, натруженная в мытарствах, отдавала глухой болью. Фактически ходить к вечеру уже не смог. Лежал в палате, вновь и вновь возвращаясь мысленно к прошедшим дням. Слушал гул самолётов, сдерживая нетерпение. Так хотелось встать и поспешить на стоянку... На второй день к обеду дверь в палату распахнулась. Вижу, входит комиссар полка Г. Е. Чупаков. - Ну что, отлёживаешься, сталинский сокол? - говорит с порога. -Рассказывай, как слетал. Кратко поведал Григорию Ефимовичу историю полёта, всё, как было. - Надо было дать газ, тянуть подальше к своим,- говорит Чупаков. - Не смог, мотор не тянул. А как на фронте? Я же газет не видел, пока пробирался в полк. - Есть много нового. Материал тебе принёс с выступлением Иосифа Виссарионовича Сталина. Он по радио обратился к народу как раз в день, когда тебя сбили. Комиссар, передав мне материалы, не спешил уходить. Сидел молча, пока я нетерпеливо просматривал выступление Генерального секретаря ЦК ВКП(б). - Вы оставьте, я внимательно прочитаю. - Конечно. Здесь ответы на многие вопросы, которые так беспокоят всех. Комиссар вышел в другие палаты. А я ещё раз, теперь уже внимательно, прочитал выступление И. В. Сталина. Тон обращения к народу, задачи, оценки - всё для меня было важно. И когда отложил материал, первая и главная мысль, которая возникла в сознании, была обращена к себе: "Что должен сделать лично я, чтобы выполнить указания партии об усилении отпора врагу?" Чупаков вошёл через час. Я прочитал вопрос в его взгляде. - Всё понял, товарищ комиссар. Лежать мне не время. Надо идти в эскадрилью. Комиссар усмехнулся. Он, наверное, заметил у изголовья койки палку, на которую я опирался, когда шёл в санчасть. - Лежи, у тебя задача одна - быстрее поправиться. А вот осмыслить итоги боёв надо. Воевать, чувствую, будем долго. Победу завоевать над таким опасным врагом не просто. Драться надо смело, умно, грамотно. В моей боевой деятельности наступил временный перерыв. Летать сейчас не мог. Требовалось подлечиться и отдохнуть. Я очень ослабел за эти дни и мог не выдержать лётных перегрузок. Однако бесцельно смотреть в потолок было не в моём характере. Свободное время решил использовать для анализа прошедшего периода боевой деятельности. Необходимость в этом возникала и раньше, но боевая работа с раннего утра и до позднего вечера не давала такой возможности. Сейчас ничто не мешало провести такой анализ. Привычка размышлять и обдумывать свои действия выработалась ещё в годы, когда работал слесарем-инструментальщиком на заводе "Сибкомбайн". Это качество воспитал у меня начальник инструментального цеха, отличный мастер, чародей своего дела. Бывало, принесёшь к нему на сдачу сложный инструмент или лекало и ждёшь решения. Помню, как-то он внимательно осмотрел моё изделие, измерил. А потом по-отечески говорит: - Точность ты выдержал. Но души не видно в лекале. - Какая же душа может быть в металле? - Верно. В металле души нет. А вот у тебя душа должна лежать к работе. Надо сделать инструмент так, чтобы была радость тебе и тем, кто будет твоим инструментом пользоваться, чтобы боялись прикоснуться к лекалу грязными руками и не бросали его на верстак, а нежно клали в бархатный футляр. - Но тогда не хватит и двух недель на изготовление,- пытался я оправдаться. - Хватит и недели, если продумаешь разумный порядок работы. Его требовательность привила мне точность в работе, стремление осмысливать свои действия. Эта привычка сказалась и при освоении лётного дела. Думаю, что именно это качество позволило мне ускоренно окончить Краснодарский аэроклуб, освоить за короткое время полёты на истребителе, научиться пилотировать его. И вот теперь, вынужденно отстранённый от полётов, я обдумывал свой небольшой боевой опыт, делал выводы на будущее. Что меня прежде всего беспокоило? Почему, наряду с победами, я часто прилётаю на аэродром с пробоинами в самолёте, а из последнего вылета пришёл пешком? Ведь техникой пилотирования, оружием я владею нормально, в робости меня никто не упрекал, боевой истребитель тоже неплохой. В чём же причина неудач? И я стал самокритично, без скидок думать об этом. К сожалению, ошибок оказалось много. Главным образом, неудачные действия в бою произошли именно из-за моих ошибок, а также из-за промахов других лётчиков, которые шли в одной со мной группе на боевое задание. Вместе с тем было немало причин, которые возникали не по вине лётного состава. Они происходили вследствие недостатков в построении боевого порядка, из-за того, что не сделаны правильные выводы из первых боёв с противником. А схватки в воздухе показали, что многие приёмы боевых действий, которые мы осваивали в предвоенный период, формы построения боевого порядка устарели, не соответствуют практике сегодняшнего дня, "не работают" на победу. Поражение зениткой моего самолёта над переправой в Унгенах ещё более убедило, что группа из трёх самолётов не годится для истребителей. Она сковывает манёвр не только ведущего, но и ведомых, не обеспечивает их безопасность, может привести к столкновению. Когда я оказался в положении левого ведомого у Фигичева, то перестроение Лукашевича с правого в левый пеленг чуть не закончилось столкновением самолётов. Хорошо, что я увидел идущего сбоку Лукашевича. Свобода манёвра для перестроения ведомых обеспечивается только при боевом порядке пары. Звено из трёх самолётов свойственно бомбардировщикам. Оно обеспечивает им оборону заднего сектора. Истребителям же, как нападающим, оно не подходит. Боевой порядок группы истребителей в составе четырёх или более самолётов должен строиться с рассредоточением пар по фронту и по высоте. В этом построении достигается высокая манёвренность группы. Лётчики меньше отвлекаются на осмотрительность для предотвращения столкновения друг с другом. Главное внимание они уделяют поиску противника. Была ещё одна очень серьёзная причина, которая отрицательно влияла на нашу боевую активность, на эффективность боевых действий. Это отсутствие радиосвязи на наших истребителях. Радиосвязь обеспечивает чёткое управление в воздухе, позволяет предупредить лётчиков об опасности. Из-за отсутствия радиостанции на наших истребителях мы были вынуждены управлять примитивными эволюциями самолётов. В первых же воздушных боях сказывались и недостатки в тактической подготовке предвоенного периода. У лётчиков вырабатывались навыки летать в плотных боевых порядках, годных лишь для парадов. А ведь именно так летать требовали наставления и инструкции. Для перехода на разомкнутые боевые порядки требовалось переломить и психологические привычки у лётного состава. А это не просто. Анализ проведённых боёв, своих и лётчиков эскадрильи, подсказывал, что атаки по воздушным и наземным целям необходимо проводить на большой скорости. Это обеспечит внезапность удара, создаст большие угловые скорости перемещения при ведении огня вражескими истребителями, стрелками бомбардировщиков и зенитчиками. Подтверждением этому был мой бой с пятью Ме-109. Скоростной атакой я, проскочив ведомых тройки, сбил ведущего и спас Семёнова. Повреждение своего самолёта получил при этом из-за того, что потерял несколько секунд, наблюдая за горящим "мессершмиттом". Если бы я после уничтожения самолёта противника не задержался и энергично ушёл вверх, то не попал бы под огонь. При атаке разведчика Ю-88 мой самолёт был серьёзно повреждён потому, что я атаковал на такой же скорости, которую имел "юнкерс". Тогда от гибели меня спас прицел, принявший пулю на себя. В подобном положении оказался Яковлев в бою под Котовском. Но тогда пуля, пройдя мимо прицела, ударила ему в лицо. Постарался очень внимательно продумать и наши действия при полётах вместе с бомбардировщиками. Главной причиной неудач при сопровождении СБ была малая скорость истребителей. И как следствие этого - ведение боя на горизонтальных манёврах. Вывод следовал один: сопровождение бомбардировщиков, особенно устаревших конструкций, надо выполнять только на большой скорости. Для получения её необходимо сопровождающим звеньям и парам полёт производить змейкой, выше и сзади бомбардировщиков, эшелонируясь по высоте. При этом пары и звенья истребителей, по моим взглядам, должны строить змейку навстречу друг другу, для взаимного прикрытия. Это способ сопровождения методом "ножниц". В те дни я пришёл к выводу: свои мысли надо изложить на бумаге, продумать схемы, доказательства. Опираясь на палку, я отправился в село Маяки за покупками. Приобрёл там мыло, зубную щётку и порошок. А главное - общую школьную тетрадь. Купил и миниатюрный чемоданчик, который легко можно было поместить за бронеспинку самолёта при перелётах на другие аэродромы. А такая перспектива явно вырисовывалась ввиду отступления наших войск на восток. В тетради крупно написал заголовок - "Тактика истребителей в бою". Потом начал записывать свои соображения и расчёты, делать схемы. Как-то поздно вечером ко мне ввалилась группа лётчиков эскадрильи. Они и застали меня с тетрадкой. Окружили, с шутками стали допрашивать. Особенно "старался" Дьяченко. - Товарищ командир, открой секрет, что ты всё это пишешь? - Делаю кое-какие выводы из своего боевого опыта. - Это что? Новый роман "Война и мир"? - Все засмеялись. А Назаров даже упрекнул: - Боевой лётчик, а занялся писаниной. Ты что, решил бросить летать? - Нет! Летать не брошу. Да вот думаю, как воевать тактически грамотно. Кратко рассказал о том, какие мы допускаем недостатки. - Ну и какие же твои выводы? - настойчиво допрашивал меня Степан Назаров. - Разные, с учётом обстоятельств в бою и выполняемой задачи. Например, такой вопрос: ты сбил самолёт и продолжаешь вести бой. Стоит ли смотреть, куда он падает? - И как сам думаешь? - Смотреть нельзя, а то окажешься рядом со сбитым вражеским лётчиком. Пилоты притихли, задумались. Кто-то спросил: - А как же с докладом о сбитом самолёте? Начальство потребует точное место падения. - Хочешь быть сбитым - тогда смотри. Или другой вопрос. Лучше летать парой или звеном? - Конечно, звеном,- высказался Фигичев. - Три самолёта сильнее, чем два. - В количественном отношении три самолёта сильнее, а в манёвренности? - парировал я. - Одно из важнейших требований к истребителям: высокая манёвренность группы. Разговор у нас завязался интересный. Воздушные бойцы не раз участвовали в схватках, анализировали действия. Конечно, каждый из нас выводы делал разные. - Ну что ж, Саша, сочиняй. Война только разворачивается. Чтобы побеждать, надо соображать в бою. - Чтобы соображать в воздухе, надо готовиться к этому на земле,- заключил я. - Бой требует мысли, ребята. Конечно, анализ прошлых боёв занимал меня. Но товарищи воевали, а я сидел на земле. Не вытерпев, на третий день после возвращения в полк, опираясь на палку, пошёл в свою эскадрилью. В последнее время я, правда, мало занимался делами подразделения. Всё время отдавал своему звену и полётам на боевые задания. Сейчас, проходя по стоянке, с интересом наблюдал за работой технического состава, подготовкой лётчиков к очередным вылетам. Встречали меня дружелюбно, с добрыми пожеланиями, а иногда и с шутками. - Понятно, почему пришёл на аэродром с палкой, на подломанных "шасси",- улыбаясь, сказал Селивёрстов. - Хочешь, чтобы техники тебя подремонтировали... - Надоело лежать, хочется уже летать. - Ты что, так и полетишь с костылём? Выбрось эти мысли и лечись. Фашисты пока наступают. Но мы всё равно разобьём их. - Я, Кузьма, не могу, чтобы за меня другие били врага. - Успеешь ещё навоеваться. Подлечись сперва. Мы сейчас как раз вылетаем на штурмовку. Расплатимся с зенитчиками и за тебя. Пожелал успеха звену Селивёрстова, а сам отправился дальше. На одной из пустующих стоянок обратил внимание на работу механика по вооружению. На крыльевой подъёмник он прикреплял пулемёт БС, видимо, снятый с разбитого самолёта. - Над чем мудришь? - Хочу сделать зенитный пулемёт на случай налёта на аэродром. - Собираешься из этой самоделки сбивать "мессеров"? - А что же делать? На аэродроме же нет ни одной зенитки. Вот прицел не могу рассчитать, а то сегодня уже пристрелял бы. - Могу тебе помочь в расчётах. Давай бумагу и карандаш. - Вы эту задачку решите. В каждом вылете видите противника своими глазами и знаете теорию стрельбы. - Если будем делать сами, не скоро справимся. Надо поставить прицел с разбитого "мига",- посоветовал механику. И пообещал поговорить по этому вопросу с инженером полка. В затею механика особенно не верил, но хотелось поддержать его хорошее стремление. Я и сам любил изобретать, всегда с уважением относился к людям, ищущим что-то новое в технике. На одной из стоянок вокруг "мига" со снятыми капотами суетилась группа технического состава. Всегда они так собирались, чтобы общими усилиями быстрее отремонтировать повреждённый в бою самолёт. Руководил ими Копылов. Он лишь недавно был назначен старшим инженером полка вместо погибшего Шолоховича. Увидев меня, Копылов воскликнул: - Вот и хозяин явился! Для тебя готовим этот самолёт. Новый мотор поставили, заменили бензобак и все пробоины заделали. Летай и сбивай фрицев. Я обошёл кругом самолёт. Уж очень много заплат было у него на крыльях и фюзеляже. Одно радовало, что поставлен присланный с завода мотор. - Когда будет готов к облёту самолёт? - Скоро. Сейчас начнём ставить капоты. А ты сможешь его облетать с больной ногой? - Смогу. Когда будет всё готово, скажите мне. - Хорошо. Иду по стоянке и с удовольствием вдыхаю запах аэродрома. Всё кажется родным, знакомым. Даже острый привкус бензина. Сейчас под лучами восходящего солнца он испаряется вместе с росой и вызывает стремление скорее подняться в воздух. Вскоре самолёт был готов к облёту. Внимательно осмотрел его, особенно проверил соединения рулей с рычагами управления. Эта привычка у меня выработалась ещё в мирное время. Помню, из-за неправильного соединения тросов управления с рулями глубины я чуть не разбился на планёре. Отложив свой костыль в сторону, надел парашют и с помощью техника забрался в кабину. Мотор работал чисто на всех режимах. Взлетел, намерен был идти в зону и там на пилотаже испытать мотор и самолёт. Но облёт был сорван. После взлёта шасси не становились на замки. Пилотировать в таком положении было нельзя. Но на посадку сразу не пошёл. В воздухе проверил, как слушается самолёт рулей на виражах. Лишь потом сел. Техники быстро устранили неисправность и можно было снова взлетать на облёт. В это время подъехал на стоянку командир эскадрильи Соколов. Он собрал лётный состав, поставил задачу на штурмовку аэродрома в Бельцах, где базировалась уже авиация противника. С трудом удалось уговорить Соколова взять меня в его группу. Командир полка Иванов также дал согласие на этот вылет, если успеют подготовить мой самолёт. Ненависть к врагу, стремление самому участвовать в ударе по аэродрому в Бельцах, где в первый день войны погибли техник звена Камаев и лётчики Овчинников и Суров, лишили меня осторожности. Я решил лететь на фактически необлётанном самолёте. Наступило время вылета. Группа запускала моторы и выруливала на старт. Я и мой ведомый ждали взлёта. В воздух пошло первое звено, а за ним - и наша очередь. Даю полный газ, самолёт несётся по взлётной полосе. Ещё секунды – и он оторвётся от земли. Вдруг мотор "обрезал". Наступила тишина. Она как бы ударила по ушам. А впереди лог с речушкой, где самолёт наверняка скапотирует. Зажимаю тормоза колёс и, не давая самолёту развернуться, останавливаюсь на границе лётного поля. Ведомый, взлетев, пристроился к группе. В недоумении сижу в "миге" и не соображу, что случилось? Что произошло? Почему мотор перестал работать?.. Пробежал взглядом по приборам - бензин есть, зажигание включено, бензокран включён правильно. Вижу, подъезжает на "эмке" Иванов. Он вскочил на крыло, спрашивает: - Покрышкин, что случилось? Почему прекратил взлёт? - Сам не пойму, товарищ командир. Внезапно мотор "обрезал". - Может, бензокраны перепутал и перекрыл доступ горючего? - Да нет. Бензокраны включены правильно. Иванов пристально посмотрел на меня и приказал: - Отруливай в сторону! Быстрее освобождай посадочную полосу. Говорил командир отрывисто. И мне показалось, что он плохо подумал об этом случае. Стало как-то не по себе. Подошли техники. Я увидел в их глазах тревогу и сомнение. Самолёт хвостом вперёд быстро затолкнули в кукурузу. Вскоре появился инженер Копылов. - Что произошло? - Мотор прекратил работу. - Давай я попробую. Инженер сел в кабину, запустил мотор, дал полный газ. Мотор ревел, готовый сорвать самолёт с колодок под колёсами. Копылов показал мне большой палец и выключил зажигание. Вылез из кабины, подошёл. - Саша, мотор работает отлично... - Давайте я сам ещё попробую! Сажусь в кабину, а на меня устремлены настороженные взгляды. Запустил мотор и дал газ - мотор ревёт. Стоящий у консоли крыла Копылов с усмешкой смотрел на меня. Убрал газ на малые обороты и снова перевёл на максимальные обороты. И вдруг мотор вновь "обрезало". Копылов тут же сменил меня в кабине. Но сколько ни пытался запустить, мотор не сделал ни одного оборота. Открыли центропланные бензобаки - горючего, как говорят техники, под завязку. Стали искать неисправность. Хорошо зная МИГ-3, я попросил проверить горючее в заднем баке. Ведь из него бензопомпа забирает горючее и нагнетает в карбюратор. Скоро вскрыли причину отказа мотора. Оказалось, что при замене центропланных бензобаков кто-то из техников неправильно установил предохранительные клапаны. Поэтому горючее из центропланных баков не поступало в задний, из которого шло питание мотора. Незначительное количество горючего, просочившись через клапаны, натекало самотёком и на какое-то время обеспечивало работу мотора. Техники, окружив самолёт, приступили к устранению неисправности. Смотрю на них и думаю: вот ещё один пример скоротечного освоения "мигов". Вспомнились ошибки Семёнова, приведшие его к гибели. Ошибка техника самолёта могла бы тоже закончиться трагически. Командир полка, выслушав доклад Копылова о причинах прерванного взлёта, прямо-таки рассвирепел. Я никогда его не видел таким. - Разгильдяй! Отдам под трибунал! - пригрозил он технику. – Чуть лётчика и самолёт не угробил! А тот лучше всех нас понимал, чем могла закончиться его ошибка. Он стоял растерянный, не в состоянии вымолвить слово в своё оправдание. - Не его надо судить, товарищ командир, а тех, кто новые самолёты прислал нам с запозданием. - Он тебя чуть не угробил, а ты оправдываешь,- отозвался командир на мою реплику. - Копылов, назначьте на самолёт Покрышкина техником Вахненко! Услышав это приказание, Вахненко радостно улыбнулся мне. У нас с ним давние, дружеские отношения. Устранили неисправность на самолёте сравнительно быстро. К этому времени вернулась с задания группа Соколова. Одного самолёта в её составе не было. Лётчики рассказали, что произошло. Удары по этому аэродрому в предыдущие дни наносились, как и прежде, отдельными звеньями. Этот метод не мог принести ощутимые результаты, но растревожил врага. В ожидании очередного налёта противник поднял в воздух восемнадцать истребителей. Они встретили нашу группу над аэродромом. Завязывать с ними бой было невыгодно. Поэтому "миги", сбросив бомбы с пикирования на стоянки вражеских самолётов, заняли оборону в воздухе и стали уходить в восточном направлении. В этот период оторвался от основной группы командир третьей эскадрильи Назаров. Его тут же атаковали "мессеры". На горящем самолёте лётчик врезался в землю. Вечером перед отъездом в общежитие поставили нашей эскадрилье задачу завтра снова лететь на штурмовку аэродрома в Бельцах. Штаб дивизии продолжал выдерживать график налётов на эту цель. Утром Соколов собрал лётный состав, дал указание о подготовке к боевому вылету. Слушая его, лётчики думали о возможной встрече с истребителями противника, о сильном зенитном прикрытии аэродрома, под огнём которого придётся штурмовать вражеские самолёты. Командир эскадрильи постарался учесть опыт прежнего вылета. Два звена намечались для нанесения бомбового удара и последующей штурмовки пулемётным огнём. Моей паре ставилась задача прикрыть штурмующих от истребителей противника и подавлять зенитки. Шли на бреющем. Перед границей вражеского аэродрома группа сделала горку для сбрасывания бомб. Мы с Дьяченко сразу же ушли вверх. В воздухе "мессершмиттов" не было. Я бросил взгляд на лётное поле. Группа сработала точно. Бомбы рвались среди "мессеров", "юнкерсов" и бензозаправщиков. Взрывы, пламя, дым... Это возмездие за их налёты. Мы застали противника удачно - шла заправка самолётов горючим. Опомнившись, зенитчики открыли огонь по нашим истребителям. Мы с Дьяченко тут же атаковали батареи "эрликонов". Пикируем. Вижу, зенитчики бегут по укрытиям. Пушки на время замолкают. Другие же батареи, а их много вокруг аэродрома, скрещивают трассы огня по нашим самолётам. Моя пара штурмует батареи одну за другой. Но сил мало. Мы не в состоянии подавить зенитчиков. Замечаю, что Ме-109 запустил мотор и выруливает на старт. Бросаю свой "миг" в пикирование на него, беру "мессер" в прицел и прошиваю его очередью. В наборе высоты пулемётная зенитная трасса попадает в консоль крыла моего самолёта. Но он держится в воздухе. А из атакованного "мессера" повалил дым. Лётчик не выскакивает из кабины - видимо, ранен или убит. "Миги" делают последний боевой заход. Они должны на бреющем полёте взять курс домой. А зенитки врага продолжают стрелять. Мы с Дьяченко пикируем на них, обеспечивая безопасный отход от аэродрома наших "мигов". Догоняю группу и вижу только четыре самолёта. Где же ещё два?.. Осматриваюсь, ни одного самолёта в воздухе. Разворачиваюсь назад, гляжу на вражеский аэродром. Но и над ним нет отставших. Да и зенитки не стреляют. Видимо, два "мига" получили повреждения и ушли раньше. Ещё раз осматриваю небо - ни одного самолёта. Догоняю группу. Летим домой, а тревога всё больше охватывает меня. Пытаюсь восстановить в памяти всю динамику штурмовки. Ни один наш самолёт на аэродром не падал. Сознание не хочет соглашаться с возможной гибелью кого-то из лётчиков. Хочется верить, что они идут где-то в стороне или впереди четвёрки на повреждённых самолётах. Сразу после посадки сруливаю и смотрю на наши стоянки. Нет самолётов Соколова и Овсянкина. Собрались группой, ещё не успели поделиться соображениями, как подъехал Иванов. Он стал расспрашивать лётчиков о паре Соколова. Никто не мог сообщить что-либо конкретное и достоверное. По обрывочным данным можно лишь было предположить, что в конце штурмовки пара Соколова стала удаляться от аэродрома. Было похоже, что она занимает положение для нанесения новой атаки. Но дальше их никто не видел. Да и не мудрено - каждый был занят выполнением боевой задачи. Радость от удачного удара по врагу омрачилась: нет с нами Соколова и Овсянкина. Все последующие дни, вернувшись с выполнения боевых заданий, лётчики в первую очередь интересовались, нет ли сообщений о Соколове и его напарнике. Но штабы полка и дивизии никаких данных не имели. Однако штурмовку аэродрома в Бельцах мы прекратили. Другие заботы появились у командования. Немецкие и румынские войска вышли на Днестр в районе Бендер. Стали накапливаться там. По-видимому, готовилось наступление на Одессу. Севернее Балты также обстановка складывалась напряжённая. Поэтому поредевшие в своём составе истребительные полки нашей дивизии переключились на эти два направления. Через день после нашего налёта на аэродром Бельцы меня вызвал В. П. Иванов. - Покрышкин, принимай эскадрилью,- приказал командир полка. - А как же Соколов? - Если вернётся, то пойдёт ко мне замом. - А что скажет командир дивизии?.. - Это не твоя забота. Без командира эскадрильи нельзя. Принимай и командуй! - Есть, принять эскадрилью! Разрешите, товарищ командир полка, заодно высказать и несколько соображений? Если так и дальше будем воевать, то скоро командовать будем некем. - Война, Покрышкин... Потери неизбежны. - Всё валим на войну,- не сдержался я. - Дело в том, что нас посылают на задания мелкими группами. В таких условиях трудно подавить зенитчиков врага. А у противника прикрытие сильное. Да вы сами летали и видели! - Всё это я понимаю. Вот почему посылаю вас шестёрками или восьмёрками, а не отдельными звеньями. Прошу тебя учесть это. - Понятно, товарищ командир. - Ну, вот и договорились. А сейчас готовь эскадрилью к перелёту на аэродром Раздельная. Там совместно с четвёртым авиаполком будете выполнять задачи. Я туда к вечеру подлечу. - Есть! Постараюсь свой полк не опозорить. В Раздельной эскадрилья сразу же получила задание на штурмовку колонн противника на дороге от Кишинёва к Днестру. А моей паре было приказано прикрыть группу истребителей 4-го авиаполка при нанесении ими удара по Кишинёвскому аэродрому. Подошли к цели на предельно малой высоте. Группа сделала горку, сбросила бомбы на стоянки самолётов и сразу же ушла в южном направлении. Моей паре, как прикрывающей группу, следовало не задерживаться над аэродромом. Но разве можно просто так уйти с боезапасом! Круто спикировав, прорвались сквозь сильный зенитный огонь и, перейдя в пологое пикирование у земли, ударили по самолётам. Я зажёг Ю-87. Бреющим наша пара пошла на догон уходящей шестёрки. Вернулись все без потерь. В этот день и с утра следующего мы всей эскадрильей штурмовали колонны на дорогах. Чтобы избежать потерь, действовали в полном составе, так же, как это делали в Сынжерее. На второй день, к вечеру, Иванов поставил мне неожиданную задачу: - Севернее очень тревожная обстановка. Готовь своё звено на сопровождение бомбардировщиков, близко тебе знакомых. - Су-2? - Хорошо, что помнишь,- усмехнулся Виктор Петрович. - Вот и постарайся теперь оправдаться перед ними. Они пойдут бомбить переправы в Могилёв-Подольском. Ваша группа ударная. Встреча над аэродромом в Котовске. Вылет немедленный. - Разрешите мне лететь двумя парами. - Полетишь тройкой. Больше не могу дать. Других задач много, а самолётов мало. Желаю тебе успеха.
САМООБЛАДАНИЕ И МАСТЕРСТВО Действия полка с начала войны были сосредоточены на юго-западном направлении. Мы наносили удары по наступающим войскам противника на Пруте, а в Молдавии - и на Днестре. Вот почему задача на сопровождение бомбардировщиков в северном направлении, которую поставил командир полка, была неожиданной. Ведь предстояло действовать в расположении армии, в состав которой наша авиадивизия не входила. Обстановка на этом участке фронта была незнакома. Перед уходом с КП я спросил у В. П. Иванова: - Где проходит линия фронта? - Посмотри сам на карте! - кивнул Иванов на стол начальника штаба. – Но эти данные приблизительные. Они уже устарели. Точное положение наших войск, как всегда, будем узнавать сами. Наносил обстановку на свою полётную карту, а меня всё сильнее охватывало беспокойство. Тревожиться было отчего. Линия фронта проходила на восток, южнее Умани, на Кировоград. Противник здесь нависал над всем южным флангом советско-германского фронта, грозя окружением. - Опять отступаем! Когда же будем наступать? - вырвалось у меня. - Для обороны-то сил нет, а тебе давай наступление. Не задерживайся. Бомбардировщики ждать не будут. После выполнения задания садись в Раздельной. Завтра будем перелетать в Маяки и действовать в северном направлении. Летим на Котовск. Правее меня, в стороне и выше метров на сто - двести, идут Дьяченко и Лукашевич. Получилась импровизированная группа: в составе одного самолёта и пары. Что ж, приходится мудрить, чтобы обеспечить хорошую манёвренность и не быть скованными в клине тройки. Пришли на место сбора, стали в круг. Ожидаем подлёта бомбардировщиков и взлёта истребителей непосредственного сопровождения группы Су-2. Делаем над аэродромом круг за кругом, а бомбардировщиков нет, и истребители не взлетают. Гляжу на часы. Время встречи мы выдержали. Меня возмущает эта неорганизованность. Утюжим воздух, расходуем горючее. Можно, конечно, сесть и подождать на земле подхода группы, но на "чужом" аэродроме нас наверняка своевременно не обслужат. Чего доброго, в таком случае сорвём задание. Нет, будем ждать в воздухе. Решение оказалось правильным. С Балты к Котовску вскоре подошла девятка Су-2. Тут же взлетела тройка истребителей. У них тоже своя импровизация. Ведущий звена - МИГ-3, а ведомыми у него - два И-16. Пристроились к бомбардировщикам, и группа взяла курс на север. Сопровождающих истребителей - шестёрка. Защита вроде надёжная. Жаль, мало Су-2, только девятка. Не хватит сил для серьёзного удара по переправам. "Не могут отказаться от "булавочных уколов",- подумал я. Под нами Днестр. Летим на север, вдоль реки. По восточной стороне её наши войска, по западной - противника. Так мы информированы в штабе полка. Спокойно идём левее реки. Моя группа летит западнее бомбардировщиков, с превышением до шестисот метров. Главное внимание сосредоточиваем в сторону спускающегося к горизонту солнца. Именно оттуда можно скорее всего ждать удара. Пришлось отказаться от сопровождения методом "змейки". Большие обороты мотора, большая скорость - можно остаться без горючего на обратном пути. Вот что значит ожидание в воздухе. При возможном нападении "мессершмиттов" рассчитываю вести бой на вертикалях за счёт превышения над бомбардировщиками. Недалеко от Ямполя группу неожиданно обстреляли вражеские зенитчики. Били из "эрликонов". Что такое? Неужели и здесь фашистские войска? На моей карте в этом районе должны быть наши. Выходит, противник расположен значительно южнее, чем это обозначено на карте в штабе полка. Звено истребителей из Котовска не выдержало. Пикируя, начало обстреливать зенитчиков почти с тысячи метров. Была бы связь, обругал бы их. Какой прок от таких "атак"? Израсходуют боекомплект, не с чем будет вести бой при нападении вражеских истребителей. А тройка продолжала "резвиться". Лётчики и дальше, по пути, стреляли по отдельным зениткам. При таких действиях трудно рассчитывать на успешное сопровождение бомбардировщиков. Придётся, видимо, эту задачу полностью брать на нашу группу. Впереди, за окраиной Могилёв-Подольского, видны на Днестре восемь понтонных мостов. Вот она главная цель. Ради удара по этим переправам мы здесь. Внимательно осматриваю воздушное пространство. Вражеских истребителей пока не видно, зенитки тоже не стреляют. Бомбардировщики стали на боевой курс. С нетерпением жду, когда над мостами взметнётся вода. Зенитчики врага, видно, прозевали наш налёт - в воздухе разрывов нет. Вниз пошли бомбы. Через секунду взрывы накрывают четыре моста. Молодцы! Точно попали в цель! В это время вокруг бомбардировщиков вспыхнули шапки разрывов. Вдруг от прямого попадания крупнокалиберного снаряда разлетается на куски самолёт ведущего нашей девятки. Остальные самолёты, круто снижаясь, стали уходить от переправы. Пятёрка Су-2 взяла курс на юг, и за ней пошло звено истребителей из Котовска. Тройка же Су-2 направилась на восток, в сторону Умани. Оставлять их без прикрытия нельзя: при нападении вражеских истребителей их неминуемо всех собьют. Я решил сопровождать своим звеном эту группу. Но сейчас можно ударить по врагу. Мы сваливаемся сверху на зенитки, которые продолжают вести огонь по уходящим бомбардировщикам и атакуем расчёты зенитных орудий. Перейдя на малую высоту, идём вдогон оторвавшейся тройке. Оглядываю воздух. На юге, куда ушла первая группа, вижу, что истребителей атакует четвёрка Ме-109. Энергично доворачиваю и на максимальной скорости спешу на помощь. Не успели мы подойти, как один из И-16 сваливается к земле и взрывается. МИГ-3 пикированием вышел из боя и направился в южном направлении. Второй И-16 также пикирует к земле, пытается выйти из боя, идёт к нашей группе. За ним - пара "мессершмиттов". Другая же пара вражеских истребителей устремилась к пятёрке Су-2. Теперь всё решают секунды. И-16 на попутно-пересекающем курсе проскакивает нас. Его вот-вот догонят "мессеры". Они увлечены преследованием, не замечают нашу группу. Ме-109 рядом. Дьяченко, находясь от меня справа, чуть довернул свой самолёт и в упор расстрелял ведущего пары. Тот с разворотом врезался в бугор. Его ведомый, спасаясь, резко пошёл вверх, а затем к Днестру. Преследовать некогда. Надо спешить к пятёрке Су-2. Она осталась наедине с парой "мессершмиттов". Наши истребители шли на пределе, догоняя эту пару. А "мессеры" в эти секунды пристраивались в хвост отставшему от строя Су-2. Он, видимо, был подбит, шёл в пятидесяти метрах над землёй. Эти мгновения решали судьбу экипажа бомбардировщика. Фашистские лётчики, увлечённые атакой, не заметили, что сами находятся под прицелом. Вот "мессеры" уже рядом. Я понимал, что мой удар должен быть точен. Надо бы сбить ведущего, пока он не открыл огонь по Су-2. Однако, имея небольшое преимущество в скорости над Ме-109, я при такой атаке несомненно попадал бы под удар ведомого. Бой диктовал свои условия: сначала бить по ведомому, а уж затем - по ведущему. Небольшой доворот для прицеливания, очередь в упор по мотору и кабине. Ме-109 тут же вспыхнул, пошёл к земле. Секунды - и в прицеле ведущий. Моя очередь и его по Су-2, по-видимому, совпали по времени. "Мессер", хотя я и попал в него, боевым разворотом ушёл из прицела. Но враг сразу же попал под удар идущей выше пары Дьяченко. Они не прозевали этого мгновения. Очередь была точной. Я успел лишь бросить взгляд в сторону боевых друзей. В этот момент сильный взрыв зенитного снаряда встряхнул мой самолёт. И сразу же умолк мотор. Монотонный и безотказный гул всегда воспринимался в неразрывности с окружающей обстановкой, с состоянием нормальной работы в полёте. Он как бы сопровождал тебя в бою. Внезапно наступившая тишина отдалась страшной угрозой. Охватившая тревога мгновенно заставила бросить взгляд на землю. Внизу - необозримые поля пшеницы. По просёлочным дорогам, поднимая клубы пыли, двигались колонны вражеских войск. Где-то далеко в памяти мелькнуло событие над переправами в Унгены. Тогда сразу же после попадания зенитки подумал: "Где мне придётся садиться вынужденно?" Но там, хотя и с перебоями, мотор работал. А сейчас он молчит! Неужели это гибель?.. И вдруг меня как будто ударило по ушам. Это был рёв моего мотора! Самолёт рванулся вперёд. Радость охватила меня! Сколько он молчал? Может быть, всего несколько секунд? Я не мог определить. Но это мгновение мне показалось вечностью... Что случилось с мотором, почему он сначала остановился, а потом внезапно заработал? всё это было пока не ясно. Да и мысли были отвлечены другим событием: на пшеничное поле между дорог приземлился Су-2. Его я не успел уберечь от атаки "мессера". Помочь чем-то ему в беде у нас не было никакой возможности. Надо было охранять основную группу. Перейдя на малую высоту, наша тройка шла за четвёркой Су-2. А вскоре к нам присоединилась ещё одна группа Су-2. Это вернулись экипажи, которые вначале взяли курс восточнее. Из всей группы домой возвращалась семёрка бомбардировщиков. Два экипажа мы потеряли. Над Котовском Су-2 взяли курс на Балту. Я решил садиться здесь, а не идти в Раздельную. Самолёт повреждён, и не хотелось снова искушать судьбу. Необходимо было также доложить командованию этого полка о тех событиях, которые произошли в нашем полёте. Я сомневался, что лётчик "мига", бросив в бою напарника и прикрываемых бомбардировщиков, сможет точно и правдиво изложить, как протекал этот бой. Как только колёса коснулись земли, самолёт повело влево. Понял, что повреждена левая нога шасси. Рулём поворота и тормозом удалось удержать самолёт. Рулить было невозможно и я выключил мотор. Низко над аэродромом, покачивая крыльями, пронеслись два "мига". Это отсалютовали мне боевые друзья. Они взяли курс домой. "Миг" с выключенным мотором на посадочной полосе сразу же привлёк внимание. Подъехала машина с техническим составом, санитарка. Инженер полка, узнав, что я здоров, приказал отбуксировать самолёт с посадочной полосы к кукурузе, что росла на границе аэродрома. Мы с инженером внимательно осмотрели истребитель. Вскоре разобрались в причине кратковременной остановки мотора. Видно, судьба берегла меня в этом вылете. Зенитный снаряд "эрликона" попал в воздухозаборное сопло. Мотор всосал газы от взрыва и задохнулся на какое-то время. Винт самолёта, вращаясь от встречного потока, прокрутил мотор на холостом ходу, прогнал через его цилиндры газы от взрыва. И он снова включился в дело. На эту остановку ушли секунды. А сколько за это короткое время я успел прочувствовать и продумать! Видимо, в таких острых и опасных ситуациях сознание работает тоже мгновенно, какими-то импульсами, толчками, охватывая сразу большие периоды, спрессовывая их до крайних пределов... Повреждение у самолёта было несложным. Почти все осколки от снаряда попали в колесо шасси, не задев мотора и бензобака. Инженер с удивлением посмотрел на меня; - Да!.. Повезло! Случай неповторимый! - Это верно. Однако на войне и не такое бывает. Прошу быстрее отремонтировать мой самолёт,- попросил я инженера. - Не беспокойся! К утру всё сделаем. На КП полка я доложил о выполнении боевого задания моей группы и истребителей их части. - Меры к лётчику примем, хоть он и молодой,- сразу же отозвался командир. Потом заметил: - Не освоили "мига", не умеем ещё с толком летать на этом истребителе. Затем сообщил, что бомбардировщики разбили четыре понтонных моста и потеряли два экипажа. - Одного Су-2 и одного И-16,- поправил меня начальник штаба. Пытаюсь объяснить, что прямым попаданием зенитного снаряда был сбит над переправой бомбардировщик, а второй сел на поле между вражескими колоннами... - Из бомбардировочного полка передали, что этот Су-2 прилетел. Экипаж не растерялся, сумел быстро устранить причину отказа работы мотора, взлетел и пришёл домой,- перебил меня начальник штаба полка. Видно, он был рад сообщить об этом. Удивительный случай. Позже мне рассказали о самообладании и находчивости лётчиков этого экипажа. Они оказались вроде бы в безнадёжном положении. Но и в этой ситуации не растерялись. После вынужденной посадки лётчик сел за турель. Очередями из пулемёта он заставил залечь бежавших к самолёту гитлеровцев. А штурман, бывший когда-то авиатехником, моментально нашёл повреждение. Пулей была перебита бензотрубка. В бортовой сумке для карт штурман, не забыв технические привычки, хранил запас мелких запчастей. Как они теперь пригодились! Быстро поставил дюрит на перебитую трубку, закрепил его стяжным хомутом. На глазах оторопевших фашистов Су-2 взлетел и ушёл в воздух. Как говорится, поминай как звали! Вот так высокое самообладание, профессиональные навыки и запасливость спасли самолёт и его экипаж. - Задачу ты выполнил, в сложной ситуации остался жив. Поедем на ужин,- предложил мне в заключение разговора командир полка. Но с меня уже сошло напряжение от боевого вылета. Мысленно был в своём родном полку с боевыми друзьями. Чуть свет я был у своего "мига". Заканчивались последние ремонтные работы. Устранены все повреждения. Техники трудились на совесть. Но вылететь в свой полк в этот день не удалось. Ведомственность и на войне давала о себе знать. Для "чужого" "мига" не нашлось колеса. Я ходил за инженером полка, упрашивал, уговаривал, к совести призывал. - Я же должен воевать, а не бездельничать на вашем аэродроме! - Мною даны указания командиру БАО. А он заверяет, что запасных колёс нет. Иди к командиру батальона и решай с ним. В штабе батальона я получил категорический отказ: запасных колёс нет. Разозлённый, я высказал всё, что накипело. Но это не подействовало, даже не вызвало никаких эмоций. - Идите и звоните в свой полк. Пусть оттуда привезут вам колесо. Это рядом. Дозвониться оказалось не просто. Прямой связи не было, а все промежуточные командные пункты были заняты. Лишь к вечеру удалось связаться с КП полка. Обещали на следующий день подбросить на У-2 техника самолёта и колесо. На все эти переговоры потратил куда больше энергии и нервов, чем на боевой вылет! С испорченным настроением пришлось ночевать ещё раз на Котовском аэродроме. Как ругал я себя за решение приземлиться здесь. В следующий раз буду умнее. С раннего утра вглядывался в горизонт. С нетерпением ждал У-2. Какое-то беспокойство охватило меня ещё со вчерашнего дня. Казалось, что-то непоправимое произошло в моё отсутствие в полку. Лишь к вечеру услышал характерное тарахтение мотора М-11. Наконец-то! И действительно, это был долгожданный У-2. Встретил Вахненко как самого родного человека. Он, выбросив колесо, выскочил из второй кабины. Вижу, лица на нём нет. А ведь всегда такой приветливый. - Ты что хмурый? Недоволен, что опять досталось нашему "мигу"? - Нет. Другая причина. Не хотел вас расстраивать, а придётся сказать. Погиб ваш второй ведомый. - Кто? Дьяченко?! - Да, товарищ командир! - Как это произошло? Рассказывай! - Да что говорить... Вчера над аэродромом появился "хеншель", прикрытый "мессерами". Фигичев с Дьяченко взлетели, пошли на перехват. Был воздушный бой. Дьяченко сбили у Фрунзовки. Туда уехала группа от полка на похороны. Гибель Дьяченко глубоко потрясла меня. Ошеломлённый, я стоял у крыла "мига" и горестно думал. Из всех ведомых, с которыми мне приходилось летать на боевые задания, он был самым надёжным и смелым напарником. Умело владел боевой техникой. С ним я уверенно чувствовал себя в самых сложных переделках, всегда знал, что в тяжёлый момент боя он выручит. Теперь в моём звене не осталось ни одного ведомого, с которым я начал летать ещё до войны. Но как его сбили? Ведь Дьяченко отличный лётчик. Он уже имел боевой опыт. Нет, сбить его не так-то просто. Что-то в воздушном бою сложилось нескладно. Гадать, не имея фактов,- только нагнетать плохое настроение. Приеду, расспрошу... - Вахненко! Почему ты прилетел так поздно, а не утром? - Утром был налёт "мессеров". Ведущий немецкой восьмёрки обстрелял незамаскированный У-2. Видите, на крыльях свежие заплаты, пришлось чинить. - А что натворили ещё эти гады на аэродроме? - Ничего. Ведущего сразу же сбил оружейник из пулемёта, а остальные задали стрекача. - Оружейник? Из своей самодельной зенитной установки? - Точно! Первой же очередью! - Да!.. Трудно поверить в этот факт... Толковый парень, молодец! Хорошо, если б его наградили. Я спешил вылететь в полк. Стал помогать монтировать колесо на самолёте. А тут ещё подошла группа техников и механиков и мы быстро закончили монтаж. Поблагодарил всех за помощь, взлетел, разогнал самолёт у самой земли и хватанул на вертикальную горку. Звук мотора, послушный руке самолёт сразу сняли тягостное настроение. Полёт, как всегда, полностью захватывал. Пусть это не покажется нескромным, но я жил этой стихией, любил её до самозабвения! Я снова в воздухе. Казалось, самолёт слушается не только управления, но и моих мыслей. Не заметил, как подошёл к аэродрому. Пронёсся над ним и с крутого разворота зашёл на посадку. Это был мой привет авиаторам в Маяках. Ни я, ни моя машина не утратили своего боевого азарта и снова готовы сразиться с врагом. На аэродроме я зарулил на своё место и с горечью увидел опустевшую стоянку. Самолёта Дьяченко не было. Вчера отсюда Леонид выруливал в свой последний полёт... От мрачных мыслей меня отвлёк вид сбитого "мессершмитта". Его окружили лётчики и техники. Подошёл к ним и я. Хотелось ближе рассмотреть вражеский самолёт, с которым уже много раз приходилось встречаться в воздухе. Гитлеровский лётчик, по-видимому, был асом, об этом свидетельствовали нарисованные на фюзеляже знаки шести английских самолётов и двух катеров, а также Железный крест на пробитом кителе самого хозяина самолёта. Это он привёл восьмёрку "мессершмиттов" на штурмовку нашего аэродрома. Но теперь вот лежит, поверженный враг. А ведь, наверное, мечтал о новых победах, о новых порядках, мечтал завоевать нашу Советскую Родину. Здесь и нашёл могилу. Потом захотелось внимательно осмотреть Ме-109. Особенно заинтересовало переднее бронестекло. Имея такую защиту, вражеские пилоты всё же боялись лобовых атак. Жаль, что подобных передних бронированных стёкол нет на наших самолётах. Вооружение "мессера" - две крыльевые пушки и два пулемёта в носовой части самолёта - было мне уже знакомо по воздушным боям. Интерес вызывала и радиостанция. Кнопка передатчика была вмонтирована в секторе газа. Как нам не хватает всего этого на истребителях! Наличие передних бронированных стёкол в фонаре кабины могло спасти жизнь не одному советскому лётчику. А насколько увереннее мы бы чувствовали себя в бою. Отсутствие радиостанций делает нас глухими в полётах. Связь нужна для управления группой, для предупреждения лётчиков об опасности, она необходима в бою. Как хотелось тогда скорее иметь это всё на наших истребителях. И хотя я понимал, что не так-то просто всё это создать, поставить на боевые машины, верилось, что в тылу уже работают над этим. Аэродром в Маяках противник не мог обнаружить с самого начала войны. Но, как видим, накануне "хеншель" всё же вышел на аэродром. Паре Фигичева сбить разведчика не удалось. И, по-видимому, он передал данные о нашем базировании. На второй день "мессершмитты" уже сделали первый налёт. Однако их постигла неудача. Думаю, что им помешала нерешительность. Был сбит ведущий восьмёрки Ме-109 при первой же атаке. Это так напугало фашистов, что остальная группа из семи Ме-109 моментально ушла в сторону Молдавии. Один примитивный зенитный пулемёт заставил "мессершмиттов" отказаться от штурмовки. Мы же атаковывали аэродромы врага, несмотря на мощный огонь зенитных орудий и пулемётов. Осмотрев сбитый "мессершмитт", я доложил Иванову о событиях в полёте с Су-2, а потом направился к своему самолёту. Около него группа молодых лётчиков слушала какие-то пояснения Вахненко. Я уже знал, что это прибыло к нам из авиаучилища пополнение. Молодые пилоты напомнили об авиационной юности. - О чём идёт разговор? - спросил я, подойдя к группе. - Сержант Никитин! - представился один из лётчиков. - Разговариваем о всяких случаях, товарищ старший лейтенант. Атлетически сложенный рослый лётчик с худощавым лицом сразу вызывал симпатию. - Нам техник рассказал о том, что с вами произошло в последнем вылете. - Ну что же, будем знакомы. - Я подал руку и внимательно посмотрел на него. "Надо же, так поработала природа",- подумал невольно. Никитин напомнил мне скульптуру лётчика, виденную в молодости на столе начальника авиашколы. Она олицетворяла покорителя неба: стройный, сухощавый, в шлеме и лётных очках, сдвинутых на лоб. В Никитине я как бы снова увидел его, теперь уже наяву. У меня сразу же зародилась симпатия к этому молодому пилоту. - Труд,- представился сосед Никитина, улыбаясь во всё лицо. "Весёлый паренёк,- подумал я,- такой сам не заскучает и другим не даст". - Сержант Супрун,- доложил следующий. - Вы случайно не родня Степану Супруну, известному лётчику-испытателю? - Однофамилец и даже тёзка. - Будем надеяться, что вы будете летать и воевать, как ваш знаменитый земляк. - Постараюсь, товарищ старший лейтенант. Вот только на "мигах" нас не учили летать. Мы закончили Качинскую школу на И-16. - Придётся не только переучиваться. Надо будет научиться вести сначала учебный бой. А потом покажете, на что вы способны, в бою с фашистскими лётчиками. - Опять школа. Уже невтерпёж утюжить небо, когда другие воюют,- не выдержал Труд. - А вы что, считаете себя настоящими воздушными бойцами? Пока вы ещё, как молодой выводок, едва встали на крыло. К настоящему воздушному бою ещё не готовы. Вас, как молодых куропаток, срежут в первых же вылетах,- постарался урезонить самоуверенность лётчиков. Вижу, пошли они от самолёта чуточку грустные. Даже жалко стало, уж не обидел ли? Но надо было сказать правду. Эти ребята ещё не испытали трагедии боевой действительности. И всё же молодое пополнение понравилось мне. Опрятный внешний вид, целеустремлённость. Из них можно воспитать настоящих воздушных бойцов. Я понимал, что сейчас, несмотря на трудное положение в полку, пускать их в бой нельзя. Нужна специальная предварительная подготовка. Иначе это равносильно тому, чтобы бросить в воду не умеющего плавать. Надо научить каждого молодого лётчика пилотировать так, чтобы он психологически сжился со своим самолётом, уверенно чувствовал себя в бою. Важно также освоить тактику ведения боя с наземным и воздушным противником, передать им приобретённый нами боевой опыт. Уже давно ушли от самолёта молодые пилоты, а я всё думал о них, даже набросал мысленно, как бы их начал обучать. От этих раздумий меня отвлёк техник самолёта. - Товарищ командир, хочу просить вас помочь мне в личном вопросе,- обратился Вахненко. - Слушаю! - Я узнал, что есть приказ о наборе техников в лётную школу. Очень хочу стать лётчиком. Попросите командира полка направить меня на переучивание! Признаться, не ожидал такой постановки. Я не просто подружился, а по-настоящему полюбил этого старательного, исполнительного специалиста. Другого у своего самолёта и не мыслил. Когда-то я сам рвался стать лётчиком. Поэтому понимал сейчас стремление боевого товарища. Мой авиатехник хотел осуществить свою мечту, несмотря на то, что видел опасность нашей профессии, знал, как часто не приходят из боевого полёта однополчане. Просьба Вахненко тронула меня. - Если это продуманное решение, то одобряю. Постараюсь убедить Виктора Петровича отпустить тебя учиться,- пообещал я. В тот же день поговорил с Ивановым. Мою просьбу командир полка поддержал. Всё реже летаем в Молдавию. Севернее нас, от Могилёв-Подольского на Умань и юго-восток наступают прорвавшие фронт войска противника. На полётных картах линия обороны проходит южнее городов Сороки и Гайворон. Севернее Кодыма обнаружена большая колонна вражеских войск. Группа "чаек" и И-16 соседнего полка должна нанести по ней удар. Нашему звену приказано прикрыть штурмующих от вражеских истребителей. Ставя задачу, Иванов подчеркнул: - Покрышкин, вылетишь в составе звена с ведомым Лукашевичем и моим адъютантом Карповичем. - Товарищ командир полка, разрешите мне лететь парой с Лукашевичем. Карпович ещё неопытный лётчик и мне придётся охранять не только штурмующую группу, но и его,- попросил я. - Надо его натаскивать. На одних опытных лётчиках нельзя строить нашу боевую работу. Ясно? Конечно, всё понятно. Командир полка по-своему прав. Приходим в район севернее Кодыма. Вот и дорога. Вдоль неё стелется пыль от двигающихся автомашин и артиллерии. "Чайки" и И-16 с ходу бомбят и расстреливают из пулемётов вражескую колонну. Наша группа выше их, внимательно ведёт наблюдение, особенно в сторону солнца, чтобы не прозевать появления "мессершмиттов". Слева от меня летит Лукашевич, а справа - Карпович. Я иду в середине, словно под конвоем. Как сейчас мешает этот боевой порядок - тройка. Он лишает нас манёвра. Как и предполагали, четвёрка вражеских истребителей появилась со стороны солнца и тут же пошла в атаку. Покачиванием самолёта с крыла на крыло предупреждаю ведомых о противнике. Энергичным боевым разворотом влево иду навстречу "мессершмиттам". Они, не принимая лобовой атаки, обходят нас левее. Доворачиваю круто влево и ловлю в прицел заднего Ме-109. В это время вижу правее меня самолёт Карповича, а в хвосте у него - "мессер". Резко бросаю своего "мига" в правый разворот, подхожу к самолёту врага. Вот он, рядом. С короткой дистанции в упор прошиваю очередью мотор и кабину. "Мессершмитт" задымил, завалился в пикирование и врезался в землю. Карпович же почему-то уходит в направлении Котовска, хотя его никто не преследует. Всё это попало в поле зрения, когда я после атаки уходил вверх, боевым разворотом. Три Ме-109 с набором высоты пошли за мной. Иду в лобовую. Они разворотом обходят, стремясь выйти в хвост моему самолёту. Снова выхожу на них в лобовую. Но лётчики противника, опасаясь моего огня, опять идут в обход. По-видимому, решаю я, сбит их командир. Это снизило боевую активность врага. Однако и уходить они не хотят. Чувствуют преимущество. Долго пришлось мне отбиваться. Пока я крутился с тройкой "мессершмиттов", наша штурмующая группа выполнила свою задачу. "Чайки" и И-16 набрали высоту и пристроились ко мне. Вражеским истребителям ничего не оставалось, как выйти из боя и направиться в северном направлении. Взяли курс на восток и мы. Всю дорогу мне пришлось маневрировать. Переходя на большой скорости с фланга на фланг группы, прикрывал их от возможных атак вражеских истребителей. А самого не покидали мысли о сложившейся ситуации в воздушном бою. Пытался понять, почему мой правый ведомый Карпович оторвался и его чуть не расстрелял Ме-109. Пришёл к выводу, что Карпович развернулся вправо, когда я с Лукашевичем делал разворот влево навстречу "мессершмиттам". Если бы не пришёл к нему на помощь, то и его могли бы сбить. Поражение в первом боевом вылете наносит тяжёлую психологическую травму... Плохо сделал он, что ушёл один домой. Его могли преследовать. Я же не имел права бросить штурмующую группу. А вот что же произошло с Лукашевичем, я не знал. Почему не видел его в воздушном бою, где он сейчас? Стал восстанавливать в памяти завязку боя. Перед предупреждением о нападении "мессершмиттов" и в начале боевого разворота на противника Лукашевич был слева от меня. Больше я его не видел. Куда и когда он исчез? Может, его сбили, когда он пошёл на выручку Карповичу? Или он, будучи внутренним на развороте, перетянул ручку на вираже и сорвал свой самолёт в штопор? И то и другое плохо. Вот и аэродром. Захожу на посадку, а мысли о напарниках не дают покоя. Вылетел тройкой, а сажусь один... Ещё на заруливании увидел Карповича. Он разговаривал с командиром полка. Стало легче - один ведомый здесь. Быстро вылез из кабины, направился к В. П. Иванову. Поприветствовал командира и не стал прерывать Карповича. Пусть доложит. Слушаю о событиях в боевом вылете и о причинах его ухода на аэродром. Понимаю, что лётчик первый раз в бою. Он ещё не может точно и логично рассказать о происшедших событиях и ругать его за это не стоит. По-видимому, надо разъяснить ошибки, чтобы он сам их понял. Спрашиваю Карповича: - Почему ты развернулся вправо, когда мы с Лукашевичем делали боевой разворот влево, навстречу "мессершмиттам"? - Побоялся на развороте отстать от вас. - Вот первая и главная ошибка. Выполнив правый разворот, ты оказался в отрыве от меня и не стал добычей "мессеров" лишь потому, что тебя выручили. Пробоины в самолёте есть? - В правом крыле несколько пулевых. - Это мелочь! Вот уходить из боя одному нельзя. Этим ты ослабил звено. Я же не имел права бросать штурмовиков, а тебя одного "мессера" запросто могли добить. Иванов прервал наш разговор. - Покрышкин, что с Лукашевичем? Сбили? - После разворота в сторону противника я его не видел. - Эх!.. Теряем лётчиков! Да так, что и причину потери зачастую не знаем. - Были бы рации на самолётах, возможно, Лукашевич успел бы сообщить. А так, если он не вернётся, то останутся неизвестными обстоятельства его гибели, как и пары Соколова. - О Соколове и Овсянкине кое-что известно,- сказал Иванов. - За ужином расскажу об этом всему личному составу. Вечером все собрались в столовой. С душевной болью выслушали мы сообщение командира полка о трагической судьбе наших боевых товарищей. По предположениям, во время штурмовки аэродрома в Бельцах самолёт Соколова получил серьёзное повреждение от зенитного огня. Спасение могло быть в одном: долететь до Днестра и приземлиться на левобережье, на нашей стороне. Самый близкий путь к Днестру лежал на северо-восток, в направлении Ямполя. Соколов принял решение идти туда. Его прикрывал Овсянкин. Перелетев Днестр, они сели недалеко от Ямполя, уверенные в том, что здесь наши войска. Но район уже был захвачен врагом. Устаревшие данные, переданные нам в полк из дивизии, ввели в заблуждение Соколова. Окружённые фашистами Соколов и Овсянкин мужественно приняли бой. Последние патроны они оставили для себя. Героическую смерть предпочли плену. Об этих минутах их жизни стало известно на допросе сбитого гитлеровского лётчика. Виктор Петрович этим сообщением как бы снова поднял притупившуюся уже со временем боль. Как тяжела утрата однополчан... - Боевые друзья! Я сообщил вам подробности героического подвига настоящих патриотов Отечества Анатолия Соколова и Алексея Овсянкина. Вечная им слава! Мы стояли молча, отдавая дань героям. А в конце ужина неожиданно появился в столовой Лукашевич. Лётчики окружили его, начали расспрашивать. Случай, происшедший с молодым пилотом, был и волнующим, и смешным. При резком развороте на четвёрку вражеских истребителей Лукашевич, боясь столкнуться с Карповичем, попытался удержаться левее моего самолёта, потерял скорость и сорвался в штопор. А для вывода не хватало высоты. Лукашевич выбросился из "мига". Приземлился он на парашюте рядом со сбитым мною "мессершмиттом". Увидел, что вражеский лётчик был убит ещё в воздухе. Лукашевич считал, что он находится на захваченной врагом местности. А тут видит, приближается группа солдат. За фашистов он принял своих солдат, которых плохо видел из-за кустов. Те окружили его в зарослях. Он уже собирался застрелиться, как вдруг услышал возгласы: - Здесь он!.. В кустарнике! Окружайте его!.. - Братцы, я свой! Не стреляйте! - закричал Лукашевич и вышел к солдатам. Командир стрелковой части, немало удивлённый случившимся, отменно накормил Лукашевича, выделил автомашину. На ней лётчик и прибыл в Маяки. Все с интересом выслушали Лукашевича, поздравили его с возвращением. Но больше всех, конечно, доволен был я. Сразу ушла с души тяжесть, беспокойство за ведомого. А среди нас были и такие, кто с недоверием относился к докладам лётчиков, если они побывали на оккупированной территории. Когда прошли первые мгновения радости от возвращения боевого товарища, я высказал всё, что наболело: - Лукашевичу повезло. Но если и дальше будем боевой порядок строить из троек, то потеряем не одного лётчика. Надо переходить на пару. В трёхсамолётном звене нет свободы манёвра. Летишь, скованный по флангам, не можешь полностью использовать манёвренные возможности своего самолёта. - Покрышкин, не нервничай,- прервал меня Иванов. - Вопрос этот ясен. Будем строить группы из пар. Хотелось верить, что так и будет. Перед сном мне вручили первое с начала войны письмо от сестры. Оно принесло тяжёлое известие. Мария сообщила, что севернее Ленинграда, на Карельском перешейке, пропал без вести мой брат Пётр. Утром авиаразведка обнаружила выдвижение к Гай-ворону кавалерийской дивизии противника. Судя по артиллерии на конной тяге, это были венгерские или румынские части. Авиационное командование проявило высокую мобильность и организованность. Немедленно на уничтожение противника были последовательно направлены все полки истребителей, базирующихся вблизи Котовска и восточнее его. Это был удачный удар по вражеской кавалерии, которая оказалась днём на открытой местности. Группы "чаек", "мигов", И-16, сменяя друг друга, штурмовали кавалеристов. Бомбы и "эрэсы", пулемётно-пушечный огонь ложились точно в цель. А когда нечем было стрелять, самолёты снижались к самой земле, проносились с ревущими моторами, едва не цепляя винтом кавалеристов. Перепуганные лошади сбрасывали седоков, обрывали постромки у пушек и разбегались по полям. Особенно отчаянно действовал Вадим Фадеев. Он так прижимал свой И-16 к земле, что, казалось, собирался винтом рубить противника. К середине дня кавалерийская дивизия была истреблена, и лётчики гонялись за отдельными мелкими группами, добивали их. Вернулись на аэродром, удовлетворённые итогами боевой работы. А вечером началось перебазирование батальона аэродромного обслуживания и переброска технического имущества к новому месту. Полк должен был утром перелететь севернее в Котовск, поближе к обороняющимся войскам. С наземным эшелоном уезжал в лётную школу и техник самолёта Иван Вахненко. Его заменил Григорий Чувашкин, молодой расторопный младший лейтенант. По отзывам инженера полка Копылова, Чувашкин считался хорошим специалистом. Я надеялся, что мы сработаемся. Очень важно, когда лётчик и техник хорошо понимают друг друга, едины в стремлении, подчиняют все свои действия успешному выполнению боевых задач. При хорошем технике самолёт всегда находится в исправном состоянии. Лётчик надеется, что машина его не подведёт, уверенно действует в бою. Это приводит к настоящей дружбе, к близким, братским отношениям в экипаже. Радости и горести лётчик и техник делят пополам. А на войне того и другого всегда хватает. Так у меня было с Вахненко. Перед отъездом Иван пришёл к самолёту попрощаться. Они с Григорием Чувашкиным о чём-то своём поговорили обстоятельно. Потом Вахненко обратился ко мне; - Вы не обижаетесь на меня, что в такое трудное время покидаю вас и уезжаю учиться? - Конечно, нет! Спасибо тебе за старательную работу, за самолёт. Он ни разу меня не подвёл. Будем надеяться, что после окончания лётной школы нам удастся вместе повоевать, если доживу до той поры. - Доживёте! Я верю в нашу встречу уже в небе. Желаю вам, товарищ командир, больших успехов в боях,- бодро произнёс Вахненко. - Будем надеяться на лучшее,- я обнял его, потом повернул и легонько подтолкнул в спину. - Иди, летай! Счастливых тебе посадок! Забегая далеко вперёд, скажу, Иван Вахненко успешно окончил лётное училище. Он мужественно воевал. Сбил несколько самолётов противника. Не прервалась и фронтовая дружба. Он не раз вылетал на боевые задания в моей группе. Рано утром полк расстался с аэродромом в Маяках. Памятное место. Здесь весной мы переучивались на "миги". Здесь встретили войну, вылетали на выполнение первых боевых задач. Отсюда мои боевые друзья ушли в свой последний полёт и не вернулись с боевого задания. Маяки стали памятны для многих лётчиков части, важным этапом на дорогах войны. В Котовске с первой же минуты началась интенсивная боевая жизнь. С утра до вечера действовали группами, наносили штурмовые удары по наступающим с севера войскам противника в районах Кодыма и Гайворона. А в направлении Днестра вели разведку, следили, не появятся ли переправы. Рано утром пришёл на аэродром. Предстояла разведка в направлении Днестра. Увидел, что на мой самолёт оружейники подвешивают бомбы. В чём дело? В разведывательном полёте бомбы не потребуются, нужны пулемёты, и в первую очередь - крупнокалиберные. Оружейники мне ответили, что крыльевых БС уже нет. Ещё вчера вечером приказали их снять, запаковать в ящики и отправить. - Почему снять? Куда отправить? К моему самолёту подошли лётчики эскадрильи. Слышу такие же вопросы. Узнали, что это приказание поступило от инженера полка. Все направились к нему. - Что вы расшумелись? - оборвал нас Копылов.- Без БС самолёты будут легче. С "мессерами" удобнее будет вести бой. На штурмовку вы же летаете с бомбами. - А стрелять по самолётам чем будем? Мы же не авиаспортом занимаемся! - наседали лётчики. - Стрелять будете из основного пулемёта БС и из "шкасов". - Вы же знаете, "шкасы" дают короткую очередь. А разве собьёшь "юнкерса" из одного БС? - Товарищи, мы выполнили приказ командования. Наши БС пойдут на вооружение новых самолётов. Для них промышленность не успевает изготовлять пулемёты. Ясно? Все сразу разошлись. Жаль, что оружия не хватает. Это снижает боевую эффективность, влияет и на настроение. Но мы понимали, что лишь крайние обстоятельства заставили пойти на эту меру. Значит, лётчикам следует предпринять всё, чтобы манёвренностью, дерзостью восполнить недостаток вооружения. В последнее время из-за большого количества заданий и нехватки самолётов на разведку летали одиночно. Это не просто. Вот таким был и этот вылет. Пройдя с севера вдоль Днестра, я сбросил бомбы по скоплению автомашин в районе Бендер и взял курс вдоль реки в обратную сторону. Недалеко от Дубоссар увидел выше почти на две тысячи метров Ю-88. Дальний разведчик противника, набирая высоту, направлялся в глубь нашей территории. Надо сказать, что в этом полёте я чувствовал себя неважно. Настроение паршивое. Думаю, что тогда сказалось снятие с самолётов пулемётов БС. Неглубоко оценив обстановку, я необдуманно развернулся на "юнкерса" и пошёл с набором высоты. Экипаж "юнкерса", видимо, заметил меня и стал со снижением удирать на запад. Только тут я понял свою ошибку. Мне надо было после обнаружения "юнкерса" развернуться на восток и, набирая высоту, как бы заманивать его на нашу территорию. Там я мог с ним разделаться. А сейчас получилось всё наоборот. Он меня заманил на оккупированную врагом территорию. Да!.. Плохое настроение приводит в полёте и к плохим решениям. Нужна собранность, ясность мысли. Положение исправить уже было нельзя. Надо действовать, и действовать решительно. Собрал, как говорят, всю волю в кулак. Догоняю "юнкерса", пристраиваюсь к нему в хвост. Прицеливаюсь и первой очередью поражаю верхнего стрелка. Затем переношу огонь на моторы и на крыльевые бензобаки. Из моторов валит чёрный дым. Но "юнкерс" не горит и не падает. Недалеко Бельцы и оттуда, вероятно, уже взлетели "мессеры", на помощь разведчику. А у меня оружие не в порядке, а главное - горючего мало. Встреча с истребителями врага к хорошему не приведёт. Что делать? Ещё раз трезво взвешиваю обстановку. «Юнкерс» подбит, но на большее рассчитывать нельзя. Делаю разворот и иду на Котовск. А на аэродроме обстановка усложнилась: его закрыло радиационным туманом, который образовался после восхода солнца. Ракеты, появляясь сверху белой пелены, указывают точку приземления. Значит, услышали, ждут меня. Курс взлёта и посадки - в памяти. Беру направление и полого на моторе снижаюсь. Вхожу в туман. Высота десять метров, а земля не проглядывается. Ухожу на второй круг. Снова захожу на посадку. Снижаюсь до предела. Понимаю, что нахожусь в нескольких метрах от земли. А я её не вижу. Вновь перехожу в набор. Дальше рисковать нельзя. Было бы глупо врезаться в землю и разбиться. Пока ещё не кончилось горючее, надо идти в Маяки. Они открыты. Вскоре сажусь на опустевший аэродром, заруливаю и маскирую кукурузой свой самолёт. Придётся здесь ждать, пока солнце прогреет утренний воздух и туман рассеется. Вдруг замечаю, что на аэродроме я не один. Над кукурузой появляется голова человека. За мной наблюдают. Кто это может быть?.. Враг или свой?.. Он всё ближе подбирается ко мне по кукурузе. Заряжаю пистолет и иду навстречу. Окликнул его. Показалась голова в пилотке. - Иди сюда! Не бойся! - потребовал я. Ко мне вышел солдат с винтовкой. - Что ты здесь делаешь? Отстал от части? - Никак нет! Оставлен снять проводную связь. Кругом аэродрома провода протянуты и оставлять противнику их нельзя. - А что подкрадывался ко мне? - Думал, что сел немецкий самолёт. Вот и решил разделаться с ним. - Вот ты какой герой! Молодец! - А что трусить? Это ведь наша земля. - Правильно! Мы должны чувствовать себя хозяевами страны в любой обстановке и защищать её. Что ж, выполняй свою задачу. А вскоре я был уже в Котовске. На стоянке, положив полётную карту на крыло рядом с парашютом, решил обдумать свой доклад, уточнял всё, что видел в разведке. Севернее аэродрома послышался нарастающий гул самолётов. Увидел вдали четвёрку бомбардировщиков Ю-88. Надевая парашют, крикнул технику: - Чувашкин! Быстро запускать мотор! Но тут впереди самолёта остановился бензовоз. "Зажгут его и самолёт сгорит",- подумал я и приказал шофёру отъехать в сторону. Водитель вскочил в кабину и на полной скорости рванул по кукурузе к лесу. Только он отъехал, как вслед ему перед самолётом остановилась полуторка с бомбами. - Уезжайте, бомбёры! - крикнул я. Шофёр, увидев вражеские бомбардировщики, выхватил ключ зажигания из приборной доски и помчался к лесу. Всё!.. Взлететь нельзя. Бросил парашют под крыло "мига" и схватил лежащий в чехле карабин. Бомбардировщики, выстраиваясь в цепочку, заходили вдоль стоянок. К счастью, все самолёты в это время находились на выполнении боевых заданий. Лишь мой незамаскированный "миг" и стоящий в конце лётного поля неисправный И-16 могли стать целями. Пристраиваюсь для стрельбы с упора на хвостовой части фюзеляжа "мига". Слышу крик Чувашкина: - Товарищ командир! Прячьтесь в щель! Ещё в первые дни войны дал зарок не прятаться от врага. Стал с упреждением прицеливаться и стрелять по пикирующим "юнкерсам". Бомбардировщики начали бомбить с самого начала лётного поля, сбрасывая мелкие осколочные бомбочки. Мы их называли "лягушками". Вот заходит последний. Он пикирует на мой самолёт. Вижу, как из него сыплются "лягушки". Полоса их взрывов приближается ко мне. Невольно вжимаю голову в плечи. Но метров за полсотни взрывы прекратились. "Юнкерс" проскочил над моим самолётом. Даже показалось, что почувствовал, как он обдал меня струями воздуха от моторов. При переходе его в набор снова пошла полоса взрывов. Вскоре бомбардировщики взяли курс на север. Я стоял в недоумении и рассматривал валявшиеся вокруг моего самолёта "лягушки". Рядом оказался Чувашкин. - Ты что, тоже не прятался в укрытии? - Ох, товарищ командир! Натерпелся страху! Одна бомбочка повисла прямо над моей головой... - Повезло. А то бы ни нас, ни самолёта не было. Около "мига" и вокруг меня упало около трёх десятков бомбочек. «Юнкерс» так низко выходил из пикирования, что не хватило высоты для выворачивания предохранителей-ветрянок. Одна "лягушка", пробив перекрытие из веток над щелью, повисла на ветрянке над головой Чувашкина. Увидев её, он одним махом выскочил из щели, куда предлагал спрятаться и мне. С трудом мы с Чувашкиным выкатили самолёт из окружения "лягушек". А потом, как в тире, расстреляли их из карабина. Четвёрка "юнкерсов", сбросив большое количество бомбочек, лишь незначительно повредила крыло И-16. Налёт оказался пустым. Но это было своего рода предупреждение. Линия фронта приближалась, и теперь противник не оставит нас в покое.
ОПЫТ ПРИХОДИТ В БОЯХ Оперативная обстановка ухудшалась для нас с каждым днём. Наступление фашистских армий на Вознесенск и Кировоград угрожало обходом и окружением левого крыла Южного фронта. Наши обороняющиеся соединения на Днестре и северо-восточное его начали с боями отходить к Днепру. Противник, используя отход наших войск на восток, форсировал Днепр и начал наступление в направлении Одессы. Наша дивизия получила приказ перебазироваться на юг, к Чёрному морю. В один из дней, под грохот артиллерии, долетавший со стороны Балты, наш полк спешно поднялся с аэродрома и перебазировался в район Фрунзовки. Оттуда весь день летали на штурмовку гитлеровских частей, форсирующих Днестр. Поздно вечером лётчики посетили во Фрунзовке братскую могилу революционеров и героев гражданской войны. Возле неё был захоронен наш боевой товарищ Леонид Дьяченко. Возложили к обелиску венок и цветы. От местных жителей мы и узнали о последних минутах жизни Леонида. Трудно было восстановить детали схватки в воздухе. Ясно было одно. Дьяченко героически вёл себя в бою с превосходящими силами врага. Бой с двумя Ме-109 сложился для него тяжело, и он погиб, выполнив до конца свой долг. На следующее утро полк перебазировался в Берёзовку. Если до этого мы видели трагедию гражданского населения в войне лишь с воздуха, при полётах в тыл противника и обратно, то здесь, в Берёзовке, встретили потоки беженцев, уходящих на восток. По дороге, проходящей около лётного поля, с раннего утра до позднего вечера шли люди, двигались покрытые пылью повозки с измученными детьми и стариками, с домашним имуществом. По обочинам дороги брели стада коров и гурты овец. С какой болью в душе смотрели мы на этот нескончаемый поток. Выйти из посадок и поговорить с людьми просто не позволяла совесть. Ведь уходящие на восток люди так надеялись на нашу армию. А мы не смогли сдержать врага... Среди беженцев иногда появлялись подразделения безоружных солдат, в пропитанном потом обмундировании, запылённые, уставшие, они двигались в направлении Одессы. У одной такой группы поздно вечером спросил: - Почему идёте в тыл, а не к линии фронта? - Приказано двигаться на Одессу,- хрипло ответил старший. - Новобранцы. - А где оружие? - Винтовок не выдали. Сказали, что в пути или на месте должны будем получить... Как-то вечером над аэродромом пролетела с востока девятка Ю-88, прикрытая истребителями сопровождения. Без команды с КП взлетело трое лётчиков, оказавшихся около своих заправленных горючим и боеприпасами самолётов. На этот раз бой был неудачным, не дал таких результатов, как это было в аналогичной ситуации в районе Котовска. Неорганизованная атака на малой скорости в наборе высоты не принесла успеха. Более того, вырвавшегося вперёд Селивёрстова истребители сопровождения противника атаковали и подожгли. Оставляя шлейф дыма в вечернем небе, "миг" упал. Но Селивёрстов сумел спастись, выбросившись с парашютом. Приехал он в полк на телеге. Селивёрстов появился перед нами как раз во время ужина. Он был в обгоревших сапогах, в реглане с покоробленной от огня полой. Но лётчики оставались лётчиками. Увидев, что боевой товарищ жив и здоров, не обошлись без шутки. - Кузьма! Ты так красиво опускался на парашюте в ореоле лучей заходящего солнца, что эту картину трудно забыть! Жаль, не было фотографа,- подтрунил Ивачёв. - Теперь Кузьме придётся летать в обгоревшем реглане и босиком,- дополнил Фигичев. - Командир БАО ни за что не выдаст ему новых сапог и реглана. Срок их носки-то ещё не кончился. Утром за примитивным артельным столом около КП в одной из посадок собрались все лётчики и работники штаба на завтрак, привезённый из села. В это время восточнее аэродрома послышался нарастающий гул летящих самолётов. Начальник штаба Матвеев, посмотрев в сторону и подойдя к столу, спокойно сказал: - Наши бомбёры летят! Все глянули в ту сторону. Вскоре увидели знакомые очертания Ю-88. Пятёрка шла на высоте пятьсот метров прямо на нас. - Какие наши?! Это же "юнкерсы"! - раздался крик, и я, как и другие лётчики, бросился через гречишное поле к самолётам. Пока добежал, раза два упал, запутавшись ногами в густой гречихе. Надевая парашют, крикнул технику Чувашкину: - На взлёт! Снимай маскировку! Но рядом его не оказалось, он уже был в укрытии. Группа "юнкерсов" встала на курс сбрасывания бомб, в створе которого находились стоящие в конце лётного поля незамаскированные У-2 и мой самолёт. Посыпались бомбы. Взрывы приближались. Личная безопасность у меня всегда была связана с самолётом. И сейчас инстинкт самосохранения заставил меня прижаться к "мигу". Недалеко упали три бомбы. Врезавшись в грунт, они выбросили вверх комья земли. Но ни одна не взорвалась. Если бы эти три, очень крупные бомбы взорвались, то ни самолёту, ни мне, конечно бы, несдобровать. Но вот бомбардировщики с набором высоты ушли на запад. Выскочил из укрытия Чувашкин. Мы быстро разбросали ветки маскировки. Пока я привязывался, техник запустил мотор. Я вырулил и взлетел. Но что это? Шасси не убирались. Глянул на манометр давления воздуха - стрелка стояла на нуле. Чувашкин в спешке не закрыл вентиль баллона сжатого воздуха. С выпущенным шасси пытался было нагнать уходящих "юнкерсов". Но скорость была мала, мотор начал перегреваться из-за закрытых заслонок воздухозаборника. В этих условиях оставалось только вернуться и заходить на посадку. Вскоре приехал на машине Осипенко, грозно спросил: - Почему не стал догонять бомбардировщиков? - Товарищ командир дивизии, при запуске мотора стравил весь воздух, а с выпущенными шасси догнать "юнкерсов" не смог,- взял я на себя вину Чувашкина. - Иванов! - резко обратился комдив к командиру полка. - Я не одобряю ваше ходатайство о назначении Покрышкина командиром эскадрильи. Подберите другую кандидатуру. Вот так обернулась инициатива. Не скрою, меня обожгла обида: ведь старался сделать как лучше.... От бомбёжки в тот раз никто из личного состава и ни один самолёт не пострадали. Лишь У-2 имел осколочные пробоины. К концу боевого дня на КП собрали весь лётный состав и объявили приказ о перебазировании на аэродром в Тузлы. Выдали новые полётные карты. Нижнюю часть их занимала голубая полоса - Чёрное море. Некоторые из нас никогда ещё не бывали на море, с интересом и, пожалуй, с тревогой рассматривали голубой кусок карты. Что нам готовил приморский район? Обстановка всё время осложнялась. Противник с запада и севера прижимал нас к морю. Отступать было некуда. Получив указания командира полка, направились к самолётам. Иванов шёл впереди меня. Он видел, что настроение у меня в эти дни было, мягко говоря, пасмурное. Неожиданно повернулся ко мне: - Покрышкин, в полк прибыли связистки. Очень красивые девчата. В Тузлах я тебя познакомлю с ними. - Вы что же, товарищ командир полка, собираетесь меня женить в такое горячее время? - Можно и женить. Твоёму крутому характеру на пользу будет рядом нежность. Садимся в Тузлах. Круг на посадку частью проходит над самым берегом. А за ним - ослепительное от солнечных бликов голубое море. Поздним вечером поехали купаться. Тёплый вечер, ласковый шум волн, убегающая вдаль лунная дорожка как-то сразу сняли напряжённость. На душе стало спокойнее. Такого состояния я не испытывал с самого начала войны. Глядя в эти минуты на тихое, ласковое море, я вспомнил его другим: бурным и холодным. Шесть лет тому назад, в ноябре, приехал в дом отдыха "Хоста". Мечтая с детства стать лётчиком, я постоянно физически закалял себя. Находясь в "Хосте", ежедневно плавал в холодных волнах, а то выходил на лодке в штормовое море. Однажды, вернувшись из заплыва, с трудом вытащил лодку на берег. Неожиданно увидел стоящего рядом известного лётчика Степана Супруна. Договорились с ним вместе выходить на лодке в море, даже в штормовую погоду. Так состоялось наше знакомство. На следующий день, переборов прибрежные волны, мы ушли в бушующее море. В доме отдыха забеспокоились. По берегу, вглядываясь в гребни волн, бегали начальник и его помощники. Этот заплыв едва не закончился для меня исключением из отдыхающих. Только заступничество Степана спасло меня от наказания. Я тогда сказал ему: - Вот видите, к чему привело наше совместное плавание. Когда в шторм я плавал один, это никого не беспокоило. А с вами - другая реакция. Вы же знаменитый лётчик-испытатель, а я всего лишь технарь. - Как техник? Я считал тебя лётчиком. Ничего, Саша! Я верю в тебя. Ты будешь летать и летать хорошо. Совместный отдых сдружил нас. Степан обещал мне помочь стать лётчиком. Но я старался не испортить наши дружеские отношения просьбами. Прошло время, и я сам стал истребителем. Сейчас мне так хотелось встретиться с ним, поделиться мыслями о первых днях войны, высказать наболевшее, спросить совета. Ведь он был настоящий мастер ведения воздушных боёв. Ещё в тридцатых годах, при нападении Японии на Китай, Супрун участвовал в воздушных схватках. На опытном двухпушечном истребителе сбил шесть японских бомбардировщиков. За эти подвиги ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Мне было известно, что Супрун и Стефановский создали из лётчиков-испытателей два полка и успешно воюют на Смоленском направлении. Воспоминания прервал мой ведомый Лукашевич. Он предложил возвращаться на аэродром. Мысли переключились на боевую работу. В те дни я был почти полностью переключён на ведение разведки. Летать, как и прежде, приходилось в основном одиночно и лишь изредка парой с Лукашевичем. Постоянные полёты на разведку мне, истребителю, были не всегда по душе. Сердце рвалось в бой. Однако, понимая важность и ответственность разведки, особенно в условиях стремительных манёвренных действий наземных войск, старался привозить точные данные. Знал, что приблизительные сведения могли вызвать ошибочные решения командования, привести к неоправданной гибели солдат и офицеров. Полёты на разведку сыграли и положительную роль в тактическом совершенствовании. При разведке приходилось встречаться с группами вражеских истребителей, подвергаться мощному противодействию зенитного огня. Надо было в этих условиях добыть объективно верные данные о противнике, своевременно передать их. Я научился внезапно выходить на цель, используя солнце, облачность, большую скорость полёта. Скрытно прорывался к разведываемому объекту, как правило, хорошо прикрытому истребителями, имеющему мощную зенитную оборону. Часто использовал такой приём. Предварительно набрав большую высоту, на снижении разгонял своего "мига", метеором проносился сквозь группу "мессершмиттов". На большой скорости отрывался от них и выходил из зоны зенитного огня. А затем на бреющем, чуть не цепляя винтом траву, шёл вдоль вражеских колонн. На малой высоте и солидной скорости мне были не страшны "эрликоны". Я научился летать в сплошной облачности, подкрадываться к цели скрытно, уходить в облака при опасности. По приказанию командира дивизии разведчикам вменялось в обязанности не только следить за противником, но и штурмовать цели. На мой самолёт, как правило, подвешивали две бомбы по сто килограммов. Согласно инструкции, надо было сбрасывать их во время горизонтального полёта или с пологого пикирования, прицеливаясь приблизительно. Вероятность поражения была невысокая. Я рассчитал и применил в бомбометании, как и в стрельбе по целям на земле, несколько другой приём, назвав его "соколиным ударом". На высоте более тысячи метров вводил переворотом в вертикальное пикирование свой "миг", прицеливался по перекрестию стрелкового прицела и на высоте пятьсот метров сбрасывал бомбы. Они, имея уже скорость пикирующего самолёта, точно поражали даже небольшую цель. Я же выходил из пикирования на бреющий полёт, ускользал от зенитного огня. Для уничтожения автомашин или других движущихся целей пулемётным огнём изменял профиль манёвра. В начале атаки пикировал почти вертикально, с полным газом мотора в упреждённую точку. Когда же цель проектировалась под углом градусов в тридцать, выводил "миг" в пологое пикирование и расстреливал машину, можно сказать, почти в упор. Проскакивал над ней на минимальной высоте и бреющим полётом уходил из зоны зенитного огня. В Тузлах инженер Копылов как-то сообщил мне: - Хочу тебя обрадовать. Мы получили небольшое количество "эрэсов". На твой самолёт подвесим под крылья две балки. Бомбы тебе больше давать не будем. Доволен?.. - Дорогой инженер! Как же ты меня порадовал. Теперь я могу сражаться с "мессерами" почти на равных условиях. В полётах с "эрэсами" появилась большая уверенность в боевые возможности "мига". Верно, когда стрелял ими в первый раз по скоплению автомашин противника, самого передёрнуло: из-под крыла со свистом вылетел сноп огня. К этому надо было привыкнуть: Как-то, возвратившись с разведки, увидел на стоянке три штурмовика Ил-2. - Чьи "илы" приземлились у нас? - Наши. Пригнали на пополнение матчасти полка. Слышал, что и вас хотят перевести на них,- с грустью в голосе сообщил Чувашкин. - Да?.. Что, уже решили из нашего истребительного полка сделать штурмовой? - Не знаю! Но вы, товарищ командир, не уходите с "мига"! - Можешь быть спокойным. "Ил", конечно, отличная боевая машина. Только я по призванию истребитель и штурмовиком не стану. На следующий день в промежутке между боевыми вылетами под руководством заводских перегонщиков начались занятия по изучению Ил-2, а потом и полёты. С этим типом самолётов лётчики полка были уже знакомы. Однажды к нам в часть на "иле" прилетел заместитель комдива, полковник Серенко. Он сделал несколько вылетов на штурмовку и очень хвалил самолёт. Частые же полёты на штурмовку противника на "мигах", не имеющих бронирования, вели к выходу из строя боевой техники, к потерям от зенитного огня. Это вызывало озабоченность у лётчиков и техников. Бронированные мотор и кабина, мощное вооружение расположили к себе некоторых лётчиков и они решили перейти на Ил-2. Вскоре вылетело самостоятельно всё звено Фигичева. Самолёт им понравился. Видя моё явно отрицательное отношение к переучиванию, Иванов всё же предложил мне сделать два полёта по кругу. - Полёты сделать, конечно, можно, но штурмовика из меня не получится. - Не отказывайся от "ила",- настаивал Иванов. - Не самолёт, а летающий танк. Броня, пушки, "эрэсы", бомбы. Такому самолёту никакие "эрликоны" не страшны. Выполнил полёт по кругу, сел. Затем снова взлетел. Ещё в первом полёте я обнаружил южнее нашего аэродрома в море, недалеко от берега, большой плавучий док, буксируемый сторожевиком. Мористее их шёл галсами малый морской охотник. Сейчас, во втором полёте, я решил подвернуть к ним. Док был полностью заставлен паровозами. Видимо, ночью они вышли из Одессы и спешили зайти в Днепровский лиман и дальше, в Николаев. Удивляло: как такую цель не обнаружили немецкие бомбардировщики? Развернувшись над плавучим доком, я пошёл на посадку. - Ну, как самолёт? Для штурмовки машина незаменимая,- расхваливал "ил" Иванов. - Согласен поменять на "миг"? - Нет, товарищ командир! Самолёт хорош, но не в моём характере. Дашь ему рули, а он ещё думает, прежде чем развернётся. На "миге" - другое дело! Нет, на "ила" его не променяю. - Вот полетишь на штурмовку с "илами" и увидишь, как они будут громить немцев. - Конструкторы разрабатывают новые истребители. Может быть, доживу до лучших, чем "миг",- отбивался я от предложения Иванова. - Понимаю тебя, убеждённого истребителя. Это хорошо, когда человек твёрдо идёт по выбранному пути, а не мечется. Дальнейший наш разговор прервал доносившийся со стороны моря звук работающих авиационных моторов. В том направлении увидели идущих курсом на Николаев трёх Ю-88. Бросился к своему самолёту. Чувашкин, видя меня, бегущего к "мигу", быстро снял с него маскировку. Вскочил в кабину и, не привязываясь, запустил мотор, взлетел. Бомбардировщики, решив ударить по доку, развернулись и стали на боевой курс. Этот манёвр и подвёл их. Я нагнал "юнкерсов" над берегом моря, на высоте тысяча метров. Открыл огонь по ведущему звена из пулемётов, но потом, вспомнив об "эрэсах", прицелился и пустил первый снаряд. Он прошёл мимо цели. Пускаю второй. Этот взорвался в "юнкерсе". Самолёт вспыхнул, и около него сразу же раскрылись парашюты. Остальные два Ю-88, сбросив бомбы на воду, спикировали, приблизились к воде и взяли курс на юго-запад. Я устремился в погоню. Атаковать их было очень трудно. Только прицелюсь, дам короткую очередь, как мой самолёт уже чуть не цепляет волну. Снова подскок, атака. "Шкасы" отказали после первых же очередей. Работал лишь БС. У одного "юнкерса" из мотора повалил чёрный дым. А я никак не могу добить его - кончился боезапас патронов. Ну, думаю, он с пробитым мотором и другими повреждениями не долетит до своей базы. И всё-таки было досадно, что стрелять нечем и надо возвращаться на аэродром. Лечу всё же удовлетворённый, что сбил Ю-88. Штаб полка послал запрос подтвердить сбитие "юнкерса". Неожиданно пришёл отказ. Моряки мотивировали его тем, что и они вели интенсивный огонь с катеров по группе бомбардировщиков. Кроме того, подобрали на воде парашютистов. Я не расстроился. Считал, что не так важно было, кому записан сбитый "юнкерс". Главное, что этот стервятник не будет больше сбрасывать бомбы на наши войска, на города и сёла. Вечером в полк вернулся один из водителей батальона аэродромного обслуживания. Он приехал прямо из Берёзовки. Шофёр рассказал, как на второй день после нашего отлёта в Тузлы, в село, где размещался штаб и столовая батальона, ворвались фашистские мотоциклисты. Они из пулемётов и автоматов расстреляли официанток, поваров и работниц штаба. Зверство поразило всех нас, отдалось болью в сердце. Мы хорошо знали этих работящих и скромных девушек. Лётчики, выслушав сообщение, долго не могли прийти в себя, стояли как вкопанные. - Встречу мотоциклистов, беспощадно буду их расстреливать,- сказал кто-то, выражая мысли всех нас. Селивёрстов поднял глаза от земли: - Жалко девчат. Только вчера они в вещевом складе обменяли мне обгоревшие сапоги и реглан. Фашисты - это дикие звери и никакой пощады им не должно быть. Их надо уничтожать, как бешеных собак! А обстановка осложнялась с каждым часом. Наступающие войска противника с запада и севера надвигались на Одессу и Николаев. Они оттесняли наши ослабленные части к Днепру и прижимали их к Чёрному морю. Но пока железные дороги на восток не были перерезаны. По ним днём и ночью шли эшелоны на запад с людьми, с оборудованием. По шоссейкам двигались потоки беженцев. Угрожающая обстановка на южном крыле фронта заставила перебазироваться ещё восточнее. Оставив Тузлы, полк перелетел на полевую площадку между Николаевом и Херсоном, в Копани. В эти дни наша часть, как и вся истребительная авиация в Причерноморье, действовала в интересах наземных войск, наносила штурмовые удары, помогая стрелковым соединениям удерживать оборону. Мне в паре с Лукашевичем, а чаще одному, приходилось вылетать на разведку войск противника. Маршрут и временной график полёта установил штаб дивизии. Они были постоянны: Одесса, Балта и Первомайск. Не случайно именно в этих направлениях "мессершмитты" начали активно охотиться за разведчиками. Обстановка заставила серьёзно задуматься о тактике выполнения заданий. В очередной раз меня и Лукашевича вызвали на КП. Так лётчики стали называть командный пункт полка, размещённый в землянке на границе аэродрома. В нём находились командование полка, офицеры штаба, стояли сейф с секретными бумагами, столы с картами и телефонами. Нам приказали снова вылететь на разведку с задачей определить главные направления движения основных сил наступающего противника на Одессу. Утром на этом маршруте нашу пару уже пытались перехватить "мессершмитты". Стремясь избежать встречи с ними, мы решили выйти в район другим курсом, с севера. Маршрут продумали так, чтобы над занятой противником территорией солнце не слепило нас. Пара сразу взяла курс на северо-запад, в направлении Ново-Украинки. Севернее Николаева, над дорогой к нему из Кировограда, вижу ниже нас, на высоте тысяча метров, "хеншеля". Моментально сваливаюсь сверху и внезапно атакую. Очередь в упор - и вражеский разведчик, перевернувшись, врезался в землю. Уточняю место его падения. Вдруг вокруг моего самолёта замелькали трассы зенитных снарядов. На дороге разглядел большую колонну танков и машин. Она двигалась на Николаев. Решаю ещё раз, более точно определить силы противника. С Лукашевичем мы зашли севернее, к Бобринцу, спикировали и на бреющем на большой скорости пронеслись вдоль дороги. Одних танков в колонне было более сотни. Параллельно ей, западнее, по дороге на Новую Одессу двигалась ещё одна колонна машин и артиллерии. Вышли на Николаев - в городе было спокойно, никакой тревоги. Дымили трубы заводов, на верфях строились и ремонтировались морские суда, по улицам спокойно шли люди, а в скверах играли дети. Никаких наших войск севернее города мы не обнаружили. А ведь через несколько часов здесь будет враг. Надо быстрее доложить об этой грозной опасности. Наше быстрое возвращение удивило работников штаба. - Что случилось? Почему вернулись с задания? - В пятидесяти километрах севернее Николаева, на дороге из Кировограда до сотни немецких танков и более сотни автомашин. Рядом, по дороге на Новую Одессу, также большая колонна автомашин и артиллерии противника,- доложил я, указывая на карте места движения войск врага. Данные нашей разведки заместитель начальника штаба полка немедленно передал в штаб дивизии. Там, очевидно, неправильно поняли донесение: уж слишком неожиданными были сведения. Слышу, вместо благодарности за обнаружение крупной и опасной группировки противника из телефонной трубки доносятся упрёки за срыв разведки и за якобы выдуманные панические данные. Обескураженный, я повторил свои показания замначальнику штаба полка: - Товарищ капитан, это действительно так. Немецкие колонны в полсотне километров севернее Николаева! Через несколько часов они наверняка будут в городе. - Уходите, пожалуйста, с КП, не мешайте работать. Из-за вас я схлопотал выговор. И вам не избежать этого за то, что вернулись, как следует не разобравшись в обстановке,- услышал я в ответ. Возвращаемся на стоянку, молчим. Я очень жалел, что нет командира полка на месте. - Саша, почему не доложил о сбитом тобой "хеншеле"? – неожиданно спросил Лукашевич. - А!.. Что там "хеншель"... Город в опасности! Мы с Лукашевичем сидим под самолётом, нервничаем. Вижу, как он теребит планшет, щёлкает кнопкой. Понимаю, с нетерпением ждёт команды на штурмовку обнаруженного противника. Ведь ещё можно задержать колонны, хоть на несколько часов. Во второй половине дня на У-2 прилетели из дивизии Иванов и Матвеев. Там проходило какое-то совещание. Я бросился к ним, кратко доложил обстановку севернее Николаева. Иванов быстро направился на КП, связался с Осипенко. Выйдя оттуда, командир полка поставил мне задачу на доразведку противника... Но было уже поздно. Мы услышали взрывы снарядов на дороге в направлении Николаева, в пяти-шести километрах от нашего аэродрома. - Покрышкин! Вылетайте срочно, посмотрите, что там делается, доложите,- приказал Иванов. Мы с Лукашевичем бросились бегом к самолётам, взлетели и на высоте пятьдесят метров пошли правее дороги. Впереди за лесными полосами стояло около двух десятков танков с крестами на бортах. К ним подъезжали автомашины с солдатами. Мимо нас пронеслись пулемётные трассы. С беспокойством я глянул в сторону Лукашевича. За его самолётом тянулась тонкая белая струя испаряющегося бензина. Понял, это пробит бензобак. Наши самолёты полностью заправлены горючим и небольшая утечка не может помешать ему лететь со мной до Николаева. Мы продолжаем выполнять задание. Навстречу нам беспорядочной стаей проскочило около трёх десятков "Чаек" и И-16. "Сорвались с Николаевского аэродрома,- подумал я,- значит, в городе уже немцы". На Николаевском аэродроме горело несколько самолётов. Они, по-видимому, были неисправны и взлететь не могли, их подожгли, чтобы не оставлять противнику. Мы над городом. Внизу, на улицах - мотоциклисты, танки и автомашины. Кое-где горят здания. Подавленные увиденным, возвращаемся назад. По дороге на Копань обнаружили густую цепь гитлеровских пехотинцев. С ходу атаковали их. Пулемётные очереди легли точно. Многие солдаты попадали в стерню: кто убитый или раненый, а кто спасаясь. Надо было срочно доложить о результатах полёта. Садимся. Подруливаю вплотную к КП и докладываю Иванову: - Вон за теми двумя посадками, у дороги, танки и машины с пехотой гитлеровцев. - Показал ему рукой. - В Николаеве - противник. Наверное, нашим данным утром не поверили... - Что поделаешь. И в вышестоящих штабах, к сожалению, бывают упущения... - на ходу бросил Иванов. Он спешил доложить в дивизию обстановку. Матвеев срочно выслал вперёд заслон на случай подхода противника. А через десяток минут, получив указания, Иванов распорядился немедленно готовить для вылета на штурмовку эскадрильи с посадкой в Чернобаевке. Наземному эшелону дал указание срочно выходить на Херсон. Подвешиваем бомбы и взлетаем. Через несколько минут пикируем на танки и автомашины. Бомбим и стреляем. После штурмовки разворачиваемся на Херсон и приземляемся на аэродром Чернобаевка. Он полностью забит севшими до нас самолётами. В основном это были устаревшие типы: "Чайки", И-16, И-15бис. Среди них совсем мало "мигов", "лаггов" и Ил-2. Продолжали прилетать всё новые группы. Руководство дивизий и полков заседало в небольшом домике около границы лётного поля. Шло распределение близлежащих полевых аэродромов. Мы сидели под крыльями самолётов и ждали команды. Все понимали, что теперь наше базирование будет где-то за Днепром. Заседание кончилось, подъехал Иванов, собрал лётчиков. - Возьмите карты! Нам назначен аэродром в Таврии, около села Чаплинка. Нашли? Порядок вылета отсюда следующий: первыми взлетают "Чайки", потом И-16, за ними - "миги". Вопросов нет? Всем по самолётам! Взлетать сразу за мной! Запустили моторы и ждём очереди на взлёт. Вдруг на дороге, недалеко от аэродрома, поднялись дымно-пыльные столбы взрывов. Все, конечно, глянули вверх. Над аэродромом проходила девятка Ю-88. По-видимому, "юнкерсы" наносят бомбовый удар по колонне автомашин с противотанковыми пушками, движущейся в направлении Николаева. Первыми на взлёт пошли "Чайки". Не закончив выруливания, они с ходу ринулись в воздух. За ними с разных сторон лётного поля начали разбег другие самолёты. Картина напоминала взлёт большой стаи переполошившихся птиц. Поддавшись этой сумятице, я тоже начал выруливать, но потом одумался. Зачем торопиться и рисковать, столкнуться здесь - дважды два. Ещё раз оценил обстановку. Бомбардировщики уходили на северо-запад. По дыму было видно, что они форсируют моторы. По-видимому, решил я, при заходе на бомбометание увидели большое скопление выруливающих истребителей, сбросили бомбы в поле. Когда аэродром опустел, мы с Лукашевичем, в полной безопасности взлетели и взяли курс на новый аэродром в Таврии. И вот наш полк за Днепром, в Чаплинке. На этот же аэродром перелетела ещё и другая часть нашей авиадивизии. Уже около двух месяцев длится война. С приближением линии фронта полки перебазируются на другие аэродромы, всё восточнее. Вечером до личного состава полка довели оперативную обстановку. Начальник штаба докладывал её внешне спокойно. Но мы, лётчики, понимали всю сложность и даже трагичность положения. Правда, многое стало ясно несколько позже. Захватом Николаева противник отрезал от основных сил Южного фронта Отдельную Приморскую армию и некоторые части 9-й армии, в состав которой входит наша авиадивизия. Оказавшись в окружении, часть войск прорвалась через заслоны противника, а основная масса отошла к Одессе, влилась в состав обороняющих город соединений. Ослабленное южное крыло фронта с боями отходило к Днепру, чтобы на этом водном рубеже создать оборону. Авиации была поставлена задача: помочь малочисленным наземным войскам организованно отойти и переправиться через Днепр. На следующий день после перелёта в Чаплинку полк начал штурмовку наступающего противника восточнее Николаева и Кривого Рога. На нашу часть, кроме того, была возложена задача прикрыть паромную переправу в районе Каховки. Эта переправа имела исключительное значение. В низовьях Днепра не было мостов. С рассвета до позднего вечера мы барражировали над переправой парами, а иногда и одиночно. Внизу, около Борислава, было видно большое скопление беженцев. Они стекаются сюда с охваченного огнём правобережья низовий Днепра. В основном женщины и старики. Но для фашистских лётчиков и это скопление беззащитных людей было целью. Гитлеровцы стремились сбросить бомбы на свои жертвы, потопить паром. Небольшой буксирный пароходишко, с трудом преодолевая течение, тащил за собой с правого берега на левый большую баржу, набитую людьми, повозками, домашним скотом и сельхозтехникой. В нашем полку стала явственнее ощущаться нехватка сил. Беспрерывно посылая группы на штурмовку противника, командование не могло выделить достаточного количества самолётов на прикрытие переправы. Но каждый лётчик, вылетая на патрулирование, понимал, что нельзя допустить обнаглевших фашистских захватчиков до этой переправы. Она должна жить и работать. Выполнить эту нелёгкую задачу можно было, лишь проявив мужество, мастерство и новаторство. Ведь воздушный бой в то трудное время, как правило, приходилось вести одному с группой бомбардировщиков, иногда прикрытых и "мессершмиттами". Однажды в район Каховки я пришёл на большой высоте. Веду круговой обзор. Вижу, как с севера ниже меня идёт четвёрка Ю-88. Надо заставить их сбросить бомбы до переправы! Сваливаюсь на них с форсированием мотора, "соколиным ударом". Атакую ведущего группы. Стреляю "эрэсами" и из пулемётов. Подбитый "юнкерс" бросает бомбы в поле, не долетая до переправы. По его примеру и остальные неприцельно высыпают из бомболюков свой смертоносный груз. За счёт большой скорости снова набираю высоту. Новая атака. Смотреть за подбитым вражеским самолётом нет времени, да и не это главное. Важно то, что сброшенные бомбы упали в стороне от объекта. А это уже победа, выполнение поставленной боевой задачи. Сложнее было вести бои, когда бомбардировщики шли под прикрытием истребителей. Но и тогда задачу свою выполняли. Переправу у Каховки мы не дали разбить. Обеспечили переход на другой берег Днепра не только беженцам, но и нашим отступающим воинским частям. Базирование двух истребительных полков, а точнее, их остатков на одном аэродроме, значительно осложняло ведение боевых действий. И наш полк перелетел на полевую площадку в Дорунбург. Стоянка самолётов располагалась рядом с машинно-тракторной станцией, забитой комбайнами. В нашем полку часть лётчиков выполняла боевые задачи на штурмовиках. Уверовав в надёжность броневой защиты Ил-2, летали даже одиночно на "свободную охоту". Сами искали подходящую цель, уничтожали её бомбами, "эрэсами" и пулемётно-пушечным огнём. Эти полёты одиночек в условиях ясной августовской погоды всё же были очень рискованны. Рано или поздно они могли закончиться гибелью пилота. Да и отсутствие стрелка делало Ил-2 легко поражаемым с заднего сектора. Первым не вернулся с боевого вылета на Ил-2 заместитель командира полка Григорий Жизневский. Вскоре в воздушном бою с "мессершмиттами" погиб лётчик Пётр Грачёв. Такая же участь могла постигнуть и Валентина Фигичева. Однажды, после возвращения из разведки, я прибыл на КП для доклада. Вижу, вид у начальника штаба озабоченный. Офицеры обзванивают соседние аэродромы. - Что случилось? - Фигичев не вернулся с боевого задания,- сообщил Матвеев. - Этого можно было ожидать. Одиночными "илами" летать в тыл противника, когда погода "миллион на миллион", нельзя. Надо было запретить такие полёты при ясной погоде,- высказал я своё мнение. - Прекрати поучения, и без них тошно! - оборвал меня Матвеев. Под вечер летим группой на штурмовку дороги из Николаева на Херсон. По ней беспрерывно подходят к Днепру вражеские войска. По-видимому, готовится прорыв в Крым. На обратном пути, после штурмовки, группа прошла над районом предполагаемой "свободной охоты" Фигичева. У меня теплилась надежда найти там севший Ил-2. Хотелось вывезти Валентина. Несмотря на тщательный поиск, самолёт не обнаружили. После посадки пришёл на КП. Поиски Фигичева на других аэродромах не увенчались успехом. При докладе о результатах штурмовки сообщил, что лётчики группы просмотрели район вероятных действий Фигичева, но не видели "ил". - Придётся мне самому завтра лететь на поиски Фигичева. Покрышкин, пойдёшь со мной ведомым? - спросил у меня Иванов. - Конечно, полечу! Хоть я и не летал ведомым с начала войны, но справлюсь, не беспокойтесь! Утром вылетели парой на поиск. Виктор Петрович, изменяя высоту полёта, тщательно осматривал местность вдоль дороги с Бобринца на Николаев и район западнее Херсона. Я всё внимание сосредоточил на поиске воздушного противника. Для меня, как напарника, была понятна высокая ответственность за прикрытие командира полка от возможного нападения вражеских истребителей. Я должен лечь костьми, но не допустить к Иванову ни одного "мессершмитта". Ни одного! Наши поиски не дали никаких результатов. "Мессеров" мы так и не встретили. Нас лишь кое-где обстреляли зенитки. Конечно, вероятность найти упавший самолёт на таком большом участке местности очень низка. Возвращаемся на аэродром мрачные. Не покидают мысли о судьбе боевого товарища. Но по возвращении нас ожидал сюрприз: на КП увидели повеселевших офицеров и... улыбающегося Фигичева. - Вернулся! Мы волнуемся, ищем его, а он здесь строит глазки связисткам,- с укоризной проворчал Иванов. Валентин Фигичев рассказал о своём боевом вылете. При штурмовке противника у Николаева он подвергся сильному обстрелу зениток. На самолёте перебило управление рулями глубины. Однако лётчик сумел перетянуть через Днепр и приземлился с убранными шасси в степи южнее Херсона. Там в стрелковой части он оставил самолёт на хранение и добрался до полка. Выйдя из КП, я высказал Фигичеву своё мнение: - Ну что, Валя? Надо и бронированные "илы" тактически грамотно использовать. Нельзя ходить на задание в ясную погоду одиночкой. - Это верно, Саша! Надо всегда учитывать обстановку, воевать с умом. - Чтобы хорошо научиться воевать, думаю, не следует распыляться, ходить в бой на разных типах самолётов. Надо знать одно дело, но зато в совершенстве. Ты истребитель, и нечего тебе лезть в штурмовик. - Ты прав. Буду воевать на "миге". На нём у меня всё-таки есть боевой опыт,- твёрдо заявил Фигичев. Вернулась в полк группа сотрудников и охраны штаба, выехавшая из Берёзовки после нашего перелёта в Тузлы. Они наскочили на прорвавшихся на юг немцев, сожгли штабной автобус, секретные бумаги, в том числе и с итогами боевых действий полка с начала войны. Все данные о сбитых нами самолётах и подтверждения о них, об уничтоженной боевой технике при штурмовках сгорели. Эта группа штабных офицеров не смогла пробиться на восток и ушла в Одессу, а оттуда переправилась в Севастополь, и лишь затем добралась к нам, в Дорунбург. Старший штабной группы был строго наказан, но это не воскресило результатов наших двухмесячных боевых действий. К счастью, знамя полка перевозилось с основным составом штаба под руководством Матвеева. А то бы не избежать беды. В последние дни нашего базирования в Дорунбурге полк переключился на боевые действия по понтонным переправам противника, форсировавшего в нескольких местах Днепр. Оттесняя на левобережье реки наши части, гитлеровцы создали плацдарм для вторжения в Крым. Помогая обороняющимся войскам, мы штурмовали переправы и скопления войск врага на плацдармах. Но сил у нас было мало как на земле, так и в воздухе. Противник рвался к Крыму, оттесняя нашу пехоту к Перекопу и в сторону Мелитополя. Боевая работа велась напряжённо, с раннего утра и допоздна. Мы страшно уставали, использовали для отдыха каждую свободную минуту. Пока техсостав заправлял самолёт горючим и боеприпасами, я прилёг и тут же уснул. После прошедшего дождя земля оказалась сырой и я простудился. Ещё два дня летал на задания с температурой, головной болью и сильным насморком. В санчасть решил не обращаться. Не хотелось прекращать боевые вылеты в этой сложной обстановке. В таком состоянии мне пришлось вылететь на перехват появившегося около аэродрома разведчика Ю-88. Взлетел, как говорят, по-зрячему. С "юнкерса" меня заметили. Экипаж сбросил в поле бомбы и самолёт скрылся в облачности. Не видя противника, решил выйти за облака, перехватить его там. Вошёл в облачность. Иду на пределе набора, а верхнего края всё нет. От резкого перепада давления в ушах сверлит боль. Вот и чистое небо. Тут же увидел разведчика впереди и выше себя. Начал набирать высоту, пошёл вдогон. Но вражеские лётчики обнаружили меня. Это было нетрудно, "миг" хорошо просматривался на фоне облаков. «Юнкерс» круто спикировал и опять вошёл в облачность. Я перевёл свой "миг" вслед за "юнкерсом". Боль в ушах нарастала, отдавала в плечи. Вдруг почувствовал резкий и сильный болевой удар в ушах. В глазах потемнело и на какое-то время я потерял пространственную ориентировку. Позже понял, что резкое снижение с высоты более трёх тысяч метров и создало такую боль. Я оказался в каком-то обморочном состоянии и с трудом вывел самолёт из пикирования. В горизонтальном полёте на небольшой высоте стало легче. Осматриваюсь вокруг, но "юнкерс" не видно. Сажал самолёт тяжело. А когда зарулил на стоянку, то сил выйти из кабины уже не было. - Что случилось, товарищ командир? - испуганно спросил подбежавший Чувашкин. Он всмотрелся в меня. - Вы же больной! Идёмте в санчасть. В таком виде летать нельзя. Я почувствовал, что заболел, и сопротивляться было глупо. - Помоги выбраться из кабины. Дела, брат, плохи... В санчасти, расположенной в домике конторы машинно-тракторной станции, меня встретила полнотелая врач. Сразу же измерила температуру. Ахнула: - У вас тридцать девять градусов! Как же вы летали? Немедленно ложитесь! Будем лечиться. - Хорошо! Только позвоните в штаб, Иванову, сообщите, что болен. - Не волнуйтесь! Всё будет сделано. На третий день температура стала нормальной. Я попросил врача вернуть обмундирование, считая себя уже здоровым и годным для боевой работы. Врач же уговаривала меня ещё полечиться пару дней. Наш спор был неожиданно прерван взрывами бомб. От ударной волны с жалобным звоном полетели стёкла из окон. Врач проворно схватила носилки, упала на пол и укрылась ими. Я едва удержался от смеха, подумал, что вот уж воистину утопающий хватается за соломинку. Через три-четыре минуты сконфуженная женщина стрелой вылетела из палаты, а я, проворно набросив больничный халат, решительно направился на стоянку эскадрильи. Поговорил с лётчиками о делах. Узнал, что произошло. Оказалось, что группа Ме-109, по-воровски выскочив из облачности, сбросила около десятка бомб с высоты более тысячи метров и снова скрылась за облаками. К счастью, действовали они в спешке, не прицельно. Бомбы упали в стороне от стоянки. Никто не пострадал, повреждений техники также не было. "Чего ж они напугались? - думал я. - У нас на аэродроме ведь нет ни одного зенитного пулемёта. Видно, хвалёные асы нередко проявляют храбрость лишь тогда, когда ловят "лёгкую добычу". Вскоре лётчики группами взлетели на штурмовку, в том числе и на моём "миге". Поговорив с техниками, "отведя душу", направился снова в санчасть. Вдруг моё внимание привлёк звук работающих авиамоторов. С запада, в направлении опустевших стоянок, подходила к аэродрому шестёрка Ю-88. "Надо укрыться",- решил я. И не зная о траншеях и ровиках, устроенных техсоставом, решил просто ничком лечь на землю. Посыпались бомбы. Чувствую, полоса взрывов надвигается всё ближе ко мне. "Вот и конец",- подумал я и плотнее прижался к земле. Примерно за полсотни метров от меня взрывы прекратились и бомбардировщики ушли на север. Вернувшись в санчасть, потребовал своё обмундирование. - Что вы так торопитесь? Вам необходимо ещё подлечиться,- протестовала врач. - Дорогой доктор! Не хочу погибнуть как куропатка. Вам тоже надо перебираться из этого помещения. Рядом с вашей санчастью сосредоточены уборочные комбайны, а немцы их принимают за боевую технику и бомбят. Немедленно уходите отсюда! В эскадрилью прибыл кстати: как раз в это время противник с плацдарма у Каховки перешёл в наступление на Перекоп. Полк после утренней штурмовки сел на аэродроме западнее Мелитополя, у села Нижние Серагозы. Мы понимали, что расположимся здесь на короткое время. Утром все группы истребителей вновь ушли на штурмовку. Техсостав и воины батальона аэродромного обслуживания убыли на новую точку. Подходило время и моего вылета на разведку. И надо же - такая курьёзная обстановка: с раннего утра приблудился к моему самолёту небольшой поросёнок. Он путался под ногами и хрюкал, надеясь поживиться харчами. Я остановился даже, с сожалением уставившись на осиротевшее животное. Что с ним делать? Оставлять немцам на закуску? Застрелить?.. Жалко. Не придумав ничего другого, я связал ему ноги и пристроил за бронеспинкой. Так мы вдвоём и слетали на разведку. В Нижних Серагозах, доложив результаты, попросил заведующего лётной столовой забрать моего необычного пассажира. Он пообещал подкормить повизгивающего от голода попутчика. За ужином, не выдержав, рассказал лётчикам историю с поросёнком. И пожалел, конечно: лучше бы уж промолчать. - Ну, Сашка! Если бы "мессеры" знали, кто с тобой летит, они бы уж ни за что от тебя не отстали. - Ладно!.. Хватит смеяться над моим напарником. Я из-за него весь полёт выполнял только на бреющем, всё берег его, чтобы не задохнулся на высоте. В Нижних Серагозах поработали пару дней - и снова на новый аэродром. Противник, прорвав нашу оборону на Днепре, нанёс главный удар в направлении Крыма. Своим левым крылом он вёл наступление на Мелитополь. Это и вынуждало нас к перебазированию. За последнее время полку часто приходилось вылетать с одного аэродрома, наносить штурмовые удары, а садиться на другом. Техсостав и батальон аэродромного обслуживания уходили на новое место базирования иногда под разрывами снарядов. Моя группа, успешно выполнив штурмовой удар по колонне автомашин с пехотой, приземлилась на лётное поле около Астраханки. Нас никто не встретил, на аэродром ещё не успела прибыть передовая команда. Замаскировав самолёты, мы провели разбор действий лётчиков в боевом вылете. К этому времени подъехала санитарная машина с врачом и медицинскими сёстрами. Все повеселели - было с кем поболтать на отвлечённые темы. После боя полезно немного развеяться. В стороне от аэродрома послышался гул самолёта и показался УТИ-4. Он так прижимался к земле, что казалось, зацепит за лесопосадки. - Летит Осипенко! Будет нам сейчас разгон за бездеятельность,- предупредил я лётчиков. - Не стоит волноваться! Смотри, как опасаются "мессеров". Не зацепились бы за землю-матушку,- забеспокоился Лукашевич. Через минуту, при приземлении, УТИ-4 вдруг накренился и, чиркнув крылом о землю, поднял облачко пыли. Послышался треск ломающегося самолёта. Все мы бросились к нему. Самолёт был повреждён серьёзно, но лётчик и комдив отделались небольшими ранениями. Мы помогли медикам усадить пострадавших в машину, и санитарный автобус быстро направился в село. - Ну, Лукашевич! Накаркал ты несчастье,- упрекнул я товарища. - А при чём здесь я? Это они сами себя подвели. Излишняя осторожность в лётном деле только вредит... Вскоре прибыла передовая команда технического состава и батальона аэродромного обслуживания. Самолёты были заправлены горючим, заряжены боекомплектом патронов. На машины подвесили бомбы. Моя группа снова вылетела на штурмовку противника. К вечеру в Астраханку перебазировался полк и БАО. С раннего утра снова начались боевые вылеты на штурмовку наступающих на Мелитополь гитлеровцев. А я, в паре с Гроссулом, вылетел на разведку в направлении Каховки, а оттуда к Перекопу. Особое внимание уделили поиску противника западнее Мелитополя. Положение в Таврии ухудшалось. Немцы пробивались к Сивашу, стремясь полностью отрезать Крымский полуостров. Западнее Мелитополя, прорвав слабую оборону наших войск, вражеские колонны, поднимая на дорогах облака пыли, продвигались к городу. Для задержки их требовалось оперативное воздействие нашей авиации, активная помощь с воздуха обороняющимся соединениям. Вся истребительная авиация была брошена на штурмовые действия. Мы делали всё, чтобы не позволить головной колонне противника прорваться в Мелитополь. В полдень для удара по основным силам врага вылетела группа бомбардировщиков СБ. Наша четвёрка истребителей сопровождала её. Мы знали, что в их бомболюках находятся контейнеры, загруженные колбами с зажигательной смесью "КС". Бомбардировщики точно вышли на цель и нанесли массированный удар по головной части колонны танков и автомашин. Впервые мы увидели эту эффектную картину. Некоторые стеклянные колбы с зажигательной смесью, сталкиваясь в воздухе, разбивались. Смесь загоралась, образуя гирлянды белого дыма. Они жгутами шли к земле. Большое скопление техники противника было точно накрыто этим ударом. Сквозь белый дым от "КС" проступили столбы чёрного смрада от горящих автомашин и танков. Выполнив задачу по сопровождению СБ, мы, быстро заправившись горючим и подвесив бомбы, взлетели вновь. Теперь уже на штурмовку той же колонны противника. Вот уже первым в пикирование перешло звено Фигичева. За ним должна идти моя тройка. Как всегда, перед ударом по наземной цели я осмотрел небо. С южного направления, прикрываясь солнцем, на нас шла восьмёрка "мессершмиттов". Предупредив лётчиков эволюциями самолёта об опасности, я сбросил бомбы с горизонтального полёта. Энергичным боевым разворотом влево моя пара пошла в лобовую атаку. Третий лётчик звена, Александр Гроссул, развернулся вправо и оторвался от нас. Он точно повторил ошибку Карповича под Кодымой. "Мессершмитты" лобовой атаки не приняли и пытались нас обойти. Я иду за ними в правом развороте и вдруг вижу, что ведущая пара вражеской группы заходит в хвост самолёту Гроссула. На большой скорости за счёт форсирования мотора проскакиваю мимо ведомого пары "мессеров" и бью очередью с короткой дистанции по мотору и кабине ведущего. Не успел я выйти из атаки, как левее крыла моего самолёта пронеслась дымовая трасса и послышался лёгкий удар по самолёту. Всё же второй Ме-109 успел зацепить меня своей очередью. Где-то внизу звено Фигичева штурмовало врага на земле, а моё связало боем группу, вражеских истребителей. И на этот раз на противника оказало психологическое воздействие уничтожение в начале схватки командира группы. Атаки "мессершмиттов" были неуверенными, вялыми. Вскоре вражеская шестёрка прекратила бой и взяла курс на запад. Лишь один Ме-109 настойчиво атаковал звено при отходе к Мелитополю. Но мы, применяя манёвр "ножницы", отразили эти попытки. Перед ужином, как всегда, командир полка информировал нас об итогах боевого дня. Он передал нам благодарность от наземного командования за успешные действия истребителей и бомбардировщиков, задержавших наступление немцев на Мелитополь. Противник сумел лишь перерезать железную дорогу между городом и Крымом, захватив станцию Акимовку. В заключение Иванов сообщил: - А Покрышкину командование наземных войск прислало благодарность и подтверждение на сбитие немецкого аса, награждённого Железным крестом. - Что, лётчик попал в плен? - спросил Гроссул. - Нет! Он был убит в воздухе. - Это хорошо!.. Убитый фашист лучше, чем пленный. Теперь понятно, почему так настойчиво нас преследовал один из "мессеров". Хотел расплатиться с нами за своего ведущего... Утром инженер сообщил, что мой самолёт получил в бою повреждение и требует ремонта. Бронебойный снаряд попал в верхнюю обшивку крыла, сделал поперечную выемку в лонжероне. Была нарушена прочность плоскости. Иванов вызвал меня и поставил задачу: - Перегонишь своего "мига" в наши полковые мастерские в Володарском. Там проверь подготовку молодых лётчиков и подучи их. Через пару дней заберёшь и привезёшь в полк. Пора молодое пополнение вводить в бой. На аэродроме в Володарском меня окружила молодёжь, направленная на дополнительную отработку техники боевого применения "мига". В авиашколе приёмы воздушного боя пилоты не освоили и фактически не были готовы к тому, чтобы участвовать в борьбе с врагом. По имеющимся в полку данным, этот пробел был устранён. - Ну, как с подготовкой? - спросил я у лётчиков. - Готовы к выполнению любых боевых задач! - бодро доложил Никитин как старшина группы. - Товарищ старший лейтенант, заберите нас на фронт! - Если хорошо подготовлены, то вылетим в полк. - Мы здесь научились вести воздушные бои, стреляли по целям на земле. Вот бомбометание не отработали, нет полигона. - Практическим бомбометанием будете заниматься на фронте. Сегодня проведём занятия по тактике, а завтра будет проверка техники пилотирования в бою с воздушным и наземным противником,- разъяснил я задачи, которые наметил решить за два дня пребывания в Володарском. - Скорее бы на фронт!.. Так хочется подраться с "мессерами"! - восторженно высказал чернявый лётчик. - Супрун? Я не ошибся? Посмотрим, как ты оправдаешь в боях фамилию твоего знаменитого земляка, лётчика-испытателя Степана Супруна. Он здорово дерётся с немцами на Западном фронте. - Степана Павловича Супруна уже нет. Он погиб в воздушном бою и награждён посмертно второй медалью Героя Советского Союза,- скорбно поведал мне эту печальную новость Никитин. Ошеломлённый неожиданным сообщением, я растерянно смотрел на лётчиков. В сознании не укладывалось, что могли сбить такого мастера пилотажа и снайпера воздушной стрельбы. Мысли опять вернулись к устаревшей тактике истребителей, рекомендованной довоенными наставлениями и инструкциями. Да плюс ещё отсутствие радиосвязи на наших самолётах. Вероятно, в этом таилась и причина гибели Супруна. Никитин, догадываясь о моём состоянии, спросил: - Вы встречались с Супруном, знали его? - Больше чем знал!.. Всё! Разговоры кончаем. На занятия. До позднего вечера, используя модели самолётов, осваивали тактику истребителей. Старался довести до молодых лётчиков всё то новое, что было выработано в боях с гитлеровскими асами. Не стеснялся говорить и об устаревших приёмах, ссылался на опыт лучших лётчиков нашего полка. На следующий день начались полёты на отработку техники пилотирования. Главное внимание уделил энергичному выполнению манёвра в бою. К вечеру, после учебных воздушных боёв, облетал свой отремонтированный "миг". Показал молодёжи, как наносится по наземной цели скоростной "соколиный удар". У самой земли дал очередь по мишени-макету. И надо же такому случиться – вдруг влетел в стаю скворцов. Сразу же повёл машину на посадку. Ещё в полёте увидел вмятины. Теперь придётся менять две плоскости крыла. На земле ещё раз осмотрели повреждения. Маленькие птицы при столкновении с самолётом, летящим на большой скорости, наносят серьёзные повреждения. Пришла мысль: надо быть осторожным при нанесении "соколиного удара" в боевых условиях. Сейчас, осенью, начинается перелёт птичьих стай. Столкновение с ними может закончиться очень плохо. Вечером съездил в Мариуполь. Познакомился с городом металлургов. Он жил напряжённой трудовой жизнью, выплавлял сталь для фронта. О войне напоминали замаскированные здания, заклеенные полосками бумаги окна и множество военных плакатов и лозунгов. Удастся ли нашей армии удержать Мариуполь, не отдать город фашистам? Утром, облетав снова свой самолёт, вылетел с пополнением в Астраханку. Молодые лётчики летели парами с превышением одна над другой, с небольшим уступом от фронта. Приятно было видеть, что мои занятия пошли впрок. Ведущие Никитин, Труд, Супрун и Бережной умело маневрировали своими парами. Хотелось, чтобы молодёжь грамотно использовала технические приёмы, которые родились в боевой обстановке, добивалась побед. Понимал состояние молодых лётчиков. Ребята жаждут сразиться с врагом. За эти дни я проникся к ним отеческой заботой, передал им всё, чему научился сам, что освоили лётчики части за тяжёлые месяцы войны. Они вступают на боевой путь лучше подготовленные тактически, чем мы, когда начиналась война. За новое мы заплатили кровью, гибелью товарищей. И они должны умело использовать бесценный боевой опыт. В Астраханке молодёжь уверенно села парами. Всей группой прибыли на КП, чтобы представиться командиру полка. Виктор Петрович внимательно присматривался к каждому, тепло пожимая руку. - Ну, как они подготовлены? Можно их посылать на боевые задания? -спросил у меня Иванов. - Вначале только с опытными лётчиками. Рвутся встретиться с "мессерами".. Вот только бомбометание практически не отрабатывали. - Этому здесь быстро научим. Началось наступление наших войск. А у нас в полку не хватает силёнок для поддержки пехоты. Веди свою соколиную стаю на Акимовку. Там просят нашей поддержки. Надо помочь выбить противника из кирпичных зданий. Действуй!.. Пока в штабе я уточнял задание, под самолёты были подвешены сигарообразные контейнеры. Вся группа подготовилась к вылету. Я обратил внимание Чувашкина на необычный вид бомб. И почему подвесили их? - Такое было приказание. - Ну, раз так приказано, то будем выжигать фрицев горючей жидкостью. Поджарим их сейчас! Летим. Мы с Гроссулом парой на "мигах", за нами - восьмёрка молодых лётчиков на И-16. Внизу, в разрывах облаков, станция Акимовка. Противник, приспособив для обороны кирпичные здания и фундаменты домов, упорно сопротивлялся нашим частям. Надо выкурить гитлеровцев из оборонительных сооружений и помочь бойцам захватить этот важный опорный пункт. Вытягиваясь в цепочку, с полукруга пошли в пикирование. У самой земли сбрасываем зажигательные бомбы. Огонь сразу же охватил опорный пункт. Плотный белый дым от "КС" ослепил огневые точки. Наша пехота поднялась в стремительную атаку. Гитлеровцы панически удирали со станции. Мы расстреливали их из пулемётов и пушек до полного израсходования боекомплекта. В этот день наша группа произвела ещё два вылета на поддержку наступающих стрелковых частей западнее станции. Вечером пришла благодарность от наземного командования за помощь в освобождении Акимовки. Молодые лётчики ликовали: первые боевые вылеты и благодарность. В последующие дни группа в полном составе наносила штурмовые удары по огневым точкам врага, скоплениям автомашин и артиллерии на позициях. Так в боях вчерашние птенцы обретали крылья.
НЕДЕЛЯ ИСПЫТАНИЙ Оперативная обстановка не радовала. Несмотря на поддержку авиации, продвижение наших наземных частей в Таврии было незначительным. Не хватало сил для прорыва обороны противника. Артиллерии в войсках было мало, а танков мы вообще не видели. Наступление не получило развития и выдыхалось. В один из дней, под вечер, меня вызвали на командный пункт. - Покрышкин, парой с капитаном Барышниковым немедленно вылетайте в район Пологов и Орехова. Проведите детальную разведку,- сказал командир полка. - Из дивизии сообщили, там на дорогах появились вражеские мотоциклисты. Лететь предстояло на север, в тыл 18-й армии. Это насторожило. На этом направлении я уже имел неприятности при сопровождении бомбардировщиков на Могилёв-Подольский. Да и ведомым брать Барышникова не хотелось. Он пожилой лётчик. За последнее время стал проявлять повышенную осторожность при выполнении боевых заданий. Я знал, что его психическое состояние нелёгкое, а поведение граничило порой с проявлением боязливости. Однако лётного состава не хватало и выбирать не приходилось. Обстоятельно побеседовали и взлетели. Идём на Пологи на высоте пятьдесят метров. Небо закрыто невысокой сплошной облачностью. Хорошо видно, что на запад двигаются пешим порядком отдельные наши части. Вот и артиллерия на конной тяге. Это подкрепление нашим наступающим войскам в районах Каховки и западнее Мелитополя. Под нами Пологи. Здесь всё спокойно. Однако меня не покидает чувство тревоги. Сообщение о появлении в нашем тылу мотоциклистов значило многое. По своему небольшому боевому опыту я знал принцип наступления танковых войск противника после прорыва их в тыл обороны. Впереди двигаются разведывательные части на мотоциклах. За ними - сильные передовые отряды танков, а уж затем главные силы. Если появились мотоциклисты, то, следовательно, в наши тылы прорывается мощная танковая группировка. А это грозит окружением наших войск в Таврии, как это было под Николаевом. Берём курс на Орехов. Летим на высоте пятьдесят метров. С этой высоты ни один мотоцикл не укроется от наблюдения. Но кроме беженцев на дорогах никого не видно. Подходим к Орехову. Дорога опустела. У небольшой речушки разрывы снарядов. Это насторожило: по кому же бьёт наша артиллерия? Делаю разворот. Ещё раз осматриваю местность. Вот они, мотоциклы, замаскированные в приречном кустарнике. Где-то близко должны быть танки. В низине, за мостом, вижу нашу самоходную гаубицу. Вхожу в вираж и рассматриваю её - кабина открыта и пуста. Рядом тоже никого нет. Глянул в сторону Орехова, а за нами сплошные зенитные разрывы. Несомненно, по нам вела огонь зенитка противника. Да и сам характер разрывов подтверждал, что нас обстреливают "эрликоны". Всё ясно... В Орехове противник. Надо разведать обстановку там. Но идти на малой высоте нельзя, сразу же собьют. Принимаю решение уйти за облака, выйти севернее и внезапно выскочить на Орехов. Делаю боевой разворот и ухожу к облачности. Успел, правда, посмотреть, где находится ведомый. Барышников взял курс на наш аэродром. Придётся действовать одному. Это даже лучше для меня. Не надо будет охранять ведомого. А "эрликоны" бьют не переставая. На высоте восемьсот метров убрал крен и вошёл в облака. Сразу отвернул влево градусов на тридцать. Правее меня, по направлению прежнего курса, летели светящиеся снаряды. Выйдя за облаками на Синельниково, пикирую к земле и на большой скорости мчусь вдоль дороги на Орехов. По ней сплошным потоком идут танки и машины врага. Снижаюсь на два-три метра от земли, прижимаюсь вплотную к колонне, используя её как щит, прикрывающий меня от зенитного огня. Вражеские зенитчики, опасаясь поразить свои машины, не могут вести настильную стрельбу из пушек и пулемётов. Выскочил на северную окраину Орехова. Здесь скопление танков. Идёт заправка горючим. Пронёсся вплотную, перепугал танкистов и водителей бензовозов. Вышел из зоны зенитного огня в низину южнее Орехова. Решаю, куда лететь дальше. На аэродром? Нет, надо ещё посмотреть, как действуют наши войска в районе Каховки. Направляю истребитель туда. Восточнее её идёт бой, но наших отходящих частей не видно. Значит, держатся стойко. Разворачиваюсь и лечу на Мелитополь, вдоль фронта. Здесь такая же картина. Войска упорно ведут бои и, видимо, не помышляют об отходе. А ведь они могут попасть в окружение. Взял курс на аэродром. Мысль об угрозе окружения наших войск в Таврии не выходит из головы. В ближайшие дни лавина танков с севера отрежет пути отхода всему южному крылу фронта. Сумеют ли обороняющиеся части задержать танки, или же они окружат две армии Южного фронта? С доверием ли отнесутся вышестоящие штабы к данным, полученным в разведке? Примут ли срочные меры? Все эти мысли не давали покоя. Приземляюсь на аэродром с прямой и быстро подруливаю вплотную к командному пункту. Около него вижу лётчиков полка. Они ожидают автомашины для поездки в село на ужин. Командир полка, видать, ждал меня с нетерпением, пошёл навстречу. - Что обнаружил? Докладывай! - Слышу в его голосе тревогу. - Дело дрянь, товарищ командир полка! С Синельникова и от Запорожья по дорогам на Орехов движутся более двухсот танков и сотни машин! У Орехова производят заправку более ста танков. Может произойти окружение восемнадцатой и нашей девятой армий. - Что ты говоришь?! - Точно, товарищ командир! Здесь дело хуже, чем под Николаевом. - Матвеев! Срочно доложите об этом в штаб дивизии! - приказал Иванов, а сам поспешил на КП, чтобы связаться с командиром. Меня тут же окружили лётчики. Расспросили об обстановке. Я ничего не стал замалчивать. Вижу, задумались. Им понятно было, к чему приведёт появление танковых частей противника в нашем тылу. Спустя несколько минут к нам вышел командир полка. - Отставить отъезд на ужин! - твёрдо приказал майор Иванов. - Немедленно поэскадрильно вылетать на наш запасной аэродром в Володарское! Я понял, что командование оперативно среагировало на складывающуюся обстановку. Значит, летал не зря, значит, мои данные полностью приняты во внимание. На другой день пришлось снова лететь в район Орехова на разведку. Этот вылет оказался драматичным. По насыщенности событий такого вылета у меня не было в ходе всей войны. А началось всё так. На рассвете к нам в полк приехал заместитель командира авиадивизии генерал Гиль. Он сразу же вызвал меня. Мне уже приходилось встречаться с этим отлично знающим дело генералом. - Передаю тебе благодарность за вчерашние сведения. По твоим данным о прорыве первой танковой армии противника принято решение на отвод наших частей,- такими словами встретил меня генерал. - Спасибо. Возможно, наши войска не попадут в окружение. - Трудно сказать, как это получится. Придётся снова слетать в район Орехова. Сейчас очень важно знать, что предпринимает противник на этом направлении, куда он направил остриё своих ударов? Указания по организации вылета даст командир полка. Майор Иванов уточнил задание, подчеркнул, что надо разведать подход новых сил противника. Он дал конкретные указания о выполнении задачи. - Полетишь парой. Ведомым с тобой пойдёт Комлев,- закончил Виктор Петрович. - Комлев? Но он ещё не вошёл по-настоящему в строй после возвращения из госпиталя. - Может быть, вернёмся к Барышникову? Я с ним очень серьёзно поговорил. - Нет! С таким ведомым на разведку лететь нельзя. - Ты знаешь, что все опытные лётчики задействованы в штурмовых ударах. - Всё понятно! Разрешите идти и готовиться к вылету! Назначение Степана Комлева ведомым меня беспокоило. Молодой лётчик был сбит в воздушном бою в Молдавии, получил ранение. Три месяца он лечился. Всё это, конечно, сказалось на лётной форме. Я также считал, что он ещё полностью не избавился от психологического потрясения, которое получил в бою. Следовало бы дать ему возможность восстановить технику пилотирования самолётом, а также полетать на боевые задания в составе шестёрок. За последнее время, после гибели Дьяченко и назначения заместителем командира эскадрильи Лукашевича, у меня ведомыми летают разные, в том числе неопытные, лётчики. Они порой скованно чувствуют себя в бою, не используют положительные качества "мига", выполняют манёвры в замедленном темпе, не всегда понимают мои замыслы. Вот почему в тот период я чувствовал себя увереннее, когда вылетал на разведку один. Степан Комлев, узнав, что полетит со мной, был очень доволен. Я дал ему ряд указаний, подчеркнул, что он должен внимательнее смотреть за воздухом, когда будем вести разведку, а в случае появления "мессершмиттов" немедленно предупреждать меня выходом вперёд, строго держаться в боевом порядке. Я и сам отнёсся с высокой ответственностью к этому вылету. Понимал, что мне доверена разведка оперативного значения, в интересах всего Южного фронта. От качества её выполнения зависят решения командования. Вскрытая вчера обстановка вызывала чувство ответственности за выполнение поставленного задания, но и настораживала. Для точного определения действий противника требовался полёт на малой высоте. А это ставило меня в невыгодное положение при встрече с вражескими истребителями. Наша пара в таком случае – удобная цель. Да и то, что со мной идёт лётчик, имеющий большой перерыв в боевых полётах, заставляло заранее обдумать все варианты действий. Взлетели, а на душе неспокойно. Я опасался за действия Комлева, хотя были обговорены возможные варианты, которые могли встретиться нам в боевом вылете. Идём по маршруту. Под нами и по сторонам большая часть местности закрыта утренним туманом. На его фоне нас хорошо видно сверху, как на экране. Нам же трудно рассмотреть, что делается на земле. От Полог поворачиваем на Орехов. По дороге на запад выдвигаются отдельные небольшие колонны автомашин и артиллерии. Навстречу им движется поток беженцев. Снижаемся. Видим, как спешат наши войска. Понимаю, они идут, чтобы создать заслон танковому клину противника. Сил у наших мало, но идут твёрдо, не растягиваясь. Идут, чтобы стоять насмерть. Снова выходим на среднюю высоту. Восточнее Малой Токмачки, у лесных посадок, видны наши крупнокалиберные пушки. Они ведут огонь в направлении Орехова. Вот и западная окраина села. Вчера я видел стрелковые подразделения, роющие здесь окопы. Сегодня просматривается сплошная траншея, занятая бойцами. Хватит ли у них сил отразить удар вражеских танков?.. А впереди, ближе к Орехову, уже противник. Просматриваются танки с крестами на бортах, автомашины. Они расползаются по лесным посадкам, скошенным полям. Орехов забит боевой техникой. Да, много сил у противника... Обойдя батареи зениток, идём к Запорожью. По дорогам на юг снова танки, машины, пушки. Развернулись на обратный маршрут. Внимательно смотрю, стараясь запомнить на местности колонны противника, их состав, направление движения. Комлев при энергичных манёврах иногда отрывается от меня, потом вновь занимает боевой порядок. Вот уже Орехов позади, скоро наша оборона в Малой Токмачке. Обстановка на земле вызывает злость на врага. А это чувство не всегда приводит к разумным действиям. Решаю перед выходом к своим ударить "эрэсами" и прострочить пулемётным огнём автомашины на дороге. Перевёл самолёт в пикирование и глянул в сторону Комлева. За мной его нет. Ищу взглядом. Вон он, выше и впереди. Уходит на восток. А за ним - пара "мессершмиттов". Могут нагнать... Энергично вывожу самолёт из пикирования, облегчаю винт, даю форсаж, бросаюсь вслед за вражеской парой. Смотрю вперёд, глаз не спускаю с Комлева. Почему он не включает форсаж мотору? Тогда смог бы оторваться от противника. Как хотелось в эти минуты подсказать Степану это. Вот и сказалась неподготовленность Комлева к действиям в сложных ситуациях боевого полёта. Разве мог я предугадать, что он не знал этой простой истины?.. А вражеская пара уже в хвосте у "мига". Через секунды откроет огонь. Надо спасать Комлева. Дистанция до "мессершмиттов" ещё большая, но ждать дальше нельзя. Пускаю "эрэс". Он проносится мимо. Пускаю второй. Снова нет попадания. Однако снаряд с огневым хвостом пронёсся так близко от ведомого пары, что напугал его. Он тут же развернул свой самолёт вверх. А я нагоняю ведущего. От него к самолёту Комлева уже потянулись дымные пулемётные трассы. Нельзя терять и мгновения. Тут же открываю огонь и длинной очередью прошиваю "мессера". Из него вырвался дым. Он как-то осел, но ещё идёт своим курсом. Продолжаю стрелять по нему и дальше... В эти секунды чуть не врезался в горящий самолёт противника. Вдруг по мотору моего "мига" ударила пулемётная очередь. Бросил истребитель вправо, ниже трассы. Над моей головой пронёсся "мессер". Сгоряча, спасая Комлева, я не заметил справа вторую пару врага. Они и влепили очередь в мой самолёт. Мотор сразу дал перебои, скорость резко упала. Три оставшихся "мессершмитта", построившись в цепочку, стали заходить в хвост моего "мига". Об активном бое и думать теперь нечего. Помощи ждать неоткуда. Надо рассчитывать только на себя, на умение уходить из-под ударов. Понимаю, надо тянуть к своим войскам у Малой Токмачки. Там моё спасение. Вражеские лётчики, уверенные в победе, будут стремиться добить меня, увеличить счёт сбитых самолётов. В эти секунды я собрал в кулак всю свою волю и самообладание и подготовился к маневрированию. Оставалась только эта возможность. Повернулся из-за бронеспинки лицом к приближающимся "мессерам". Наблюдаю, как они "волчьей стаей" настигают меня, заходят в хвост повреждённому "мигу". Мне надо уловить мгновение открытия огня Ме-109 и резко уйти под трассу. Главное, не допустить прицельного огня, особенно пушечного. Манёвр нельзя делать раньше, запаздывание равносильно гибели. Вот уже приближается первый "мессер". Слежу в оба. Он на прицельной дистанции открытия огня. В то же мгновение бросаю истребитель со скольжением вниз и в сторону. Огненная трасса проходит выше, и тут же надо мной проскакивает самолёт врага. Провожаю его взглядом. Он снова возвращается в растянувшуюся цепочку самолётов. Заходит на атаку второй. Всё повторяется. Но, или я чуть запоздал с броском "мига", или он открывает огонь раньше,- пули дробно бьют по бронеспинке, будто молотком отстучали. Но жив мой самолёт... Так повторяется раз за разом стрельба по "мигу", а я ухожу от огня противника. Бросаю взгляд на высотомер. Постепенно теряю высоту с каждым уходом из-под трассы. А она так нужна мне, чтобы дотянуть до своих. Перед самой землёй мотор заглох. Выравниваю самолёт и иду на приземление, "на живот". В поле зрения земля, железнодорожная будка, девочка гонит прутом корову. Такая мирная картина. И вдруг дробь пуль по бронеспинке. Но подныривать под трассу уже нельзя,- не позволяет земля. В самолёте раздаются взрывы, и он, с перебитым управлением, идёт к земле. Грохот... Удар головой о приборную доску - и я теряю сознание. Смутно слышу гул моторов над собой. Очнулся от сильной боли в голове. Ломит в висках, болит лицо. Поднял голову, вгляделся в небо – тройка "мессершмиттов" цепочкой разворачивается для атаки недвижимого "мига". "Хотят сжечь на земле",- мелькает мысль. Крепко, видно, "насолил" им, что и сбитого не оставляют в покое. Понимаю, надо немедленно покинуть самолёт. С трудом отстёгиваю привязные ремни, лямки парашюта. Пытаюсь подняться. И не могу. Наползает какой-то туман на глаза. В полуобморочном состоянии переваливаюсь через борт кабины. Падаю головой вниз на крыло. Замечаю капли крови и чувствую, что правый глаз ничего не видит. Всё! Глаз выбит, и мне уже больше не летать. Такая горечь и обида сжимают душу. Неужели пришёл конец моим полётам?! Отползаю от самолёта. Сознание будоражит вопрос: "Где я сел? У нас или у немцев?" А сверху пикируют "мессершмитты". Сейчас пойдёт очередь по самолёту и по мне. Недалеко, у переезда, вижу мостик. С трудом поднимаюсь и бегу к нему. Надо скрыться. Ушёл под настил своевременно - рядом вздыбились бугорки от снарядов. Надо подумать и о самообороне. Вынимаю из кобуры пистолет и заряжаю его. Однажды в Молдавии, боясь плена, чуть было не поторопился застрелиться. Сейчас знаю, что с этим спешить не следует. Надо разобраться в обстановке, а потом принимать решение. Прислушиваюсь. Рядом никого нет, и "мессершмитты" уже уходят, так и не сумев поджечь мой "миг".. Вышел из укрытия. Огляделся. Рядом домик. Видать, живёт железнодорожник. Иду к нему. Открывается вид на село. Навстречу мне спешит пожилая женщина, плачет и руки у неё трясутся. - Хозяюшка! Это Малая Токмачка?.. Здесь в селе ещё наши? – спрашиваю её. - Токмачка! Наши здесь, советские! Воюют с немцем по ту сторону села,- показала она рукой на западную окраину. Теперь и я услышал взрывы снарядов и треск пулемётов. Всё же у своих. На душе стало веселее. Вот только залитый кровью глаз ничего не видел и это беспокоило. - Будьте добры! Принесите воды, надо смыть кровь с лица. Женщина быстро достала из колодца ведро воды и полила на голову и ладони. Открываю глаза - видят оба! - Хорошо! Глаза целы, летать буду. Ну и расплачусь же я с фашистами! - рассуждаю вслух. - Где уж хорошо? У вас всё лицо поранено,- с сокрушением говорит хозяйка дома. - Всё заживёт! Вот где бы найти мне медиков и перевязаться? Она указала мне дом, в котором расположен медпункт. Иду туда, а сам думаю о том, как поднять и вывезти "миг". Взрывы снарядов и мин, стрельба из винтовок и пулемётов усилились. Ясно, бой идёт рядом. Чем он закончится, неизвестно, но увозить самолёт и убираться самому отсюда надо быстрее. Можно было предвидеть дальнейшее развитие событий на нашем участке фронта. И я хотел до завершения окружения успеть вернуться в полк со своим, пусть и продырявленным, "мигом". Здесь, у переднего края обороны, мне довелось впервые увидеть работу медицинского пункта. К сараю, около которого лежали кучи окровавленных бинтов, подвозили раненых. Внутри сарая слышались стоны и крики. Тут оказывали первую помощь. Перебинтованных клали на повозки и увозили в тыл. Санитары выносили на носилках и складывали в ряд на разостланной соломе за сараем умерших. Им уже не требовалась медицинская помощь. Я стоял и смотрел на эту страшную картину, не решаясь войти в сарай. Ко мне подошёл пожилой санитар в окровавленном халате. - Товарищ лётчик! Что вы ждёте? Идёмте в медпункт. Врачи окажут вам помощь. - Нет! Подожду, когда будет посвободнее,- ответил ему, чувствуя, что идти на перевязку раньше этих искалеченных бойцов не позволяет совесть. - Идёмте! Пока идёт бой, сюда всё время будут подвозить раненых,- настойчиво повторил санитар. Наш разговор был прерван взрывом снаряда. Ближайший дом завалился на бок. Вскоре двое солдат, держа на весу, принесли оттуда мальчишку лет семи, с распоротым животиком. На посиневшем лице ребёнка выделялись широко раскрытые глаза. В них застыли удивление и, как мне показалось, укор нам, взрослым, допустившим такое... Я видел много страданий, пережил гибель боевых товарищей... Но такого, видимо, не забуду до конца своей жизни. Ненависть к врагу сжала меня в комок. Жажда мести фашистам за страдания наших людей охватила меня. В упрёке, увиденном в глазах ребёнка, я почувствовал и свою вину, вину воинов армии, допустивших врага на нашу землю. Быстрее надо возвращаться в полк и мстить фашистским убийцам за все несчастья, которые они нам принесли. Повернулся, было, чтобы уйти. Но меня задержала медсестра. Тут же во дворе она промыла рану и забинтовала. Двинулся в сторону передней линии обороны. Вскоре встретил сержанта и попросил проводить на командный пункт части. Под свистящими осколками мин и снарядов мы пробирались по неглубокой траншее. - Пригнитесь,- предупредил меня сержант. - Геройством здесь никого не удивите. Вы что, хотите, чтобы вам голову оторвало? Порицание прошло мимо сознания. Какое-то безразличие к своей безопасности овладело мной. Сказались, наверное, переживания в это утро. Вот и КП. Представился командиру полка. Он стоял у амбразуры, с биноклем. Повернулся ко мне, спросил: - Это тебя добивали "мессершмитты"? - Меня! Но я с ними ещё рассчитаюсь за это сполна. Прошу вас помочь мне вытащить подбитый самолёт. - Не волнуйся. Вот отобьём атаку танков и поможем. Садись. Отдохни. - Он опять повернулся в сторону поля боя. Через полчаса наступила относительная тишина. Командир облегчённо вздохнул. Появилась улыбка на его усталом лице. - Всыпали фрицам! С десяток танков подожгли и подбили. Теперь скоро в атаку не сунутся. Начальник штаба, выделите ему машину и солдат. Ну, а ты, лётчик, побыстрее забирай свой самолёт, пока затишье. Кратко рассказал командиру о полученных данных в ходе разведки. Поблагодарив за помощь, я попросил пару бутылок с горючей смесью. Их много стояло в ящике, в углу КП. - Бери! Если самолёт не вытащишь, то сжигай. Учти, что с середины ночи мы начнём отход на Пологи. Через десяток минут мы уже подъехали к самолёту, приступили к подъёму его. Противник сразу же открыл по нас миномётный огонь, стрельбу из крупнокалиберных пулемётов. Пришлось развернуться и скрыться за домами. Самолёт лежал метрах в четырёхстах от переднего края обороны, на открытом поле, и о работе в светлое время суток нечего было и думать. Как только наступила темнота, соблюдая светомаскировку и тишину, наша группа снова приступила к подъёму самолёта. Однако, несмотря на старания, двух десятков солдат не хватило, чтобы приподнять за крыло трёхтонный "миг". А обстановка торопила - правее позиции полка, в направлении на Пологи, доносился беспрерывный скрежет двигающихся танков. Завтра с утра они нанесут удар по флангу и тылу полка. Что делать? Я разрешил солдатам перекурить, а сам ещё раз обошёл "миг", обдумывая, как лучше решить задачу. В это время подошёл офицер. - Полк начинает отход. Командир полка приказал заканчивать работу и отпустить солдат. А самолёт сжечь,- жёстко сказал он. Я даже растерялся. Как это, сжечь самолёт? Этому противилось сознание воинского долга. Самолёт - это моё личное оружие. Вернуться в свою часть без боевой машины, а их у нас в полку и без того мало, нельзя. Что делать? Исчерпаны ли все возможности? Мы до сих пор действовали по принципу: сила есть, ума не надо. А раз сил для подъёма самолёта мало, то надо искать другой способ. В этот критический момент и пришла мысль подкопать под крыльями углубление и выпустить шасси. Десять солдат выполнили эту работу за несколько минут. И вот мой "миг" стоит на своих ногах. Мы быстро закрепили его хвост в кузове подъехавшей трёхтонки и ЗИС с самолётом на полуприцепе выехал на дорогу. Для сопровождения мне оставили сержанта и двух бойцов. Ехали всю ночь. Нелёгкий это был путь. Приходилось глядеть в оба: по обочинам дороги было немало препятствий. А это грозило поломкой консолей крыльев. Утром, при проезде через село, нас остановило стадо коров. Крылья "мига" перегородили всю улицу и надо было переждать, когда стадо обойдёт самолёт. Сбоку от машины, опёршись на калитку, стояла и смотрела на нас средних лет женщина. Какой же у неё был печальный вид, каким тоскливым взглядом провожала она нас... - Товарищ старший лейтенант, попросить бы у этой женщины что-нибудь поесть,- зашептал мне на ухо, перегнувшись из кузова в кабину, сержант. – А то мы ничего не ели со вчерашнего дня. Да и я был голоден, более суток ничего не брал в рот. Подошёл к женщине. - Здравствуйте, хозяюшка! Можно ли достать у вас что-либо поесть? - С едой у нас полный достаток. Сейчас жить стали хорошо. Вот только кому всё это достанется! Значит, наша армия уходит, а нас бросаете под немца? Пойдёмте до погреба. От заслуженного упрёка крестьянской женщины, муж и сыновья которой наверняка где-нибудь воюют, меня охватил стыд. Ноги налились свинцом, приросли к земле. Стыд за нашу беспомощность не позволил идти получать продукты для команды. Повернувшись, я быстро подошёл к машине и под удивлёнными взглядами солдат вскочил в кабину. - Что стоишь? Заводи быстрее! - прикрикнул на водителя. До самых Полог не выходила из моей памяти женщина-мать со своей скорбью. Как правильно она сказала: только люди стали жить счастливо, а тут - нашествие врага. К середине дня приехали на площадь города Пологи. Здесь отогнали машину в сторону и, никому не мешая, стали отсоединять плоскости крыла. Надо сохранить их от повреждений при дальнейшем движении. Навыки в распаковке самолёта у меня были. Работа слесарем до армии, старшим авиатехником в части привила умение грамотно обращаться с разнообразной техникой. Сержант и солдаты сноровисто помогали. Быстро отсоединили, уложили и закрепили крылья между хвостом "мига" и бортами кузова автомашины. Теперь можно побеспокоиться и о себе. Боль в ране всё сильнее давала знать. Госпиталь долго искать не пришлось: он был тут же, на площади. Врач выслушал мою просьбу и приказал сёстрам снять бинты. Отодрали присохшую марлю, промыли раны на лбу и удалили кусочки стёкол от разбитых лётных очков. - Вам надо ложиться на лечение, а то можете потерять глаз. - Не могу, доктор! У госпиталя стоит самолёт, бросать его нельзя. Да и убираться отсюда надо побыстрее. - Я что-то вас не пойму! Пришлось кратко рассказать об обстановке. Врач расспросил, как я получил ранение. Выслушав, распорядился перевязать и сделать укол от столбняка. Медицинские сёстры, делая перевязку, обмолвились, что вчера к ним тоже доставили раненого лётчика. Он сел около Полог. - Как его фамилия, где он сейчас? - спросил я. Одна из сестёр пошла посмотреть книгу раненых в приёмном отделении. - Это был младший лейтенант Комлев,- сообщила она. - Вечером его отправили в тыл. - Вы что, знаете его? - спросил врач. - Это мой напарник. Выходит, обоим нам со Степаном досталось. - Ваш товарищ был легко ранен и послушался нас, поехал подлечиться. А вы упрямы и не хотите лечь,- упрекнули меня. - Не могу, доктор! Надо самолёт спасать, да и самому отсюда выбираться быстрее. Вам также не советую здесь задерживаться. Танки обходят Пологи. - Ждём, когда вернётся транспорт, увёзший раненых вчера. Мы должны увезти всех, кто попал в госпиталь. Не бросать же их. Я ещё раз посоветовал медикам принять срочные меры к вывозу раненых и эвакуации госпиталя. В те минуты и не предполагал, что мой совет, как и мой отъезд, уже запоздали. Вернувшись к самолёту, увидел, что у сопровождающих меня бойцов удручённое настроение. - Что случилось? Садитесь в машину и поехали! - А куда ехать? Говорят, восточнее прорвался противник! Там дороги танками перерезаны,- сообщил сержант. - Откуда у вас такие сведения? - Машины оттуда вернулись. Солдаты рассказали, как они напоролись на танки и едва спаслись,- указал сержант на автомобили, стоявшие на площади. Они появились, пока я был на перевязке. Сообщение обескуражило. Если танки противника в районе Куйбышева перехватили дорогу в Володарское, то куда же ехать? Оставался пока открытым путь на юг, к Азовскому морю. Туда, возможно, не успели дойти передовые части врага. Думай не думай, а выход один. Решаю ехать на юг. Чем скорее мы проскочим к морю, тем больше надежды встретить там отступающие от Мелитополя войска и пробиться с ними на Мариуполь. - Садитесь в машину! Заводи! - дал распоряжение своей малочисленной команде. Водителю указал дорогу, по которой лежал наш путь. Везти самолёт со снятыми крыльями было удобнее. Меньше мешал встречный и попутный транспорт. В этой относительно спокойной обстановке невольно задумался над причинами неудачи в последнем полёте. Как это мы не заметили нападения "мессершмиттов"? Комлев, ответственный за поиск противника в воздухе, просмотрел их. Но в этом виноват и я. Слишком понадеялся на напарника, не учёл его малый боевой опыт. При нападении истребителей противника поведение ведомого было неправильным. Вместо того, чтобы предупредить о "мессерах", держаться около меня, он решил уйти на восток. При этом не использовал форсаж мотора и позволил вражеской паре себя догнать. С подобными ошибками в боевом полёте у слабо подготовленного технически и тактически пилота мне уже приходилось встречаться не раз. Теперь их допустил Комлев. Я тоже хорош. Выполняя такую важную задачу, не сдержался, ринулся штурмовать колонну врага. Командование ждало от меня разведывательные данные, а я выбираюсь с подбитым самолётом из окружения. Этой ошибки себе никогда не прощу! Видать, не сформировались необходимые качества в характере, которые бы сдерживали от поспешных решений. Мучили мысли о дальнейшей судьбе Степана Комлева. Удалось ли транспорту с ранеными из Пологского эвакогоспиталя проскочить, или его где-нибудь перехватил противник? Мы уже знали о том, что фашисты раненых советских воинов в плен не берут, уничтожают на месте. Начало темнеть, когда подъехали к станции Верхнетокмак. Она была забита автотранспортом, повозками. В некоторых местах, вдоль улиц, прижавшись к домам, стояли артиллерийские орудия. Но на тягачах не было видно ящиков со снарядами. Мощные пушки и гаубицы были сейчас не страшны для врага. С трудом нашёл руководителей этой сбившейся массы войск. Представился старшему командиру. Он стоял у стола с картой. Вокруг офицеры. Посмотрел на меня, спросил: - Лётчик? - Да! С подбитым самолётом. - Ну, что же, пристраивайся к нам. Будем вместе прорываться. Совещание продолжалось. Я понял, что мои надежды опередить противника, проскочить к морю, не оправдались. Танковые части врага уже захватили город Осипенко. Оставалось только прорываться на восток вместе с собравшимися в Верхнетокмаке частями. А командиры вели себя спокойно, уверенно. Высказывали разумные предложения, глубоко и точно анализировали обстановку. Всё это вселяло веру в успех ночного рейда сквозь вражеские заслоны. Совет командиров решил выступать на прорыв в час ночи, установил порядок выдвижения частей, наметил другие меры по организации прорыва. Вскоре я возвратился к машине на северо-восточной окраине станции. Мы подъехали к одной из хат. Хозяйка встретила нас радушно, пригласила заехать во двор, нажарила мяса убитой при бомбёжке овцы. После плотного ужина я определил, кто и когда будет стоять на посту у самолёта, предупредил о выходе войск на прорыв в час ночи и приказал разбудить меня заранее. Перед этим я двое суток не спал. Чуть прилёг, сразу же мертвецки заснул. Когда открыл глаза, за окном было светло. Тут же выскочил из хаты. На душе - тревога. ЗИС с самолётом стоит, а кругом пусто. "Все! Проспал! - в отчаянии подумал я. - Солдаты, не разбудив, ушли на прорыв с войсками". Бросился к машине, вскочил на колесо: мои сопровождающие крепко спали в кузове, под хвостом самолёта. Растормошил их, отругал, как преступников. Солдаты лишь виновато смотрели на меня заспанными глазами и молчали. В первые минуты не смог сосредоточиться, решить, что делать, как исправить ошибку. Догнать нам, с опозданием на четыре часа, ушедшие на прорыв войска было уже невозможно. Но охватившее меня отчаяние заставило ринуться вслед частям по пути прорыва. Проехали несколько посадочных полос восточнее станции. Увидели место, где с боем прорывались ночью части - воронки от мин и снарядов, разбитая техника. Вот здесь и задумался по-настоящему. Дальше ехать втроём, почти безоружными, глупо. Где-нибудь наскочим на противника и нас легко перебьют. Надо искать другой путь, искать попутчиков для выхода из окружения. Прислушались... На востоке тишина, а западнее нас слышны частые разрывы снарядов, артиллерийская стрельба. Там, по-видимому, ещё дерутся наши. Вот туда и надо двигаться. Там спасение. Ещё раз осмотрели местность. Недалеко от дороги стояли брошенные повозки и автомашина. Подъехали к ним, осмотрели. Нашли ручной пулемёт с заряженными дисками, две полуавтоматические винтовки и гранаты. Я вооружался, как настоящий пехотинец. Подошли к полуторке. Внешних повреждений она не имела, но мотор не запускался. Продули насосом бензиновую трубку, карбюратор - и машина затарахтела. Я сел за руль. Поехали в обратном направлении. Пересекли Верхнетокмак и вскоре подъехали к Черниговке. Отсюда увидели, что в лесопосадках наши пушки ведут огонь в западном направлении. Сразу же направились туда. Я представился старшему по званию артиллеристу и попросил дать нам возможность пойти на прорыв из окружения. - Обратись лучше в штаб армии. Там планируют прорыв. Наша задача пока - прикрывать огнём отход частей. В штабе армии спешно грузили на машины железные ящики и сейфы. Пылал костёр, сжигали бумаги. Один из офицеров, остановившись на секунду, бросил несколько слов: "Сбор всех на северной окраине села". Вскоре сосредоточение было закончено и сигнальная ракета дала команду к выходу. Машины штаба в движении выстраивались в длинную колонну. За ними пристроились и мы. Позади нас - самоходные орудия. Параллельно строилась колонна из повозок. Двинулись на восток, к лесным посадкам. Вдруг впереди путь преградили взрывы мин, трассы пулемётного огня. Развернули колонну правее. Но и оттуда, из посадок, нас встретил интенсивный обстрел из миномётов и пулемётов. Вернулись в северную часть Черниговки. Часть машин спустились в лог, что был рядом с селом. Плохо подготовленный прорыв не состоялся. И обстановка неясная. А противник продолжал периодически обстреливать из миномётов скопление частей. Для подавления миномётных батарей врага у нашей артиллерии не было снарядов. Стоим, ожидая новых распоряжений. Моя команда укрылась от осколков мин за стеной хаты, расположенной рядом. Шофёр предложил и мне из кабины автомашины уйти за стену. Но я остался на месте. Хоть и не фаталист, но что судьбой предопределёно, то и случится. Через несколько минут увидел впереди легковые машины штаба. Решил узнать обстановку. А обстрел усилился. Миномёты непрерывно бьют по селу. Идти опасно, но мной овладело какое-то безразличие к этой обстановке. Неожиданно прямо-таки натыкаюсь на генерал-лейтенанта. Высокий, статный, он возбуждённо прохаживается один вдоль посадки. Догадываюсь, что это командующий 18-й армией. Приветствую его. Генерал вопросительно смотрит на меня красными, воспалёнными от пыли и недосыпания глазами. - Лётчик? Как сюда попал? - Вёл разведку под Ореховом. Был сбит. Как мне поступить с самолётом? - По ту сторону посадки начальник воздуха, генерал Горюнов. Спроси у него,- сказал командующий. Направился туда. Увидел среди разбросанных ящиков группу военных с авиационными петлицами на гимнастёрках. Они жгли на костре штабные документы. Обрадовался этой встрече с авиаторами. Надеялся получить здесь разумный совет старших авиационных начальников о дальнейшей судьбе, о самолёте. Сегодня, участвуя в попытках прорыва, я и сам понял, что "миг" надо уничтожить. С ним едва ли сумею прорваться через вражеский заслон. Он сковывает движение, мешает окружающему нас транспорту. Однако для уверенности хотелось услышать совет опытных людей. Увидев полного, небольшого роста генерал-майора, я представился и обратился к нему: - Товарищ генерал, меня к вам направил командующий армией. - Докладывай! Что тебя беспокоит? - спросил он, глядя на меня усталыми глазами. Я рассказал ему о разведке, о моих мытарствах с подбитым самолётом и спросил его совета о дальнейшей судьбе "мига". - Знаешь, что я посоветую тебе, старший лейтенант, сожги самолёт. И если удастся отсюда выбраться, то благодари судьбу. - Понятно! Только жалко самолёт. Его можно отремонтировать и снова воевать. - Отбрось все колебания. Прорываться будем ночью и он будет мешать движению. Отобьёшься от колонны и из окружения не выйдешь. Что делать? Подогнал к скирде соломы своего израненного "мига". Запалил. Грустно и больно было смотреть на горящий самолёт. На нём воевал три месяца. Он не раз выручал меня в районе Могилёв-Подольска и здесь, в Орехове. Сразу же решил проехать со своей командой на южную окраину Черниговки. Здесь не было наших подразделений. Надо было раздобыть что-нибудь поесть и запастись питанием на дорогу. Сижу за рулём полуторки, в кузове солдаты. Едем вдоль окраины села. Вдруг из-за крайнего дома раздалась длинная очередь. Трассы пуль прошли рядом с кабиной. Спасла стремительная реакция. Резко рванул машину во двор дома. А из двери, навстречу нам, женщина. Как запричитает: - Зачем вы сюда заехали?! Уезжайте скорее! За хатой немцы! Уезжайте, а то они спалят и нашу хату! Делаю крутой разворот, и под автоматные очереди мчимся на северную окраину села. Лишь там перевели дыхание. Решили голодать, но больше не рисковать. Под вечер в село въехало с десяток санитарных автомашин. Все мы невольно обратили внимание на них. Резко выделялись красные кресты на бортах. Вышли врачи и медицинские сёстры. Среди них я узнал доктора и сестёр, которые перевязывали меня в передовом эвакогоспитале в Пологах. Подошёл, поздоровался. - Не успели выехать раньше? А как раненые? - Еле уехали. Спаслась только часть медицинского персонала и раненых,- не поднимая глаз, сообщил мне врач. И, как бы оправдываясь, закончил: - А что мы могли сделать? Ранее ушедшие машины не возвратились. - Если можно, сделайте перевязку. Ноет бровь,- попросил я. Сёстры достали из сумок пакеты, спирт, отодрали присохший бинт. Врач осмотрел рану. - Всё в порядке. Глаз цел, а рана заживает. Слова "машины не возвратились" взволновали меня. Сумел ли Комлев с группой раненых проскочить в тыл? А если напоролись на нёмецких танкистов? Не дай бог оказаться там. Иду к своей группе. В кузовах набилось полно солдат. Они боятся оставить машины перед прорывом, ждут ночи. Я думаю о том, что в моём состоянии вести полуторку ночью, без дорог, будет трудно. - Кто-нибудь из вас умеет водить машину? - обращаюсь к солдатам. - Я шофёр второго класса,- говорит один из них. - Хорошо. Осмотри автомобиль, подготовь его к тяжёлой дороге. Стемнело. На поле, восточнее села, стали сосредоточиваться подразделения, машины и артиллерия. Я решил выдвинуться вперёд, к рубежу прорыва. Выезжаем к передовым цепям. Они готовы к наступлению. За нами пристроилась колонна медиков, десятки других машин. Обнаруживаю, что нет трёхтонки с сержантом. Оглядываю колонну – не видно. Отстал или же решил своим ходом выходить из окружения? У нас с ним, ещё до выхода к месту прорыва, состоялся резкий разговор. Когда среди солдат прошёл слух, что положение почти безвыходное и надеяться не на что, сержант сказал мне: - Плохо наше дело. Надо выходить по-своему. - Как это "по-своему"? - не понял я. - Переоденемся в гражданский костюм. Я уже выходил под Киевом. - Ты что говоришь? - возмутился я. - За такие разговоры!.. Сейчас ни его, ни машины рядом не было. Неужели струсил и скрылся? А офицеры уже строили колонну, готовили стрелковые подразделения к атаке лесополосы, где затаились заслоны врага. Полковник, руководящий прорывом, дал команду к атаке, и передние ряды солдат молча побежали вперёд. Тут повисли в воздухе осветительные ракеты противника и из лесополосы потянулись к бегущим солдатам трассы светящихся пуль. Цепи залегли. Наша колонна остановилась. Несколько офицеров прямо в цепи поднимали солдат. Слышу возгласы: "Почему залегли? Так всех перебьют! Вперёд в атаку!" Сперва отдельные группы, а потом и все подразделения поднялись и ринулись на врага. Ослепляющий свет ракет, трассы пуль и разрывы мин снова прижали воинов к земле. Лишь некоторые солдаты продолжали по-пластунски двигаться к посадке. Движение застопорилось. Да это и понятно. Основная масса солдат в цепи – из тыловых частей. Они в настоящих переделках не были, не обстреляны. Ложатся под трассами пуль. Так нам не прорваться. Спрыгнул с подножки, вышел вперёд и ждал, когда поднимется цепь в атаку, чтобы идти в её рядах. Меня, освещённого ракетами, увидел полковник, крикнул: - Лётчик? Давай вперёд! За бронемашиной! Я дал рукой команду шофёру нашей полуторки и группе солдат. - Вперёд! За мной! Прижимаясь к бронемашине, ринулись на лесополосу, навстречу светящимся трассам пулемётов. Чувство боязни вражеского огня исчезло, всех охватило стремление добежать до врага в лесополосе и уничтожить его! Только бы добежать! Наверное, так и бывает во время штыковой атаки. Надо бежать вперёд, только вперёд, не обращая внимания на свист пуль, на падающих рядом товарищей. Побеждают те, кто не дрогнул, не повернул обратно. Такое чувство охватило и меня и всю группу, всю цепь. Немецкий заслон в лесополосе был уничтожен, дорога свободна. Наша небольшая колонна машин с бегущими рядом бойцами устремилась дальше. Бронемашина, стреляя, пошла вдоль посадки, подавляя пулемёты на фланге. Я вернулся к машине, огляделся. Впереди нас, немного правее, в слабом свете полумесяца вырисовывалась возвышенность. Её пересекала лесная полоса, а сверху была видна тригонометрическая вышка. Не доезжая высоты, решаю сделать остановку и подождать основную колонну. Едва слышу скрежет гусениц самоходных орудий. По-видимому, отстали от нас более чем на километр. Мне не хотелось отрываться от колонны небольшой группой. Это опасно. Понимаю, что сейчас надо самому проявлять инициативу и принимать решение. Полковника, руководившего прорывом, рядом нет. Решаю, что будем двигаться через высоту. Возможно, там пролегают полевые дороги. Однако на возвышенностях выгодно располагать огневые точки. Противник может воспользоваться высотой. Посылаю на разведку четырёх солдат с автоматами. А главная колонна всё ближе. Слышна работа моторов в нескольких сотнях метров. Наконец появляется и четвёрка солдат. Докладывают, что на высоте противника нет. - Поехали! - даю команду шофёру. - Держи направление на вышку! Машина чуть стронулась с места, как мотор зачихал и заглох. Идущая за мной группа, обходя нас, двинулась вперёд. Всех попутчиков с нашей полуторки как ветром сдуло. Они догоняли уходящие от нас машины и забирались в них, уже полностью забитые солдатами. Мы остались вдвоём в темноте, среди поля. - Давай насос и открывай капот! - крикнул я шофёру. - Нельзя медлить. Минуты потребовались, чтобы продуть бензотрубку, карбюратор и запустить мотор. Только тронулись, как из посадки на высоте внезапно по колонне ударили пулемётные очереди. Сразу же вспыхнули передние машины. Стало светло как днём. Стоп! - приказал шофёру, а сам думаю, что делать. Смотрю на горящие машины у тригонометрической вышки. Вижу, часть группы возвращается назад. Неужели солдаты, посланные на высоту, не осмотрели её? В сознании не укладывалось преступное отношение к отданному распоряжению, возмущал их ложный доклад о том, что "немцев там нет". А может быть, небольшая группа противника только что заняла позицию? Я сам добросовестно и честно выполнял долг, верил, что и другие относятся к делу так же. Подошедшие автомашины сбились около нашей полуторки. Противник перенёс огонь по скоплению техники. Надо что-то предпринимать, иначе сожгут машины и перебьют людей... Ещё раз осмотрел местность. Вижу левее на поле тёмный провал. Ясно, туда не доходит отсвет от горящих машин. Догадываюсь, что это лощина и нам следует по ней двигаться дальше. - Давай влево! В низину! - даю команду шофёру. Съезжаем в темноту. За нами идёт вся группа. Пулемётные трассы теперь проходят выше. Они не страшны. Решаю, что надо подождать основную колонну и указать ей, как обойти засаду. Вышел чуть назад, прислушался. Машины ещё далеко. Невольно подумал о превратностях судьбы. Я проникся уважением к нашей полуторке, подобранной нами на дороге у Верхнетокмака. Она уже не раз спасала от гибели. Да, на высоту пошли машины эвакогоспиталя. Это по ним ударили первые очереди, они теперь горят на возвышенности. Наверное, сёстры и врачи погибли... В голове подошедшей колонны увидел знакомого мне полковника. Он стоит на подножке, всматривается в дорогу. - Вправо на высоте засада. Колонну лучше направить по логу, в обход,- кричу ему. - Хорошо! Давай вперёд! - даёт он команду водителю. Опытному офицеру, видимо, и без моих советов было ясно, что через возвышенность двигаться нельзя - там горели машины. По низине без потерь прошли все части. Без остановок мы двигались на восток, обходя населённые пункты, занятые врагом. Вскоре подошли к Берде. В полной темноте переправились вброд через реку. Лишь одно орудие, попав колесом в яму, свалилось на бок. Двигались весь день, почти без остановок. Под вечер столкнулись с колонной вражеских мотоциклистов. В разгар схватки к ним на помощь подошло несколько танков. Но наши дрались мужественно и отразили нападение. Вскоре мы выдвинулись к лесу, где был наш аэродром. Отсюда я вылетал в последний раз на разведку в Орехов. Решил заехать туда, вдруг встречу кого-нибудь из своих. Мы выехали на лётное поле. Там было пусто. Полк и БАО убыли отсюда. Куда? Где их искать? Может быть, об этом знают жители ближайшего посёлка, где ночевали лётчики? Но вначале следовало запастись горючим. Мы уже днём ехали на последних литрах. На бензоскладе среди леса валялись пустые бочки. Но к нашей радости, одна большая цистерна, закопанная в землю, была с авиационным бензином. Нашли на складе альвеер, залили бак автомашины и прихватили две бочки в запас. Подъехали к машинам штаба. Нашёл старшего, доложил о цистерне с горючим. - Очень кстати. Поезжай вперёд и показывай дорогу,- сказал он и дал команду шофёрам двигаться за мной. Через три часа цистерна была пустой. В лесу мы были не одни. Здесь сосредоточилось несколько отступающих полков. В Мариуполе уже хозяйничали гитлеровцы, и командиры частей решили прорываться ночью на северо-восток, обходя город. С наступлением темноты части начали вытягиваться из леса и брать направление на город Сталине. Ночной прорыв, движение по просёлочным дорогам, в обход населённых пунктов, занятых немцами, соблюдение строгой светомаскировки - всё это был очень тяжёлый труд. Ехать пришлось с выключенными фарами, ориентируясь по белому листу бумаги, наклеенному на задний борт кузова впереди идущей машины. В первой половине дня колонны вышли к Старо-Бещеву. Здесь прочно оборонялись наши войска. Сдав своих попутчиков по машине в распоряжение воинской части и немного отдохнув, к вечеру нашёл штаб нашей армии. Командующий дал мне указание утром следующего дня выехать в Таганрог, где базируется наш полк, а также отбуксировать туда на прицепе и его повреждённую автомашину. Рано утром тронулись в путь. Я ехал на своей полуторке, полностью загруженной деревянными кольями от палаток и с прицепленной на тросе легковой автомашиной. Меня удивил этот груз. Теряем города и сёла, заводы и колхозы, а спасаем никому не нужные колья, годные лишь на дрова. Сетуя, я и не предполагал, что перегрузка видавшей виды полуторки обернётся для меня спасением. Хотя и двигались мы без остановок, но явно не успевали в светлое время попасть в Таганрог. Гружёная машина едва ползла. А с наступлением темноты решили встать: над дорогой начали действовать ночные бомбардировщики противника. Они сбрасывали бомбы на машины, едущие с включёнными фарами. Подъехали к селу Покровское. Расположились на его окраине, в доме железнодорожника. Только заснули, как громкий стук в дверь поднял всех. Схватили оружие, открыли дверь. Вошли офицеры в форме НКВД. - Чьи машины у дома? - глядят на нас строго. - Мои! Едем в Таганрог. Здесь заночевали. В темноте не решились ехать,- ответил я. - В Таганрог? Там немцы! Вам повезло, что не поехали дальше. Южная половина села уже захвачена противником. Надо срочно уезжать. Соображаю, куда взять направление. - А на Ростов дорога не перехвачена? - Нет! Уезжайте отсюда немедленно. Мы взрываем элеватор и тоже уходим. Добрались в Ростов без особых происшествий. Вскоре я нашёл свой полк в Батайске. Предстал перед командиром полка. - С возвращением! Не совсем тебя прибили немцы? - улыбаясь, спросил майор Иванов. Было видно, что он рад моему возвращению. - Пытались, но не вышло. - А глаз как, цел? - Разбита бровь, а глаз не повреждён. - Хорошо! Значит, летать и воевать будешь. Мы знали, что ты вернёшься. Ждали. Отдохни здесь, в Батайске. После такой "одиссеи" надо подлечиться. А потом приезжай к нам, в Султан-Салы. Туда перебазируется полк. Много тяжёлого пережил всего за одну неделю, но встреча с лётчиками и техниками полка развеяла мрачные мысли. На стоянке самолётов встретил Андрей Труд. Улыбаясь, поприветствовал: - Товарищ старший лейтенант, где это вы "махнули" "мига" на эту потрёпанную полуторку? Гляжу в его улыбчивое лицо, на душе ещё больше потеплело. Всё такой же. Шутка и добрая "подначка" - в первую очередь. - Эх, дружище Андрей, эта полуторка раза три меня спасала. За мной её сам командующий закрепил. Можно сказать, персональная машина. Лётчики и техники тут же окружили нас, попросили рассказать о мытарствах. Пришлось снова мысленно пройти дни и ночи этой тяжёлой недели, рассказать о пережитом. Вспоминаю, а сам думаю о ведомом. Знают о нём что-либо? Не выдержал, спросил. Но в полку ничего не было известно о Степане Комлеве. В санчасти мной занялись всерьёз. Очистили рану, удалили кусочки стекла. Но настроение было скверное. Я плохо чувствовал себя в отрыве от боевой работы, от друзей. Тянуло к ним. Видел, как стойко, честно и смело выполняют свой долг однополчане в сложной боевой обстановке. Прямо физически чувствовал потребность быстрее включиться в боевую работу. На третий день не выдержал. На своей "персональной" полуторке выехал в Султан-Салы. Настроение у лётчиков было невесёлое. Не вернулись с боевого задания командир эскадрильи Константин Ивачёв и его ведомый сержант Иван Деньгуб. А на другой день погиб Кузьма Селивёрстов, который вылетел на И-16 на поиск этой пары. Лишь много позже мы узнали, что Селивёрстов один вёл бой с четвёркой Ме-109. В этом неравном бою на устаревшем самолёте Кузьма был сбит. Его похоронили рядом с аэродромом, с которого он вылетел в свой последний боевой полёт... Пройдут дни, и я приеду к его могиле. Буду стоять и думать об этом патриоте нашей Отчизны и о многих других лётчиках, погибших в боях с врагом. Сколько могил имеют скромные обелиски, а сколько ещё безызвестных героев... В тот день, пережив скорбные минуты, я пришёл на КП. Попросил, чтобы включили в боевую работу. Виктор Петрович посмотрел на меня и твёрдо сказал: - Нет, Покрышкин. Тебе будет другое задание: переучивать молодых лётчиков с И-16 на "миги". Надо готовить их воевать на новой технике. Я не соглашался, возражал. Хотелось сражаться с врагом. Но Виктор Петрович стоял на своём: - Не упрямься! Ты же знаешь, что обучать должен опытный лётчик. Пока глаз не заживёт, я не разрешу тебе летать на боевые задания. Командир, как всегда, был прав. Включаться в боевую работу мне было ещё рановато. Простился с друзьями, забрал молодых лётчиков и поехал к месту сбора - в Зерноград. Второй раз за войну мне поручают подготовку молодёжи. Ехал, а думы одолевали. Понимал, что взял на себя непростое дело. Времени отводится немного, а задача сложная. Зрела главная мысль: передать молодёжи всё, чему научила война, уделить основное внимание формированию тех морально-политических и боевых качеств, которые делают пилота бойцом. Мы, конечно, освоим технику, научим лётчиков пилотировать "миг". Надо ещё помочь им приобрести уверенность в себе, научить критически анализировать результаты, воспитать постоянное стремление к совершенствованию, постоянное неудовлетворение тем, что уже сделано. Да и может ли нас сейчас удовлетворить даже крупная победа в воздухе. Враг ещё топчет нашу землю. И пока он держит в руках оружие, его надо истреблять...
ГДЕ ЖЕ ТАНКИ КЛЕЙСТА? Зерноград нашу группу встретил тепло и ласково. Погода стояла солнечная, светлая. Последние дни бабьего лета. Тянули в воздухе свои нити паучки. Осень разукрасила деревья и кустарники. Всё это расслабляло, тянуло к отдыху. Хотелось снять физическую и психологическую нагрузку последних тяжёлых месяцев. Но на любование красотами южной природы времени не было. Немедленно приступили к учёбе. Пока у меня был перевязан глаз, занимались теоретической подготовкой. Много внимания уделяли глубокому изучению МИГ-3, особенностям его пилотирования в бою с воздушным и наземным противником. По схемам и на простейшем ручном тренажёре я учил лётчиков определять по прицелу дистанцию до вражеских самолётов и до открытия убойного огня. Изучали самолёты противника Ме-109, Ю-88, Ю-87, их устройство, вооружение, наиболее уязвимые места, подходы для атаки. Большинство занятий взял на себя, делился опытом полётов на МИГ-3. Особое внимание уделял тактике истребителей, выработанной в ходе четырёх месяцев боевых действий на фронте. Говоря о боевых порядках, подчёркивал преимущество пары перед тройкой. На схемах и моделях самолётов доказывал лётчикам, что широко разомкнутый боевой порядок группы по фронту и высоте лучше обеспечивает поиск противника, меньше отвлекает внимания на осмотрительность. Он не сковывает манёвренность самолётов в группе. Конечно, пришлось объяснять, почему в своих рекомендациях я отхожу от некоторых довоенных инструкций. Молодёжь меня понимала. Лётчики жадно тянулись к опыту фронтовиков, знали, что вскоре сами окунутся в боевую жизнь, и надо быть к ней готовым. Порой приходилось отходить от темы, когда выяснялась "слабинка" в каком-либо вопросе. В ходе занятия, например, чувствую, путают лётчики термины "осмотрительность" и "поиск". Вижу, не случайно. Пришлось разъяснить молодым пилотам, что поиск - это наблюдение лётчиков за окружающим пространством с целью обнаружения воздушного противника. А осмотрительность сводится к наблюдению за препятствиями и своими самолётами на земле и в полёте для предотвращения столкновения. Много внимания уделяли изучению лётчиками принципов ведения боя на вертикальных манёврах и выполнению "соколиного удара" по целям. Уже в первые месяцы войны этот манёвр в ходе атаки давал наибольший эффект, позволял малыми силами успешно действовать в бою. Сводился он к тому, что лётчик, имея преимущество в высоте, атаковал цель сверху, на большой скорости. "Соколиный удар" требовал повышенного мастерства, умения точно поразить врага в короткие мгновения. Скорость спрессовывала секунды, она властно диктовала свои условия. В беседах неизменно подчёркивал эти особенности скоростного боя, старался, чтобы молодёжь была готова к ним. Решая вводные, ставя задачи перед лётчиками, отводил на это столько времени, сколько отпускала реальная обстановка в воздухе. Истребитель должен приучить себя почти мгновенно вырабатывать правильное решение. Каждый день планировалась политическая подготовка. Занятия часто приходилось проводить и мне. Общеизвестно, что командир должен обладать навыками и умением вести политическую работу. Лётчики на политзанятиях, проводимых командиром, имеющим личный боевой опыт, более внимательно слушают объяснения, проникаются ненавистью к врагу, чётче осознают свои задачи по защите Родины. В политическом воспитании большую роль играли печать и радио. Лётчики по вечерам читали газеты, слушали по радио сообщения из Москвы. Мы были лучше информированы о событиях на всём советско-германском фронте, чем в условиях боевой деятельности. К сожалению, сообщения с фронта не радовали. С беспокойством следили за событиями на подступах к Москве. У лётного и технического состава росло стремление качественнее и быстрее закончить переучивание, включиться в боевую деятельность. Вскоре разбитая бровь поджила и я начал вывозить лётчиков на УТИ-4. Затем перешли на "миг", осваивая вначале полёты по кругу, а потом и в зону. Программу пилотирования на "мигах" завершили полётами на групповую слётанность в паре и в звене. Перешли на ведение учебных воздушных боёв. Обучение шло без лётных происшествий, хотя не обошлось без казусов. Во время учебного воздушного боя Никитина с Трудом западнее Зернограда из облачности вывалился Ю-88. А молодые пилоты, гоняясь друг за другом, не заметили рядом настоящего противника. Навести их у нас не было возможности. Как не хватало радиостанции на наших самолётах... Я вскочил в стоявший на старте "миг" и взлетел. Но с "юнкерса" увидели крутившихся недалеко "мигов". Фашистский лётчик сбросил бомбы в поле и "юнкерс" скрылся в облаках. Не найдя противника, я сел, разозлённый на своих учеников. Вскоре Никитин и Труд приземлились и подошли ко мне. - Товарищ командир, задание на воздушный бой выполнили! - Чему я вас только учил? "Юнкерса" видели? - спрашиваю сурово. - Никакого "юнкерса" не заметили. А то бы мы его свалили,- с улыбкой отвечает Андрей Труд. - Эх вы, истребители! Поиск противника надо вести, начиная с посадки в самолёт до заруливания на стоянку. В любом полёте. А вы в воздухе вели себя, как ротозеи. Хорошо, что вас не сбили. Не один день пришлось им краснеть под насмешками товарищей. Напряжённо занимаясь освоением "мигов", мы стремились закончить переучивание к дню Великой Октябрьской революции. С огромным вниманием, радостью и гордостью слушали сообщение о торжественном заседании и параде на Красной площади. Выступивший с речью Иосиф Виссарионович Сталин говорил о великой освободительной миссии Красной Армии. Он напутствовал советских воинов, партизан и партизанок словами: "На вас смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощённые народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойными этой миссии! Война, которую вы ведёте, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина! За полный разгром немецких захватчиков! Смерть немецким оккупантам!" Выступление И. В. Сталина наполнило нас уверенностью в неминуемом разгроме фашистов под Москвой, уверенностью в нашей победе. В самый канун праздника противник предпринял наступление и на нашем фронте в направлении на Шахты. Он ставил цель окружить войска в районе Ростова, осуществить прорыв на Северный Кавказ, отвлечь наши резервы от Москвы. Главный удар наносила пополненная техникой и личным составом 1-я танковая армия противника. В связи с угрозой захвата Султан-Салы полк перелетел на освоенный нашей группой аэродром у Зернограда. А сразу же после праздника мы в полном составе перебазировались на лётную площадку у станицы Семикаракоровской. Отсюда и начали боевую работу. С осенью пришли низкая облачность и туманы. Они ограничили действия авиации. Воздушные бои проходили всё реже. Летать крупными группами на штурмовку противника стало трудно, а обстановка требовала активных действий. В такую погоду основная нагрузка ложилась на более опытных пилотов. Летая одиночно на разведку и небольшими группами на штурмовку наступающих частей противника, мы стремились действовать эффективно, наносить ощутимый урон, помогать нашим наземным войскам в отражении вражеского наступления. В кровопролитных оборонительных боях наши войска остановили натиск врага. У города Шахты бои постепенно затихли. Гитлеровским соединениям не удалось обойти Ростов с севера. Противник начал перегруппировку своих сил, особенно танковых. Командованию фронта в этих условиях очень важно было знать, куда перебрасывает враг свою главную ударную силу, танковую армию. Но в эти решающие дни непогода придавила нас к земле. Авиаразведка стала невозможной. Как-то утром одного из таких серых от низкой облачности дней лётчики собрались в своей полковой землянке. Я внимательно рассматривал полётную карту. "Вот бы сейчас слетать одному на бреющем полёте и проштурмовать немцев на дорогах,- родилась мысль.- Зениток можно не опасаться. В такую погоду зенитчики конечно же будут вести себя беспечно". Стал прикидывать маршрут полёта, характерные ориентиры на нём, определять дороги, где можно внезапно выйти на колонны врага. Ещё не успел до конца всё обдумать, как вдруг меня вызвали на командный пункт полка. Был твёрдо уверен, что зовут по какому-то делу, но уж не для полёта. На КП командир полка, спросив меня о самочувствии, сказал: - Наш полк представлен к гвардейскому званию. Но сейчас позвонил комдив и сказал: какие мы будем гвардейцы, если не найдём танковую армию немцев. - Ультиматум ясен. Надо найти танки. Но лететь одному. Майор Иванов походил минуту, размышляя вслух: - Вся надежда сейчас у командования на нас, лётчиков. Фактически на таких, которые смогут действовать в крайне сложной обстановке. - Не беспокойтесь, товарищ командир! Постараюсь найти! Учти! Погода очень плохая. Из соседнего полка на выполнение этого задания вылетали "Чайка" и И-16. Оба лётчика разбились. Но ведь ты летишь на "миге"... Получив маршрут полёта, по двухкилометровой карте стал изучать его характерные ориентиры. Старался запомнить их. Маршрут совпадал с тем, о котором думал в землянке, когда планировал полёт на штурмовку. Вскоре доложил о готовности к вылету. Виктор Петрович проверил меня и дал добро. Я уже собирался уходить с КП, как зазвонил телефон. Командир дивизии решил лично поговорить со мной. - Покрышкин, от Шахт куда-то ушла танковая армия немцев. Надо найти её. Это очень важно для командования фронта. - Понятно, товарищ генерал. Приложу все усилия, чтобы выполнить задачу,- заверил я Осипенко. - Посмотри на Большие Салы и Чалтырь. Там, по имеющимся у нас данным, наши войска окружили немцев. Но главное - танки! - Всё ясно! Разрешите выполнять? Едва взлетел, не набрал и тридцати метров, как коснулся нижнего края облачности. Горизонт закрыт. Земля просматривается лишь на удалении не более пятисот метров. Выхожу на железную дорогу Новочеркасск - Ростов и беру курс на Большие Салы. Лечу на высоте десять метров. Выскакиваю к селу. У его южной окраины замечаю стоящие вразброс танки. Их пушки направлены на населённый пункт. Подхожу ближе и вижу на бортах белые кресты. Противник! То же самое - на западной окраине. Здесь десятка два танков. На восточную окраину Больших Сал идти нельзя - зенитчики наверняка меня заметили, изготовились, встретят огнём. Беру курс по указанному мне маршруту. Проскакиваю вдоль дорог, над самыми крышами домов в населённых пунктах. Больше танков нет. Где же основные силы танковой армии противника? Надо было искать. Пора ложиться на обратный курс. Противника не видно. Иду вдоль дороги. Нагоняю колонну мотоциклистов. Они едут спокойно, уверенно. Надеются, что в такую погоду авиации в воздухе не будет. Хорошо слышу треск десятков работающих моторов. Прицеливаюсь и нажимаю на гашетки. Простреливаю всю колонну пулемётным огнём, с хвоста до головы. Вижу, как переворачиваются и летят в кюветы мотоциклы. Хорошо... Эти уже не доедут до Ростова. Успешная штурмовая атака сняла с меня злость за неудачу в поиске главных сил танковой армии. Вновь прохожу над окраиной Больших Сал, но теперь уже с востока. Там тоже с десяток немецких танков. Отхожу в сторону, разворачиваюсь и проношусь над центром села. Там наши повозки, солдаты. Называется "окружили немцев"... Наши внутри села, а кругом более тридцати танков противника... Видимо, это передовой отряд армии Клейста. А где же основные силы? Искать их я уже не могу, горючее кончается, и надо уходить домой. Иду на Чалтырь. Там такая же картина: внутри села наши войска, а вокруг немецкие танки. Восточнее его - линия обороны. Здесь наши части ведут бой с танками, держатся стойко. Вернулся на аэродром. Приземлился. Докладываю в штаб дивизии, что обнаружил более полсотни танков, окруживших Большие Салы и Чалтырь. Чувствую по тону, по вопросам, которые задаёт офицер штаба соединения, что не верят данным об окружении этих населённых пунктов. К середине дня погода улучшилась. Вылетевшие на разведку лётчики подтвердили эти данные. К вечеру туман снова начал сгущаться, понизилась облачность. Комдив вызвал меня к телефону и лично приказал снова вылететь на разведку. Маршрут прежний, и задача такая же. Я сел тут же на КП к столу. Задумался. Противник не дурак, он не будет делать перегруппировку танков вблизи фронта. Поэтому надо проверить дороги в глубине от оборонительной линии. Так и сделал в полёте. Прошёл вначале уже по знакомым линейным ориентирам на Чалтырь, от него через Большие Салы к Новошахтинску. Танковых частей не обнаружил. В первый момент охватило чувство отчаяния. Где же главные силы танковой армии? Если они нанесут внезапный удар, то грош цена и мне как разведчику. Поставлю под удар наши войска. В Больших Салах и Чалтыре передовые отряды. Где-то за ними и главные силы. Решаю просмотреть более отдалённый район севернее и западнее населённого пункта Генеральское, хотя он и не входил в маршрут, установленный командиром дивизии. Проверил горючее - хватит. И взял новый курс. Вот там, недалеко от дороги, на поле, я и увидел глубокие следы гусениц. Развернулся, прошёл над ними. Следы привели меня к лесным полосам. В вечерних сумерках и сгустившемся тумане увидел у посадок огни. Проношусь сбоку от них. Десятки костров. От них разбегаются экипажи к танкам, которые стояли рядами, замаскированные в лесной полосе. На глаз прикинул – более двухсот машин. Неужели нашёл? Это же главные силы танковой армии врага! Как захотелось в этот момент ударить по гитлеровцам. Ведь у меня под крыльями два неиспользованных "эрэса". Высота облачности двадцать пять - тридцать метров. Она не позволила быстро осуществить манёвр. Разворачиваюсь с малым креном. Крыло - у самой земли. Это заняло около минуты. Но и этого времени хватило для подготовки вражеских зенитчиков. Они встретили "миг" мощным огнём. Среагировал сразу. Ныряю в облачность и делаю отворот вправо. Левее меня летят светящиеся снаряды "эрликонов": догадываюсь, стреляют по курсу входа в облака. В стороне от скопления танков вышел из облачности и взял курс на аэродром. Иду домой и мысленно ругаю себя за глупость. С таким трудом нашёл танковые части и мог бы лишить командование ценных сведений. В памяти всплыло такое же ошибочное решение под Ореховом. Оно привело к срыву важной разведки и к мытарствам в окружении. Нет, надо брать себя в руки. Учиться хладнокровно принимать решения. Вот и аэродром. На КП встретили с тревогой и радостью. Майор Иванов укоризненно посмотрел на меня. - Наконец-то прилетел. Мы тут волнуемся. Горючка у тебя на исходе, а туман сгущается. Почему затянул полёт? Наверное, нашёл танки? - Нашёл, еле ушёл! - ответил я с усмешкой. - Давай докладывай Осипенко. Он нас уже замучил звонками. Всё справлялся о твоём прилёте. Командир дивизии, выслушав моё сообщение, довольным голосом произнёс: - Молодец! Считай, что я тебя уже представил к награждению орденом. - Благодарю, товарищ генерал! Очень хотелось добавить, что воюю не за ордена, но решил не портить хорошее настроение себе и комдиву. Утром следующего дня меня подняли чуть свет. Как только позволит погода, надо вылететь к лесопосадкам, узнать, куда движутся обнаруженные вчера танки. Ушёл в полёт на предельно низкой высоте. Танковые колонны врага, не маскируясь, двигались по дорогам к Ростову. Чётко вырисовывался замысел противника. Он готовил удар на город с запада и севера. В Больших Салах и Чалтыре уже не было наших частей. Ночью они вырвались из окружения и соединились с обороняющимися войсками. Путь их выхода обозначили брошенные кое-где повозки. Все эти сведения были доведены до командования фронта. Думаю, что они сыграли определённую роль в выработке дальнейших решений. На нашем фронте в середине ноября произошли большие события. Танковая армия врага с подошедшими пехотными дивизиями ринулась на Ростов. В тот же день перешли в контрнаступление западнее Шахт войска Южного фронта. Они успешно прорвали оборону фашистских войск и стали заходить в тыл главной группировке противника. Вражеская танковая армия, с большими потерями захватившая Ростов, оказалась в критическом положении. Противник начал поспешное отступление на заранее подготовленную линию обороны по реке Миус, прикрываясь заслонами в узлах дорог и населённых пунктах. К сожалению, авиационные части не могли активно участвовать в боях. Низкая облачность, туманы и снежные заряды ограничивали наши действия. Самолёты врага вообще не летали. Генерал Осипенко часто посылал меня на разведку вражеских арьергардных заслонов, для поиска наших кавалерийских соединений, действующих в тылу врага. Мне приходилось вести многие полёты в самых тяжёлых погодных условиях, летать вслепую, на высоте тридцать и менее метров, попадать в снежные заряды. Только точное пилотирование самолёта по приборам позволяло выдерживать курс и высоту, не раз спасало от столкновения с землёй. Разведка танковых заслонов, прикрытых зенитками, даже на бреющем полёте была небезопасна. Местность открытая, войск мало. Зенитчики врага вели настильный огонь. От него трудно спастись, хотя и вёл самолёт, прижимаясь почти вплотную к стерне. Приходилось энергично уходить в нависшую облачность, резко менять курс, маневрировать, уходить от светящихся трасс "эрликонов". Да и последующий выход из облачности для визуального наблюдения на малой высоте требовал большой осторожности. Можно было легко зацепить землю. В таких случаях я применял выход пологим скольжением, с небольшим креном. Это был более безопасный способ, чем снижение прямо перед собой. Исключительно сложные погодные условия выработали привычку тщательно готовиться к каждому полёту, быть предельно собранным, внимательным, проявлять постоянную бдительность, чтобы выполнить боевую задачу. В эти дни тяжёлых боёв под Ростовом каждый из нас постоянно думал о Москве, с горечью переживал неудачи в оборонительном сражении у стен столицы. Мы твёрдо верили, что Москва не будет отдана врагу. Но тревога за неё не покидала ни на минуту. В этой обстановке важную роль сыграло усиление политической работы, направленной на укрепление морально-психологического состояния личного состава полка. Всё делалось, чтобы поднять боевую активность каждого лётчика и техника, развить инициативу, настойчивость. Эту работу действенно организовал комиссар полка Михаил Акимович Погребной. Он прибыл к нам на смену Чупакову, убывшему на лётную работу в запасной авиационный полк. Хотя Погребной и не был лётчиком, но личный состав полка относился к нему с большим уважением, ценил его за внимательное отношение к каждому воину, за доброту. Его беседы, полные ярких примеров героизма, все мы слушали с большим вниманием. Он умело доводил до лётчиков задачи, подчёркивал, что наши успешные действия здесь, под Ростовом, направлены и на защиту Москвы. Громя врага, мы сковываем его резервы, уничтожаем живую силу и технику. Хорошо организованная и целеустремлённая работа политического состава, партийных и комсомольских организаций вдохновляла лётчиков и техников на более успешное выполнение боевых задач. Штурмуя колонны врага, нанося огневые удары, мы все понимали, что каждый убитый завоеватель, каждая сожжённая машина, повреждённая пушка - наш вклад в общее дело Победы. В первой половине декабря закончилось сражение под Ростовом. Группировка противника была разгромлена и отброшена к Таганрогу и за реку Миус. Враг понёс большие потери, и только подброшенные сюда дополнительные силы с других участков фронта и заранее подготовленные оборонительные позиции позволили гитлеровцам остановить наше контрнаступление. А какое ликование принесла весть о разгроме главной группировки фашистской армии под Москвой, о стремительном наступлении наших войск на запад! Радоваться было чему. Противник понёс огромные потери, был отброшен от столицы. Такого удара гитлеровцы ещё не испытывали за всю вторую мировую войну. Развеялись наши тревоги за Москву. Стала более осязаемой вера в неминуемый разгром фашистских захватчиков, в нашу Победу. После тяжёлого первого полугодия войны все мы с большими надеждами вступали в военную зиму. Полк перебазировался на полевую площадку у города Шахты. Отсюда было ближе действовать по гитлеровским войскам. Лётчики вели разведку, штурмовали скопления врага на позициях, уничтожали его транспорт на дорогах. Авиация противника на нашем участке появлялась редко, и воздушных боёв почти не было. Зима в тот год выдалась суровой. Морозы и снежные метели значительно ограничивали боевую активность. Погода диктовала свои условия. Летали небольшими группами и одиночно, уничтожая автомашины пулемётным огнём и "эрэсами". Применять бомбы из-за низкой облачности было нельзя. В один из таких вылетов в канун Нового года наша группа из четырёх "мигов" обнаружила на дороге к Амвросиевке небольшую колонну. Мы неожиданно вышли на цель и с ходу атаковали её. Удар был молниеносным и точным. Зажгли двенадцать машин. Среди них пять бензовозов. Они взорвались, поражая другую технику. Доложили о результатах штурмовки. Начальник штаба полка тут же передал эти данные в дивизию. Неожиданно оттуда потребовали сообщить дополнительные сведения. По-видимому, эти данные потребовались руководству для итогового новогоднего доклада. - Покрышкин, штаб дивизии требует доложить, сколько ваша группа убила солдат противника,- сообщил мне капитан Матвеев, не выпуская телефонной трубки из рук. - Мы же не могли видеть сверху, сколько уничтожили солдат противника,- развёл я руками. - О сожжённых машинах сообщил вам точно, а водители и прислуга в панике разбежались по кюветам. Боеприпасы мы израсходовали, стрелять было нечем. Матвеев, переговорив с офицером штаба дивизии, протянул мне трубку: - На! Требуют твоего личного доклада. Выслушав странный вопрос, я ответил: - О точных данных придётся запросить немецкое командование... Какой же поднялся тарарам! Я поспешил положить телефонную трубку. - Ну, Александр Иванович, этого тебе не простят. Через несколько минут мы с Никандрычем (так в полку звали Александра Никандровича Матвеева) "схлопотали" по выговору. А к вечеру группа лётчиков, награждённых командованием фронта, выехала в соединение для получения наград. Провожая нас в Ровеньки, где размещался штаб дивизии, Матвеев наклонился к моему уху, тихо сказал: - На всякий случай, дырку в гимнастёрке заранее не делай. Может, она и понадобится, а может, и нет. Вдруг отменят награждение после твоего доклада о результатах штурмовки в штаб дивизии... - Не отменят! Орденом Ленина награждает командующий фронтом. В Ровеньки я ехал с радостью. Знал, что встречусь с известными лётчиками дивизии. Но особенно меня обрадовала возможность познакомиться с Вадимом Фадеевым. Богатырского сложения человек. Было немало рассказов о его героических делах, удали, смелости и находчивости. Мне очень хотелось лично познакомиться с этим незаурядным лётчиком. Когда в начале войны мы, истребители, громили кавалерийскую дивизию противника в районе Кодыма, до нас дошли слухи о его удалых атаках: израсходовав все боеприпасы, он пытался рубить кавалеристов винтом своего самолёта, гонял лошадей по полю до изнеможения... Дошёл до нас и недавний случай на Миусе. Однажды при штурмовке самолёт Вадима Фадеева был повреждён. Ему пришлось сесть на нейтральной полосе, между траншеями. Вадиму удалось под обстрелом добежать до своих. Наши пехотинцы с удивлением окружили лётчика богатырского сложения. Стремясь спасти свой самолёт, Вадим тут же договорился с командиром об атаке. - Вперёд! За Родину! - крикнул Фадеев. Его мощный басовитый голос услышал весь батальон. Бойцы выскочили из траншеи и с криками "Ура!" бросились на высоту. Эта атака была такой неожиданной и такой решительной, что гитлеровцы не успели опомниться. Наши воины вскочили во вражескую траншею, перебили фашистов, захватили высоту и организовали её оборону. Вадим Фадеев с помощью бойцов оттащил свой И-16 в безопасное место. Командир стрелковой дивизии поблагодарил Фадеева за помощь в захвате господствующей высоты, затем пригласил к себе на КП пообедать и выделил автомашину для буксировки самолёта. В штабе дивизии я сразу узнал Вадима Фадеева. Подошёл к нему и дружески протянул руку: - Здравствуйте, Фадеев! Старший лейтенант Покрышкин. Много слышал о ваших героических делах и рад с вами познакомиться. - Сержант Фадеев. Тоже слышал о вас. Готов стать другом! Так состоялось наше личное знакомство. Оно переросло потом в настоящую боевую дружбу. Судьба соединила наш путь... После вручения наград лётчиков и инженеров пригласили на техническую конференцию. На ней в числе других выступил дивизионный инженер. Он взял очень сложную тему - о превосходстве наших истребителей над "мессершмиттами". Но говорил неубедительно, поверхностно, расхваливал горизонтальную манёвренность "Чайки" и И-16, их преимущества, коснулся и высоких качеств "мигов". В обсуждении доклада лётчики почему-то не проявили инициативы. Им в боях много раз приходилось встречаться с "мессершмиттами" и "юнкерсами" и лично на себе испытать боевые возможности нашей техники и техники врага. Я тоже решил выступить на конференции. Высказал свои взгляды на современную тактику боя истребителей, сказал о преимуществах "мига" в скорости полёта и при бое на вертикальном манёвре. Вместе с тем указал на его слабое вооружение, на отсутствие в нём радиостанции, столь необходимой для управления действиями групп истребителей. Подчеркнул необходимость иметь на новых истребителях пушки, ибо пулемётное вооружение не всегда достаточно эффективное средство в современном воздушном бою. Почувствовал, что моё выступление не понравилось кое-кому из руководства дивизии. Завуалированно меня обвинили в недооценке нашей боевой техники, в отсутствии чувства уверенности в своих самолётах. Спорить с людьми, которые ни разу не провели воздушного боя, не имели боевых вылетов, было просто лишено какого-либо смысла. Вечером уезжали из Ровеньков. В принципе для меня это был радостный день. Получил высокую награду Родины, познакомился с интересными людьми. Но примешивалось и чувство неудовлетворённости. Не смог я глубоко и убедительно выступить на конференции. Наверное, не хватило доводов, умения отстаивать взгляды. Да и реакция на выступление была не такой, какую я ожидал. А ведь надо уметь не только искать новое, но и отстаивать его, говорить убедительно, веско, чтобы каждый согласился: "Да, это так!" Шли последние дни декабря. В штабе полка был настоящий аврал. Беспрерывно звонили телефоны из дивизии, переворачивались кипы бумаг, вспыхивали острые споры между офицерами. Нам, лётчикам, было известно, что готовятся данные для подведения итогов боевых действий частей за полгода... В полку оцениваются результаты каждого лётчика. В самый канун Нового года всё успокоилось. В этот день к вечеру в общежитии лётчиков появился адъютант нашей эскадрильи Медведев. Вскоре подошёл ко мне. Вижу - расстроен, - Не смог я отстоять вашу кандидатуру. - А в чём дело? - Первое место в полку установили Фигичеву. - Ну и что же тут плохого? - У вас около двухсот боевых вылетов, сбито более десяти самолётов. А вам отвели второе место. - Ну, а зачем расстраиваться? Разве мы воюем за призовые места? Медведев, видя, что его не поддерживают, даже растерялся. Я пододвинулся к нему, спокойно сказал: - Свой авторитет защитим в боях. Не скрою, мысли были о другом. Надо было подготовиться к завтрашнему вылету на штурмовку, открыть боевую деятельность в новом году. К таким вылетам готовились и другие лётчики. Перед ужином майор Иванов посоветовал мне, И. Лукашевичу и В. Карповичу пораньше лечь спать. Мы поняли, что утром тройкой вылетим на штурмовку. На торжественный ужин был собран почти весь офицерский состав полка. Виктор Петрович тепло и сердечно поздравил всех с наступающим Новым годом и пожелал боевых успехов. Слушая его, каждый лётчик думал о прошедших месяцах войны, о своих успехах и неудачах, о погибших боевых товарищах. Что принесёт новый год нашей Родине и каждому из нас? Конца войны ещё не было видно. Мы знали: нас ожидают жестокие бои. И мы были готовы к ним.
КОГДА ОДИН В НЕБЕ Досталось техникам в первый день нового года. Мороз выдался на редкость для этих южных мест крепким. Пришлось прогревать моторы специальными печками. Но всё равно двигатели запустились с трудом. Долгое проворачивание их холодным сжатым воздухом вызвало запотевание свечей. Надо взлетать, а мотор работает с перебоями... И в воздух нельзя, и вылет срывать не хочется. Сижу в истребителе, думаю, что делать. Слышу, у Лукашевича мотор работает почти без перебоев. Я оставляю свою машину, высаживаю Лукашевича, взлетаю на его самолёте. Над аэродромом поискал в воздухе Карповича, рядом его не было, взглядом окинул старт. Тоже нет. Стоял лишь мой "миг". Не успели убрать. "Неужели отказал мотор и он упал?" - мелькнула мысль. Тут же глянул в поле, по направлению нашего взлёта. Вон он - самолёт Карповича! Стоит, вроде на шасси, в двух километрах от аэродрома. На моём самолёте мотор всё же изредка даёт перебои. Лететь одному или сесть? С возвращения начинать новый год нельзя, сорвёшь боевое задание. Упрямый сибирский характер не позволял идти на посадку. Принял решение лететь в одиночку, искать вражеские цели. На заснеженной равнине хорошо видны наезженные дороги, вьются между шахтёрскими посёлками и городками. Изредка встречаются отдельные машины. Мороз загнал всех немцев в дома. На станции Амвросиевка сбросил с вертикального пикирования бомбы по железнодорожным эшелонам. Зенитчики, греясь в домах, прозевали мой удар. Они открыли огонь, когда я уже уходил вдоль дороги на Таганрог. На ней мне удалось сжечь пару машин марки "Шкода". Лёг на обратный путь. При подходе к линии фронта увидел на краю села дым и огонь от костров. Вокруг них грелись танкисты. Их узнаёшь сразу, да и с десяток танков стояло в стороне. Поздно всполошились. От моих пулемётных очередей многие не успели укрыться в танках. А как поспешно они ныряли в люки! Это рассмешило меня. До самого аэродрома ироническая улыбка не сходила с лица. Зарулив на стоянку, спросил у техника: - Что с Карповичем? - Ничего страшного. Мотор сильно барахлил. Он сел вынужденно. Сам невредим, самолёт цел. - Это хорошо! Я волновался за него. Командир полка внимательно выслушал мой доклад о результатах вылета. Потом спросил: - Как у тебя работал мотор в полёте? - На маршруте изредка давал перебои. Всю дорогу дрожал, но всё-таки работал. - Почему же не вернулся? - Товарищ командир! Не хотелось подвести под неприятность полк. Был бы срыв задания. - Ух! Твердолобый сибиряк. Сломаешь когда-нибудь шею из-за своего характера. - Лучше уж разбиться, чем терпеть позор, - Ладно, иди! Сегодня отдыхай,- отпустил меня Иванов. По его настроению я понял: хотя он и пожурил, но был доволен, что боевое задание выполнено. Однажды повседневная боевая работа прервалась: полку передавали самолёты Як-1 из соседней части. Мы получили десяток "яков", а бывшие их хозяева убыли на авиазавод за новыми. Боевая матчасть, а у нас не хватало самолётов, вызвала радость у лётчиков. Но одновременно и небольшое огорчение: получили-то мы уже потрёпанные в боевых действиях "яки". Нам, конечно, тоже хотелось летать на новых самолётах. Но делать нечего: какие ни есть - а боевые машины. Вторая эскадрилья срочно приступила к переучиванию лётного состава. Надо отметить, пилоты быстро освоили Як-1. Самолёт, по сравнению с "мигом", был прост в управлении во всех видах полёта, лёгок в пилотировании и имел на вооружении пушку и два "шкаса". Вооружение было не очень мощное, но всё-таки сильнее, чем на "миге". Через несколько дней на наш аэродром пришла из глубокого тыла группа лётчиков на новых Як-1. Возвращаясь на фронт, они сели для заправки горючим. А прежде чем сесть, решили удивить нас: стали выполнять на "яке" пилотажные фигуры. Их можно было понять, лётчики радовались новым самолётам. Все в полку, задрав головы, смотрели на представление. В один из моментов над нами пронеслась пара "яков" и перешла в крутую "горку". Ведущий пары на "горке" пытался сделать восходящую "бочку". Но выполнил эту фигуру неумело. Вместо "бочки" у него получилась "кадушка". Так опытные пилотажники называют неумелое выполнение этой фигуры, когда переданы элероны, опускается нос самолёта и теряется высота. В данном случае ведущий из-за "кадушки" ушёл под своего ведомого, оказался сзади него. Я видел это, подумал: "А ведь так можно уходить из-под огня противника, когда он у тебя в хвосте". Мы с лейтенантом Искриным продумали и проиграли на моделях этот манёвр. А чуть позже, с разрешения комэска над аэродромом стали его отрабатывать. Искрин заходил в хвост моего самолёта и брал в прицел. На дистанции возможного открытия огня я полностью давал на вращение самолёта элероны, делал "бочку" со снижением и уходил вниз. За счёт прибранного газа мотора оказывался ниже Искрина метров на пятьдесят - сто и в хвосте его самолёта. Даю газ, делаю "горку" и ловлю напарника в прицел. Этот манёвр мы с Николаем Искриным тренировали после каждого боевого вылета. Отработали до автоматизма и были готовы уверенно его применять в настоящем бою с "мессершмиттами". Отрепетировав на прямой, стали применять его на виражах. В последующие годы войны этот приём три раза спас меня от вражеских истребителей. В морозные дни января в полк прибыло пополнение - группа молодых лётчиков в звании младших лейтенантов. Наконец-то был отменён предвоенный приказ о присвоении лётчикам после окончания авиашколы звания сержанта. Однако молодые пилоты освоили в школе лишь полёты на И-16. Боевое применение не отрабатывали. Было ясно, что с такой подготовкой выпускать на боевые задания неразумно. Требовались тренировочные полёты в боевых порядках групп. Надо было научить их штурмовым действиям, ведению воздушного боя. Это хорошо понимало командование полка. Решено было создать специальную эскадрилью из молодых лётчиков. Кому-то надо было помочь в их боевом становлении. В один из дней Иванов вызвал на КП Павла Павловича Крюкова и меня. Он поздравил нас с присвоением звания капитанов, а потом завёл разговор о методике подготовки молодёжи. Командир решил с нами посоветоваться. Это сразу же насторожило. Такой подход грозил тем, что можно оказаться во главе эскадрильи молодых лётчиков. Закончив обсуждение подготовленной штабом программы ввода молодёжи в строй, командир полка сказал: - Ну что же. Вы мне очень помогли вашими советами. Вот и займитесь обучением молодёжи. Командиром тренировочной эскадрильи я думаю назначить вас, товарищ Крюков, а заместителем у вас будет Покрышкин. - Товарищ командир! Вы скоро из меня, лётчика-истребителя, сделаете постоянного инструктора! - взмолился я. - Александр Иванович! Ты уже имеешь опыт подготовки молодых лётчиков. Надо и этих ребят научить воевать. Я испытывал большое уважение к Виктору Петровичу и не хотел его огорчать. Не стал больше упрашивать и дал согласие. Прельщало и то, что командиром специальной эскадрильи назначили Крюкова. Все лётчики полка уважали его за спокойный характер, рассудительность. Пал Палыч смело воевал на Халхин-Голе. За проявленное мужество в боях с японцами был награждён орденом Красного Знамени. Он служил примером и в боях с гитлеровцами. Закончив формирование, наша эскадрилья на десяти И-16 перелетела на аэродром, ближе к линии фронта. Не теряя попусту времени, начали усиленно заниматься изучением тактики действий при штурмовке наземных целей и ведении боя с самолётами противника. Закончив практическую отработку техники пилотирования и стрельб по наземным целям полётов в боевом порядке группы, приступили к боевым вылетам. Среди молодёжи мне очень понравились своей хваткой Степан Вербицкий, Николай Науменко, Владимир Бережной и Саша Мочалов. По всему чувствовалось - будут настоящие истребители. Определили их ведущими пар. К сожалению, в первое время морозная и снежная погода мешала выполнению нашего плана. Пускать в боевой полёт неопытных молодых лётчиков при низкой облачности и плохой видимости было опасно. В такую погоду мы летали с Искриным парой или одиночно на "свободную охоту". Уничтожали паровозы на перегонах, автомашины на дорогах. Как-то выдался очень морозный день. Взлетать надо было срочно - требовалось произвести разведку на дороге. Я не успел надеть лицевую маску. И за это здорово поплатился. Техник в спешке не смог хорошо очистить от снега часть фюзеляжа. В полёте хлопья кружились по кабине, снег прилипал к лицу, таял. А мне было не до этого; следил за местностью, искал цели. Да и за воздухом нужно было зорко наблюдать. После посадки техник самолёта, глянув на меня, тревожно произнёс: - Товарищ капитан! Вы же всё лицо обморозили! Надо быстро что-то делать! Он было схватил варежкой снег... Но обморожение было таким сильным, что "российский метод" не помог. К вечеру лицо и шея страшно распухли. Смазал их по совету врача жиром, но это не дало вначале положительных результатов. Несколько дней пришлось скучать в казарме и лечиться. Кабина на И-16 не имела колпака, обогрева и поэтому часто даже опытные лётчики обмораживали себе лицо в морозные дни, летая без лицевой маски. А надевать её не хотелось, она мешала лётчику в воздушном бою, уменьшала обзор. Отрыв нашей молодёжной эскадрильи от полка, частая непогода сказывались отрицательно. Настроение у лётного и технического состава было паршивое. Поэтому даже случайные посадки лётчиков к нам при возвращении с боевого задания вносили заметное оживление. Как-то прилетел на наш аэродром Вадим Фадеев. Мы как раз выходили из командного пункта, направляясь в столовую. Видим, с ходу садится И-16. Подрулил к нашей группе. Мы все смотрели как заворожённые: вылезает из кабины двухметровый великан в меховом комбинезоне. Молодые лётчики от удивления даже рты раскрыли. Не верилось, что такой огромный человечище поместился в небольшой кабине. Лицо лётчика было всё в струпьях от многократного обморожения, и только по бороде я узнал Вадима. Бросился к нему. - Вот так встреча! Как тебя занесло к нам? - Ходил на разведку, горючее кончилось. Вот и решил сесть к вам, дозаправиться. Где у вас телефон? Надо срочно передать данные в дивизию. Я проводил его на КП. Он передал сведения в штаб. Я пригласил Вадима в столовую пообедать, а сам на несколько минут отлучился, чтобы дать указания инженеру по подготовке самолёта Фадеева к вылету. Вхожу в столовую и вижу: Вадим трясёт за плечи командира нашего батальона аэродромного обслуживания. Пришлось вмешаться: - Вадим! Что случилось? Прекрати, душу вытрясешь из человека. - Ты знаешь, Саша, не хочет давать мне сразу два обеда. Сам командующий армией написал в этом документе - давать мне двойную порцию,- шумел Вадим, тряся перед лицом комбата замусоленной бумагой. - Успокойся, Вадим! Всё будет нормально. Накормим от души. - Да я не из-за этого. Еды хватает. Все, кто на меня глянет, тащат две порции. Ведь и так ясно - без бумаги! Мы засмеялись. А Фадеев сбросил верхнюю часть комбинезона. На его широкой груди засверкал орден Красного Знамени, а на петлицах я увидел два кубика. - Дорогой Вадим! Поздравляю тебя с присвоением звания лейтенанта. Наконец-то стали уважать боевых лётчиков. А то такого прекрасного воздушного бойца и держали в сержантах! - сказал я, качая головой. После сытного обеда Вадим тепло распрощался с нами, вырулил и с шиком взлетел. Я не удержался от похвалы, потом подробно рассказал молодым лётчикам о героических делах этого незаурядного воздушного бойца. Он вызвал явную симпатию у нашей молодёжи, стремление подражать ему. Особую радость приносило нам посещение комиссара полка. В те дни снабжали нас газетами нерегулярно и комиссар не забывал навещать эскадрилью. Интересовался боевой работой и жизнью, проводил беседы о положении на фронтах и в стране, информировал о событиях в полку, помогал нам решать текущие вопросы. Его посещения как бы сближали нас с полком. Правда, комиссар был строг. Бывали и неприятные минуты. Однажды даже получили разнос за беспорядки на нашем аэродроме. Но всегда он говорил по делу. В один из буранных дней на наши занятия неожиданно нагрянул комдив. Его сопровождал инспектор Сорокин. Мы как раз отрабатывали по схемам и на моделях самолётов построение боевых порядков пары и четвёрки истребителей. Командир дивизии придирчиво осмотрел схемы, послушал объяснения лётчиков. Многое ему не понравилось. - Разве так об этом указано в наставлениях и инструкциях? Сорокин! Возьмите альбом. Объясните, как надо воевать! Лётчик-инспектор открыл свой альбом, составленный ещё в предвоенные годы. Методические рекомендации устарели и не отвечали современной тактике. Но всем пришлось выслушать инспектора, сделать записи. В заключение комдив приказал учить лётчиков строго по наставлениям. Улетел к себе в штаб он явно рассерженный. Павел Павлович Крюков, проводив взглядом самолёты, вернулся в класс. Я зашёл к нему, опустился на стул. - Давай подумаем, что надо делать,- устало сказал комэск. Ответ у меня уже был готов давно: учить лётчиков тому, что нужно в бою: воевать не числом, а умением. Суворовское правило. Оно не стареет. Я понимал сейчас Крюкова. Он в ответе за подразделение. Но я знал его характер: если уверен в деле, будет настаивать на своём. - Доведём нашу программу до конца. Мы выработали её на первом опыте войны. Может быть, что и не так, но лучшего пока нет,- твёрдо сказал он. Настоящий командир, фронтовик, умеющий сделать правильные выводы. Позже я не раз думал об этих днях. Трудный был период. Бой требовал новых приёмов, новой методики. А её нет, официально действуют ещё прежние положения, старые инструкции. Требовалась не только гибкость, но и большая смелость учить по-новому. Надо быть очень уверенным в правоте своих выводов, не соглашаться, отстаивать и утверждать свои мысли. И тот, кто познал в бою правоту новых приёмов, кто уверен в себе, был способен это сделать. Именно в эти дни у меня уже выкристаллизовались мысли о необходимости смело брать на вооружение новые приёмы, отбрасывать прочь старое! Итак, мы продолжали учить молодёжь тому, что показал опыт боевых действий. Он выработан лётчиками в боях, а не в "конторе", людьми, которые смотрели противнику в глаза, а не теми, кто "видел бой издалека". В условиях благоприятной погоды отрабатывали тактику поражения наземных целей практически, под вражеским огнём. Штурмовали железнодорожные станции и скопления войск и техники противника на дорогах. Лётчики уверенно вели огонь по наземным целям. Но в первых полётах при встрече с "мессершмиттами" нервничали, жались к нам с Крюковым. В таких вылетах я боялся, что подопечные могут столкнуться в воздухе. Порой так близко подходили к самолёту, что приходилось принимать меры. Но с каждым вылетом у молодёжи росли уверенность и смелость. При появлении "мессеров" они стали активнее использовать "эрэсы". В таких случаях вражеские истребители теряли охоту приближаться и оставляли нас в покое. За все боевые вылеты в период переучивания эскадрилья не потеряла ни одного лётчика и самолёта. Через пару месяцев, закончив программу, подразделение вернулось на аэродром близ шахты Свердловской, где базировался полк. Пока мы занимались подготовкой молодого пополнения, на нашем фронте произошли некоторые изменения. Была проведена зимняя наступательная операция, освобождён населённый пункт Барвенково-Лозовая. Изменилось и главное направление действий нашего полка с Таганрогского на Донбасс. Этот район с плотно расположенными городами был очень сильно насыщен зенитными средствами противника. С улучшением погоды противодействие вражеской авиации, в том числе и истребителей союзников Германии, становилось более активным. Чувствовалось, что противник сосредоточивает свои силы в Донбассе. Наше командование требовало усиления разведки этого района. В полку я опять пересел с И-16 на свой МИГ-3. Меня вернули к основной боевой работе - ведению разведки наземного противника. Не скрою, это решение командования расстроило. Я стремился к полётам на прикрытие войск, хотел ходить на сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков. Мне казалось, что в воздушных боях я смог бы проявить себя как лётчик-истребитель более полно. Увы, пока об этом мог только мечтать. Теперь я нештатный воздушный разведчик, предназначенный вести визуальное наблюдение за расположением и передвижением войск противника. С поиском же воздушного противника, с ведением боя, к чему стремится каждый истребитель, приходится пока распрощаться. Командование заинтересовано в точных разведывательных данных. Поэтому от меня категорически требовали избегать воздушных схваток, внимательно наблюдать за движением колонн противника, за сосредоточением его сил. Срыв задания, даже в случае вынужденной схватки с истребителями врага, резко порицался, считался невыполнением боевой задачи по вине разведчика. В условиях ясной погоды прошедшего лета, когда полк не испытывал недостатка в самолётах, вылеты на разведку производили в основном парой или звеном. Разведка велась силовая. Мы преднамеренно или вынужденно ввязывались в бой с "мессершмиттами". Теперь же, в зимних условиях, полностью перешли на одиночные полёты разведчиков. Плохая погода стала нашим союзником. Она позволяла скрытно и внезапно выходить на цели, а при опасности уходить в облака от вражеских истребителей или огня зениток. Но такие полёты требовали высокой подготовленности, умения летать в сложных метеоусловиях и точно ориентироваться на местности, вести самолёт по приборам. В то же время недооценка особенностей полётов в сложных погодных условиях порой приводила к тяжёлым последствиям. В начале осени не вернулись с задания комиссар эскадрильи Фёдор Захаров, сержанты Леонид Сташевский и Иван Войтенко. Эти лётчики не имели опыта полётов в сложных метеоусловиях. Неизвестно, как и где они погибли. То ли были сбиты противником, то ли не справились с пилотированием в облаках. При одиночном полёте рядом с разведчиком не бывает свидетелей. Родные же получали сообщения о том, что их сын пропал без вести. Но лучшие лётчики части свою задачу выполняли успешно. Регулярно летал на разведку и я. Освоил этот вид боевых действий. В таких полётах и прошла зима. Март принёс с собой яркое солнце, ясное небо. Полёты одиночных разведчиков в подобной воздушной обстановке изжили себя. Однако руководство дивизии не учло это. Нас продолжали по инерции посылать одиночными экипажами. Между тем в Донбассе, где противник ускоренно сосредоточивал войска, появились сильные патрули истребителей, нарастала мощность зенитного огня. В подобной воздушной обстановке одиночный разведчик чувствовал порой себя просто обречённым. Если быть объективным, то следует, к сожалению, признать: противник в воздухе имел явное количественное и тактическое преимущество. Когда ты один в небе и за тобой охотится враг, психологическое состояние лётчика крайне напряжённое. Небо кажется чужим, враждебным. Рядом с тобой нет даже напарника, присутствие которого развеяло бы чувство одиночества, повысило уверенность в успехе боевого вылета. Визуальная разведка замаскированных объектов противника велась на малой высоте. Лётчик обязан избегать воздушного боя, уметь уйти от вражеских истребителей, прикрывающих объект с неба, и зенитных средств. Его задача фактически "выкрасть" данные, правдиво, чётко и полно доложить о результатах полёта. Всё это требует высокой самодисциплины, исключительного самообладания и тактического мастерства. Нужно глубоко знать противника, его силы и средства, приёмы борьбы. Можно перечислить ещё немало качеств, без которых разведчику не добиться успеха. Нужна и храбрость: умение пройти сквозь огонь зенитных пушек и пулемётов, не допустив при этом тактических ошибок. Одиночный разведчик, как и минёр, ошибается только раз. Подчинённая мне эскадрилья, предназначенная в основном для ведения разведки, была укомплектована опытными лётчиками. В её составе были Иван Лукашевич и Владимир Карпович, а также способная молодёжь, прибывшая в полк год назад. В подготовке лётчиков большое внимание уделялось тактике построения разведывательного полёта. В основу её мы положили выход к цели на большой скорости со стороны солнца, скоростное снижение за счёт предварительно набранной высоты, распознавание целей, уход от зенитного огня на бреющем полёте. Боевую работу эскадрильи затрудняла нехватка самолётов МИГ-3. Эта машина наиболее полно отвечала требованиям скоростного метода выхода к объекту разведки. Но новых "мигов" к нам в часть не поступало. Выпуск их промышленностью к этому времени был полностью прекращён, так как моторы конструктора А. А. Микулина ставились на штурмовики Ил-2. Из-за нехватки техники на каждом самолёте закреплялось два лётчика. Моим напарником был Даниил Никитин. Летали на задания поочерёдно. Светлое время с каждым днём увеличивалось, выходить в тыл противника приходилось часто. Особенно большая нагрузка легла на нас после тяжёлого ранения Карповича, одного из лучших лётчиков полка. В тот раз на разведку войск противника в Донбассе Владимир вылетел с утра, первым. Время его полёта ещё не закончилось, как вдруг над аэродромом появился самолёт. Видно было, что пилот с большим трудом управляет истребителем. Беспокойство охватило всех нас. Посадку лётчик произвёл с высокого выдерживания, как говорится, плюхом. Когда самолёт закончил пробег, лопасти винта уже не вращались. Все бросились к машине, застывшей на посадочной полосе. Ещё издали заметили развороченный снарядами борт "мига". В кабине увидели Карповича. Он повис на привязных ремнях, опустив голову. Рядом с самолётом остановилась санитарная машина. Врач с помощью лётчиков вытащил из кабины тяжёлораненого Карповича. Он был в бессознательном состоянии. Левая рука повисла, из неё сочилась кровь. "Санитарка" тут же увезла Карповича в санбат... Все мы были поражены мужеством и самообладанием нашего товарища. Тяжело раненный, он всё-таки сумел одной рукой довести самолёт до аэродрома, сесть и выключить мотор. По-видимому, чувство долга, качества настоящего бойца помогли ему вести разбитый истребитель, посадить его на своём аэродроме. Зенитная оборона в том районе, куда вылетал Карпович, была мощной, и недооценивать её было нельзя. Я сам испытал её силу. Выполняя полёт на разведку, увидел ниже, впереди себя "хеншеля", идущего, видимо, от линии фронта на аэродром. Спикировав, зашёл ему в хвост и пустил "эрэс". Но тот прошёл мимо цели. Пу