Леонид Конисевич

НАС ВОСПИТАЛ МАКАРЕНКО

Записки коммунара

Челябинск, 1993

Часть IV

1. Мечты и жизнь

2. Кавалеристы

3. На заводе

4. Подарок

5. Парочки

6. Рождение марки «ФЭД»

7. В большую жизнь

8. Симфонии и пародия

9. Часовых дел «мастер»

10. Странный бокс

11. Окно в коммунизм. Делегации

12. Павел Петрович Постышев

13. В новых масштабах

14. Чрезвычайная операция

15. Мир под угрозой

16. Расставание

Часть IV

1. МЕЧТЫ И ЖИЗНЬ

В коммуне любили мечтать. Мечты были разные: о походах, о новом заводе, рабфаке, о будущем после коммуны. Мечты опережают жизнь, а жизнь диктует свои законы. Она сталкивает с неожиданными трудностями, а подчас и с досадными срывами. Наши мечты зарождались на реальной основе и воплощались в реальную действительность огромным желанием и трудом всего коллектива.

Мечта перерастала в конкретную задачу и подчиняла себе все наши людские и материальные средства. Так было с постройкой завода.

Мы вышли на рубеж очередных задач по освоению сложных орудий производства и новых в Союзе видов продукции без иностранных специалистов. Старенькая «Империя» Соломона Борисовича рухнула, выдав с боем 600 тысяч рублей на завод и на скромное житие мечтателей. Наше производство при всей моральной и технической отсталости всё же вовлекло коммуну в современную орбиту соцсоревнования и ударничества пятилетки, с промфинпланами и хозрасчётом, рентабельностью и режимом экономии.

Оно подготовило новую производственную базу и производственные отношения, воспитало сознательное отречение от некоторых удобств во имя общей цели всего народа. Теперь в старых цехах никто не работает. Дорожки к «стадиону» позарастали муравой.

Он ещё стоит, как могикан, наклонившись к Шишковскому Яру и по ночам тревожит Соломона Борисовича щемящими воспоминаниями. Снизойдём до чувств и мыслей этого человека. Его детище помогло нам построить завод, но на днях «стадион» разберут на дрова, как и все другие временные постройки и пристройки.

В новой расстановке руководящих кадров Соломон Борисович занял кресло начальника отдела снабжения и сбыта. Коммерческая сфера нового производства властно опустила свою руку на его видавшие виды плечи. Его новое кресло ещё не сверкает алмазами. Прервался денежный поток с его производства, порывались связи со старыми заказчиками. Электросверлилка пока что журавль в небе, мечта: «Ох-хо-хо, когда-то она даст доход»! А расходы наступали со всех сторон и росли не по дням, а по часам.

Появилось 150 новых ртов. И одеть, и обуть, и спецовки выдать. А где брать? Разве поймут его новые инженеры? Они ещё ничего не понимают!

Не сиделось в кресле Соломону Борисовичу. Ездил, просил, брал авансы и кредиты, заключал договоры, рассыпал обещания и раскидывал свои «сети» в солидных организациях.

В переходе от уличной беспризорщины к жизни в коммуне немалое значение имели не только новая одежда и обувь, но и спецовки. Рабочая одежда и ежедневные четыре часа работы обязывали новых воспитанников втягиваться в трудовую жизнь. Бескомпромиссный режим дня от подъёма до отбоя поставил их перед многими испытаниями. То, что нам казалось обычным и лёгким, для них было трудным и непонятным, иногда вызывало несогласие и протесты.

Для новичка-подростка беспрекословное подчинение маленькому Алексину казалось «бузой». Назревали конфликты, появились записи в рапорт, начались разборы на общих собраниях. То, что новичкам представлялось мелочами, как-то: не вытер ноги при входе со двора, рассыпал под столом крошки хлеба, опоздал в класс, плохо убрал спальню, огрызнулся девочке, выругался по привычке, - всё замечалось и вело на «середину».

Шлифовальщиками «граней» прежде всего были командиры отрядов. Они терпеливо разъясняли, показывали своим личным примером, как нужно себя вести, не заглядывая в книгу «правил хорошего тона». И требовали. Особенно впечатляли новичков случаи, когда командир «отдувался» на общем собрании за проступки подчинённых. Командиров наказывали, но после собрания они и не думали выговаривать за это виновному. От подъёма до отбоя командир был главным воспитателем. Старые горьковцы и дзержинцы, сами прошедшие большую школу Антона Семёновича, стали его надёжными помощниками.

В школе роль «шлифовальщиков» выполняли педагоги, на заводе — мастера, инструкторы, бригадиры.

Новички вовлекались в кружки и оркестр, пробовали себя на театральных подмостках, приобщались к спорту и военным играм.

Как и прежде, Антон Семёнович выкраивал время на строевую подготовку новичков, на гимнастические упражнения в строю. Виктор Николаевич в новых масштабах развернул работу изокружка, художников, скульпторов, авиаконструкторов, планеристов, изобретателей, рыбаков и ещё реже появлялся в своей семье. Он возбудил вокруг себя кипящий водоворот многообразной деятельности, задавая ребятам крепкую мозговую трёпку ребусами, шарадами, расчётами, загадками, играми, и открывался им всё больше как добрый волшебник.

Вскоре стали стираться грани между старыми и новыми. Лица новичков приобретали выражение деловитости и мажора. Недавние «вокзальники» уже так же умело острили, научились незаметно подставлять плечо, когда требовалась помощь.

Посетив коммуну, поэт Александр Жаров записал в книге отзывов: «Коммуна дзержинцев — прекрасная фабрика переделки людей. Вношу предложение: организовать в музее коммуны фотоотдел, в котором можно было бы увидеть портреты ребят в первый день их прихода на эту социалистическую фабрику. «От дикаря до ленинца» — вот название этого отдела».

2. КАВАЛЕРИСТЫ

В дополнение к школьным урокам по военному делу при Харьковском 6-м кавалерийском полку организована кавалерийская секция для коммунаров. Зачислили 50 человек. Под влиянием кинофильмов на темы гражданской войны и общей тяги мальчишек к лошадям желающих стать кавалеристами оказалось больше, но по отбору совета командиров в секцию вошли лучшие рабфаковцы 2—3-го курса.

Занимались в закрытом манеже с зеркальными стенами. На первых занятиях мы почувствовали, что такое настоящая военная дисциплина. Она отличалась даже от нашей дисциплины. Нас принял на подготовку участник гражданской войны и будённовских рейдов П.К. Крыжановский. Высокого роста, лёгкий в походке, стройный и подтянутый, он с первой встречи привлёк к себе внимание и обращался к нам, как к обычным курсантам. После необходимых теоретических уроков начались практические занятия.

На всё время курса раскрепили лошадей. Лошадь привыкает к всаднику так же, как всадник к ней.

Мне достался крупный ветеран гражданской войны, дончак по кличке Аскольд. Старшим нашей группы назначили Землянского. В строю он шёл головным номером, и ему пришёлся под стать резвый англичанин Вольт.

Когда усвоили строевые команды, научились сидеть на лошади, подтягивать подпругу и кое-как держаться в седле со стременами и без них, начались мучительные уроки учебной рыси. Казалось, что перетряхиваются все внутренности. Сами собой трясутся локти, мельтешит в глазах. Чтобы не упасть со скользкого седла, его крепко сжимали ногами, до крови раздирали колени.

Крыжановский с середины манежа длинным ремённым хлыстом управлял строем. Подчиняясь хлопкам, лошади держались нужного аллюра и по командам перестраивались. Всадники также стремились управлять лошадьми корпусом и шенкелями, постоянно поглядывая в зеркала на свою осанку. Не у всех она была кавалерийской. Первое время на красавцах-конях кое-как держались, как мешки.

В учебной рыси осваивался кавалерийский строй и перестроения «вольт направо», «вольт налево», «по головному номеру направо и налево назад», «кругом».

Из-за явных неудачников-«мучеников» Крыжановский останавливал строй, заставлял спешиться и строго отчитывал за ошибки.

Мне он чём-то напоминал Левшакова, с той разницей, что в его руке не дирижёрская палочка, а магический хлыст, который подчинял лошадей и всадников.

После двухчасовой езды мы полностью выходили из строя. Ломило в костях, дрожали ноги, жгли кровоточащие потёртости. Но главной приметой становилась походка. «Граф» Разумовский почти со слезами расправлял свои длинные ноги и не без злости удивлялся: как это Крыжановский умудрился сохранить «некавалерийские» ноги. Ведь он в седле с первой империалистической!

Но домой возвращались в хорошем настроении. Смеялись, вспоминая свои ошибки, шутили над неудачниками. Больше всех, хотя и в более осторожных выражениях, доставалось нашему военруку Добродицкому. Он и в самом деле подавал слабые надежды в кавалерийской науке. В тряске учебной рыси он с седлом сползал на холку своего Орлика, под чепраком взбивал хлопья пены. Между собой мы в шутку говорили, что он «взбивает масло». В коммуне нам хотелось побравировать осанкой и шпорами, поразить товарищей «малиновым» звоном. Но, спускаясь по лестницам, мы цеплялись шпорами за края ступеней и как связанные хватались за перила. Вместо шика на первых порах выходит конфуз.

На занятия ездили два раза в неделю. С каждым разом нагрузки переносились легче. Научились правильно держаться в седле, сливаться с конём в одно целое и легко управлять им. Лишь отдельные неудачники наказывались учебной рысью. Таким персонально подавалась команда: «Сбросить стремя, учебной рысью — ма-а-рш»!

В строю менялись аллюры. Вскоре перешли на взятие препятствий. Когда выдали шашки и усадили на деревянных лошадей рубить лозу, мы подумали, что скоро станем красными дьяволятами.

Пришло время, когда рубили лозу на полном скаку. Хорошо срубленная лоза должна опуститься вертикально, рядом с обезглавленным прутиком. Это достигалось за счёт остроты шашкн и резкого кругообразного взмаха с правильным выносом корпуса. Рубили поочерёдно, каждый получал замечания и оценку Крыжановского. Когда надо было показать высший класс, он сам вскакивал в седло и валил прутики с идеальным искусством. Ему стремились, конечно, подражать, но всем это не удавалось. Добродицкий в одной из атак срубил... кончик уха своего Орлика. Спешившись, залитый краской, он молча выслушал Крыжановского и принял из его рук «специальный приз» - деревянную шашку. Тяжело пережив неудачу, которая угнетающе подействовала на всех, Добродицкий прекратил поездки в манеж. Как можно срубить ухо, когда умная лошадь стрелой несётся вперёд, не ворочая головой!

Мы закончили шестимесячную подготовку и получили удостоверения. За нашей группой последовала другая. Перед выпуском мы совершили настоящий кавалерийский рейд в Чугуев, где посетили в лагерях энскую воинскую часть и провели совместное учение. Это был незабываемый день. Мы почувствовали, что можем хоть сейчас пойти в настоящий бой, и горе нашему врагу.

3. НА ЗАВОДЕ

Только один месяц -- декабрь 1931 понадобился нам, чтобы освоить новое производство. У нас не было времени на более длительные сроки. Двухэтажное здание завода вместило литейный, механический, инструментальный и сборочный цехи. Второй этаж расположен по периметру здания в виде сплошного внутреннего балкона. Его поддерживали ряды железобетонных колонн и ограждали защитные перила. Дневной свет поступал через стеклянную крышу. На втором этаже смонтировано оборудование для сборочного цеха. Сборщицы электросверлилок в основном девочки. Только девочки стали обмотчицами, но некоторые работали наравне с мальчиками и на станках в механическом цехе.

На первом этаже главный цех -- механический. Здесь расположено более 50 станков. Каждый станок обрабатывает детали разной сложности, и в расстановке коммунаров у станков предусмотрена степень их квалификации и способности. В самом начале труднее было «вокзальному» пополнению, но и среди них оказалось много способных ребят, которым помогали мастера и опытные коммунарские бригадиры -- Ермоленко, Кравченко, Юдин, Никитин, Сеня Козырь, Землянский.

Группу станков — револьверных полуавтоматов — обслуживал опытный мастер Фёдор Иванович Кушнир. Он обучил работать и меня на «Гильдемейстере С-40». Группы токарных и револьверных станков обрабатывали станины сверлилок, верхние и нижние щиты, производя одновременно многие операции: внутренние и наружные проточки, райберовки, раззенковки, сверловки отверстий для крепления, шлифовки. Многообразие и очерёдность обработки обеспечивал набор инструментов, подготовленных настройщиком и закреплённых в специальных патронах на массивном барабане.

Точность обработки контролировалась разнообразными измерительными приборами. В терминологии станочников появились новые слова: «сотка», «полусотка», «допуск», «микрон», «калибр».

За точность шла борьба. То и дело к готовым деталям подходил мастер с микрометром, с калибрами, реже со штангеном и проверял качество и точность обработки. Кронциркуль, как измеритель точности обработки, вышел из употребления. После проверки мастера детали поступали в ОТК. Здесь были приборы, которые содержались в постоянном температурном режиме под стеклом. Некоторое время не ладилось дело у фрезеровщиков, которые стояли у «Вандереров». Причиной оказалась особая сложность рабочих операций. На помощь пришли инженер Горбунов, мастер Василий Серов и начальник цеха Овчинников. Фрезеровщики зашагали в ногу со всем заводом.

В январе 1932 года завод выпустил первую партию электросверлилок. Наша марка «ФД-1». Сбылась мечта Антона Семёновича и всех «дзержинцев».

На празднике, посвящённом этому событию, от имени общего собрания коммуны, от комсомола и совета командиров Толя Гапеев, Игорь Панов и Дуся Брегель предподнесли Антону Семёновичу поздравительный адрес. В нём говорилось:

«Дорогой Антон Семёнович! Разрешите Вас поздравить с теми достижениями, которые имеются в коммуне благодаря твёрдому и умелому Вашему руководству. Желаем Вам новых сил для дальнейшей упорной работы над воспитанием нового человека».

Приятно войти в чистые светлые цеха, легко работать на новых станках. К концу работы станки обтирались, убиралась стружка, смазывалась каждая деталь. Всё по инструкции. Санитарное состояние цехов и отдельных станков ежедневно обследовал дчск.

Из малышей нового пополнения, по их инициативе была создана нужная организация, которую старшие назвали «Союз-транс». В неё включились Витя Кидалов, Иванов-4-й, два девятилетних брата-близнеца Коля и Петя, которым в коммуне присвоили фамилию Братчиных. Они оба беленькие, подвижные, внешне неразличимые. Чтобы установить, кто из них Колька, а кто Петька, нужно под рубашкой показать родимое пятнышко. Оно было у Петьки. Своим сходством братья заметали следы проказ и вводили в заблуждение дежурных. Те не знали, кого следует записать в рапорт. Братчины нашли себе посильное занятие в «Союзтрансе» и работали играючи.

Новообразованная «корпорация» при входе в механический цех вывесила яркий плакат-рекламу: «Внимание!!! Коммунарский «Союзтранс» принимает поручения:

1. По переноске деталей и инструментов.

2. По выписке и доставке из кладовой деталей и инструментов.

3. По передаче записок и распоряжений.

4. По разысканию нужных товарищей.

Обращайтесь к командирам «Союзтранса» В. Кидалову или Иванову-4-му. «Союзтранс» имеет агентуру во всех отделах коммуны. Выполняет все поручения быстро, аккуратно и дёшево».

Выразительная реклама позволила «Союзтрансу» сразу обзавестись клиентурой. В качестве транспортных средств использовались тачки на двух резиновых колёсах. Члены «Союзтранса» катали их по цехам в обе смены. Как добавочную нагрузку «Союзтранс» взял на себя перевозку стружки от станков в склад утильсырья. Стружку цветных металлов свозили в литейный цех. Как связные «союзтрансовцы» намного облегчили работу заводоуправления по руководству цехами. За рабочую смену ребята проделывали многокилометровый путь, не жалуясь на усталость. Вертясь около станков, они изучали их работу и всё «наматывали себе на ус».

Инструментальный цех был на особо почётном положении. В нём изготавливались все режущие инструменты из сверхтвёрдых сталей. На обычные резцы напаивались твёрдые пластинки из стали «победит». Самостоятельно выпускались фигурные резцы из самокальных сталей и затачивались специальными точилами. Инструментальщики научились делать измерительные скобы и калибры с доводкой до высоких точностей, всевозможные шаблоны и приборы, не уступающие заграничным. Когда кончался запас импортных шарикоподшипников и снабженцы не могли их найти в наших организациях, встал вопрос об их изготовлении на месте, в условиях нашего завода. Эксперимент удался, и цех обеспечил полную потребность производства своими, коммунарскими подшипниками.

В инструментальном работало несколько человек старых рабочих. Свой опыт они передавали коммунарам.

Нет слов для оценки наших инженеров. Все они крупные специалисты, с большим стажем. В молодое отечественное производство они включились с радостью, работали творчески, с полной отдачей сил и знаний. Производство подшипников тоже наладили они. Отошло в прошлое и их неверие в наши способности. После штурмов на строительстве, которые вызывали ужас, они переменили о нас мнение и первым это сделал Николай Алексеевич Горбунов. Он стал не таким суровым и несговорчивым. Его окончательно сразил «Союзтранс» как стремление к работе даже и самых маленьких, которым вместо катания тачек следовало бы играть в лошадки!

И в коммунарской среде никто не называл инженеров «старыми спецами». Их уважали за преданность делу, мастерство, за деловитость, а эти качества у коммунаров ценились превыше всего. И пусть они ходят при галстучках, пусть носят пиджаки с бархатными воротничками — это теперь никому не бросалось в глаза и не давало повода для обвинения в «буржуазности».

В учебную программу рабфака были введены новые предметы: электротехника, литейное дело, технология металлов, машиноведение и прессово-кузнечное дело. Эти предметы преподавали Горбунов, Георгиевский, Андреев и Силаков. Андреев вёл и уроки математики. Сами инженеры, они не забивали головы заумной инженерией, которая нигде и никогда не понадобится. Они учили грамотно пользоваться техническими справочниками и разбираться в нужных для практики формулах, чертежах, схемах. «Свеженькие» знания мы тут же переносили на завод и работали как бы с открытыми глазами.

Первый квартал 1932 года шёл неровно. Ещё были колебания в суточных планах, ещё мешали технические неудачи, нехватка дефицитных материалов, перебои с подшипниками. Хромало качество литья из-за усадочных раковин. Задержка в литье сказывалась на работе токарей и револьверщиков, они в свою очередь тормозили сборку. Все колебания отражались в диаграмме соцсоревнования и токари выбирали любую возможность, чтобы неурочно проникнуть в цех и стать за станок.

Но режимом дня возможности ограничены. В ночное время входы на завод закрыты, и вот при всех запорах, в цеху загорается свет. Включаются станки, двигаются люди. Рассматривая через окно эту чертовщину, сторож Шмигалёв протирает глаза, как бы борясь со сновидением. Его черноносый пёсик тут же, но тревоги не поднимает. Сторож кидается в сторону кабинета, но навстречу из темноты вырастает фигура, преграждая путь. Шмигалёв вскидывает ружьё.

- Данила Кузьмич, не волнуйтесь, это наши... Ночная смена, понимаете? — Шмигалёв узнал голос Захожая. Какая смена? Как она попала в цех?

- Да вы не шумите. Мы немножко поработаем и пойдём спать. Добре?

- Да вы меня, сучьи дети, под монастырь подведёте, скажут, спит на посту, а в цеху орудуют.

- Ничего, обойдётся. Зато план завтра будет.

Данила Кузьмич понимал, что спорить нет смысла. С такими хлопцами шутки плохи. Он отходит в сторону и становится на входе как «на шухере», охраняя работающих.

В цех мы пробирались через окно на втором этаже. С дневальными тоже добились полного понимания. Командир сторожевого отряда Фёдоренко велел им держать язык на замке. Мы нарушали дисциплину. Риск был страшный. Но мы шли на него.

Каждый день у станков вырастала горка готовых деталей и мастера диву давались. Как будто эти запасы подкидывала нечистая сила. «Накрыл» заговорщиков Антон Семёнович. Он поздно ночью возвращался из города, и, конечно, не прошёл мимо цеха, в котором светились окна.

На «середине» собрания стояли лучшие из лучших, ветераны и бригадиры, комсомольцы и командиры отрядов — Землянский, Юдин, Ермоленко, Луцкий, Орлов и сам «президент» Никитин. В истории коммуны дело небывалое. Наклонили буйные головушки и слушали гневные выступления младшего актива. Ярыми противниками «партизанщины» выступили Швед и Камардинов, Сторчакова и Харланова. Они крыли, не взирая на лица. Виновные не оправдывались. Всех наказали арестом.

Особую позицию занял Соломон Борисович. «В порядке справки» он сказал: «Товарищи, правдами или неправдами план квартала всё равно выполним. Мы стояли на одной ноге и хромали. Теперь стали на две ноги и будем героями. Мы имеем широкого потребителя и, слава богу, навсегда кончаем с декохтом. Сверлилка - это дорогая вещь. Это не маслёнка или какая-то голошейка. Вы будете миллионерами. Это я вам говорю! Я выступаю против вашего постановления. Как можно наказывать героев? Они сделали что-то плохо? Они заслужили переходящее знамя и доску почёта, и я обе руки поднимаю против наказания».

Соломона Борисовича слушали внимательно, с уважением. Но когда он кончил, все до единого проголосовали за арест.

4. ПОДАРОК

В начале апреля коммуна добилась ритмичной работы завода. План I квартала был выполнен. Своей радостью мы решили поделиться с нашими шефами и членами правительства. В солнечный весенний день группа коммунаров отправилась в город с рапортом и подарками. В группе - члены бюро комсомола: Толя Гапеев, Вася Камардинов, Саша Оноприенко, Лиля Тулецкая и я. Все при полном параде. В лакированных шкатулках пять электросверлилок с памятными надписями. В нашем распоряжении новенькая «Эмка». За рулём Боярчук. От счастья у Тимки на носу плясали веснушки и не закрывался рот. Недавно он получил шофёрские права.

На Совнаркомовской, в управлении ГПУ, первый визит нанесли Карлу Мартыновичу Карлсону, заместителю председателя ГПУ. Рапорт отдал Гапеев. Я преподнёс шкатулку. Ответив на наше приветствие, Карл Мартынович вынул из шкатулки подарок и внимательно осмотрел его. Потом вставил штепсель в розетку и нажал выключатель. Сверлилка заработала, тихо зажужжала.

Повернувшись в нашу сторону крупным торсом, Карлсон сказал: «Обратите больше внимания на качество» и пальцем нажал на станину. Пристально рассматривая указанное место, я обнаружил крошечную раковину, не больше пшённого зёрна. А он продолжал:

«Качество нашей продукции должно быть выше, чем за границей. Мы не можем делать посредственные вещи. Запомните это. Поздравляю вас с первым успехом».

Приём был окончен, и мы отправились к Александру Осиповичу Броневому, обескураженные сухостью Карла Мартыновича. По звонку из проходной Броневой ожидал нас и встретил очень радушно. Приняв рапорт и подарок, усадил вокруг стола и, ласково поглаживая корпус сверлилки, похвалил: «Какие же вы молодцы. Вы сами не знаете! С вами мы ещё не только сверлилки будем делать! Правление намечает расширение производства. Ещё много хороших ребят бродит по улицам!»

Александр Осипович, включите сверлилку,— попросила Тулецкая и залилась краской.

- Зачем?

- А, может, она не крутится?

- Ах вы, бесенята! Как же она не будет крутиться, если у меня хорошие отзывы от заказчиков!

Из управления поехали в штаб войск Украины и Крыма к командующему. О посетителях доложили. Наш приезд был неожиданным. В это время сам командующий И. Э. Якир был занят на заседании Военного Совета и поручил принять нас своему адъютанту. Адъютант принял рапорт, выслушал устный рассказ о наших делах и обещал всё передать командующему, как только тот освободится. При нас адъютант открыл шкатулку и внимательно осмотрел драгоценный сюрприз. Его молодое лицо озарилось улыбкой:

- Спасибо, ребятки, молодцы. Неужели сами сотворили? Здорово! Поздравляю! Всё передам! Как сказал.

Он отдал нам честь и солидно пожал каждому руку.

Теперь Боярчук катил свою «Эмку» на площадь Тевелева к дому ВУЦИК. В приёмной председателя секретарь попросил немного обождать. Мы уселись на мягких диванах и осматривали внутреннее убранство. На стенах портреты вождей, на подоконниках цветы. Старинные часы во всю высоту комнаты отмахивали огромным маятником. Напротив часов - письменный стол секретаря и несколько стульев. Паркетный пол без ковров с красивым орнаментом старинной работы. Тишина и маятник убаюкивали, но мы не переставали волноваться. За годы жизни в коммуне, в Харькове и походах мы встречались с разными людьми и всегда держались с достоинством, а сегодня нас принимают у высоких государственных деятелей. Как тут будешь спокойным.

Когда из двери кабинета вышел посетитель, нас встретил сам Григорий Иванович. Он сразу вспомнил, что совсем недавно разрезал ленточку на празднике пуска нашего завода. Его глаза смотрели на нас через стёкла очков и ласково, и внимательно. Он словно взвешивал наши человеческие качества. Сверлилка интересовала его меньше. Старый революционер-большевик, борец с царским самодержавием, бывший член 3-й Государственной Думы, а ныне, как его любовно называли всеукраинский староста, а точнее — председатель Всеукраинского Центрального Исполнительного Комитета, был прост и доступен. Интересовался подробностями нашей жизни, успехами в учёбе, перспективами коммуны и личными планами.

За подарок сердечно поблагодарил и сказал: «А я вам пошлю бочку мёда. Ешьте на здоровье пампушки и попивайте чай. Будет время — пожалую в гости».

От площади Тевелева наш путь за город, в дачный посёлок Померки к председателю ВЧК ГПУ Украины Всеволоду Апполоновичу Балицкому. Он очень занят и давно не был в коммуне, и нам очень хотелось его порадовать. Идея коммуны, как живого памятника Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому, принадлежала ему. Во дворе дачки нас встретила жена Балицкого Людмила Александровна - миниатюрная, хрупкая женщина. Мы знали, что она отличная наездница, гонщица на мотоцикле, водит автомобиль и скоро станет лётчицей. Вслед за ней вышел и сам Всеволод Апполонович, отдыхавший здесь после многодневных военных манёвров. В его могучей фигуре с гривой светлых волос было что-то львиное и вместе с тем очень доброе.

Он поблагодарил за подарок и по-домашнему сказал, что на манёврах не спал трое суток и немного приболел. Затем попросил Людмилу Александровну угостить нас чаем и занять. Мы не стали утруждать его рассказами, видя, как у нашего бати слипаются глаза. Из вежливости отказались и от чая, но Людмила Александровна повела на веранду и усадила за стол. Всеволод Апполонович, извинившись, ушёл к себе. Заметив, что мы голодны, Людмила Александровна накормила нас обедом, а уже потом попотчевала чаем с малиновым вареньем. Выяснилось, что Всеволод Апполонович не приболел, а серьёзно болен. У него высокая температура, и он храбрится только ради гостей. Мы поблагодарили за обед и попрощались.

С Померок в коммуну приехали к вечеру. Рассказам не было конца. Первому обо всём доложили Антону Семёновичу. Замечание Карлсона насторожило его. Он даже немного расстроился и сказал: «Это нам всем хороший урок. Собираемся конкурировать с зарубежными фирмами, а явного брака не видим. Так мы их не побьём, а должны». С этими словами он отпустил нас, а сам тут же уселся за пишущую машинку. Позже я узнал, что в это время он спешно дорабатывал повесть «Марш 30 года».

5. ПАРОЧКИ

Совместный быт в одном коллективе, каким является наша коммуна, из мальчиков и девочек, юношей и девушек, не давал многим блюстителям нравственности спокойно спать. В самом деле, рассуждали они, как Макаренко мог допустить это безобразие, если у его воспитанников такое «прошлое». Бывшие наставницы в институтах благородных девиц, классные дамы гимназий, хозяева закрытых пансионов — они подвизались теперь на ниве советского воспитания и тащили в него разные концепции, которые давно были выброшены на свалку истории. Пребывание под одной крышей воспитанников разного пола им казалось чудовищным и недопустимым. Буржуазных чистоплюев и хвастунов-выскочек Антон Семёнович не пускал на порог коммуны, ограждая её, как от чумы. Но это не значило, что проблем полового воспитания у нас не было. Тут Антон Семёнович был всегда начеку. Он добивался бережного, уважительного отношения мальчиков к девочкам. Ещё на первом году жизни коммуны совет командиров вынес постановление, запрещающее всякое жениховство и всякое «головокружение». «Никаких ухаживаний в коммуне!» — гласил текст постановления. Это был закон.

Жили мы, как братья и сёстры. Постоянный контроль «женоненавистных» пацанов был поистине вездесущим. Но жизнь есть жизнь. Появились и у нас глубоко законспирированные «парочки». Коротко встречались по углам коридоров, на дорожках сада, робко переглядывались на работе, за столиками на занятиях, при многих прочих обстоятельствах, не вызывая подозрений у простачков.

Главой корпорации «женоненавистников» был Алёша Землянский. От него не было житья ни «женихам», ни «невестам». Заподозренные в поражении стрелой Амура подвергались разгрому и бесконечным насмешкам Алёшки и его сподвижников. Виновные иногда страдали на общих собраниях.

В один из вечеров, после отбоя Антон Семёнович нежданно-негаданно пригласил в кабинет «на чай» очень известных и очень уважаемых коммунаров.

Разговор повёл без предисловий и без чая.

- Ну, что, долго будете в коридорах подпирать стены? Если не прекратите, буду гонять палкой. Даю честное слово. Хотите?

- Антон Семёнович, разве мы по-плохому? — не поднимая глаз, попробовал оправдаться Козырь.— Сенька Калабалин, Глупов, Курлянчик ведь поженихались на коммунарках...

- Встречайтесь, влюбляйтесь и женитесь после коммуны.

У нас детский дом! Слышите? Детский, а не чёрт знает что! Вы думаете о вашем примере для других? - Взгляд, обращённый к Землянскому, с горечью спрашивал: «И ты, Брут?»

«Робеспьер» низко нагнул голову, пряча круглые, как пуговицы, глаза. Кто тронул его каменное сердце? Как это могло случиться?

Уже мягче Антон Семёнович доказывал, что для сердечных дел не наступило время, но что оно будет, когда они станут на ноги, и что он не против, если избранницами и подругами станут коммунарки. Но просил понять, что теперь любовь надо «законсервировать». Всю компанию отпустил в лирико-огорошенном состоянии. О чём они думали? Какое примут решение?

За дверью их поджидала группа пацанов. Они не скрывали, что приглашение «на чай» состоялось по их инициативе. В коммуне не ведали анонимок.

- Брысь отсюда, камса паршивая! (* Имелась в виду мелкая рыбёшка — хамса, килька *) - обрушился на них Землянский, но не выдержав тона, расхохотался. Пацаны ему были явно симпатичны, как младшие братья.

Вскоре в кабинете состоялся приём и для девчат, замешанных в ответной симпатии. Каждой был вручён изящный конверт с запиской. Конверты вручал Алексик. Антона Семёновича не было. Угощала чаем его жена Галина Стахиевна.

Для «мужской» половины содержание этой беседы осталось тайной, но девчат как подменили. Они стали решительно уклоняться от стрелы Амура. Отскакивали от них, как от каменных. И хлопцы поняли: пока они учатся, свадеб не будет.

6. РОЖДЕНИЕ МАРКИ «ФЭД»

Мы только что вернулись из Бердянского похода. Всё там было хорошо. Познакомились с Азовским морем, выходили с рыболовной флотилией в море и помогали рыбакам добывать осетров. Вдоволь наелись арбузов. Бердянск понравился светлыми домами, парком с ракушечными дорожками, планировкой улиц, солнечными знойными днями и пляжами. И здесь обзавелись друзьями.

Этот поход и отдых были особенно полезны новичкам. Он поправили здоровье, запаслись яркими впечатлениями.

С большой радостью узнали мы, что уже строятся корпуса для завода плёночных фотоаппаратов. Ещё в начале июня в коммуну приехал Броневой. В большом зале нашего театра, со сцены, при всём сборе коммунаров и сотрудников, он достал из кармана какую-то маленькую штуковину и, показав её собравшимся, спросил: «А вы можете сделать?»

Даже не разглядев, что Броневой показывал, как следует, хором ответили: «А что такое? Конечно, можем!»

Броневой склонил набок голову, как бы прислушиваясь. В зале стало тихо.

- А вы знаете, что у меня в руке?

- Скажете, так узнаем.

- Это, товарищи, очень сложный и дорогой немецкий фотоаппарат «Лейка». Он нам очень нужен, но мы платим за него Лейтцу чистым золотом. Сложность в том, что мы не знаем фирменного секрета линз, рецепта стекла. А из линз делается объектив. Антон Семёнович уверяет, что коммуне это производство подходит.

Зал разразился аплодисментами. Антон Семёнович сидел в середине. Все повернулись к нему и аплодировали стоя.

А Броневой продолжал: - Ваши инженеры уже начали проектирование завода.

Снова взрыв аплодисментов.

Теперь, когда мы возвратились из отпуска, перед нами опять была новая панорама. Против здания коммуны, в интервале двухсот метров, на недавно ещё пустынном взгорье поднимались в лесах корпуса завода, а на некотором удалении - жилые постройки. Нашей радости не было предела. Всё получалось, как в сказке: не успел сказать — уже делается.

Новое строительство на этот раз не нарушало ни планировки цветников на площади, ни благоустройства нашего быта. Под лазурным небом цвели розы, наливались соками жизни хризантемы, флоксы, лёвкои и лилии. Строительные материалы не валялись где попало, а аккуратно разместились под навесами. Нигде не было мусора, строительных отходов и бесконечных лабиринтов вспомогательных построек и пристроек. Видимо, какая-то властная умная рука с самого начала всё разложила на места и поддерживала неукоснительный порядок, экономила материальные средства и труд.

Нас приятно удивила система мощных дорог и дорожек, соединяющих строительные объекты и даже готовые отмостки вокруг стен будущих зданий. Они защищали от осенней распутицы. В новом стиле строительства явно угадывался почерк главного инженера Николая Александровича Горбунова.

В конструкторском бюро и в цехах электрозавода рождалась советская «Лейка», её назвали «ФЭДом». Одновременно с техническим проектированием и строительством завода велась большая научно-экспериментальная работа. Мы не верили в чудеса, но реальность показалась чудом, когда на стол Антону Семёновичу положили три первых коммунарских фотоаппарата выпуска 1932 года. Наступила новая эпоха в нашем техническом прогрессе. Трудно обвинить коммунаров в сентиментальности, но в эти минуты в переполненном кабинете у многих навернулись слёзы радости.

7. В БОЛЬШУЮ ЖИЗНЬ

Осень у нас - студенческая пора экзаменов и устройства в учебные заведения. Наступило время прощания с коммуной.

Птенцы выросли и покидали родное гнездо. Поступали в харьковские вузы и втузы, в лётные школы, пограничные, танковые училища, в медицинский институт, университет, консерваторию. Университетская группа облюбовала юридический факультет. Сюда сдавали экзамены и поступали Санька Сопин (Санчо), Саша Оноприенко, Коля Матвеев, Костя Ширяевский, Ваня Ветров, Федя Стирис, Иванов (Джонка), Трифонов. Выезжали группами в другие города, в Ленинграде поступали в Высшее инженерное военно-морское училище им. Дзержинского Сеня Юдин, Гриша Студецкий, «граф» Коля Разумовский, Саша Орлов и Игорь Орлов.

Театральный институт избрали Клава Борискина, Митя Теренткж, Ваня Ткачук и Шура Сыромятникова.

Все выпускники держали строгий экзамен в большую жизнь. В итоге было установлено, что все абитуриенты получили в коммуне основательную подготовку в школьных науках, а сверх того в совершенстве владели двумя-тремя специальностями и обладали завидной физической закалкой и дисциплиной. Это было как раз то, о чём говорил Антон Семёнович: «Подготовить грамотного, культурного рабочего».

После экзаменов все возвращались в коммуну и рапортовали: «Экзамен сдан, зачислены для продолжения учёбы».

Расширенный состав совета командиров с участием педагогов и заводской администрации определял выпускные денежные пособия, размер стипендии до окончания учебного заведения, выдавал новое обмундирование и сберегательные книжки, которые хранились в секретере Антона Семёновича, и куда всё время отчислялась зарплата каждого коммунара.

Материальный уровень коммуны настолько вырос, что позволил осуществить давнишнюю мечту Антона Семёновича: обеспечить выпускникам постоянную помощь на время учёбы в вузах и техникумах. Наступили дни проводов. Мы прощались с товарищами и друзьями. Как много общего образовалось за время жизни в коммуне, как оно сблизило нас, объединило, породнило! Забыты, огорчения, конфликты, наряды, рапорты с «серединой». Остаются крепкие узы товарищества и братства. Провожая друзей, мы не прощались. С ними поддерживались постоянная связь. Они приходили и приезжали в коммуну погостить. К нам приезжали будущие лётчики, танкисты, артиллеристы из прежних выпускников. Все они были при форме, со знаками отличия на петлицах, демонстрировали ловкость, военную выправку и вызывали невероятную зависть. Курсанты Вольского лётного училища Певень, Агеев, Дорошенко и Каплуновский уже летали на самолётах. Они повзрослели и возмужали. Но не все стремились к высшему образованию. Те, кто отличались выдающимися успехами на производстве, оставались на заводе. Они вырастали до бригадиров, мастеров и даже становились начальниками цехов. В них жила «рабочая косточка». После выпуска они получали жильё при коммуне и переходили на самостоятельную жизнь. Среди первых были Горьковский, Чарский, Василенко, Кравченко, Землянский и другие.

8. СИМФОНИИ И ПАРОДИЯ

На праздник пятилетия коммуны наехало много гостей. Среди них члены коллегии ГПУ, редакторы газет, городские комсомольские руководители, фотокорреспонденты. Гостей ненавязчиво занимали уполномоченные члены праздничной комиссии. Показывали спальни, учебные кабинеты, помещения для кружковой работы, спортзал и, конечно, цеха нового завода.

Годовой план в 7000 электросверлилок был выполнен. Это достижение было главным. О нём рассказывали красочно оформленные выставки, рисунки, фотографии и натуральные образцы.

Торжественную часть открыл Александр Осипович Броневой. С докладом о пятилетии коммуны выступил член правления Михаил Маркович Букшпан. Среди ораторов был и наш «Цицерон» -- Швед. Сцена украшена большим портретом Ф.Э. Дзержинского, живыми цветами и знамёнами. На собрании правление отметило особо выдающуюся роль Антона Семёновича и наградило его памятными золотыми часами под горячие аплодисменты всего зала.

После торжественной части и перерыва гости заняли места в партере для просмотра художественной части.

Большой зал нашего театра празднично украшен и хорошо освещён. Он без перегрузки вместил гостей и хозяев.

На обширном балконе расположился оркестр, который играл и в перерыве и при входе публики в зал.

Наш театр после переезда в новое помещение перестал ставить доморощенные пьески. Репетировались и показывались вещи русской и советской классики, квалифицированно готовились наши концерты и вечера самодеятельности. Руководили театральной жизнью коммуны артисты театра Харьковской русской драмы — Л.А. Скопина, Н.В. Петров и А.Г. Крымов при содействии нашего любимого театрала Виктора Николаевича Терского. К нам выезжали артисты харьковских театров со своими программами.

На празднование пятилетия коммуны был приглашён в полном составе Харьковский государственный симфонический оркестр под управлением гостившего в СССР немецкого дирижёра Адлера.

Оркестранты приехали до торжественной части и мы успели с ними познакомиться. Адлер был уже стар и дистрофически худ, но прямой и высокого роста. Его безжизненное лицо с сеткой мелких морщин как бы обтянуто плёнкой пергамента и высохшее. Мне показалось, что оно может зашелестеть. Усталые голубые глаза без эмоций. Красиво очерченный рот, прямой нос с горбинкой, высокий чистый лоб и густая копна откинутых назад серебристых волос подчёркивали какое-то величие всей его фигуры. В нём действительно было что-то орлиное. Осматривая коммуну, он ходил особняком, ни с кем не общаясь.

Ведущий художественной программы - как всегда, Виктор Николаевич Терский.

В зале потушен свет. Открывается занавес. На сцене оркестр. Из-за кулис вышел Адлер во фраке, белоснежной рубашке с чёрным галстуком-«бабочкой». Он привычно поклонился публике и занял своё место за пультом. Программа открылась симфонией «Эгмонт» Бетховена. С первыми движениями дирижёрской палочки Адлер магически преобразился. От каждого жеста его рук исходила чудодейственная энергия и передавалась в оркестр. Мне казалось, что из его длинных пальцев, из буйной шевелюры, которая стала подвижной, брызгали искры электрических разрядов и заполняли не только сцену и оркестр, но весь зал. Я чувствовал себя прикованным к этому демону и слушал под каким-то гипнозом. Грудь распирало, не хватало дыхания. Как мне показалось, в таком состоянии находилось большинство в зале.

Окончив первое исполнение, Адлер повернулся к залу под неистовые аплодисменты зрителей. Его глаза сверкали звёздами молодого огня, лицо просветлело, заиграло красками и стало живым. После Бетховена исполнялись произведения Вагнера, Моцарта и Шуберта.

Вторая часть программы была отдана эстраде. И здесь зрителей ждал сюрприз, хотя и совсем другого свойства. Без объявления конферансье на сцену выскочил сын нашего кузнеца Васька Филатов. Его щёки были размалёваны румянами. Ярко-зелёная русская рубаха в петухах опускалась до колен. Безразмерные штаны нависли из голенищ почти до пят. Рыжий хохолок волос и веснушчатая мордашка дерзко венчали несуразную фигуру. Перед нами стоял типичный заводила захолустных вечеринок. Попасть на сцену Ваське не давали. Он не пропускал ни одной репетиции, но от дебюта его отставляли.

Не дав передышки зрителям, после божественных симфоний, Васька, врезавшись каблуками в сцену и раскачиваясь, зычным голосом затянул частушку:

Варяхи, да варяхи... Прокричали пятухи...

Видно, тут он что-то позабыл и сделал паузу.

Во втором ряду партера сидел Антон Семёнович. Сверкнувшие стёкла очков нацелились на Терского, который выглядывал из-за края занавеса, и панически отмахивал Ваське знаки, как бы говоря: «Сгинь, исчезни, сукин сын!»

Филатов отрицательно повёл головой и продолжал раскачиваться, снова запел:

«А за ними куры Хохлатушки дур...»

Потеряв надежду на мирное решение конфликта, Терский, крадучись, вышел на сцену и, высоко поднимая колени, тихо, чтобы не спугнуть певца, двинулся в сторону куплетиста. Весь он был удивительно похож на болотную цаплю, наметившую в жертву очередную лягушку. Не дав Ваське до конца оскорбить весь пернатый мир, он цепко схватил его за шиворот и потащил вон. Васька мотал головой, упирался ногами, пытался снять цепкую руку с загривка, но продолжал петь. В это время занавес опустился.

Зал содрогался от рукоплесканий. В невообразимом шуме послышались крики: «Браво! Молодцы!» Но артист не отзывался. Наконец занавес раздвинули, и Васька, сияющий от удовольствия, явился перед публикой. Он низко раскланивался на все стороны, картинно прикладывал руку к груди, слал воздушные поцелуи. И зал всё аплодировал, вызывая Терского. И вот рядом с Васькой стал Виктор Николаевич. Он неловко улыбался и тоже кланялся. Контраст фигур - тощего великана и расцвеченного малыша вызвал новую волну аплодисментов. Перед нами предстал Дон Кихот и Санчо Панса в новой интерпретации. Динамическая сценка вышла столь натуральной, было столько страданий и мук Терского и столько самодовольства, а затем оскорбленного достоинства исполнителя частушек, что всё это сошло за оригинальный номер.

На самом деле выступления Филатова в программе не было. Выбрав момент, он прорвался на сцену и сам организовал себе вожделённый дебют. А что такое «варяхи», мы так и не узнали.

9. ЧАСОВЫХ ДЕЛ «МАСТЕР»

С уходом из коммуны «стариков» их места заняли новенькие. Среди них были смешные «граченята» из провинциальных детдомов, были добровольцы из «семейных», наслышанные о «манне небесной» в «коммунии». Приводили героев из детских комиссий, прошедших все испытания городских улиц и не желавших прощаться с «волей». Эти куражились, сохраняя «позу». Бывало, что, в силу привычки, обчищали по мелочам своих близких, шкодили на заводе, растаскивая дефицитные инструменты и материалы.

Среди этой категории объявился маленький пацан Пищик, Наум Пищик. Ему не более одиннадцати лет. Худое, щуплое тельце. На головке тюбетейка, длинная шейка, узкие плечики, тонкие длинные руки. Казалось, стоит дунуть и рассыпется сиё творение в прах.

Характер у Наума спокойный. Он никому не мешал. С первых дней покорно воспринял неизбежное окружение, неплохо учился в школе, помогал Лёньке Алексюку в «секретарской» сфере. Он хотел работать в «Союзтрансе» с Братчиным и Кидаловым, но там не оказалось вакансии. К нему привыкли, старшие заботились о нём, старались прежде всего откормить.

Карло Филиппович нет-нет да и подсунет ему лакомый кусочек, пускай-де поправляется!

Однажды Пищик попросился в театр и его взяли. Он надел парадный костюм и выглядел франтом. Каково же было удивление отряда, когда в спальне, перед сном, Пищик извлёк из-за пазухи и положил на стол восемь пар карманных и ручных часов!

- Где ты их взял? — кинулись к столу ошеломлённые хлопцы, не веря глазам.

Пищик картинно выпрямился и улыбнулся, презрительно скривив губы. «Пошарил у нэпманов, вот где!»

- Да ты шо, шкетик, спятил? — подскочил к нему командир отряда Шейдин, — а ну-ка идём к Антону!

- Пожалуйста, идём, только не «шо» и не шкетик, а что! - готовый в эту минуту идти к кому угодно с достоинством процедил Наум.

- Смотрите на него! Без рукавицы не возьмёшь, — рассмеялся Севка Скребнёв.

Шейдин сгрёб часы и повёл Пищика в кабинет. Тот шагал впереди командира и, казалось, ничего не боялся.

Выслушав рассказ Шейдина и немного подумав, Антон Семёнович предложил Пищику остаться в кабинете для разговора тет-а-тет.

Как, в какой форме прошёл этот разговор, никто не узнал. Вопрос не поднимался ни на совете командиров, ни на общем собрании. В отряде Наум не удовлетворил любопытства, отнекивался и отмалчивался. Скоро к нему перестали приставать, а Скребнёв, смекнув, что всё это неспроста, объявил: «Ша, граждане, здесь что-то есть!»

Все помалкивали, и со временем история с часами забылась. В театры Наума не брали, хотя ежедневно автобус коммуны развозил 10—15 человек на разные спектакли как лучших, отличившихся в ударном труде и в учёбе. Один раз Пищик попросился в город, но ему отказали, и он больше не приставал.

Учился он по-прежнему хорошо и упросил Шейдина взять к себе на завод учеником в токарную группу. Здесь он также проявил хорошие способности. Его поставили сверловщиком на лёгкий станок. И всё же ореол таинственности и чуть ли не славы висел над Пищиком. И вот однажды о нём заговорили все. Он работал в заготовительном цехе на сверловке станин. Норму всегда выполнял, но его напарник по второй смене Гриша Фишбейн не находил свёрл в пенале. Обращался к мастеру, жалуясь на таинственные пропажи. Поиски ни к чему не привели. Мастер давал дефицитные свёрла «в последний раз», но пропажи повторялись. А Пищик не горевал и бесперебойно работал.

Однажды при выходе из цеха Наума обыскали. Он вырывался, кричал и даже кусался. В кармане спецовки нашли два свёрлышка, завёрнутые в бумажку.

- Положи на место, — приказал Шейдин. Пищик молчал, не желая подчиниться. Дело дошло до Антона Семёновича. Свёрла лежали у него на столе. Антон Семёнович посоветовал Шейдину отдать пакетик Пищику и написал официальную записку:

«Тов. Пищик!

Немедленно отнеси свёрла в цех.

Извинись перед товарищами.

А. Макаренко».

После занятий Шейдин получил от Пищика записку Антона Семёновича с размашисто начертанной резолюцией:

«Отказать. Н. Пищик.»

Такой был характер в этом щуплом теле.

* * *

Наступила весна. Повеяло теплом, быстро пробуждалась природа. Одевались в молодую листву деревья, подсыхала земля, на лужайках зеленела трава. В рабфаке овладевало науками свыше двухсот человек с первого по четвёртый курс. Готовились новые выпускники, вынашивались планы о выборе профессий.

В это время в коммуну приехал заслуженный чекист Иван Порфирьевич Судаков. В органах ГПУ он с первых дней, награждён за заслуги перед революцией именным оружием, грамотами и ценными подарками. Старшие коммунары знали Ивана Порфирьевича давно и очень любили его за простоту и весёлость.

Плотная фигура при среднем росте, правильные черты лица с живыми карими глазами, бородка клинышком, всё в нём вызывало симпатию.

Его появление было как нельзя кстати. С ним можно было посоветоваться о выборе дальнейшего пути. Устроились на опушке леса. За рассказами и советами время незаметно прошло, и Судаков, очень занятый человек, собрался попрощаться.

- Ох, и засиделся я с вами, ребята. Сколько тут на моих золотых?

Но золотых на руке не оказалось.

Наступила жуткая пауза. Иван Порфирьевич смотрел на пустое запястье молча с вытянуто-озадаченным лицом и в полном недоумении. Присутствующих словно громом пришибло. Судаков кашлянул, растягивая слова, проговорил:

- Ну, я пойду, товарищи, мне пора.

В это время из заднего ряда поднялся Пищик. Небрежно держа двумя пальчиками блестящий браслет с часами, протянул его через головы Судакову и безмятежно произнёс:

- Получите, пожалуйста, дядя маленьких не тронет, ловкость рук и никакого мошенства. Ферштейн зи?

- Как же ты это сотворил, сынок? — заикаясь от удивления, спросил Судаков.

- Секрет фирмы! — бойко ответил Пищик и вдруг поник и стал серьёзным:

- Только этого больше никогда не будет, никогда! Даю честное слово.

Как подкошенный, он упал на траву и залился горючими слезами.

- Не говорите Антону, я давал обещание. — Он продолжал рыдать, прижимаясь всё плотнее к земле и пряча лицо.

10. СТРАННЫЙ БОКС

С развитием коммуны, ростом её материальной базы улучшилась система физической подготовки коммунаров. Она принимала всё более совершенные формы. Появилось несколько инструкторов по отдельным видам спорта.

Футбольную команду тренировал мастер футбола, форвард сборной Украины Николай Фомин. Его игра на поле вызывала восторг спокойствием и виртуозностью. Из любых положений он умел принять мяч «на носок», вести к воротам, обводя противников. Он точно распасовывал мячи, создавал голевые положения, обладал сильным ударом с дальних дистанций. Коммунары благоговели перед ним.

Гимнастической секцией руководил Николай Иванов. Ему помогал Лёня Шмигалёв, старший брат Севы. Его «кресты» на кольцах и «солнце» на перекладине были для нас высшим эталоном.

Лёгкой атлетикой руководил инструктор по фамилии Смола. Он же проводил утреннюю гимнастику — зарядку.

Тяжёлую атлетику — гири, штанги, классическую борьбу вёл инструктор по фамилии Нафт. Случайное объединение «топливных» фамилий на спортивном поприще коммуны привлекло внимание любителей шуток.

Секцию бокса вёл Алексей Сиротин. Он — небольшого роста, в лёгкой весовой категории. Сероглазый, с причёской ёжиком и интеллигентным лицом. Когда он достаточно подготовил свою команду, было устроено несколько тренировочных боёв. В одном из них противником инструктора оказался тяжеловес Миша Долинин — богатырь коммуны. Победил Сиротин.

Лично я отдавал предпочтение лёгкой атлетике, хранил верность системе Мюллера. Сиротин обратил на меня внимание и предложил посещать его секцию. К этому времени у меня были уже неплохие показатели по лёгкой атлетике: бег на 100 метров - 11,1 секунды, прыжки в длину с разбега — 6,4 метра, прыжки в высоту -- 1,75 метра. Одним из первых я сдал комплекс норм по ГТО и получил грамоту Всесоюзного совета физкультуры при ЦИК Союза ССР. Грамота с подписями Председателя Совета Антипова и ответственного секретаря СФК Григорьева с серебряным значком № 228. Сиротин знал об этом и посоветовал дополнить их «школой мужества» — боксом. Я согласился. Дела шли неплохо и после уроков бокса Сиротин начал оставлять меня в спортзале для занятий «джиу-джитсу».

Эти уроки я держал в строгом секрете, понимая запрет на разглашение борьбы. Бокс отошёл на второй план.

Однажды на лестнице спортзала меня остановил Гето.

- Так вот ты чем занимаешься! А ну, показывай свои приёмчики!

- Какие приёмчики? — сделал я удивлённое лицо.

- Знаю, видел. Он поднёс свой огромный кулак к моему носу.

Я отвёл руку и твёрдо сказал, что показывать ничего не собираюсь.

- Будешь, а не то заставлю!

- Нас же выгонят из коммуны.

- Не выгонят, если не разболтаешь.

Я не знаю, откуда у Митьки появилась эта идея. Неужели зависть? Опасение потерять лидерство? У нас не было задушевной дружбы, как с Колей Гонтаренко и Глебовым, но и враждовать не приходилось. Гето был крупным парнем, старше меня, сильнее. Пожалуй, теперь ему не было равных после Семёна Калабалина. Даже старшие признавали его силу и считались с ним. Чтобы выйти из положения — в коридоре уже обратили на нас внимание - я предложил ему встретиться на ринге. Митька боксом не занимался, полагая, что и так расправится с кем угодно. Митька торжествующе осклабился.

Перед началом встречи я обо всём рассказал инструктору. Сиротин усомнился в необходимости таким способом выяснять отношения. Но я упросил его, сказав, что это вопрос чести. В коммуне ринга не было, и мы втроём отправились на «Динамо», где коммунары соревновались. Тренировочный зал был свободен. В раздевалке переоделись. Сиротин подобрал по размерам перчатки и мы, по всем правилам, вышли на ринг. В зале было прохладно. Митька жаждал погреться. Сиротин ударил в гонг и мы начали. Гето бросился вперёд и тяжёлыми ударами прижал меня к канатам. Я ушёл в глухую защиту, ничем не сдавая. Митька осмелел ещё больше. Слава всевышнему, что его кулачищи не попадали куда следует. Я понял, что ему мешают перчатки. Он злился и продолжал «мазать».

В перерыве у нас не было тренеров и мы сами приводили себя в порядок. Гето тяжело дышал, вытирая пот. Сиротин сохранял нейтралитет и никому не давал советов. Он выполнял обязанности судьи, придерживаясь правил. Во втором раунде я сменил тактику. Хорошо представляя, к чему приведёт хотя бы один точный удар противника, я не раскрывался, но изредка посылал прямые правой, которые иногда касались и подбородка. Это окончательно вывело Митьку из себя. Он пошёл на меня медведем, совершенно раскрывшись. Он сгрёб меня и хотел выкинуть вообще с ринга. Судья остановил встречу, разъяснил Митьке правила. Я понял, что в ближнем бою он может меня ненароком изувечить, и держался на расстоянии, нанося удары то по лицу, то в корпус. Натренированный в беге, я сохранял дыхание, а Митька задыхался от ярости и беспорядочной растраты энергии.

До конца второго раунда несколькими ударами я добился нокдауна. Возможно, Гето поскользнулся, но, поднявшись, он вдруг опустил руки, дружески улыбнулся и сказал: - Ну, хватит, поваляли дурака, — пойдём мыться.

Рефери поднял руки в знак окончания «дуэли». Гето подошёл ко мне и обнял. Мы отправились в душевую.

Через несколько дней Митька пришёл в секцию бокса. Под руководством Сиротина он быстро овладел техникой боя. Теперь я не рискнул бы выйти против него. В соревновании на первенство города я видел, как он в первом раунде заваливал своих противников в тяжелейший нокаут.

По выходным дням Гето открывал коммунарский буфет и торговал сладостями. В буфете были конфеты, пряники, пирожные, булочки, мороженое и лимонад. Это было персональное поручение Митьке от совета командиров. В буфете была необходимость - не все коммунары отпускались на выходные дни в город. К буфету выстраивались длинные очереди, я не всегда поспевал что-то купить. Заметив это, Митька будто случайно стал оставлять мне любимые сладости, к которым и сам имел великое пристрастие.

11. ОКНО В КОММУНИЗМ. ДЕЛЕГАЦИИ

Жизнь коммуны, расположенной на окраине Харькова, всё больше привлекала внимание. Коллективы харьковских заводов «Свет шахтёра», «Серп и молот», ХПЗ, ХЭМЗ им. Ленина поддерживали с нами постоянную шефскую связь.

Многие делегации посещали коммуну, изучали наш быт, знакомились со школой и производством, передавали свой опыт, оказывая практическую помощь. Всех восхищала атмосфера нашей жизни, наш оптимизм, целеустремлённость. Свои впечатления гости коммуны записывали в книгу отзывов. Единодушное мнение сводилось к тому, что коммуна им. Ф.Э. Дзержинского является образцом коммунистического воспитания.

Наряду с советскими делегациями в коммуне часто бывали иностранцы. Когда мы были заняты в школе или на заводе, их встречал Антон Семёнович с дежурным по коммуне или с секретарём совета командиров. В отсутствие Антона Семёновича принимали гостей доверенные «дипломаты». Однажды в этой роли выступил и я.

Мы собирались в очередной Волжско-Черноморский поход. В это время приехали английские лорды -- члены парламента. Они неторопливо выходили из автобуса. Как секретарь совета командиров я сопровождал Антона Семёновича. По дороге он шепнул: «Займись этими сам, я занят».

Их было человек сорок. Встретив делегатов, Антон Семёнович вежливо сообщил, что сопровождать по коммуне их будет «Президент республики ФЭД» Леонид Конисевич. Я представился. По важным улыбкам понял, что гости не в восторге от такого гида, но что поделаешь, в чужой монастырь со своим уставом не полезешь.

Антон Семёнович оставил нас, и я повёл гостей в кабинет. Они медленно тянулись по дорожкам, рассматривая предфасадные цветочные украшения. В кабинете расселись на диванах и стульях. Я занял место за столом Антона Семёновича. Что и говорить, оказаться лицом к лицу с высокими гостями — дело нешуточное!

Вспомнился приём поляков, с мучительным переводом приветственной речи и злополучной молитвой. Здесь была переводчица. Можно говорить на родном языке, лишь думай, что и как.

По мере разговора гости вытаскивали карандаши и блокноты, начали что-то записывать. По всему было видно, что у них появился интерес. Я говорил о причинах, породивших массовую беспризорность, войнах, интервенции, блокадах и голоде. Говорил о мерах Советского правительства по ликвидации беспризорности, о том, как Владимир Ильич Ленин лично заботился о судьбе обездоленных детей, что забота о детях вообще одна из главных установок Советского правительства. О коммуне рассказ подробнее.

Гости задавали вопросы, уточняли, записывали. Осмотр коммуны поразил парламентариев. В спальнях они ко всему дотошно приглядывались, принюхивались, ворошили постели, разбирая одеяла, простыни и пододеяльники, поднимали матрацы. Их поведение напоминало жандармский обыск с той разницей, что все вещи складывались после осмотра на место и расправлялись. Измеряли толщину стен, высоту спален, величину окон. Считали койки, переписывали обстановку.

Я спросил их, чем вызван такой пристальный интерес, на что последовал ответ: «То, что мы видим, невероятно, этого не может быть».

Полагая, что образованные британцы должны знать историю Российской империи, я заметил: «Мы не показываем потёмкинские деревни».

Видно, в переводе моё замечание не попало в цель. Сопровождающая девушка из «Интуриста» пояснила мне в сторонке, что гости пропитаны злонамеренной пропагандой, им рассказывали, что дети, девочки и мальчики, скопом спят под одним одеялом, а едят собак и кошек.

Как комсомольцу и агитатору мне были не новы её пояснения. Я знал о злобной клевете на наш образ жизни. И было вдвойне интересно повидать вблизи жертвы буржуазной пропаганды, а может быть, и самих её творцов. Кто знает!

После спального корпуса осмотрели учебный. Там шли занятия. Не нарушая распорядка, вошли в одну аудиторию, где шёл урок физики. Преподаватель Рубан прервал занятия, все встали и поприветствовали гостей.

На заводе гости разошлись по цехам. Они задерживались у станков. Узнавали знакомые фирмы; что-то обсуждали, заводили разговор с мастерами и станочниками. На их глазах обрабатывались детали, новейшими станками управляли подростки и дети, и заподозрить что-то, специально подстроенное для показа, было невозможно. В сборочном цеху увидели поточный процесс сборки и готовые электросверлилки. Работа шла своим чередом, каждый был занят на своём месте. На вопросы гостей отвечали коротко и с достоинством.

Порядок в цехах, чистота, начиная с ковриков при входе, приличный вид работающих, чувство достоинства, профессиональная квалификация окончательно сразили именитых туристов. Это можно было определить, не зная языка. А поскольку в разговоре они общались со мной, я понял их настроение.

Экскурсия затянулась до пяти часов вечера. В пять часов - сигнал с работы.

На прощание туристы попросили, чтобы я позволил сфотографировать себя. Я стал у парадного входа. В это время набежали ребята с работы, любители фотографироваться. Образовалась группа - кто лежал, кто сидел, кто стоял. Так нас и сняли. Прощались довольно тепло, благодарили, повторялось слово «президент», пожимали руку.

Через месяц я получил объёмистый пакет с английскими штампами. Развернув многослойную упаковку, обнаружил хорошо сделанную фотографию. В письме выражалась благодарность за хороший приём, «доставивший большое удовольствие» и показанное чудо.

* * *

Посетила нашу коммуну и большая группа видных политических деятелей Франции. Группу возглавлял президент Французской республики Эдуард Эррио. Об этом визите нам было известно заранее. Были также известны лояльные отношения президента к Стране Советов.

День был безветренный и солнечный. Гости приехали на роскошных автомобилях к обеденному перерыву. Машины ярко вписались в наши клумбы и вся группа была живописной. Их встретили Антон Семёнович, дежурный по коммуне Вася Руденко и политрук Юрченко. Сигнал «сбор музыкантов». Прямо с завода, не переодеваясь, музыканты быстро собрались на сцене.

В зрительный зал направились и французские гости. Там их приветствовали аплодисментами, исполнением гимнов. «Марсельезу» сменил «Интернационал».

Здесь как будто подул свежий ветер двух революций, скрепивший узами два великих народа. Французы растрогались ошеломительно торжественной встречей и ещё более от того, что коммунары приветливо рассаживали их на места между собой. Когда в зале воцарилась тишина, обратили внимание, что Эррио ещё не сел, безуспешно отыскивая для себя место в первом ряду. Оказалось, что наши кресла несоразмерны с его крупной фигурой. Тут же со сцены подали два стула и поставили рядом. Он благодарно поклонился догадливым музыкантам и сел.

Волченко поднял дирижёрскую палочку. Играли фрагменты из опер «Кармен», «Риголетто», «Евгений Онегин». Заключили певучим попурри музыкальных и песенных произведений украинской классики в обработке В.Т. Левшакова.

После каждого отрывка гости восторженно аплодировали. Заключительной части аплодировали стоя, кричали «браво». Музыкальное вступление оживило гостей, создало хорошее настроение. Они восторженно высказывали свои впечатления, поражаясь высокому исполнительскому мастерству, искусству юных музыкантов. Эдуард Эррио потрясал сжатыми ладонями над головой, выражая таким образом свои чувства и благодарность оркестру.

Далее гостям показали музей, где в документах, фотографиях и экспонатах представлена вся история и жизнь коммуны. Венчали выставку электросверлилка «ФД-1», электрошлифовалка «ФД-2» и самый юный — «ФЭД».

Наши фотографы Шура Гуляев и Лёня Глебов фотографировали гостей нашей маркой и давали ознакомиться с «ФЭДом» в работе. Гости попросили плёнку на память.

После осмотра цехов, где было немало удивлений, восклицаний и восторга, сверхнеожиданностью предстал чертёжный зал конструкторского бюро. Здесь вместе с инженерами работали дети, обыкновенные дети, которые их окружали и так приветливо сопровождали!

Под конец экскурсии, в дружеской с нами беседе, сопровождающий «Интуриста» поблагодарил за идеальную чистоту всюду, где они побывали, и за безукоризненное содержание... туалетов.

Что правда, то правда. Наши туалеты содержались безукоризненно. Коммунарская инструментовка поднялась до таких высот, что при жеребьёвке по распределению участков уборки отряды дрались за право уборки туалетов!

Всё же в торжественной обстановке встречи членов правительства Франции такое внимание интимным местам шокировало, и мы в неловкости притихли.

- Чего сникли, ребятки, - весело улыбнулся сопровождающий, — гордиться надо, это мнение Европы!

Гости собрались на площадку к машинам. Настало время прощаться. Две девчушки в газовых платьицах - Аня Красникова и Лида Иванова, с пышными бантами в причёсках, поднесли Эррио букеты чайных роз.

Девочки в лёгких нарядах с румяными счастливыми личиками сами напоминали букеты цветов. Эррио поднял их на руки и сказал:

- Я потрясён... Я видел сегодня настоящее чудо... чудо, в которое я бы никогда не поверил, если бы не увидел его собственными глазами. Я буду счастлив дожить до тех дней, когда в нашей прекрасной Франции будут такие прекрасные счастливые дети.

12. ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ ПОСТЫШЕВ

Никогда не забыть «дзержинцам» тот день! В водовороте наших будней неожиданно приехал член Политбюро, секретарь ЦК КП(б)У Павел Петрович Постышев.

Было солнечное июньское утро, благоухали цветы. На дворе тишина. Все заняты в цехах и в школе.

Появление на территории машин и посетителей всегда было в поле зрения сторожевого отряда и дежурного по коммуне. И в это утро Павел Петрович тотчас был встречен дежурным Семёном Зайцевым.

Павла Петровича мы видели на трибуне во время парадов и знали его в лицо. В коммуне, среди портретов руководителей партии и правительства, был и его портрет. И вот он среди нас, живой, приветливый, простой, скромно одетый! Без головного убора, в ситцевой косоворотке, с узким пояском, в брюках-галифе и сапогах, он ничем не выделяется среди обыкновенных граждан. Поздоровавшись, он сказал:

- Вот приехал познакомиться, как живёте-можете. Слыхал, что и «Лейку» положили на лопатки? Это правда?

Дежурный Сеня Зайцев спросил разрешения Постышева заиграть «общий сбор». Постышев мягко отклонил его намерение, пожелав ознакомиться «в рабочей обстановке».

В сопровождении Антона Семёновича, дежурного по коммуне и небольшой группы коммунаров, Павел Петрович внимательно осматривал «всё, как есть», и очень внимательно выслушивал пояснения.

Его интересовали условия быта, учёбы, производственные достижения, использование свободного времени, уровень культуры. Во всём он доискивался мелочей. В библиотеке осмотрел книжный фонд. Здесь было собрано около 8 тысяч книг детской, политической, художественной литературы русских и украинских классиков и современных советских писателей. Как бы невзначай, перебирая книги, спрашивал у ребят, что прочитали. Ответы были разные, но большинство любили книги М.Горького. Подробнее о работе с книгой Павел Петрович знакомился в литературном кружке.

Осматривая учебные кабинеты, поинтересовался, всем ли обеспечены, нет ли нужды в дополнительном оборудовании. На заводе электроинструментов прошёл все ряды станков, знакомясь с их устройством и техническими возможностями. Брал в руки детали электросверлилок, каждому станочнику находил добрые слова, разговаривал как с давними знакомыми и друзьями.

В конце пребывания осмотрел фотозавод. У нас уже был принят годовой план производства 30 тысяч фотоаппаратов. В это время только что наладили выпуск первой серии. Наши фотоаппараты утверждены к массовому производству после государственной экспертизы. По её заключению были установлены некоторые преимущества в оптике «ФЭДа» в сравнении с германской «Лейкой». Заключение комиссии дало юридическое право на развёртывание производства.

Из желания ознаменовать посещение Павлом Петровичем коммуны ему преподнесли памятный подарок — наш «ФЭД». Он взял подарок в руки, открыл футляр. На корпусе каллиграфическая гравировка — дарственная надпись. Прочитал. Озабоченное лицо тронула улыбка. Глаза выразили чувство неловкости, волнения и благодарности. В каком-то раздумье он неторопливо протянул подарок хозяевам и сказал:

- «Негоже отказываться от даров, всё же принять сейчас не могу. Когда у вас появится много излишков, тогда другое дело. Не обижайтесь, ребятки, вы ещё не богаты».

Как ни упрашивали Постышева «дипломаты», как ни убеждали от чистого сердца, ничто не могло изменить его решения.

Видно, чтобы разрядить неловкое положение, он спросил: «А новогодняя ёлка у вас намечается?» Вопрос поставил настолько неожиданно и о таком предмете, что мы не знали, как ответить.

Ведь только что на его вопросы отвечали бойко, не было «незнаек». А здесь молчали. Ёлка считалась религиозным предрассудком, связанным с праздником Рождества Христова. Что сказать секретарю ЦК партии, если мы, пионеры, комсомольцы, безбожники?

Увидев наше замешательство, Павел Петрович весело сказал: «Не бойтесь, дети, отныне будем праздновать Новый год с ёлочкой! И пусть теперь она повсюду станет детской радостью». Мы, конечно, обрадовались, но овации почему-то не вышло. Раздалось два-три жидких хлопка. «Безбожность» сработала безотказно.

Подойдя к машине, в окружении большого сбора ребят, Павел Петрович поблагодарил за приём и сказал, что коммунары-дзержинцы как молодые строители социализма открыли окно в коммунизм.

13. В НОВЫХ МАСШТАБАХ

Если мысленно подняться на некоторую высоту, то вам откроется красочная панорама замкнутого прямоугольника, где с одной стороны в строгой линии вытянулся ряд «старых» зданий с электрозаводом, учебным и спальным корпусами, с другой — новые постройки четырёх корпусов фотозавода, жилого посёлка иной архитектуры. Равнина между старой и новой частями, очерченная лёгким штакетником, заполнена яркими пятнами цветников, площадками, дорожками, фонтанами.

Старый сад, частично пострадавший при строительстве, пополнен новыми посадками и хорошо ухожен. Здесь, как и прежде, собирается на сыгровки оркестр, в свободное время хорошо отдохнуть, в беседке почитать книгу, помечтать. За короткое время всё изменилось. Каждый день, каждый час раскручивался какой-то виток пружины, и всё поднимал на новую высоту. Численный состав коммунаров и воспитанников возрос до 400 человек, из этого числа — 180 комсомольцев и свыше 100 пионеров. Выросла и партийная организация за счёт рабочих, учителей и коммунаров. Прежде всего мы расстались с бедностью. Ритмичный выпуск продукции двух заводов дал возможность ассигновать на очередной поход и отпуск 200 тысяч рублей, на посещение театров — 40 тысяч рублей в год!

Наши электросверлилки «ФД-1», «ФД-3» по типу американской фирмы «Блек и Деккер», электрошлифовалка «ФД-2» пользовались всё возрастающим спросом. Но самый большой доход приносил «ФЭД». Сбылись пророчества Соломона Борисовича. Чистая прибыль округлилась до 5 миллионов в год!

В силу необходимости возникли управленческие звенья, такие, как коммерческий и плановый, контрольный отделы, расширилась и укрепилась хозчасть Степана Акимовича. Возросла и нагрузка на Антона Семёновича. Мы не знали, когда он отдыхал. Казалось, нет предела его человеческим возможностям. Он никогда не спешил, не принимал скороспелых решений. Никогда не говорил много. И всюду успевал, замыкая на себя все линии в руководстве сложнейшим социально-педагогическим комплексом. Единственное, на что он пошёл, это приём на работу в педчасть двух молодых сотрудниц. Одна из них, юная учительница Евгения Петровна Тренёва. Ей он поручил учёт коммунаров по специально разработанной системе, охватывающей все основные сведения о каждом воспитаннике от вступления в коммуну до выпуска. Эту работу Антон Семёнович все годы вёл сам. Вторая - Лидочка Бессонова помогала ему в секретарской деятельности. Обе работали в его кабинете. Бессонова быстро печатала на машинке под диктовку и с листа, обрабатывала массу текущего делопроизводства и материала для стенгазет, выдавала отпускные удостоверения в город, пропуска воспитанникам в спальни, печатала ежедневные приказы по коммуне, протоколы комитета комсомола и совета командиров. Возле её столика всегда вертелся народ по текущим делам.

Обязанности Евгении Петровны требовали спокойной сосредоточенности, знания каждого коммунара по документам и в личных контактах. Нередко отдельных ребят она приглашала на беседу. Никому не приходило на ум, что из этих бесед добывались важные сведения для картотеки.

Своей незаурядной внешностью молодая учительница привлекала в кабинет и незваных собеседников, равных с ней по возрасту. Но с ними разговор шёл быстро и мило расстраивался.

Теперь Антон Семёнович мог свободнее отлучаться по делам в Харьков и в другие города, зная, что в его отсутствие не накопится ворох канцелярщины. Он стал чаще выступать с докладами и лекциями перед педагогами города, в заводских цехах, перед родителями. Писал для газет и журналов, наращивал удары по твёрдолобым «олимпийцам», отбивался от их несуразных обвинений.

В обстановке напряжённейшего труда и непрерывной борьбы он находил время писать свои книги — «Педагогическую поэму», «Флаги на башнях», «Марш 30 года» - книги для нашего и завтрашнего дня. Его учителем, другом был Алексей Максимович Горький. В своих письмах М.Горький высоко оценивал педагогическую и литературную деятельность Макаренко, вдохновлял его, поддерживал в критических ситуациях.

По вечерам Антон Семёнович читал нам первую часть ещё не изданной «Педагогической поэмы». Засиживались допоздна.

Когда Антон Семнович уставал, его подменяли другие чтецы. Читали с замиранием сердца. Горьковцы, персонажи «поэмы», без труда узнавали себя под литературными именами, вновь переживая живую историю колонии.

В такие вечера Антон Семёнович читал и некоторые письма Горького. Акцент делал на сердечные слова и пожелания в наш адрес. В одном из писем говорилось: «Передайте ребятам привет мой, скажите, что я страшно рад был прочитать, как они живут, как хорошо работают и хорошо, дружески - по-настоящему относятся друг к другу».

14. ЧРЕЗВЫЧАЙНАЯ ОПЕРАЦИЯ

Благополучие коммуны им. Ф.Э. Дзержинского было лишь ярким маяком среди бурного моря многочисленных, плохо организованных детских домов. У всех на глазах разваливалась колония им. Горького, переведённая на «олимпийскую» систему. Сигналы тревоги звучали из детских домов - наших соседей. Чтобы помочь делу, Антон Семёнович предложил Наркомпросу проект детского трудового корпуса. Идеи проекта показались чинушам настолько страшными, что они завалили его при первой возможности. Тогда было решено использовать наши силы на уже знакомой операции -- подобрать на улице несколько сотен беспризорных детей.

Из среднего звена коммунаров Антон Семёнович выделил около ста человек. Небольшими отрядами с документами и деньгами они рассылались в разные города. В каждом отряде свой командир. Оперативники не тужили, предстоящие события не пугали их. Задание приняли как знакомое и нужное дело — протянуть братскую руку бывшим «корешкам».

Отряду Васи Кравченко поручалось собрать и доставить в коммуну сто человек пополнения! Старшие коммунары не вошли в опергруппу по причине занятости на рабфаке и заводе.

Вся операция длилась несколько месяцев — с весны 1933 года. Васю Кравченко встречали на вокзале. Он похудел, осунулся, но был «со щитом». Его обнимали и спрашивали: «Ну, как, Мукичка, ты ещё живой?»

- Та живой, як бачите, хай ему сто чертей, шутя отбивался Вася, следя за посадкой пополнения в специально поданные машины.

Вновь прибывших ожидали в коммуне. Раз посчитали, другой - получилось больше.

- Сколько ты привёз? — спросил Антон Семёнович.

- Сто, як и сказали.

- А почему сто десять?

Кравченко почесал затылок.

- Как же так можно, Вася, — упрекнул его Степан Акимович, — у нас же мест не хватит.

~ Я и сам не знаю, дэ вони в чорта причепылыся, — в искреннем недоумении развёл Васька руками, исподлобья оглядывая нестройные шеренги.

- Ну, добре, не горюй, где сто, там и десять, -- успокоил Антон Семёнович. Остальное было уже делом техники.

Вслед за отрядом Кравченко в коммуну возвращались другие наши посланцы, которые тоже полностью выполнили трудное государственное задание.

15. МИР ПОД УГРОЗОЙ

Прошёл ещё год. Коммунары, 500 человек, совершили очередной славный поход по маршруту: Харьков—Горький—Сталинград—Новороссийск—Сочи—Севастополь—Харьков. Много пройдено километров, много было незабываемых встреч и впечатлений. Хорошо запомнился Горьковский автозавод, где в руках у рабочих мы увидели свои электросверлилки «ФД-3».

Трудно передать впечатления двухнедельного путешествия по Волге, с остановками и экскурсиями в городах Приволжья! А что значило погостить у моряков на крейсере «Червона Украина» в Севастополе! Цель Волжско-Черноморского похода неизменна: как можно больше узнать о родине, увидеть новостройки I пятилетки, сблизиться с рабочим классом и самим почувствовать беспримерный энтузиазм миллионов людей под лозунгом «Догнать и перегнать капиталистические страны».

А в мире в это время уже сгущались тучи. Враги не отказывались от планов удушения первого социалистического государства рабочих и крестьян и открыто поставили на германский фашизм. Провокационный поджог рейхстага, захват власти в Германии Гитлером — вот их ответ на наши предложения мирного соревнования.

Арест фашистскими головорезами славного борца-интернационалиста Георгия Димитрова и учинённый над ним позорный процесс всколыхнули весь мир. Мужественный голос Димитрова с трибуны судилища с разоблачением кровавых планов «нового порядка» призывал к бдительности и активной борьбе всех честных людей на земле против заговора новых завоевателей.

Короткая мирная передышка была под угрозой. Восхищаясь беспримерным мужеством борца-коммуниста, окружённого палачами-судьями, коммунары на митинге выразили гневный протест против фашистского произвола и присоединили свои голоса к требованию освободить Георгия Димитрова. Постоянно следя за процессом, мы понимали, что его жизнь в смертельной опасности, что он стоит на самом рубеже борьбы лицом к лицу с жестокими врагами всех трудящихся. Какова же была наша радость, когда узнали, что он победил, что они не смогли сломить его волю, удержать в застенках и позорно отступились.

В обстановке нарастающей грозы наша военизация из игры превратилась в реальную военную подготовку. Осваивали парашютное дело, с площади футбольного поля взлетали планёры, продолжалась подготовка кавалеристов. На базе нашего автопарка проводились групповые занятия практической езды на автомобиле. На регулярных стрельбах из боевых винтовок добивались звания «ворошиловского стрелка». Массово сдавали нормы по комплексу ГТО, изучали ОВ и систему противогазов. Проводили военные игры на местности.

Мы понимали, что в случае войны — первый удар обрушится на нашу страну, на всех нас, и к этому готовились. Подросло новое поколение молодёжи, готовое защищать завоевания Октября. Заметно подросли и мы, коммунары «дзержинцы», готовые хоть сегодня в солдатский строй.

16. РАССТАВАНИЕ

Пришёл и мой день разлуки с коммуной. Ночью я плохо спал. Непрерывной вереницей текли воспоминания, одолевали бесконечные думы. С рассветом встал и вышел во двор. Захотелось развеяться и побыть одному, чтобы в последний раз обойти дорогие сердцу уголки и попрощаться с ними. Чувство восприятия окружающего обострялось. То, чего раньше не замечал, стало отчётливо выпуклым. В лесу набрёл на муравейник. Крохотные насекомые строили дом, двигались по своим тропинкам в разные стороны, тащили непосильный груз, укладывали его в лабиринты, снова возвращались и так без конца. Это их жизнь, способ общения, законы...

На верхушке дуба стрекочет непоседливая сорока. Быть может, завела прощальный разговор? Кто знает? На спортплощадке когда-то играли в бабки, в лапту. У ямы для прыжков обратил внимание на опорную доску. От времени она просела в грунт, покрылась трещинами. Сколько раз наступал на неё и не видел! С пригорка осмотрел дымчатую долину. Там где-то петляет под зелёным шатром любимая речка с нашей рыбалкой. Сколько пережито здесь счастливых часов! Дорога на взгорье совсем не изменилась. По ней в тот памятный вечер мы шли с дядей Игнатом в коммуну. Где он теперь?

Занимался обычный трудовой день. Всё так же спешат коммунары на работу, становятся к станкам. Заполняется разноголосыми шумами, движением, ребячьими голосами наш завод. Невольно и меня потянуло к станку. Зашёл в цех. Мастер Кушнир, как всегда, проверяет наладку нашей группы «Гильдемейстеров». Но на моё место уже поставлен Сеня Стомахин. Он моложе и подражает мне, как старшему брату. Подвижный и смекалистый, он умел хранить «тайны». За преданность я полушутя называл его своим «поверенным в делах». Прощаясь, мы обещали не терять друг друга в жизни.

Конечно же, подошёл попрощаться к нашему бригадиру Алёше Землянскому. «Робеспьер» знал о моём отъезде, встретил улыбкой:

- Ну, как, ваньки-турки, отцаревались и с престола долой?

- Ну, давай, пробивайся! А помнишь мою баню? И худющий ты был, как шкапа! Мозоли с тебя натёр!

Он обошёл меня вокруг и хлопнул по спине:

- А теперь, ваньки-турки, выкохался, як той дуб!

Сменив настроение, добавил:

- Ты не забывай нас, пиши, как там устроишься. Если будет туго, то не срывайся. Поможем!

Протянув на прощание руку, скомандовал:

- По коням! Шашки к бою! Рысью в атаку — ма-а-рш!

Обойдя цех и попрощавшись с мастерами, рабочими и коммунарами-товарищами, я нанёс прощальный визит педагогам: Татаринову, Терскому, Пушникову, Магуре, Березняку, Левшакову, Рубану и другим, боясь кого-нибудь обойти.

Милые, добрые люди! Это вы подняли и поставили меня на ноги! Это вы теплотою своих сердец обогрели мне душу, научили любить жизнь! Это вы воспитали, дали образование, специальность!

Вы сделали всё, чтобы с гордостью сказать: он стал человеком!

Низкий поклон всем вам и вечная моя благодарность!

В смятённой душе и радость и щемящая боль. Всё обозримое окружающее, подвластное моим восприятиям, было дорогим и близким — родным домом: и шатёр голубого неба, и сад, и лес, и поля, и площадки, и дорога, которую мы полюбили, и великолепные здания и притихшие воробьи на карнизе...

И как же всё это останется без меня и ничто не изменится?

Эта жизнь неумолимо ускользала от меня за незримую черту, когда уже нет входа и никогда не будет. Туда ушла неповторимая пора детства...

В эти минуты раздумий, на грани настоящего и перед устремлением в будущее, явилась мысль: почему мы сами подгоняем жизнь? Зачем спешим и стремимся в будущее, не успеваем оглянуться, чтобы оценить прекрасное сегодня!

Ещё вчера я и мои товарищи были воспитанниками детского дома. А сегодня — мы студенты вузов и училищ, с документами, удостоверяющими личность!

И я получил свидетельство об окончании рабфака с хорошими оценками по предметам, характеристики педчасти и комитета комсомола, справку о производственной квалификации слесаря-инструментальщика 5-го разряда, спортивные дипломы, грамоты и значки.

Это не казённые бумаги, дающие лишь юридическое право на гражданство и путёвку в жизнь. Нет, они живые свидетели и заключительный итог огромной работы учителей, инженеров, мастеров, рабочих и старших товарищей — командиров и бригадиров.

Окончив прощальный обход, я пришёл в свою комнату, чтобы уложить чемоданы. Я с тяжёлыми чувствами укладывал выпускное «приданое», любимые книги и дневники, фотографии, памятные сувениры, боксёрские перчатки и кавалерийские шпоры, письма, либретто просмотренных театральных программ. В каждой вещи дорогие сердцу воспоминания.

За этим занятием меня застал Коля Гонтаренко, мой друг, напарник по спорту, теперь коллега по институту. Вместе с ним избрали для дальнейшей учёбы Горьковский институт инженеров водного транспорта им. В.М. Зайцева. Вместе с ним успешно сдали вступительные экзамены и зачислены в список студентов:

- Где ты бродишь, моя доля? Целый час ищу тебя. Иди к Антону Семёновичу, он ждёт.

- А ты?

- Я уже простился. Чемоданы вынесу сам.

Не сговариваясь, присели, помолчали. Из-за тучки выглянуло солнце и осветило нашу спальню. Теперь пора. Последний взгляд и мысль: как здесь было тепло!

Антон Семёнович встретил просто.

- Хотел сказать тебе многое, но передумал. — Он закурил и сел на диван, пригласил и меня сесть рядом. - Откровенно говоря, я не совсем доволен твоим выбором, у меня были другие планы. Он замолчал.

- Какие, Антон Семёнович?

- Учиться бы тебе в Литературном институте. Есть у тебя способности к этой работе.

- Но ведь сначала надо набраться опыта, увидеть жизнь...

- Тоже правильно. Но ведь жизнь рядом. Вглядывайся, изучай, а без теории трудно. По себе чувствую.

Я смутился. Антон Семёнович и раньше говорил, что у меня есть задатки литератора, но я принимал это как незаслуженный комплимент.

Заметив моё смущение, Антон Семёнович похлопал по плечу и улыбнулся.

- Не тужи. Начинать никогда не поздно. Если потянет к бумаге — сообщи. Это верный признак. Я помогу. Коммуна поможет. Он поднялся с дивана и подошёл к столу.

— Забирай. Твои сбережения. Только не транжирь. Живи с умом.

Возле денег лежала моя сберегательная книжка. Эти книжки он изготовил и вёл сам, аккуратно записывая ежемесячные вклады из отчислений от заработка.

В эти минуты мне было вовсе не до денег. Я растерянно держал и деньги и книжку, не зная, куда их деть.

Он повернулся к окну, дымя папиросой. В наступившей тишине я слышал стук своего сердца.

На площадку собирались провожающие. Подошла «Эмка» и подала сигнал.

- Ну, давай, пора отправляться. Он подошёл ко мне, крепко прижал к себе и расцеловал.

Не избалованный нежностью, тем более его, я не мог сдвинуться с места. Я понимал, что он любил нас, но нежен он был только с малышами. И вот сейчас я с глухой тоской осознал, что расстаюсь с отцом, с мудрым учителем, самым дорогим для меня человеком!

В горле засвербило. Столько было слов, но из всего, что кричало и билось в сердце, я только и мог, что с трудом выговорить: «До свидания, Антон Семёнович. Спасибо вам за всё. Никогда вас не забуду!»

- Ну-ну, успокойся, мы ещё встретимся. До свидания, и будь счастлив!

Он крепко пожал мне руку, и я вышел из кабинета, плохо соображая.

У крыльца нетерпеливо гудела мотором «Эмка», Боярчук торопил и нас, и провожающих. Последние объятия, прощания. Машина тронулась, и всё осталось позади. До свидания, родной дом! Прощай, детство!

Конец первой книги.

Переход к пятой части книги (Приложению)

К оглавлению верхнего уровня

К списку ссылок

На главную страницу