Федеральное агентство по образованию

Московский государственный гуманитарный университет им. М.А. Шолохова

Егорьевский филиал

Научно-исследовательская лаборатория реабилитационной педагогики

В.В. Морозов

Воспитательная

педагогика Антона Макаренко.

Опыт преемственности

(документально-педагогическое исследование)

Москва – Егорьевск

2008

Морозов В.В. Воспитательная педагогика Антона Макаренко. Опыт преемственности. // Документальное педагогическое исследование. – М., Егорьевск: ЕФ МГГУ им. М.А. Шолохова, 2007. - 238 с.

Рецензенты:

В.И. Слободчиков, доктор психологических наук, профессор, член-корреспондент РАО.

О.А. Толкачёва, кандидат педагогических наук, ведущий специалист по научной работе, зав. кафедрой педагогики и психологии Егорьевского филиала Московского государственного гуманитарного университета им. М.А. Шолохова.

Воспитательная система Макаренко – не искусственное, умозрительное построение, а организация детской жизни в её наиболее естественных формах, база для обретения опыта хозяйствования, постоянный общий интерес, рождающий крепкую спайку, видимый рост благосостояния, ощутимый расцвет личности, успевающей овладеть несколькими специальностями, образованием, культурой, эстетикой. Всё это давало искомый нравственный опыт, определяющий поведение человека в жизни. Теоретический анализ опыта и живая практика жизни педагога С.А. Калабалина, принявшего на себя наследие своего учителя, несомненно, заслуживает внимания. Он – один из самых ярких воспитанников, а потом и последователей А.С. Макаренко в борьбе с детской беспризорностью, с дурными наклонностями и духовным опустошением подростка-сироты. Вся его жизнь до самых последних дней была отдана детям. Его педагогика – нераскрытый кладезь педагогических возможностей, часто необычных, но сильнодействующих.

Книга включает в себя наиболее ценные и малоизвестные материалы из архива семьи династии педагогов Семёна Афанасьевича и Галины Константиновны Калабалиных. Адресуется всем тем, кого интересуют вопросы педагогики и подходы к организации воспитания.

ISBN – 978-5-9900006-1-2

Ó Морозов В.В., 2007.

Ó Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Московский государственный гуманитарный университет имени М.А. Шолохова», Егорьевский филиал, 2008.

Оглавление

Антон Семёнович был непредсказуем, и это вызывало жадное любопытство детей 2

Педагогика «бродячего детства» 5

«Встреча» – явление судьбоносное, педагогическое 16

Практическая воспитательная педагогика А.С. Макаренко 22

А.С. Макаренко – реформатор педагогики 37

Быть нужным и благим для других 44

Жить для тех, из среды которых вышел сам 51

Педагогика на войне 63

По следам подвига С.А. Калабалина (воспоминания, свидетельства, факты) 69

И ещё о творческой педагогике… 76

Со-бытийная педагогика супругов Калабалиных 87

Студенческий сводный – педагогический (Страницы былого) 96

Взаимопонимание в пространстве Детства и Взрослости: побуждение к соучастию 103

Лучшее наследие педагогики – хорошее воспитание 110

Великое и непревзойдённое, или полемические разборки вокруг педагогики Макаренко 118

Заключение 133

Рабочая программа спецкурса «Воспитательная педагогика А.С. Макаренко и его последователей» 135

Литература 137

Антон Семёнович был непредсказуем,
и это вызывало жадное любопытство детей

А.С. Калабалин, руководитель реабилитационно-педагогического отдела

Центра внешкольной работы им. А.С. Макаренко

«Здравствуйте, Антон Семёнович! Если письмо моё получили утром, то пожелаю хорошего рабочего настроения, если вечером, то отличного вечернего отдыха, ну а если в обеденный перерыв, то нашего солдатского аппетита», — пишет сегодня из армии Нодар, любимец Нодар, такой трудный Нодар. Тот самый, от которого редкий учитель не приходил в истерике: «Он меня оскорбляет!», а я отвечал примерно так: «Он всех оскорбляет, а нас не будет? Он делает то, что может в меру своей невоспитанности. Не стал же он лицемером — значит, не о том должна идти сегодня речь, чтобы не оскорблять, а о том, чтобы он не захотел делать этого сам». Единственным достоинством Нодара, переходящим в недостаток, была его честность. Он мог среди урока заявить: «Мне это неинтересно». Ему действительно было неинтересно, но учитель воспринимал его слова как вызов.

Именно так рождаются «трудные» дети, которые аккумулируют в себе наш педагогический брак. Мы выбрасываем их из коллектива, потому что не терпим нареканий со стороны ребят. Интересно, замечали ли вы, как мало мы слушаем своих воспитанников? Не правда ли, классический вариант: «Замолчи, когда старшие с тобой разговаривают»? Напрасно, много полезного можно было бы услышать. Но... «учитель всегда прав». Часто именно непонятые дети становятся трудными.

Каково живётся человеку, чувствующему себя изгоем, понять нетрудно. Я был уже взрослым, когда впервые назвал своих родителей «мама» и «папа». Они работали в детском доме, и поэтому я не имел на эти слова «мама» и «папа» — права. Чтобы не сделать кому-то больно, я должен был, как все, называть директора Семёном Афанасьевичем, а воспитательницу Галиной Константиновной.

На примере родителей я убедился, что нет на земле более мужественной профессии, чем профессия педагога. Педагог детского дома это и врач, и психолог, и артист, и родитель, и нянька в одном лице. И немного сам ребёнок. А если серьёзно, педагог — это человек, который чувствует себя в ответе за всех детей.

Меня до глубины души возмущает, когда А.С. Макаренко представляют эдаким солдафоном, приложившим руку к воспитанию законопослушных «винтиков» - человечков. Это циничное, вульгарное опошление. Антон Семёнович вырастил моего отца, который, подобно своему учителю, воспитал тысячи людей. И среди них ни одного мерзавца. Разве он был «винтиком», рабом? Воспитанники всегда помнят главные уроки своих педагогов: как жить, как вести себя в той или иной ситуации. Но только в том случае, если их учат не назиданиями, а собственными поступками, по которым дети определяют и свою линию поведения.

Я часто размышляю, почему и Макаренко, и мой отец пользовались таким авторитетом среди детей. Ответ один. У них было кредо, которому они следовали всю жизнь: «делай только то, что умеешь делать». Сегодня мы часто забываем об этой истине! Как-то директор одной из московских школ взахлёб рассказывал мне об одном учителе, которого любят ребята. Я поинтересовался, в чём секрет такой любви. Оказывается, дети его учат кататься на велосипеде. Это двадцативосьмилетнего мужчину! Да он, коли уж выбрал профессию учителя, должен был ещё до поступления в пединститут научиться и этому, и многому другому... Отец не раз повторял: «Мы не знали, чего бы не умел делать Макаренко». Как-то он спросил Антона Семёновича: «Почему Вы с нами не купаетесь?» А тот в ответ: «Знаешь, Семён, если я разденусь, вы с ума сойдёте, — такой я худой, а я бы не хотел, чтобы меня жалели. Так дёшево потерять авторитет...»

В другой раз отец спросил Антона Семёновича, почему он никогда не ест вместе со всеми. И тот опять поразил отца: «Педагог может при этом проявить жадность, неопрятность. Это ему не принесёт успеха».

Видите, какое уважение к детям?! Моему отцу, в отличие от своего учителя, как раз нравилось во время спортивных соревнований (а он очень любил лёгкую атлетику, волейбол) ходить в одних трусах: фигура у него была отменная. А я в шутку говорил: «Надо было Аполлона лепить с отца, до того красив!» И дети от него не отходили ни на шаг, казалось, им хотелось прикоснуться к такому ладному человеку. Ещё в колонии Макаренко обратил внимание на внешность Семёна и приговаривал: «Знаешь, шельма, что ты хорош, почему пацаны за тобой гурьбой...»

Пример отца лишний раз подтверждал: педагогу свои достоинства надо подчёркивать, развивать, а недостатки искоренять.

Отец много выступал с лекциями, и там, где бывал, всегда появлялись единомышленники. Умел заворожить, убедить, зарядить искренней верой в то, что плохих детей не бывает. Это мы, взрослые, часто расписываемся в собственном бессилии, рубя с плеча: «Он трудный, что с него возьмёшь?» Просто такие дети требуют больше внимания, больше ухода, с ними надо больше повозиться, попотеть. Надо ребёнка разгадать, пробудить в нём человека и, если хотите, — творца. В колонии у Антона Семёновича хулиган забывал, что он хулиган, потому что занимался интересной, взрослой, настоящей работой. Он не играл в труд, а ощущал себя творцом и, однажды испытав это ощущение, уже не мог его забыть.

Воспитывать — значит, быть ребятам защитой, а мы превращаемся в судей. К кому, как не к воспитателю, идти в трудную минуту мальчишке? Потому я прошу, умоляю всех педагогов: пожалуйста, не начинайте свой день с жалоб на ребят, не приходите с обидами на них, по крайней мере, до тех пор, пока солнце светит. Чтобы я мог, не зная их прегрешений и не думая, как «принимать меры», просто улыбнуться ребятам и взять кого-то за плечо, даже виновного, а тот, зная за собой вину, будет молить судьбу: «Хоть бы Антон не узнал». Разве этого недостаточно? Убеждён: не надо откладывать, как на сберкнижку, мелкие проступки ребят, многие из них и вообще лучше нам, педагогам, не знать, чтобы не ходить осведомлёнными и злющими.

Но почему педагогу порой просто-таки невтерпёж нырнуть в конфликт, спешно определить виноватых и правых и корить, корить, корить. Классический пример: парень разбил стекло. Первый педагогический порыв — не раздумывая, броситься на помощь справедливости, припомнить «автору» десяток других прегрешений, вызвать мать, отца и т.п. Может быть, лучше так: «Ты же не дурной, чтобы стекло разбивать нарочно. Вставь, пожалуйста». Или сбежали парни с уроков. Ах, так? Торопились к солнышку, к лету? Придётся чуть-чуть сократить каникулы. Но если парень унизил девушку, если отлынивает от работы, когда трудятся другие, это уже конфликт.

Краеугольным камнем воспитания оказываются взаимоотношения в коллективе. Работая в системе профтехобразования, я и мои коллеги ни разу не взяли на себя смелость определить без ребят, кому ехать по путёвке за границу, а кому сфотографироваться у Знамени Победы. Ошибки здесь дорого стоят. Я назвал хорошего на свой взгляд, а ребята знают его совсем с другой стороны. Например, он плохой товарищ, высокомерен и расчётлив. И если педагоги хвалят такого воспитанника, то что подростки подумают? Что педагоги либо лицемерны, либо слепы.

Так что не будем судить о ребятах по их проступкам. Скажем, произошла драка. Кто виноват - ясно. Да так ли уж ясно? Меня, например, куда больше тревожит второй, обиженный, потому что избит он был, как выяснилось, за то, что отнимал деньги у первокурсников и делал это втихую. А о другом парне, изменившемся к выпуску до неузнаваемости, с горечью скажу: «Это скорее не успех наш - поражение». Человеческих перемен я в нём не заметил, просто парень понял, что надо готовиться в институт, ему понадобится хорошая характеристика-рекомендация. И притворяется активным.

А нам нужны люди, нравственные ценности которых рассчитаны не «на зрителя». Для сегодняшнего рабочего, которого мы растим (впрочем, растим мы как раз завтрашнего рабочего, и в этом - особая ответственность), это особенно значимо. Нынешнее производство отстраняет от рабочего конечный продукт его деятельности, поэтому самым надёжным ОТК становятся такие качества, как честь, совесть, порядочность. И здесь на подлинную честность, которая и наедине с собой проявляется, — главная ставка. Возвращаясь к исходной мысли, скажу, что «вычислять» личность следует вовсе не по тому, что человек говорит и каким хочет казаться, а по тому, как к нему относятся в коллективе. Если его уважают, то даже серьёзный на первый взгляд проступок ничего не значит. А наказать за этот проступок легко, когда знаешь, что надо исправить в человеке. Это я хочу подчеркнуть особо: осудить надо только действие, поступок, но не человека. Пацан должен знать, что педагог возмущён только тем плохим, что он совершил, но не им самим.

Даже в наказании может проявиться уважение к личности. Этому я учился у отца и у матери - особенно у матери. (Она тоже воспитанница колонии Макаренко и всю свою жизнь проработала вместе с отцом.)

Вот на каких уроках я вырос... Как большинство мальчишек тринадцати лет, я лазил в соседний сад за яблоками. Как-то раз приволок «продукт» на всю компанию, человек на 15. Вывалил на кровать. Вдруг все зашушукались: «Семён Афанасьевич идёт». Мигом я набросил поверх яблок простыню и как ни в чём не бывало, лёг «спать».

- А вот те яблоки, на которые улёгся сейчас Калабалин, давайте и попросим его съесть,- сказал отец.

Где-то на килограмме он сжалился, взял меня за руку и повёл в тот самый сад.

- Цей хлопчик будет тебе сторожем, - сказал он хозяину, - и неделю, пока с этим отрядом мы будем в походе, станет стеречь твой сад...

Ясное дело, я остался без работы: ну кто полезет в сад, когда его сторожит Товарищ? Вернувшийся из похода отряд был встречен хозяином тремя мешками «сэкономленных» яблок. Какой урок я извлёк из той истории, уточнять не стану — из-за банальности вывода. А пример привёл, чтобы показать, что и в выборе наказания должно присутствовать педагогическое творчество.

«Я не знаю, какой у вас в тот день была погода», — так в своё время на вопрос отца о том, как поступить в таком-то случае, ответил в письме А.С. Макаренко. И верно, от погоды кое-что зависит. А ещё больше — от характера ребёнка. Кому-то достаточно одного взгляда, а на кого-то хоть полдня кричите - чего себя зря надрывать. С одним достаточно не поздороваться, другому сказать: «Зайди вечером ко мне, подумай зачем», а третьего попросить придумать самому себе кару.

Иногда самым большим наказанием для ребёнка может стать его отсутствие. Командир поленился, не поставил ребят на довольствие и вся группа осталась голодной. Но командиру ребята не сказали ни слова. Это было для него самое жестокое наказание, лучше, чтобы ругали.

Бывают ситуации, когда оказывается не прав воспитатель. Если это случается со мной, то уже через час я отчаянно ищу возможности объясниться с пареньком и хожу возле него кругами. Впрочем, если я был прав, тоже «хожу» и тоже ищу - ведь кому-то надо первому пойти навстречу. По праву старшего чаще это приходится делать мне.

Я слишком ценю свой авторитет, чтобы пошатнуть его убогой ординарной «мерой пресечения». Знаю, какая бы конфликтная ситуация ни сложилась между мной и подростком, ребята внимательно наблюдают: чья возьмёт? Поэтому, если не готов «сразить» провинившегося улыбкой, словом, гневом, лучше промолчу, сделаю паузу, но просто перебранку устраивать не стану.

Если бы меня спросили, кого я считаю самым большим актёром, может быть, назвал бы себя, потому что и сценарий пишу сам, и режиссёр себе тоже сам. Микропьеса: прошу прислать в училище телефонограмму - выговор директору Калабалину за то, что его девушки плохо покрасили цоколь одного уважаемого здания, Потом вывешиваю этот выговор на доске объявлений, а девчонок тех с извинениями к себе не пускаю: пускай помучаются. Игра? А почему бы и нет? Ведь это не та игра, где изображаешь чувства, а сам так и ждёшь, когда опустится занавес и можно будет уйти домой. Тут другое: счастливая, радостная игра, не фальшь, вдохновение.

Как и всякое вдохновение, оно рождено любовью к своему делу. Когда учился в институте, вдруг испугался: хватит ли мне сил, выдержу ли я такую жизнь? Взял академический отпуск и поехал в детдом к отцу. Год проработал воспитателем. И понял, что это моя жизнь. Поэтому могу прийти в ПТУ и приготовить обед трём пацанам, оставленным за большой проступок без «увольнительной». Какая же жертва? Мои дети...

Естественно, я бы очень хотел, чтобы и они любили и уважали меня так же, как уважаю и люблю их я.

Это необходимо не только в педагогике, но и вообще в жизни. Люди должны уважать друг друга - односторонним этот процесс быть не может.

Педагогике сегодня необходимо единство слова и дела, а повторять прописные истины — значит, не уважать человека. Это относится к сути. Но и о форме не мешало бы подумать.

Приведу пример из своей практики. Как-то мне пришлось быть начальником пионерского лагеря. Первое, что я сделал, заказал тридцать кос. «Для чего?» — спросили меня взрослые. «Косить будем», — ответил я. «Как так? Дети должны отдыхать», — возмутились они.

Приехали в лагерь. Ребята спрашивают: «Когда в Футбол?» Отвечаю: «Когда скосим траву на поле стадиона». «А когда скосим?» — не отстают они. «Если все возьмёмся, дело быстро пойдёт», — говорю я. «А мы разве сможем?» — не унимаются они. «Буду учить. Только запомните, если кто порежется, больше сюда ни ногой».

Дети быстро освоились. Для косарей особый режим. На покос им приносят парное молоко, квас. Постепенно бригада косарей росла. Председатель ближайшего колхоза обратился к нам с просьбой помочь накосить сена для телят. И мои ребята стали работать уже всерьёз. Мы накосили 18 тонн сухого сена. Полностью обеспечили сотню телят на зиму. Однажды приходим на луг, все наши стожки стоят, никто за ними не приехал. Ребята расстроились: может, наша работа никому не нужна? Я их сажаю в машину, подъезжаем к ферме, видим, у коров, как у детей, на глазах слёзы. Оказывается, тракторист напился и на два дня коровы, как и телята, оказались без корма. Тогда ребята стали возить сено сами. А когда появился тракторист — весёлый, с похмелья, то едва ноги от нас унёс. Этот случай многому научил ребят. Они пережили эту беду сами и поняли, что с ней необходимо бороться. Вот и педагогика Макаренко — она тоже родом из ситуации экстремальной.

У Макаренко были тысячи различных педагогических приёмов. Дети не знали, как поведёт он себя в той или иной ситуации. Антон Семёнович был непредсказуем, и это вызывало жадное их любопытство. А мы, как мы себя ведём? Каков наш педагогический арсенал? «Встань, выйди из класса!» — вот и всё. Скука...

Называющие себя педагогами, «проходившие» Макаренко в институте, забыли суть его главного принципа межличностных отношений. Игра. Борьба. Каждый ребёнок сопротивляется педагогу, не хочет поддаваться его воздействию, и это закономерно. Плохо, если ребёнок «пластилиновый» и каждый может вылепить из него всё что угодно. И когда в этой борьбе-игре педагог, преодолевая упрямство ребёнка, развивает заложенную в нём искру таланта, самобытность, — это высшее педагогическое счастье.

За советом к маме

Антон Семёнович с мамой Галиной Константиновной Калабалиной

Педагогика «бродячего детства»

Только тот, кто в детстве потерял семью,

кто не унёс с собою в длинную жизнь

никакого запаса тепла, тот хорошо знает,

как иногда холодно становится на свете,

только тот поймёт, как это дорого стоит –

забота и ласка большого человека,

человека – богатого и щедрого сердцем

А.С. Макаренко

Октябрь 1917 года стал для страны грандиозным экспериментом по изменению человеческой природы и устоев сложившегося бытия. Вспомним основные события и трагизм тех лет: гражданская война, голод, разруха, бандитизм и обречённые дети, лишённые родителей, домашнего очага, жизненных ориентиров. Они слонялись по стране, образуя 7-миллионную армию беспризорников. Они хотели выжить, но не знали как, и противное детскому естеству насилие постепенно становилось нормой их жизни, вне которой они себя уже не мыслили. Детская беспризорность становилась народным бедствием.

21 декабря 1917 г. В.И. Лениным подписывается декрет, по которому все дети Советской России признавались детьми республики, и забота о них провозглашалась прямой обязанностью государства. Этим декретом власть упраздняла суды и тюрьмы для несовершеннолетних детей.

Дети оказались самой незащищённой частью общества. «Вернуть детям детство!», «Все на помощь детям!» – звучали лозунги тех лет, на призыв которых откликнулись лучшие слои российской интеллигенции. Это был подвиг во имя спасения и сохранения детства. Надо было не только накормить, одеть, согреть человеческим теплом этих детей, но и вернуть им полноценное детство.

В конце 1918 г. в Полтаве группой интеллигентов создаётся первая общественная организация «Лига спасения детей» под руководством писателя и публициста В.Г. Короленко. Члены «Лиги» создавали детские приёмники, колонии, детские сады, санатории. В них детей кормили, лечили, собирали средства для оказания помощи беспризорным. Благодаря этим усилиям удалось спасти тысячи детских судеб. Цели «Лиги» были выражены в её Уставе просто и ясно: а) спасение детей от голода; б) содействие их физическому, умственному и нравственному воспитанию; в) забота о брошенных и бесприютных детях; д) разработка вопросов правового и социального положения детей.

Одним из активных участников «Лиги спасения детей» была Екатерина Дмитриевна Кускова. Её статья «Беспризорная Русь», опубликованная за рубежом в 1929 г., имела большое значение для осознания природы беспризорности и причин, породивших это страшное социальное явление, где основными действующими лицами были дети. Как спасти «беспризорную» Русь? Этот вопрос беспокоил сердца многих истинных патриотов и защитников детства того времени. Пыталась найти на него ответ и Е.Д. Кускова, выступавшая в печати по злободневным проблемам детства, педагогики и школы в России. В её публикациях особо ценно стремление понять глубинный смысл происходивших в стране событий. Приведём одно из её высказываний по проблеме беспризорничества тех лет: «Конечно, всякие гражданские и империалистические войны родят беспризорных, - и взрослых, и детей. Но ещё более губительно действует политика самого государства, не соответствующая нормальным условиям его развития. Так, разорение крестьянства, - его непосильные тяготы, – является постоянным источником выделения беспризорных детей, не имеющих возможности прокормиться около плодовитого, но нищего крестьянского двора. Так, разрушение ремесленного производства выбросило на улицу не только «хозяйчиков», но и их учеников. А ведь известно, как много бездомных сирот поглощал класс ремесленников, играющих столь большую роль в обучении детей, в подготовке из них ценных для общества квалифицированных рабочих. В «Лиге спасения детей» нам чаще всего приходилось сталкиваться с этим деклассированным элементом:

– Откуда ты?

– Из деревни… А в городе давно уж.

– Где же ты жил?

– У сапожника, учился.

– Почему же бросил ученье?

– Ему, знаешь, хозяину-то, не дозволили заниматься ремеслом… Он и рушился, а я с ним, - за компанию…

Сапожник «рушился», и он с ним. Рушились портнихи, - множество девочек очутилось на улице… Рушились большие и маленькие ремесленные мастерские с их хозяевами, подмастерьями и учениками. Рушился весь этот строй производства с огромной частной инициативой и предприимчивостью и с огромной же приспособляемостью к самым оригинальным российским условиям, к особенностям её рынка…» [Советская педагогика //1990, №10, с. 127].

Беспризорничество – «концентрированное детское горе»

С марта 1919 г. на Полтавщине закипела работа по устройству колоний и приютов для детей из России. По этому случаю В.Г. Короленко сделал заявление, где высказался за то, чтобы развивать дело защиты детей «на основании терпимости, братства, отсутствия национальной исключительности…нужно стремиться к тому, чтобы путём дружной работы установить известную близость и общность колоний местных и российских, христианских, еврейских и мусульманских. И нужно, чтобы население видело эту общность и само проникалось духом солидарности и братства.…Для розни и споров поле и без того слишком широкое» [П.И. Негретов. В.Г. Короленко. Летопись жизни и творчества 1917-1921.- М., 1990. –104 с.].

Это и был тот случай, когда писатель, сталкиваясь с националистическими настроениями даже в отношении русских детей, всегда поднимал голос протеста против подобного. К концу 1919 г. на Полтавщине нашли приют более 9 тысяч 300 детей, прибывших, главным образом, из Москвы. В мировой практике это были первые детские колонии такого рода. И характер их определяла сама жизнь, не дававшая детям никаких поблажек. Составленные из разновозрастных групп, нацеленные не только на обучение, но, главным образом, на выживание детей, эти колонии были действительно трудовыми: благотворную школу труда в них проходил каждый из воспитанников. Владимир Галактионович был сильно тронут, когда в один из дней его рождения ребята прислали ему со своего подсобного хозяйства целый воз отборных овощей и украшенных лентами гуся и утку. В конце мая – начале июня 1920 г. большая группа спасённых на Полтавщине детей отправилась домой в Россию. С конца 1920 г. страна погружается во мрак невиданного голода. Факты рисуют ужасную картину: в стране почти нет губерний, в которых не свирепствовал бы голод. И сама Украина оказалась в его плену. В этих условиях «Лига спасения детей» стала истинным штабом борьбы за сохранение детских жизней. В начале 1922 г. в Полтавской губернии в 17 колониях, приютах, детских домах по уездам, а также находящихся на содержании частных лиц и патронировании различных предприятий и учреждений насчитывалось 20247 детей, из которых организованным порядком, эшелонами прибыло только из России 10184 ребёнка.

Деятельность «Лиги спасения детей» послужила примером к созданию новой организации – «Союза защиты детей» (постановление Совнаркома от 4.02.1919г.), в обязанность которой входила борьба с детской беспризорностью уже на государственном уровне. По педагогическим меркам тех лет большинство беспризорных детей, подростков и несовершеннолетних правонарушителей подводилось под категорию дефективных, или, как их тогда называли, - «отягощённых дурной наследственностью и неспособных к восприятию моральных норм, выработанных обществом». В связи с этим нередко в печати появлялись вот такие рекомендации: «Беспризорные подростки - не дети, которых необходимо воспитывать в социальных добродетелях. Это недоразвитые люди, которые свои богатые способности тратят на антисоциальную борьбу для своего существования». Или: «Вопрос борьбы с беспризорностью не столько вопрос физического и нравственного спасения беспризорных, сколько вопрос организации защиты остальных детей от разлагающего влияния беспризорных» («Голос труда» // 1924, 19 апреля.) По статистическим данным Наркомпроса РСФСР за 1922г. из 277 учебно-воспитательных учреждений для социально запущенных детей и подростков было 169 для морально-дефективных. В учреждения для «морально-дефективных направлялись не только дети, совершившие правонарушение, или беспризорные, но и так называемые «трудные» учащиеся из школ. Достаточным поводом для зачисления в морально-дефективные считались: грубость, упрямство, ложь, курение, недисциплинированность, шалость и др. И как не удивительно, обыкновенная для того времени и вместе с тем необыкновенная судьба Семёна Калабалина вполне вписывалась в действующие нормативы «морально-дефективных» подростков. Вот некоторые штрихи его биографии.

Родился в 1903 г. в семье батрака, где кроме него было ещё 15 детей, и каждый кусок хлеба был на счету. С 7 лет он начал работать. Из-за ссоры с помещицей, вынужден был бежать из дома. Долго скитался, просил милостыню на паперти, ходил поводырём по сёлам, жил с цыганами.

Он еле разбирал буквы, ничего не знал о городах, о железных дорогах, вообще – об огромном мире, в котором существовал. Он почти ничего не знал о войне, во всяком случае, не понимал, что это такое. Одет он был в лохмотья, денег не было ни копейки. Цель была одна: как-нибудь прокормиться. Он был маленьким дикарём, живущим в 20 веке в центре европейского государства.

Судьба привела его в шайку воров, где он вскоре стал верховодить. Но постоянно его преследовало ощущение страшной пустоты этой жизни, желание избавиться от неё.

Случайная встреча со своим старшим братом, командиром красного батальона, сыграла свою роль, и он становится бойцом этого батальона. Был ранен, отстал от полка, и, узнав о гибели брата, решил мстить, хотя не знал, кому именно. Сколотил отряд, который постепенно из отряда мстителей превратился в отряд грабителей. Отряд был разбит конной милицией, а Семён приговорён к расстрелу. Ему было 16 лет. Три месяца он просидел в тюрьме, из них несколько дней в камере смертников, где каждый день видел, как кого-нибудь из их камеры уводили на расстрел. Видел и ждал, что в следующий раз придут за ним. Но этот следующий раз не наступил. Его помиловали, как несовершеннолетнего.

Достаточно подробно о случившейся беде, постигшей его в детстве, С.А. Калабалин расскажет в книге «Бродячее детство» (1968). Мы предлагаем некоторые материалы из этой книги, чтобы не только понять беспризорничество как явление трагического детства, но и выявить его педагогические, реабилитационные уроки для решения проблем «трудного» детства наших дней.

* * *

Я родился 21 августа 1903 года в деревне Сторожево, что километрах в сорока от Полтавы. Так сказано в выписке из церковных книг. Быть может, впрочем, родился я несколько раньше, а 21 августа меня крестили. Когда перед поступлением на рабфак я поехал домой, чтобы достать метрику или хотя бы уточнить с матерью дату своего рождения, мать вспоминала: «Та я не помню, як це було и колы воно будо. Ото ж згадую що як раз тоды дуркувата Евдоха выйша замуж, а у кривого Карпа сдохла корова... Ну да це було як раз на Петра и Павла, на пятый день святой Параскевы. Ще в цю ничь пидпалыли скирды у помещика, и то як вдарыли на пожар у здоровый колокол, а я ж лежала на печи, ты в той час и запросився...»

Установить сейчас, когда «у кривого Карпа сдохла корова», а «дуркувата Евдоха выйша замуж», решительно невозможно.

У моих родителей было шестнадцать детей. Ровно половина из них умерла. Восемь (пять мальчиков и три девочки) остались живы. Я был самый младший. Когда я начинаю себя помнить, старшие мои братья — Ефим и Иван — работали уже рабочими на сахарном заводе помещика Дурнова на станции Кочубеевка. Дурнов был очень богатый помещик, имел спиртоводочные и сахарные заводы. Отец мой всю жизнь батрачил. Всю жизнь он прожил по чужим хатам и вырастил восемь детей. Понятно, что каждый кусок хлеба был на счету, и дети начинали работать в том возрасте, в котором современные дети идут в школу: лет в семь, а иногда и раньше.

Лет семи пошёл работать пастушонком и я. Летом пас коров, зимой убирал в хлеву или в конюшне и вообще делал то, что прикажут. А весной 1915 года я ушёл из дому. Получилось это так. Коров я пас у помещицы Голтвянской. Дело было в августе. Коров одолели слепни, и они, точно взбесившись, помчались домой в коровник. Я делал всё, что положено: кричал, бил их кнутом, но с коровами происходило непонятное. Какая-то коровья истерика овладела ими. Как бешеные промчались они через двор, не обращая внимания на удары наших пастушеских кнутов, на наши крики и вопли.

Наша хозяйка помещица Голтвянская варила во дворе варенье. Взбесившиеся коровы прогалопировали мимо неё и скрылись в коровнике. За коровами мчались мы, пастушата, надрываясь, кричали и щёлкали кнутами. Помещица долго разбираться не стала. Она схватила меня за волосы и, обзывая «байстрюком», колотила ложкой, которой мешала варенье, по лицу. Я был вне себя от всего происшедшего – от погони за взбесившимися коровами, от собственного крика, от страха, от боли. Я знал, что вины моей никакой нет, и бьют меня несправедливо. Кровь бросилась мне в голову. Неожиданно для самого себя, пожертвовав клоком волос и вырвавшись из цепких рук помещицы, я изо всей силы хлестнул её кнутом. Видно, удар был удачным. На помещице треснуло платье. Она стала громко кричать. Понимая, что случилось непоправимое, я бросил кнут и бежал.

С неделю я скрывался в селе. Я прятался на сеновалах и в пустых амбарах. Я наладил связь с моей сестрёнкой. Она доставляла мне в условленное место утаённые дома куски хлеба. Она же сообщала, как обстоят дела. Дела обстояли плохо. Помещица была в ярости, утверждала, что я хотел её убить, и пылала жаждой мести. Отец мой тоже был в ярости. Он знал только то, что ему рассказала Голтвянская. Кроме того, я получал жалованье, не помню, три или четыре рубля за лето. На эти деньги отец рассчитывал. Они входили в будущий бюджет. Впрочем, больше помещицы и отца пугали меня сыновья Голтвянской. Их было двое, оба офицеры, оба всегда молчали и очень страшно таращили глаза. Сейчас мне кажется удивительным, что весной пятнадцатого года, в разгар мировой войны два здоровенных кадровых офицера отсиживались дома. В то время такие мысли не приходили мне в голову. Я просто очень боялся этих пучеглазых людей. Я считал, что, если попадусь им, — я пропал.

Через неделю я понял, что в селе дела мои безнадёжны, и отправился в Полтаву, единственный город, о котором в то время слышал.

Мне было двенадцать лет, я еле разбирал буквы. Я ничего не знал о городах, о железных дорогах, вообще об огромном мире, в котором существую. Я почти ничего не знал о войне, во всяком случае, не понимал, что это такое. Одет я был в лохмотья. Денег у меня не было ни копейки. Цель у меня была одна: как-нибудь прокормиться. Я был маленьким дикарём, живущим в двадцатом веке в центре европейского государства.

В деревнях я просил под окнами, и мне подавали куски хлеба, иногда даже сала. Если бы не страх, что меня догонят пучеглазые Голтвянские, я бы чувствовал себя превосходно. На второй день показалась Полтава. Каменные дома, златоверхие церкви, булыжная мостовая. Если б я был более развит, я бы удивлялся, любопытствовал, спрашивал. Но меня ничто не могло удивить. Я слишком мало знал, чтобы что-нибудь показалось мне необычным. Думал я только о еде и о месте для ночлега. Повторяю: мне было двенадцать лет. Если бы дело происходило в наше время, я переходил бы в пятый класс.

* * *

Оказалось, что в Полтаве жить можно. Кому воды наносишь, кому дров наколешь — покормят да ещё дадут две-три копейки. Скоро нашёлся у меня дружок. Вместе с ним мы шныряли по городу, искали, где заработать, вместе просили милостыню, вместе и жили. Да, представьте себе, нашли мы и жильё. В прежнее время богатые семьи строили на кладбище склепы. Это были крытые помещения, построенные солидно, с дверями, запиравшимися на замок. Так сказать, место коллективного успокоения всей родни. Один из них мы приспособили под жильё. Сорвали замок с двери, натаскали сена, а со временем на свалке нашли печурку и даже подтапливали в холодные ночи. Было, конечно, голодновато, но жили. Впрочем, сытно я и раньше не жил, так что не огорчался.

Над Полтавой на холме стоит Крестовоздвиженский монастырь. В воскресные и праздничные дни на дороге к монастырю собирались нищие со всей Полтавы. Подавали там хорошо. С утра выстраивались безногие и безрукие, глухие, слепые и припадочные. Шедшие в церковь и возвращавшиеся из церкви раздавали убогим по копейке или по две, а все просящие показывали своё убожество, гнусавили, просили, молились и пели. Мы с приятелем в праздничные дни пристрастились ходить в монастырь. Мы тоже стояли в ряду убогих и тоже просили, выставляя на вид свою детскую беспомощность, грязь и лохмотья. Не бывало так, чтобы к вечеру мы не насбирали на пироги с ливером.

Конечно, об одежде нечего было и думать. Впрочем, лохмотья меня ничуть не смущали, и, пока не наступили холода, я никакой нужды в обуви не испытывал. А ещё до холодов, в октябре месяце, в судьбе моей произошла неожиданная перемена.

Дело было так: в одно из воскресений стоял я на дороге к монастырю и без конца повторял какие-то, раз и навсегда отработанные фразы о том, что я бедный сиротка и что буду за подавшего копеечку бога молить, словом, то самое, что говорить полагается.

И вдруг передо мной остановился человек. Одет он был в пиджачную пару, в рубашку, подпоясанную шёлковым шнурком, на голове красовалась шляпа с красиво загнутыми полями. На вид показался он мне богатым. Для меня это была единая категория, и в тонкостях я не разбирался. Учитель или помещик, купец или чиновник, мне было всё равно. Все эти люди принадлежали к знакомому мне только по виду племени богатых людей. Так вот, человек, остановившийся передо мной, был богатый, пан.

— Ты чей? — спросил он меня.

Хорошо помню, что смотрел он мне прямо в глаза властным, подчиняющим взглядом.

Вопрос не показался мне странным. Я объяснил, что пока как будто ничей.

– Хорошо, — сказал он, — пойдёшь со мной!

Я и пошёл с ним. Мне даже в голову не пришло спорить.

Он привёл меня в двухэтажный каменный дом. Мы поднялись на второй этаж. Вошли в квартиру. По тогдашним моим понятиям, она мне показалась царской палатой. Нас встретила девушка, прислуга, как тогда говорили. Мой загадочный хозяин подтолкнул меня к ней.

— Оденешь, — сказал он коротко и ушёл в глубину квартиры.

Мне дали старые сношенные башмаки. Лохмотья, в которые я был одет, сочли удовлетворительными. На них только нашили заплаты, причём разных цветов, чтоб они бросались в глаза. Спать меня отвели в дворницкую, внизу.

Как я сейчас вспоминаю, мне не казалось ни удивительным, ни безобразным то, что мною распоряжаются, не спрашивая моего согласия. Человек в пиджачной паре и шляпе мог распоряжаться мной, как ему было угодно. Это не подлежало сомнению. Спорить тут было не о чем. Я без возражений выполнял всё, что мне приказывали. Не помню, чтоб я особенно и огорчался. Случилось так, могло случиться иначе. Поесть мне дали. Я спокойно заснул.

Утром меня повели наверх к хозяину. Я сначала даже не узнал его. Он был одет в сношенный, порванный армяк, и во внешности его ничего не осталось от облика богатого человека. Это был нищий, такой, каких я видал десятки у себя в селе. Только лицо было то же. Нет, и лицо было другое. Куда девался его уверенный, пронзительный взгляд. У него вообще никакого взгляда не было. Его глаза просто не видели. В каждой руке он держал по большому посоху. На каждом посохе висело по торбе. Ещё две торбы висели у него за плечами.

Две палки поменьше дали и мне.

– Я слепой, — сказал мне хозяин, — ты понял? Я слепой!

И это тоже не показалось мне удивительным. Я так мало знал о том, как устроен мир, что не мог различить обыкновенное и необыкновенное. По совести говоря, я и не вдумывался в то, что происходит. Раз происходит, значит так и надо.

Мой хозяин взял меня за плечо, ведь он был слепой, а я его поводырь, и мы вышли из дому. Хотя поводырём был я, но его рука уверенно мне сигнализировала, где идти прямо, а где свернуть. Когда мы вышли из города, он объяснил, что звать я его должен дедушка Онуфрий, что будем мы с ним просить милостыню, чтобы я не вздумал утаить что-нибудь, потому что он хоть и слепой, а всё видит, что я должен петь молитвы и просить.

Видно, я был у него не первым поводырём и технику обращения с нашим братом он разработал здорово. Мы вышли из города и отправились бродить по Украине.

Мы обошли Полтавщину, Киевщину, Екатеринославщину. Медленно двигались мы по пыльным улицам сёл, монотонно гнусавили свои унылые просьбы, обрывки молитв, жалобно протягивали руки, неистово крестились. Подавали нам хорошо. Кто не подаст слепому старцу? Когда мы входили в село, он прямо на глазах становился немощным старцем, который по убожеству своему только и жив подаянием да помощью этого маленького невинного хлопчика.

Сейчас я довольно высокий человек, но расти начал лет с пятнадцати, а в то время, хотя мне уже исполнилось двенадцать, я выглядел лет на десять, не больше.

Да, подавали нам хорошо. Нам подавали и хлеб, и сало, и муку. Иной раз – и кусок полотна длиною в аршин, а то и больше. Подавали и яйца, подавали и деньги: копейку, а то и две. Иной раз богомольный лавочник давал и гривенник.

Если бы знали подающие, каким мерзавцем был дедушка Онуфрий!

Он меня бил и щипал нещадно. Не за что-нибудь, а просто так, из удовольствия мучить. Он любил неожиданно схватить меня за уши и поднять в воздух, так что несколько часов после этого у меня шумело в ушах и трещала голова. Он обладал зоркостью орла, этот жалкий слепец, дрожащей рукою державшийся за поводыря. Если хозяйка, подав милостыню слепому, совала и мне грошик или кусочек сала, то, как только мы выходили со двора, он сразу же хватал меня за руку.

– Отдай, — говорил он зло. И хоть я никогда не воровал и сразу отдавал, он всё время подозревал, что я обкрадываю его. Ох, каким безжалостным, каким злобным был он, пока никого вокруг не было. Но вот мы входили в село, и снова шагала по улице трогательная пара: беспомощный несчастный слепец и маленький хлопчик, единственная его опора.

Мы пространствовали с ним месяцев семь или восемь. За это время дважды мы приходили в Полтаву. Дома мой хозяин преображался. Он мылся в бане и надевал пиджачную пару. Снова он был важный, барственный человек из племени богатых. Он и действительно был богат. Я теперь считался в доме почти своим, и дворник (я по-прежнему ночевал в дворницкой) рассказал мне, что этот каменный дом принадлежит моему слепому и, кроме того, у него ещё два дома в Полтаве.

Отдохнув день-другой, мы снова уходили и опять шли по сёлам, и дедушка Онуфрий бормотал благодарственные молитвы, принимая милостыню от крестьянина, богаче которого он был в тысячу раз.

Очень скоро я понял, что нищенство – не простое дело. Сто человек не смогли бы съесть то сало, те яйца, тот хлеб и муку, которые мы выпрашивали. Раз в неделю заходили мы в какие-то особенные дома, в которых нас уже ждали. Тут кипел самовар, и стояла водка. Меня выгоняли в сени, но я подглядывал, когда отворялась дверь, а иногда про меня забывали, и я пробирался в комнату. Шли какие-то финансовые операции. Оценивалось выпрошенное сало, выпрошенный хлеб и выпрошенные куски полотна. Грошики и копейки обменивались на золотые десятки. Торбы наши после каждого такого посещения становились пустыми.

Примерно раз в месяц, тоже в заранее, очевидно, условленный день, приходили мы в дом, в который одновременно с нами приходило ещё много таких же, как мы, нищих. Больше всего, пожалуй, было слепых. Мужчин вели такие же мальчики, как я, а женщин — девочки-поводырки десяти-двенадцати лет. Были ли среди слепых настоящие слепые? Не знаю. Я долго после того, как убежал от дедушки Онуфрия, не мог отличить слепого от зрячего. Во всяком случае, в этом доме они не выглядели жалкими. Начиналось пьянство. Пили одинаково мужчины и женщины, пили и засыпали, валились на стол или на лавку, просыпались и пили снова. Гульба и пьянство шли несколько дней. Счастье моё, что я не понимал разврата, потому что разврат был циничный и откровенный. Я многого не видел, а из того, что видел, многого не понимал. Понял гораздо позже, когда мне это было уже не страшно.

Мы, поводыри, сидели в сенях, хотя там и было холодно. Нас не пускали в хату, не потому, что стеснялись, а просто, что б мы не путались под ногами. Нас и кормить не кормили. Иногда только хозяйка дома выносила нам кучу объедков, которые мы с жадностью разбирали. Интересно, что в селе, в котором происходили эти пьяные оргии, мы никогда не просили милостыню. Это было, по меньшей мере, благоразумно. Вряд ли в селе можно скрыть многодневную попойку.

Если бы дедушка Онуфрий знал меру и не очень издевался надо мной, возможно, что я долго ходил бы с ним, помогая ему вызывать слезу и выпрашивать подаяние у добрых украинских крестьянок. Но моя безропотность словно подхлёстывала его. Он бил и мучил меня месяц от месяца безжалостнее и чаще.

* * *

Собирался ли я бежать от моего слепца? Пожалуй, нет. Слишком я был запуган. Мысль о том, что я не обязан терпеть его побои, мне даже в голову не приходила. Я мог разве только помечтать о том, чтобы каким-нибудь чудом снова обрести свою свободу. Спасти меня мог только случай, который заставил себя долго ждать. До самого мая. Почти восемь месяцев. Зато когда он, наконец, пришёл, я не упустил его.

Дело было во время одной из оргий, о которых я уже рассказывал. Несколько дней шло беспробудное пьянство. Однажды ночью я вышел из сеней, где спали вповалку дети-поводыри и поводырки, и увидел, что сатана Онуфрий — я давно уже звал его про себя сатаной — сидит на лавочке перед хатой и спит. Это был уже, собственно говоря, не сон, а пьяная одурь, когда человека можно раздеть или унести, а он даже не почувствует. Я достаточно знал сатану, чтобы различать разные стадии его опьянения.

Обстановка складывалась исключительно благоприятно: нищие все были пьяны и спали беспробудно, спали и дети. Спало и всё село. Когда я подумал об этом, сон с меня как рукой сняло. Я понял, что моя минута настала.

Мне захотелось броситься бежать, но я удержался. Страх перед сатаной был очень силён. Я представил себе, как, проснувшись и увидя, что меня нет, он гигантскими шагами, в полверсты каждый, мчится за мной и, злорадно улыбаясь, настигает меня. Тогда мне пришёл в голову очень хитрый план. Я подумал, что если обрезать ему пуговицу на штанах, то, как только он за мной побежит, штаны упадут, и придётся ему повозиться. А я пока убегу далеко.

План этот мне показался верным. Не помню, где я достал нож. Наверное, просто зашёл в комнату и взял со стола. Помню тихую лунную ночь, сонную сельскую, улицу, спящего мёртвым сном сатану и себя, срезающего пуговицу с его штанов.

Следует, впрочем, объяснить, что я имею в виду, говоря «пуговица». Пуговицы в современном смысле носили только богатые, с моей точки зрения, люди. Люди же моего, так сказать, круга привязывали к одежде цурки. Что такое цурка? Это деревянная палочка, утончённая на середине и перевязанная по самому узкому месту очень узеньким ремешком. Впрочем, для этого годилась любая верёвка и даже толстая нитка, но предпочитались, конечно, более крепкие ремешки. Другим концом ремешок привязывался к материи, из которой сшита одежда. Цурку не надо было покупать, каждый мог сделать её сам. В то же время, просунутая в петлю, она держала лучше всякой пуговицы. Так вот, нищенский костюм сатаны держался на цурке.

Итак, я начал искать ремешок. До сих пор помню, какая трудная это оказалась работа. Конечно, сатана был пьян, как свинья, но я глубоко верил, что он обладает какими-то сверхъестественными способностями. Поэтому вопреки всякой логике я ждал каждую минуту, что он проснётся. Всё время мне попадались какие-то другие ремешки. Но мне нужен был именно тот, на котором держалась цурка. Я должен был быть уверен, что он меня не догонит. Я должен был быть уверен что, когда он встанет, штаны сразу же упадут на землю.

С одним ремешком я очень намучился. Он был толще других, и, как я ни старался, нож его не брал. Я потянул проклятый ремешок в надежде, что он развяжется или найду тонкое место. Он тянулся, тянулся, и не было ему конца. Наконец из-под штанов вылез, привязанный к концу ремешка, мешочек. Что могло в нём быть? Пощупал. Монеты! Я похолодел. Красть я не собирался. С другой стороны, зол я на сатану был ужасно. В ту минуту мной руководил не расчёт. Я не стремился приобрести богатство. Я хотел только как можно сильнее отомстить проклятому Онуфрию. Дрожащей рукой перерезал я ремешок. Мешочек был у меня в руках. Цурка валялась на земле. Долго предстояло возиться Онуфрию, чтобы хоть шаг пройти по земле, не потеряв штанов.

Я пустился бежать. Как всякому беглецу с нечистою совестью мне слышались догоняющие меня шаги. Ясно я представлял себе, как проснулся мой сатана и поднял тревогу, как бежит он, а за ним и другие нищие, чтобы до смерти забить меня своими посохами.

До сих пор жалею, что не видел пробуждения Онуфрия.

Я бежал долго. Конечно, не по дороге. Сначала полем, потом через лес, потом опять полем. Уже рассвело, когда я оказался в густом дубовом лесу. Сил бежать больше не было, да здесь, кажется, я и был в безопасности. Я лёг под дубом и долго громко дышал, пока, наконец, не пришёл в себя. Тогда я дёрнул за верёвочку, которой был стянут мешочек. Из мешочка высыпались монеты. Передо мной лежало богатство, которое мне и во сне не снилось. Тут были грошики и полушки, к виду которых я привык, тут были пятачки, которых я в своей жизни видел мало, тут были серебряные монетки: гривенники и пятиалтынные, тут были серебряные рубли, наконец, тут были три золотые монеты: две по десяти рублей и один пятирублёвик.

Я долго раскладывал монеты по кучкам — копейка к копейке, гривенник к гривеннику. Моё знакомство с математикой носило самый общий характер. Солнце стояло уже высоко, когда с помощью пальцев, чёрточек на земле и отложенных прутиков, в результате огромного напряжения ума, подсчёт был закончен: я стал обладателем огромного богатства. В мешочке лежало сорок два рубля.

Следует иметь в виду, что по тогдашним ценам на эти деньги можно было купить пару быков. Следует также иметь в виду, что моё реальное представление о валюте находилось в пределах десяти – очень редко пятнадцати копеек. Мне было ясно, что теперь до конца своих дней я буду вести обеспеченную жизнь состоятельного человека. Главная задача состояла в том, чтобы донести этот огромный капитал до Полтавы.

Да, я решил идти в Полтаву. Казалось бы, как раз туда не следует мне соваться. Туда раньше или позже непременно придёт полтавский домовладелец, нищий-слепец Онуфрий. Но, с другой стороны, что было мне делать? Других городов я не знал и даже не твёрдо был уверен, есть ли, кроме Полтавы, ещё города на земле. Зато уж Полтава представлялась мне таким огромным центром, населённым такой массой народа, что только там я мог наверняка, как следует затеряться.

Итак, я отправился в Полтаву. Я знал, что до города около двухсот вёрст, но это меня ничуть не пугало. Мешочек я спрятал за пазуху. Обнаруживать в селе своё богатство было опасно. Деньги могли отнять или даже арестовать меня как подозрительного. Я решил идти, побираясь. Мне это было не внове.

Днями я шёл весело. Подавали мне щедро, и просил тогда, когда хотел есть. Один только раз испугался, когда сердобольная крестьянка, накормив меня, сказала, чтоб я разделся, она мне постирает. Раздеваться мне было никак нельзя, мог обнаружиться мой капитал. С трудом я уговорил эту добрую женщину, что привык сам на себя стирать. Да, днём было весело. Но как страшны зато были ночи!

Ночевать я устраивался где-нибудь в лесу или в поле, там, где мешочек с моим сокровищем никому не мог попасться на глаза. Но и тут я не был один. С неба смотрел на меня бог, который всё видел. Я вёл с ним длинные разговоры. Факты я не опровергал. Я понимал, что тут ничего не скроешь. Я просто пытался их истолковать в благоприятном для меня смысле. Тут я позволял себе настойчиво спорить.

— А то, что он меня бил, это хорошо, да? — говорил я. — А щипаться хорошо, да?

Бог мне не возражал. В этом он был со мною согласен. И всё-таки продолжал, это я чувствовал, смотреть на меня с укором. Очевидно, не отрицая вины Онуфрия, он всё-таки считал, что я поступил нечестно.

— Боженька, — убедительно говорил я, — а он эти деньги честно заработал? Ведь он просил, говорил, что голоден, а сам продавал. Он говорил, что слепенький, а сам, знаешь, как видел.

Я не знал, убедили мои доводы Бога или нет, но мне было неспокойно. Я метался во сне, кажется, даже кричал. Мысль о заслуженной мною небесной каре очень меня пугала.

* * *

На этот раз в Полтаве я действительно повёл жизнь состоятельного человека. Правда, ночевал я где приходилось: на кладбище или в чьём-нибудь саду. В моём старом склепе поселились другие хлопчики и совсем не собирались меня пускать. Мой бывший сожитель и друг куда-то исчез. Снять угол мне даже не пришло в голову. Вообще вопрос о ночлеге беспокоил меня мало. Зато в первый раз в жизни я позволил себе одеться с ног до головы. Я купил себе штаны и рубашку, сапоги, не совсем новые, но хорошо залатанные, и даже картузик, что было уже совершенным франтовством, потому что нужды в головном уборе я никогда не испытывал. Зеркала у меня не было, но я смотрелся во все зеркала, стоявшие в витринах магазинов и парикмахерских, и получал большое удовольствие от своего аккуратного, даже щёголеватого вида. Я ел сколько угодно пирогов с ливером, которые торговки жарили тут же на улице и продавали с пылу, с жару, горячие. Я впервые в жизни попробовал мороженое, убедился, что это прекрасная вещь, съел его столько, что мне и сейчас страшно вспомнить. Словом, мои материальные нужды были полностью удовлетворены.

Что же касается потребностей духовных, то и о них я не забывал. Я ходил в церковь и продолжал свой затянувшийся спор с Богом. Я всё силился доказать ему, что сатана наделал мне много гадостей и кража моя была, собственно, не кражей, а актом высшей справедливости. Бог всё-таки продолжал сомневаться, и, чтобы склонить его на свою сторону, я не жалел денег на копеечные свечи и не ленился выстаивать долгие службы. Остающееся время, а его оставалось много, я проводил на базаре. Полтавский базар, расположенный рядом с тюрьмой, шумел и сверкал каждый день с утра и до вечера. Какое тут продавалось сало! Каких свиней привозили сюда! Какие пряники, какие вишни! Сколько тут было народу, сколько разговоров и смеха, как интересно было слушать, когда торгуются опытный покупатель с опытным продавцом! Я наслаждался этим шумом толпы, этим человеческим многообразием, этим бурным и непрерывным течением жизни. Как у всякого богатого человека, у меня было много друзей. Я угощал их пирогами и мороженым, и нам никогда не было скучно толкаться в толпе.

Но самое интересное всё-таки было не на базаре, вернее, не на главной его территории. В стороне помещался конный базар, или, как его называли, «цыганский толчок». Вот там уже была действительно прекрасная жизнь. Там продавали и покупали коней. Я с детства любил горячей, но неразделённой любовью этих благородных и красивых животных. У отца моего никогда не было лошади. Я был счастлив, когда мне удавалось с ребятами отправиться в ночное. Это бывало редко, пастушеские мои обязанности загружали меня целиком. Большею частью мне удавалось только издали насладиться видом скачущего коня. А тут на цыганском толчке лошади были кругом. Каждый день пригоняли откуда-то всё новых и новых. Чтобы показать товар лицом, их проваживали, проезжали на них по кругу верхом, их горячили и успокаивали. Среди дня их гнали купаться на реку Ворсклу. Эта ответственная операция поручалась доверенным мальчикам. Скоро в их числе оказался и я. Мало того, я заслужил полное доверие владельцев и продавцов коней — цыган. Другим ребятам для того, чтобы сесть на лошадь, нужно было стать на скамеечку или на телегу, а мне только дай ухватиться за гриву: я взмётывался на коня прямо с земли. Не помню, как я научился ездить верхом. От рождения я умел, что ли. Не было для меня большего удовольствия, как, вскочив прямо с земли на лошадь, пустить её вскачь и въехать в реку и уже в воде соскользнуть с лошадиной спины.

Приглядевшись, как танцуют цыганята, стал, подражая им, танцевать и я. Я был подвижен, горяч и танцевал хорошо. Скоро я добился даже некоторой популярности. Когда вечером прекращался торг на цыганском толчке, и цыганки варили кулеш — а я до сих пор считаю, что так, как цыганки, никто кулеш варить не умеет, — когда один за одним показывали цыганята своё танцевальное умение, обязательно наступал момент, когда вызывали меня. Я мог плясать без конца, выдумывая новые и новые колена. То я ускорял до невозможного темп, то замедлял его, щеголяя тем, что всё могу. Лучшие цыганские танцоры хвалили меня.

Так бездумно проходило лето. Денег становилось меньше и меньше, но я не приучен был думать о будущем, и меня это ничуть не беспокоило.

Мне было двенадцать лет, скоро, как я теперь знаю, должно было исполниться тринадцать. Я с трудом разбирал буквы. У меня не было крыши над головой. Я ничему не учился и даже не знал, что учиться надо.

Через несколько лет после революции и гражданской войны страну зальёт волна беспризорщины. Об этом будут тревожно писать газеты, правительство будет посвящать заседания этому вопросу, лучшие педагоги пойдут на борьбу с беспризорностью, станут работать деткомиссии, детприёмники, целая огромная сеть учреждений и организаций. Но сейчас я вспоминаю лето 1916 года, последнего года царской России. В Полтаве толкались десятки ребят, таких же, как я, нигде не живших, ничему не учившихся. Да, после революции и гражданской войны их стало больше, но тогда об этом и говорили, как о народной беде, тогда с этим боролись, не жалея ни средств, ни сил. Тогда в течение нескольких лет ликвидировали беспризорность. А в шестнадцатом году это не считалось народной бедой, с которой надо бороться. Это считалось нормальным. Никто и не думал о том, что растёт целый слой дикарей в цивилизованном государстве. Дикарей, из которых обязательно вырастут воры, грабители и убийцы.

К преступной доле вела судьба и меня, но случай дал мне некоторую отсрочку.

С полтавского базара исчезли вишни. На полтавском базаре появились яблоки и груши. Дело шло к осени.

Однажды вечером я, как обычно, плясал у цыганского костра, и, когда собирался уже идти искать место для ночлега, меня окликнул цыган. Я знал его. Я гонял купать его коней, и много раз он хвалил меня за то, как я пляшу. Это был красивый человек, и у него была красивая жена. Детей у них не было.

– Хочешь, — спросил меня цыган, — пойдём с нами, будешь моим сыном?

– Хочу, — ответил я.

Почему я согласился? Не знаю. Наверное, потому, что идти с цыганами значило снова гонять лошадей на водопой, возиться с ними, ездить на них верхом. Наверное, отчасти и потому, что деньги мои непонятным образом исчезали, и их оставалось совсем уже мало. И, наверное, главным образом потому, что мне было всё равно как жить дальше, я, повторяю, не привык думать о своём будущем.

Через несколько дней лошади, предназначенные на продажу, были распроданы. На рассвете заскрипели колёса бричек. Табор снялся и отправился в свой бесконечный путь.

Ушёл с табором и я.

Менялись только времена года, во всём остальном время будто остановилось. Также горели костры по вечерам, иногда, если вблизи был базар или ярмарка, продавали и покупали лошадей; если поблизости было большое село, ходили туда, играли на скрипке, плясали, гадали. Пили настой полыни, считалось, что это предохраняет от простуды, и действительно, никогда не простуживались. Словом, шла обычная таборная жизнь.

Я по наружности похож на цыгана. У меня тёмные глаза, и очень может быть, что где-то в прошлых поколениях в меня была заронена капля восточной, может быть, турецкой крови. Были же на Украине, как и на Дону, пленные турчанки. За этот год, или почти год, я стал настоящим цыганёнком. Я научился гадать, и гадал не хуже других. Чего только я не предсказывал торопящимся замуж украинским девушкам или солдаткам, мужья которых были на войне. При небольшом опыте нетрудно угадать, чего хочется каждому человеку. Танцором я считался лучшим в таборе. Именно это и заставило меня, в конце концов, с табором расстаться. Но об этом я расскажу потом.

В таборе за маленькими девочками ухаживают. Так или иначе, их воспитывают. Зато мальчики полностью предоставлены самим себе. Это происходит не потому, что им не уделяют внимания. Просто считается, что мужчина должен через всё пройти и набраться собственного опыта, иначе он не мужчина. Мы, мальчики, жили весёлой оравой, до всего доходили своим умом, учились ловчить, учились зарабатывать гаданием, плясками или просто выпрашивать хлеб, сало или копеечку. В то время считалось, что таборные цыгане воруют всё, что плохо лежит. Это верно только отчасти. Действительно, если нам попадался кусок полотна, разложенный для отбелки, сувоя, как он назывался на Украине, то он таинственным образом исчезал. Хозяин мог подозревать кого угодно, но доказательств, что сувою украли мы, цыганята, у него не было. Но, что касается более крупных краж, тут всё было иначе.

Цыганский табор возглавляет старейшина. В сущности говоря, это полновластный хозяин или даже царёк. Он пользуется всеобщим уважением, и приказания его обсуждению не подлежат. Был такой старейшина и у нас. Он был богат, насколько может быть богат кочевник, хорошо одет, уверен в себе, важен. Думаю, что он был человеком действительно умным. Я могу судить об этом по одному случаю, непосредственно касавшемуся меня.

В то время большим бедствием для крестьян на Украине, да, наверное, и по всей стране, были конокрады. По отношению к ним крестьяне были беспощадны. Была, например, придумана даже специальная, страшная казнь для конокрадов. Она называлась «гнуть козла». Человека клали на землю лицом вниз, поднимали за руки и ноги, и несколько человек садились ему на спину и «гнули дугу». Сидели до тех пор, пока не раздавался негромкий хруст. Тогда его бросали и уходили. Надежды выжить у человека с переломанным позвоночником не было никакой. В то же время вроде бы убийства не произошло. Надо сказать, что, тем не менее, конокрадство не уменьшалось.

И вот однажды компания цыганят, в которую входил и я, решила угнать коней из деревни. Во-первых, было нам очень интересно с точки зрения чисто спортивной. Во-вторых, мы с мальчишеской хитростью считали, что сейчас самый подходящий момент для этой операции. Следующим утром табор должен был сняться с места. Нам казалось, что когда табор уйдёт, мы будем недосягаемы. И вот, никому ничего не сказав, мы ночью незаметно ушли из табора и действительно угнали лошадей, угнали незаметно, так что никто ничего не видел и не слышал.

Ночью же мы пригнали их в табор. Мы были уверены, что нас встретят восторженно. К нашему удивлению, однако, восторгов не было. В таборе поднялась тревога. Мужчины собрались вокруг нас. Пришёл старейшина. Все ждали, что скажет он. Он распорядился, прежде всего, всех участников операции выпороть. Нас немедленно выпороли. При этом очень торопились, так что выпороли не слишком больно. Потом старейшина приказал нам сейчас же угнать коней километров за десять, оставить их в поле, спутав им ноги, чтоб они далеко не ушли, и возвращаться в табор. Всё это мы успели проделать до рассвета. Когда мы вернулись, оказалось, что табор сегодня не будет сниматься с места и что нельзя даже вспоминать о том, что мы собирались утром уходить. Всё это были, как оказалось разумные распоряжения. Утром к нам явились крестьяне из ограбленного села во главе с сельским стражником. Старейшина объяснил, что мы ничего не знаем, и попросил осмотреть всех наших коней. Крестьяне были настроены воинственно, но никаких следов украденных лошадей не обнаружили. Они ушли ворча. Мы всё-таки оставались под подозрением. Табор продолжал стоять на месте, он стоял и день, и два, и три, пока к нам не заехал стражник, чтобы сообщить, что лошади нашлись. Они паслись стреноженными совсем в другой стороне от села, километрах в десяти от нас. Видно, это сельские ребята баловались. Он не просил, конечно, у нас извинения, но по тону его было ясно, что нас зря заподозрили и что мы можем считать себя вне подозрений. Только тогда старейшина отдал приказ на следующее утро уходить.

История, из-за которой я покинул табор, произошла в июне семнадцатого года. Дело в том, что благосостояние каждого цыгана определяется хорошей лошадью, хорошей бричкой, злой собакой и красивой женой. У моего приёмного отца были хорошие лошадь и бричка. Была и красивая жена. А вот собаки не было никакой. Был другой цыган у нас в таборе, у которого было четыре превосходных пса. Он же считался в таборе и лучшим скрипачом.

На счёт собак дело обстоит не так просто. Собаку нельзя купить, её можно только украсть или выиграть. Тогда собака будет хорошая. И вот мой приёмный отец предложил скрипачу биться об заклад. Скрипач будет играть, а я - плясать под его музыку. Кто из нас дольше выдержит. Не знаю, что поставил мой приёмный отец, а скрипач поставил собаку.

Собрался весь табор. Соревнование началось.

Не могу себе даже приблизительно представить, сколько времени оно продолжалось. Я плясал сначала с увлечением, потом вяло, потом выбиваясь из последних сил, чувствуя, что земля и небо кружатся вокруг меня. Потом у меня дрожали руки и ноги, я обливался потом, а сердце стучало так, что я его слышал. Я продолжал плясать. Я чувствовал, что сейчас упаду, но проклятый скрипач всё играл, и цыганы, сидевшие вокруг, всё хлопали в такт, и этому не было конца, и всё кружилось в моих глазах. Я понимал, что с минуты на минуту упаду, понимал, что у меня больше нет сил и… продолжал плясать. Наверное, через минуту или через пять минут я бы упал без сознания, но, видно, скрипачу тоже приходилось нелегко. Он сдал раньше, чем я. Как человек азартный, он не мог спокойно пережить свой позор. Он подошёл ко мне, я даже не слышал, что скрипка замолкла, и разбил скрипку о мою голову. Собаку выиграл мой приёмный отец. Я упал на землю. Вероятно, я был без сознания. Кажется, мне дали выпить полынного настоя. Кажется, приёмный отец положил мне в руку полтинник. Потом я этого полтинника не обнаружил. Может, он мне только почудился, а может быть, я его выронил. И всё-таки я ещё не знал, как сложно стать по цыганскому обычаю владельцем собаки.

Оказывается, что нужна не просто собака, а обязательно злая. Это понятно, злая собака — хороший сторож. Но оказывается также, что есть только один способ сделать собаку злой: того, кто помог выиграть или украсть собаку, надо избить цыганским кнутом. Я не видел в этом никакой логики, но, к сожалению, мои взгляды никого не интересовали. И вот пока я лежал на земле, и мир крутился передо мной, и в голове у меня шумело, и я не мог отличить бред от яви, мой приёмный отец нанёс мне десять ударов цыганским кнутом.

Надо знать, что такое цыганский кнут! Если бить умеючи, им не трудно убить человека. Наверное, приёмный отец бил не в полную силу. Он не испытывал ко мне никакого зла. Наоборот, вероятно, он был мне благодарен за то, что я ему выиграл собаку. Он просто вынужден был исполнить обычай. Ему пришлось меня бить, потому что иначе собака не стала бы злой, и всё соревнование пошло бы впустую. Такова была, как я себе представляю, его точка зрения.

Но моя точка зрения была совершенно противоположной. Когда я почувствовал, что за мои тяжкие труды, за мою выдержку и упорство, за то, что я победил и выиграл, мне наносят мучительно болезненные, непереносимо обжигающие удары цыганским кнутом, я сначала просто ничего не понял. Потом я постарался скрючиться так, чтоб защитить хотя бы лицо и глаза. Потом я, кажется, опять потерял сознание.

Когда я пришёл в себя, цыгане разошлись. Соревнование было закончено, мой приёмный отец выиграл собаку и был доволен: все обычаи соблюдены, собака обязательно будет злой, то есть такой, как надо, а мальчик отлежится и придёт в себя. Говоря современным языком, это закалит его характер и сделает более мужественным. Да и обычаи, испытав их на собственной шкуре, лучше запомнит.

Но у меня, повторяю, была на всё это своя точка зрения. Я считал, что со мной поступили чудовищно несправедливо. Я чувствовал, что ни при каких обстоятельствах эту несправедливость никогда простить не смогу. Я даже не решил уйти. Я просто почувствовал, что не уйти не могу. Несколько минут я ещё лежал, а потом встал и, шатаясь, ушёл из табора. Меня никто не задерживал. Я понимаю почему: ни один цыганёнок не будет плакать на людях, это позор. Мальчику больно, вероятно рассуждали цыгане, он уйдёт в сторонку, за деревья, там поплачет, чтобы никто не видел, и вернётся.

Я шёл, шатаясь, пока не дошёл до ручья. Там я умылся холодной водой, немножко ещё посидел и медленно побрёл к ближайшему селу. В табор я уже не вернулся. Никогда не видел никого из того табора и не знаю, как сложилась дальше судьба моего приёмного отца. Интересно, оказалась ли его собака достаточно зла, или он не рассчитал, и недодал мне ещё несколько ударов кнутом. Отлежавшись возле села, я снова пошёл, прося подаяния, в единственный известный мне большой город Полтаву.

Жизнь казалась мне безнадёжной. Я ничего не ждал и ни на что не надеялся.

Однажды в состоянии полнейшего уныния я присел на крыльцо какого-то дома, присел потому просто, что ноги болели и не могли больше ходить. Рядом со мной присел, по тогдашним моим понятиям, богато одетый парень в целых, хороших сапогах, в аккуратной рубашечке со щёголеватым пояском. Он был, может быть на два-три года старше меня, но казался таким уверенным в себе, таким преуспевающим, что я никогда в жизни не решился бы с ним заговорить. К счастью, он сам заговорил со мною.

– Чего приуныл, хлопчик? — спросил он.

Я посмотрел на него подозрительно. Нет, он не смеялся. Он, кажется, даже искренне сочувствовал мне.

Я рассказал ему, как печальны мои дела. Я был слаб от голода и отчаяния. В другое время я, может быть, и постыдился бы жаловаться незнакомому парню, но больно горькая была эта минута, и не было у меня сил приукрашивать своё положение. Парень выслушал меня внимательно и сказал:

— Ну, пойдём со мной. Накормим тебя и дело дадим. Голодать не будешь.

Я не понимал, куда он меня зовёт, да и не очень интересовался этим. За еду я пошёл бы с ним на край света. Но нам было гораздо ближе. Мы отправились на Третью Кобищанскую улицу. Я уже знал, что улица эта средоточие воровских притонов, что мирные люди вечером не заходят туда, чтобы не быть ограбленными. Я знал всё это, но мне было всё равно. Мне хотелось есть.

Я не знал того, что парень, который куда-то ведёт меня и обещает накормить, — это полтавская знаменитость, карманный вор Крамаренко - Васька Крамарь, товарищ по профессии, известный ещё под красивым прозвищем Прыщик. Впрочем, если бы я и знал это, я бы всё равно с ним пошёл. Мне очень хотелось есть.

С этого дня началась моя воровская жизнь.

Хозяйка квартиры, куда привёл меня Крамаренко, была бубличница. В одной комнате стояла печь, где пеклись бублики, другая была предоставлена Крамаренко и его друзьям. Как я теперь догадываюсь, Васька был любовником хозяйки. В то время мне это не приходило в голову. В комнате вечно толкался народ. Тут были ребята, мало говорившие о своей профессии и своих делах, тут были молодые девчонки, проститутки, с которыми мы все обходились по-товарищески. На столе не переводилась еда, часто появлялась водка. Вдоль стен стояли широкие кровати, на которых спали все вповалку.

Секреты этого дома узнал я гораздо позже. Первые дни я только отъедался. Ощущение постоянной сытости, совершенно непривычное для меня ощущение, вот, пожалуй, что мне больше всего запомнилось о первых днях пребывания у Крамаренко. Через несколько дней, когда я отъелся и окреп, когда во мне снова заиграла энергия и я из тощего, вялого существа снова превратился в полного веселья парня, Крамаренко сказал, что надо мне приучаться к делу.

Я догадывался, о каком деле идёт речь. Бродячья жизнь многому меня научила. Я уже понимал, что нахожусь в шайке карманных воров, понимал и то, кормят меня не из милости. Насколько я вспоминаю, никакие этические проблемы не вставали передо мной. Я твёрдо знал одно: до встречи с Васькой я был постоянно голоден, а теперь постоянно сыт. Это соображение было решающим, если не единственным.

* * *

Итак, я стал карманным вором. Сначала я должен был крутиться вокруг места кражи, чтобы в случае нужды создать толкотню или принять незаметно украденное от настоящего вора — словом, быть, так сказать, подсобником, ничем особенно не рискующим, но необходимым в этом деле. Меня, однако, такая второстепенная роль устраивала недолго, и скоро я перешёл на главные роли. Теперь другие крутились вокруг меня, а на мне лежала ответственная задача засунуть руку в чужой карман. Следует сказать, что вором я был удачливым. Ни разу за всё время моего пребывания в шайке я не только не попался, но даже и не был в рискованных положениях. Что меня привлекало в кражах? Деньги? Нет, я довольно скоро потерял интерес. Я уже забыл, что такое голод, и, в сущности, деньги мне были нужны только для картёжной игры. Я их отдавал очень легко, и мне никогда не было жалко. Скорее всего, увлекал меня интерес спортивный. Хоть мне и было тогда только четырнадцать лет, всё-таки в своей среде, то есть в шайке, я пользовался уважением и авторитетом. Я приходил после очередной удачной кражи, обычно товарищи уже знали об обстоятельствах дела и о том, какую я проявил смелость и ловкость, и, конечно же, мне очень нравилось, что все смотрят на меня с уважением, даже с некоторым восторгом.

Бродили какие-то и романтические мысли в моём мозгу. Вряд ли слышал я в то время о Робин Гуде и других известных в литературе «благородных разбойниках», и всё-таки образ преступника, который, рискуя свободой и жизнью, крадёт у богатых несправедливо полученные деньги, чтобы отдать их беднякам, в моём представлении существовал. Иначе нельзя объяснить трюк, который я проделывал неоднократно и всегда с большим удовольствием. Трюк этот был таков: мне становилось, предположим, известно, что в сыром подвале живёт бедная вдова прачка, которая одна растит пятерых детей. И вот после очередной удачной кражи или выигрыша в карты, а в карты я теперь играл постоянно и выигрывал много, я заворачиваю небольшой камушек в крупную денежную купюру и изо всех сил бросаю его в окно подвала. Звенит разбитое стекло, из подвала доносятся изобретательные проклятия бедной прачки. Я прячусь за углом и предвкушаю то, что непременно случится дальше. И в самом деле, прачка, разглядев, что камень, разбивший её стекло, завёрнут в целое богатство, по её представлениям, выскакивает на улицу. Громко призывает она благословения на мою голову. Я с удовольствием слушаю, и кажется мне, что я, неизвестный благодетель, искупил этим добрым поступком все свои преступления.

Нет, положим, не все. Чувство вины, вероятно у меня было. Оно исчезало в момент «работы», когда мною владел азарт, когда я знал, что моей ловкостью восторгаются стоящие в толпе мои товарищи, что и они же об этом будут рассказывать в квартире на Третьей Кобищанской и там меня тоже будут хвалить и восторгаться мною. Но в более будничные минуты совесть всё-таки грызла меня, иначе, наверное, не молился бы я так горячо на Рождество в церкви Крестовоздвиженского монастыря, не опускал бы деньги в кружку для бедных и на украшение храма.

Скоро я перешёл на более высокую, пожалуй, наивысшую ступень преступного мира. Я стал грабить квартиры. Мало того, я стал верховодом целой шайки, которая ждала от меня распоряжений, и 6ecnpeкословно их выполняла. У нас был наводчик-точильщик, который ходил по домам точить ножи, ножницы, наблюдал за распорядком жизни хозяев, узнавал, когда квартира остаётся пустой и есть ли ценные вещи, тщательно осматривал замки. Потом появлялись мы, «рыцари удачи». Я командовал. Мы уносили мешки с награбленным добром к Каину. Каином у нас, да, кажется, и всюду, назывался скупщик краденого. Наш Каин работал истопником. Награбленное мы сносили к нему в подвал. Он нам давал деньги. Много! Гораздо больше, чем нужно было для удовлетворения наших потребностей, включая игру в карты. Мало! Гораздо меньше, чем награбленное стоило.

Сейчас, вспоминая то время, думаю, что хоть и лёгкая была у меня тогда жизнь, хоть и сопутствовала мне всё время удача, хоть и хватало мне денег на еду и на одежду, и на игру в карты, всё-таки инстинктом я ощущал страшную пустоту этой жизни. Хоть и был я маленьким дикарём, а всё-таки чувствовал, что живу не так, как должен. Да, конечно, чувствовал, иначе не бросил бы так легко свою блестяще складывающуюся «карьеру».

Произошло это совершенно неожиданно.

Надо сказать, что хотя проститутки у нас в доме на Третьей Кобищанской бывали постоянно, и относились мы к ним по-товарищески, ни с одной из них никогда не было у меня близких отношений. Я, да и все мы охотно давали им деньги, когда дела у них были плохи, охотно болтали с ними, но этим всё и ограничивалось. Влюбился я однажды в девушку, которую встретил на дороге. Она шла с бойни и несла телячьи ножки для студня. Мы с ней разговорились, оказалось, что отец её рабочий, и живут они в собственном домике. Я ей сказал, что работаю и зарабатываю хорошо. Иначе нельзя было объяснить мою, по тем временам, богатую одежду. Договорились, что я к ней на днях зайду. Я взял приятеля - карманника Кирюшу Мица. Мы купили конфет и отправились. Шёл март восемнадцатого года, и конфеты были большой редкостью. Девушка удивилась такому подарку, но с удовольствием стала их есть. Мы болтали, стоя у калитки, но очень скоро строгая мать позвала её домой. Отправились домой и мы с Кирюшей.

Здесь я должен сделать отступление. Шёл, повторяю, март восемнадцатого года. Четыре месяца прошло со дня Октябрьской революции. Политическая жизнь страны кипела. До хрипоты кричали на митингах ораторы, ревела толпа, выражая сочувствие или протест. Уже почти все понимали, что дело миром не обойдётся. Собирались офицерские отряды защищать веру, царя и отечество, собирались рабочие отряды драться за социализм. До нас на нашей Третьей Кобищанской доносился только смутный гул, который, казалось нам, нас не касается. Симпатии наши были на стороне «красных» или «рабочих», хотя представляли мы их очень приблизительно. Мы считали, что тоже воюем против богатых. Значит, очевидно, мы были за бедных. Впрочем, волновала нас политика очень мало. Быт Полтавы пока ещё не изменился, и точильщик сообщал нам, что в богатых домах есть достаточно ценных вещей. Это нас действительно интересовало.

И всё-таки, повторяю, только тем, что я был глубоко неудовлетворён своей благополучной и лёгкой жизнью, можно объяснить то, что произошло в этот вечер.

Мы с Кирюшей шли мимо юнкерского училища, когда услышали в темноте крики и перестрелку. Мы подошли ближе. Какие-то люди торопливо переносили из училища на подводы пулемёты «максим», винтовки, патроны. От зрителей, которых, как это бывает всегда, немало стояло вокруг, мы узнали, что здание захвачено рабочим партизанским отрядом, который и выносит оружие, чтобы увезти в отряд. Мы стали вместе со всеми носить винтовки. Пожилой рабочий нас похвалил. Не помню уж, я или Кирюша спросил, не может ли он и нас зачислить в отряд. Он сказал, что зачислить не может, однако, если мы хотим, может представить нас командиру. Да, мы этого хотели. Нам предложили идти с отрядом. Мы пошли в компании с приветливым рабочим. Я шёпотом предупредил Кирюшу, чтобы он не рассказал, чем мы с ним занимаемся. Он понял меня с полуслова. Оба мы если не знали, то чувствовали, что занятие наше постыдно. Приехали мы в лес под Диканькой. Пожилой рабочий, который взялся представить нас командиру, спросил наши фамилии. Услышав фамилию Калабалин, он удивился и попросил меня повторить.

Я заволновался. Может быть, он знает про меня что-нибудь нехорошее, и меня не примут в отряд.

Рабочий промолчал и ввёл нас в дом.

За столом сидел вооружённый человек, перетянутый пулемётными лентами, несколько тоже вооружённых людей окружали его.

– Товарищ командир, — сказал рабочий, — я тут двух ребят привёл, в отряд просятся. Один ваш однофамилец.

Человек, перетянутый пулемётными лентами, поднял голову. Это был мой старший брат Иван. Увидя меня, он радостно улыбнулся.

- Сенька, — сказал он, — нашёлся! Ну что ж, если у товарищей нет возражений, примем тебя в отряд.

Мы с братом расцеловались.

Всё-таки долго я был на земле один. Всё-таки долго у меня не было близкого человека. Я расплакался как очень маленький мальчишка.

– Тю! — ласково и шутливо сказал мне брат. Я благодарно заулыбался.

* * *

Воевали, скажу вам по совести, здорово. И с немцами, и с деникинцами, и с поляками, и с гайдамаками, и с петлюровцами, и с всякими ангелами-архангелами, и с «маруськами».

Два раза был ранен. И под конец значился вестовым командира 1-го Советского Украинского имени Т. Шевченко полка. Во!!!

В мае месяце 1920 года мой брат, Иван Афанасьевич, был зверски убит террористами из шайки украинских националистов. Я решил мстить за любимого брата.

Я знал многие поместья, где ещё отсиживались помещичьи сынки-офицеры. Я знал, кто немцам выдал моего отца, кто рвал его тело шомполами, и как гнали его окровавленного в Полтаву 45 километров пешком в подарок немцам, как отца пятерых «красных» сыновей.

Сколотилась группа в полсотни человек. Но не так делается, как задумывается. Из моих благих намерений ничего доброго не получилось. Группа всякой шантрапы – почему-то много цыган – превратилась в обыкновенную шайку грабителей. Действия наши привлекли к себе внимание властей. Командиру губернского конного резерва милиции товарищу Калабалину Ефиму Афанасьевичу, было приказано ликвидировать шайку, а атамана, под кличкой «цыган», постараться изловить и доставить в Полтаву.

В ноябре 1920 года в одной деревушке, в 50-ти километрах от Полтавы, шайка была настигнута и ликвидирована. Брат узнал брата. И…лучше бы мне было не встречаться…

Меня ввели в хату, где начальник конного резерва должен был допрашивать атамана «отряда мстителей». Я стоял, опустив голову. Отрицать что-нибудь было бессмысленно, признаваться было, в сущности, не в чем, всё было известно и так.

И вот я услышал голос, показавшийся мне знакомым.

– Сенечка,– сказал начальник конного резерва,– ты бы голову поднял, братец милый.

Я поднял голову. За столом сидел второй из моих старших братьев, Ефим. Нехорошая улыбка была у него на лице.

Я не обрадовался и не огорчился. Я даже не удивился. Я был в состоянии, в котором ничто не могло произвести на меня впечатление. Ефим встал из-за стола и подошёл ко мне, держа плётку в руках. Лицо у него подёргивалось от злости.

— Ну что ж, поцелуемся? — спросил он и изо всей силы ударил меня плёткой.

Я был в кожаной куртке, поэтому боли не почувствовал, но всё-таки вздрогнул. Не от боли, а оттого, что, очень уж страшно было получить непереносимый этот по оскорбительности удар от родного моего брата Ефима.

По-моему, Ефим не задал мне ни одного вопроса, наверное, он счёл это за лишнее. Ему было известно достаточно, чтобы быть уверенным в моей вине. Вероятно, если бы он и стал меня допрашивать, я бы не сказал ни слова. Я просто не в силах был рассказать ему о своих винах и преступлениях. Не мог же я, в самом деле, рассказывать о намерении моём отомстить за брата Ивана. Что значили мои слова по сравнению с показаниями десятков или сотен ограбленных.

Ефим распорядился, и меня увели. Утром под конвоем отправили меня в Полтаву, в Чрезвычайную Комиссию, в ЧК, как все её сокращённо называли. Я понимал, что мне пришёл конец. Я не сердился на Ефима и не собирался оправдываться. Я был в состоянии отупения. Я знал, что меня ждёт, и не думал спорить. Всё, что мне предстояло, я заслужил.

Камеры полтавской тюрьмы в то время были набиты народом. С какими же разными людьми мне довелось там встретиться! Здесь были украинские националисты со свисающими вниз длинными усами, делающие вид, что ни слова не говорят по-русски. Были и кулаки с глазами, горящими ненавистью, те самые, которые прячут в соломе обрезы и пулемёты. Были царские офицеры, очень похожие на тех пучеглазых братьев Голтвянских, которых когда-то я так боялся. Были, наконец, попы, проповедовавшие не кротость и смирение, а кровавую войну, не мир, а меч, не духовные пастыри, а руководители подполья и организаторы заговоров. Конечно, кто-нибудь из сидевших со мной или из их друзей послал из-за угла пули, убившие моего брата Ивана. Именно им или их друзьям собирался я мстить. Как же получилось так, что я сижу с ними в одной камере, если не за общую вину, то за схожие преступления? Как получилось, что я стал врагом моему брату Ефиму и был бы, наверное, врагом Ивану, если бы он был жив?

Я думал и передумывал, и в голове моей не укладывалось… как же это всё-таки получилось?

Когда меня вызывали на допрос, я ничего не отрицал. В самом деле, все обвинения были справедливы. Грабил, разбойничал, врывался в чужие дома с целью личного обогащения. А с какой же другой целью? Не мог же я, в самом деле, объяснить хмурому, серьёзному следователю, что всё это я делал, видите ли, для того, чтобы отомстить за убитого украинскими националистами большевика Ивана Калабалина. Это прозвучало бы издевательски. Кто бы мне поверил? Да я и сам уже не верил в это.

Итак, я подтверждал все обвинения, которые мне предъявлялись. Да, этот хутор ограбил. И эту усадьбу тоже ограбил. Лисий салоп взял? Взял. Куда его дел?

Я не помню лисьего салопа, но, может быть, кто-нибудь из банды действительно прихватил его в суматохе. Скорее всего, так и было. Куда он его дел? Кто его знает. Может, захотелось выпить и сменял на самогонку, а может, показалось тяжело тащить, и выбросил в канаву на повороте дороги. Какую роль мог играть лишний салоп, даже лишний налёт на хутор или усадьбу в бесконечно длинном списке преступлений моих и моей шайки.

Я не спорил ни с чем. Я признавался во всём. И в том, что, наверное, было правдой, и в том, чего, может, совсем не было. Вероятно, следствие по моему делу было очень лёгким. Поэтому оно быстро кончилось. Чрезвычайная Комиссия меня приговорила к расстрелу. Так заявил мне следователь. Может, такого решения ЧК и не было, но в камеру смертников меня перевели. Вот уж где я оказался среди отборных негодяев. Всем, кто сидел в нашей камере, терять было нечего, поэтому разговоры велись откровенные. Чего только не наслушался я! С какой ненавистью здесь говорили о большевиках и о Красной Армии. Несколько раз с проклятиями поминали и полк имени Шевченко, разведчиком в котором я был когда-то, батальоном которого командовал Иван. Не мог же я, в самом деле, вдруг здесь, в камере смертников, защищать Советскую власть и Красную Армию. Наверное, если бы я попробовал, все бы смеялись, слушая меня. Кто был я сам? Такой же, как они, главарь бандитской шайки. Объявлять себя красным было глупо. Может быть, сидевшие в моей камере заподозрили бы меня в трусливом расчёте на то, что Чрезвычайная Комиссия, узнав о моих просоветских высказываниях, растрогается и отменит свой приговор. То есть меня бы заподозрили не только в глупости, но и в подлости. Я молчал.

Каждый день несколько человек уводили из камеры на расстрел. Некоторые плакали, некоторые крестились, некоторые уходили в полубессознательном состоянии. Не помню, чтобы были какие-нибудь трогательные прощания, объятия, слёзы. Всем предстояла смерть, и каждый думал о себе. Когда кончали читать список вызванных на сегодня, у тех, кто не был в этом списке, веселели лица. Они считали, что им повезло. Ещё бы, им наверняка предстоят ещё сутки жизни. Сутки жизни в этой грязной, тесной и мрачной камере.

Новичков в нашу камеру не приводили. Не знаю, потому ли, что наиболее крупные заговоры были ликвидированы, и волна репрессий ослабла, или напряжённая борьба продолжалась, а смертников помещали в другом месте.

Наша камера пустела. Настал, наконец, день, когда я остался один. Последнюю группу: двух кулаков, трёх офицеров и одного попа — увели. Пока читали список, я был уверен, что услышу и свою фамилию, но её в списке не оказалось. Шестеро уходящих даже не простились со мной. Они были слишком заняты тем, что им предстояло. Я остался в камере один. Хотя я знал точно, что не сегодня-завтра буду расстрелян и расстрелян за дело, так что и обижаться-то не на что. Хотя внешне я был, кажется, спокоен, даже равнодушен ко всему, всё-таки во мне шевелились какие-то чувства, какие-то мысли бродили в моей голове, на что-то, наверное, я, даже не понимая этого, надеялся, как-то прикидывал, когда меня расстреляют.

Я оставался один в этой проклятой камере. Кажется, я был не совсем нормален. Я плохо помню, как прошли следующие сутки. Снова настало утро, и, когда в камеру вошли, у меня не оставалось надежды, я был, один, значит, пришли за мной. Действительно, назвали мою фамилию, имя и отчество. Я встал. Мы, конвоиры и я, вышли в коридор. Все, кого вели на расстрел, это я точно помнил, поворачивали по коридору направо. Меня повели налево. У меня не проснулись никакие надежды или недоумения. Переутомлённый мозг просто отметил: меня почему-то повели не туда, куда отводили других.

Привели меня к следователю, тому самому, который уже много раз меня допрашивал. Он посмотрел на меня, как всегда, хмуро и раздражённо. Он задал мне несколько дополнительных и, по-моему, лишних вопросов. Потом он сказал, я не помню какими словами, что меня не расстреляют. Не помню, что я почувствовал и подумал в эту минуту. Кажется, ничего. Следователь не сказал мне, помилован я или решение ЧК пересмотрено. Он сообщил, что не расстреляют, и всё. Я выслушал это с неизменившимся лицом и ничего в ответ не сказал. Следователь вызвал конвоиров, и меня повели обратно, в ту же самую, пустую теперь, камеру смертников. Когда дверь за мною закрылась, я сел на нары и заплакал. Плакал долго, беззвучно и неожиданно уснул. Мне снились страшные сны. Какие-то пиявки впивались в моё тело. Я метался и кричал во сне и сам слышал свой крик. На меня напали отъевшиеся клопы. Они привыкли, что в камере много людей, и свирепо набросились на одного.

Я просыпался от страха и, не придя в себя, засыпал снова. Так прошла ещё ночь и ещё день. Наконец, за мной пришли. Меня отвели в губернскую тюрьму. Здесь началась нормальная тюремная повседневность: ожидание очередной еды, вынос параши, ленивые разговоры ни о чём.

В этой тюрьме я просидел три месяца.

* * *

Трагизм своего положения подросток начинает понимать тогда, когда испытывает по отношению к себе отчуждённость и равнодушие взрослых людей, от которых с надеждой ждёт помощи и защиты, но не получая её, постепенно свыкается с неудачно складывающейся судьбой, принимая это за норму. Семён Калабалин оказался сильнее обстоятельств: не сломался, не потерялся, не обиделся… Ему повезло, – он встретился с Макаренко.

А.С. Макаренко

«Встреча» – явление судьбоносное,
педагогическое

В самой колонии мы никогда не употребляли

таких слов, как «преступник», а наша колония

никогда так не называлась.

А.С. Макаренко

В августе 1920 года Полтавский губернский отдел народного образования поручает А.С. Макаренко заведование Основным детским домом для морально дефективных детей № 7 в с. Трибы в 6 км от Полтавы.

В «Педагогической поэме» Антон Семёнович подтверждает этот факт: «В то время нас называли морально дефективными. Но для посторонних миров последнее название мало подходило, ибо от него слишком «несло запахом воспитательского ведомства».

По данным отчёта о деятельности Полтавского Губисполкома в колонии «Для морально дефективных находилось восемь воспитанников. Здесь же говорится о причине задержки других групп детей: «в зимние месяцы 1920 г. больше нельзя перевезти детей из города из-за отсутствия одежды и обуви».

Новые воспитанники колонии начали поступать из Полтавы в Трибы только с марта 1921 г., когда уже потеплело, и миновала острая нужда в зимней одежде. Семён Калабалин, например, зарегистрирован в качестве воспитанника колонии 9 марта 1921 г.

28 марта 1921 года, в день рождения А.М. Горького, колония стала называться его именем. В этом же году в распоряжение колонистов было передано бывшее помещичье имение в с. Ковалёвка, после чего колония располагалась в двух местах: в Трибах (основная колония), в Ковалёвке (вторая колония).

Газета «Известия» (1925) писала:

«Гражданская и империалистическая войны завещали нам много тяжёлых последствий. Но среди них одним из самых ужасных, несомненно, является накопление кадров беспризорных детей, не имеющих приюта, голодающих, не получающих надлежащего воспитания и угрожающих созданием поколения, пагубного для интересов Республики. Эти невольные осколки гражданской и внешней зоны, эти щепки от рубки леса, эти песчинки, рассыпанные по стране, – всё это живые люди, всё это – будущие поколения, всё это – новая бродячая Русь, наличность которой представляет позор и величайшую опасность для Советской Республики».

4 февраля 1919 г. создаётся государственный орган спасения детей – «Совет защиты детей» (СЗД). Его первым представителем стал А.В. Луначарский. В компетенцию СЗД входило: организация детских колоний, их финансирование, снабжение детей продовольствием и промтоварами, проведение эвакуации и реэвакуации ребят из голодающих губерний и мест, занятых белогвардейцами, и другие мероприятия по охране здоровья и воспитанию детей. Ему представлялось также право налагать вето через соответствующих наркоматов на распоряжения ведомств, не входящих в Совет, если такие вели к явному ущербу для детей. В 20-м году Совет защиты детей по статусу своему являлся чрезвычайным межведомственным органом при Наркомпросе в составе трёх наркоматов: просвещения, здравоохранения и продовольствия.

«Совет защиты детей» прежде всего занимался сбором и распределением продуктов питания, детской одежды, обуви. Всем этим он снабжал во внеплановом порядке детские учреждения: летние трудовые школы-колонии для дошкольников и младших школьников, колонии для детей, находящихся вне школы и другие. «Совет» провёл также большую работу по эвакуации ребят в хлебородные районы страны, тем самым были спасены тысячи детей от голодной смерти.

Однако положение детей к началу 1921 г. резко ухудшилось. Война, голод и эпидемии лишают детей родителей. Количество сирот и беспризорных детей растёт с ужасающей быстротой. Число беспризорных детей, нуждающихся в срочной помощи, достигает в среднем 7,5 млн. человек. Детская беспризорность становится народным бедствием.

Совет защиты детей, несмотря на крайние усилия, не мог в создавшихся условиях руководить всей работой по спасению детей. Требовались экстренные меры по борьбе с детской беспризорностью. 27 января 1921 г. принимается постановление ВЦИК о создании Комиссии по улучшению жизни детей при ВЦИК, председателем которой был назначен Ф.Э. Дзержинский. Незадолго до этого постановления в беседе с А.В. Луначарским Ф.Э. Дзержинский скажет: «Я хотел бы стать сам во главе этой комиссии; я хочу реально включить в работу аппарат ВЧК».

Организация комиссии и назначение Ф. Э. Дзержинского её председателем было встречено общественностью с большим удовлетворением. В статье «Защита детей» А. В. Луначарский писал: «Я был бесконечно обрадован, когда узнал, что Ф. Э. Дзержинский с его неукротимой энергией и его золотым сердцем согласен взять на себя общее руководство этим органом» («Известия», 1921, 24 февраля).

Не дожидаясь, пока будет выработано и утверждено положение о комиссии, Ф. Э. Дзержинский в день её учреждения рассылает приказ всем органам ВЧК на местах, в котором предлагает каждой Чрезвычайной комиссии рассмотреть, что и как она может сделать для детей. И тут же сотрудникам ВЧК указывается, что их деятельность будет плодотворной только в том случае, если она будет проводиться не параллельно с работой органов, ведающих обеспечением и снабжением детей, а в ближайшем с ними контакте и согласии.

Перед местными органами ЧК ставились конкретные задачи:

– тщательно и объективно обследовать, а затем информировать местные исполкомы и ВЧК о фактическом положении детей на местах, о состоянии детских домов, приютов, детсадов, яслей, детских больниц, санаториев, о положении и количестве беспризорных детей, нуждающихся в опеке;

— наблюдать за выполнением декретов о детском питании и снабжении, изыскивать меры и способы их выполнения;

– постоянно и всемерно помогать местным наробразам, губздравотделам, продовольственным органам;

– строго следить за тем, чтобы здания детских домов никем не отбирались, а также подыскивать лучшие помещения, помогать срочно проводить ремонт детских домов; снабжать достаточным количеством топлива и предметами оборудования;

– взять под свою защиту беспризорных на вокзалах и в поездах, обеспечить их помещением и продовольствием;

– помочь отделам народного образования в организации распределителей и домов для этих ребят.

ЧК должна была сообщать Исполнительному Комитету обо всех случаях хищений, злоупотреблений или преступного отношения к детям. Нередко дела, требующие наказания, передавались в ревтрибунал или народный суд для гласного их разбирательства.

Оперативность Ф. Э. Дзержинского позволила повсеместно организовать работу по спасению детей от беспризорности планово и систематично в течение десяти лет своего существования.

По мере того как государство справлялось со стихией детской беспризорности, вставала проблема перевоспитания тех, кто не подчинялся нормам общественного бытия в создаваемых учреждениях для беспризорных детей, возрождения их детской жизни. Эти учреждения назывались по-разному: колонии для трудновоспитуемых, детские дома для подростков, школы-коммуны, трудовые коммуны, детские артели, детские городки, опытные станции и приёмники для беспризорных и т.п. Многим были присвоены имена выдающихся людей, другие носили поэтические названия «Надежда», «Возрождение», «Дубки», «Приютное», «Бодрая жизнь» и т.д. Опыт работы лучших из этих учреждений нашёл отражение в педагогической литературе тех лет. «Это был период учёта всего оставленного наследства и спешного ударного открытия необходимых учреждений», – писал А.Б. Залкинд и предлагал как можно скорее вовлечь таких детей в здоровую воспитательную атмосферу, «разделив их на два слоя»:

а) дети, способные немедленно водвориться в нормальную трудовую и педагогическую среду;

б) дети, которые должны пребывать вплоть до их исправления в социальных воспитательных колониях (по преимуществу открытых).

* * *

Исследования социальных психологов свидетельствуют, что поведение человека определяется не только внутренними побуждениями, потребностями, желаниями, но и ожиданиями других людей. Пониманию глубинной сущности человеческой взаимности, расположенности друг к другу способствует такое явление, как «встреча», если она становится событием для всех её участников. Уникальность «встречи» проявляется через отношение к другому, его представленности в нём. Чем значимее другая личность, тем сильнее действуют её ожидания. Искусство воспитания как раз и состоит в умелом воспроизведении желаемых ожиданий. Но здесь очень важно учитывать следующее: подросток очень нуждается во взрослом человеке, но не в каждом взрослом. «Встреча» приобретает особую ценность, если её участники становятся взаимно значимыми. В педагогическом общении «встреча» рождает взаимопонимание, взаимоподдержку, готовность к творческому взаимодействию. И тогда сам педагог воспринимается ребёнком (подростком) как носитель духовного начала и именно это пробуждает в нём особое чувство – доверие. Устанавливая и развивая духовную связь, значимый взрослый по-настоящему помогает ребёнку приобретать человеческие качества и способности, восстанавливать духовные силы и исцелять свои душевные раны. Связь на духовном уровне обеспечивает безопасность ребёнку и придаёт уверенность в преодолении разрывов между жизнью в прошлом и верой в лучшее настоящее.

Встреча – явление судьбоносное. Она способна изменить смысл человеческой жизни – вернуть человека к самому себе, к своим человеческим силам и возможностям. Практика жизни Семёна Калабалина тому подтверждение:

Из воспоминаний С.А. Калабалина:

– С Макаренко А.С. я встретился в несколько необычной обстановке – в тюрьме, где я отбывал наказание за ошибки моего горького детства. С того времени прошло много лет, но я хорошо помню все детали этой встречи.

А дело было так. Однажды вызвали меня к начальнику тюрьмы. Войдя в кабинет, я увидел, кроме начальника, незнакомого. Он сидел в кресле у стола, закинув ногу на ногу, в потёртой шинельке, на плечах башлык. У него крупная голова, высокий открытый лоб. Больше всего моё внимание привлёк большой нос и на нём пенсне, а за ним блеск живых, насмешливо-добрых, каких-то зовущих, умных глаз. Это был Антон Семёнович. Раньше, когда надзиратель вводил меня в этот кабинет, он всегда сильно толкал в спину, а я не обижался, считал, что это у него такая «толкательная» специальность. Хотя на этот раз он меня слабо толкнул, я, увидел в кабинете постороннего человека, протестующе оглянулся, и только из этого движения моего Макаренко заключил, что перед ним мальчик гордый, с самолюбием. Он подошёл ко мне и несколько наивно спросил:

– Правда, что тебя Семёном зовут?

– Правда.

– Так это чертовски здорово! Мы с тобой почти тёзки, меня Антоном Семёновичем зовут.

Это было сказано так хорошо, так по-человечески, подкупающе звучало! Антон Семёнович продолжал:

– Ты меня извини, голубчик, это из-за меня тебя сюда попросили. Слово "голубчик" я воспринял, как иностранное слово, потому что до сих пор слышал только всякую ругань. Ко мне обращались в тюрьме только с такими словами: "бандит", "ворюга", "негодяй" и т.д., а тут вдруг такие речи: "голубчик", "извини"...

– Извини, что я тебя побеспокоил.

– Ничего, - говорю.

Антон Семёнович продолжает:

– Видишь ли, я организую очень интересное дело и хочу, чтобы ты принял в нём участие. Ты согласился бы поехать со мной? Я вопросительно посмотрел на него, а потом на начальника тюрьмы, так как моё «согласие» зависело от последнего. Заметив моё недоумение, Макаренко сказал:

– Понимаю, с товарищем начальником я договорюсь сам. Теперь, извини меня, пожалуйста, но так нужно, чтобы ты, Семён, вышел из кабинета на минуточку... Можно, товарищ начальник?

Я вышел. Правда, стоя за дверью в коридоре, в компании с надзирателем, я иронически размышлял: "Выйди, пожалуйста", "Извини, Семён", - какая-то чёртовщина, для меня непонятная. Странный какой-то этот человек. Слова все такие, которых я почти не знал.

Должен прямо сказать, что мне сразу понравился этот человек. Понравился его нос: очень большой, такие у нас на Руси редко бывают. Понравилось и его пенсне в золотой оправе, и его спортивное изящество. И я решил: «Надо соглашаться с просьбой такого приятного человека».

Затем меня опять позвали в кабинет. Антон Семёнович уже стоял.

– Ну, Семён, у тебя есть вещи? Если есть, забирай их и пойдём.

Я ответил, что у меня всего два чемодана, причём оба при мне и оба пустые. И я показал на свою голову и живот.

– Очень удобно - сказал Антон Семёнович и обратился к начальнику:

– Так мы можем прямо от вас идти?

– Да, идите, - подтвердил начальник. - Ну, смотри мне, Калабалин, а то...

– Не надо, всё будет в порядке,– перебил начальника Макаренко.

– Прощайте!... Идём, Семён, идём.

Двери тюрьмы широко открылись. Я в сопровождении Антона Семёновича вышел на самую радостную часть дороги своей жизни. Я на всю жизнь распрощался с тюрьмой, и это только благодаря Антону Семёновичу, с первой минуты сумевшему разглядеть во мне под блатной шелухой юношескую гордость, чувство собственного достоинства. Вы посмотрите, как он вёл себя! А ведь там, в тюрьме, на столе начальника лежало моё толстое "дело", и Макаренко мог поступить совершенно по-иному. Каждый раз, когда начальник тюрьмы вызывал меня к себе, он, имея перед глазами это "дело", всё же громко и грубо кричал: "Как фамилиё?" А тут ни звука о моём прошлом, ни намёка на какие-то обстоятельства быть "хорошим мальчиком", "исправиться" и т.д. Только через десяток лет, когда я уже был сотрудником Антона Семёновича, он мне рассказал:

– А выставил я тебя из кабинета начальника тюрьмы затем, чтобы ты не видел, как я давал на тебя расписку: эта процедура могла оскорбить твоё человеческое достоинство.

Макаренко сумел заметить во мне достоинства человеческие, которых я тогда и не подозревал в себе. Это было его первое тёплое человеческое прикосновение ко мне.

* * *

По дороге из тюрьмы до губнаробраза я всё норовил идти впереди Антона Семёновича. Это для того, чтобы он видел меня, знал, что я не собираюсь от него бежать. А он — всё рядом со мной, развлекал меня разговором о колонии, о том, как тяжело организовывать её, и ещё о чём-то, только не о тюрьме, не обо мне и моём прошлом.

Придя во двор губнаробраза, и, предоставив мне колонистского коня по кличке Малыш, Антон Семёнович поразил меня своим поручением.

— Ты грамотный, Семён?

— Да, грамотный.

— Вот хорошо.

Тут он вынул из кармана бумажку и, вручая её мне, сказал:

— Получи, пожалуйста, продукты — хлеб, жиры, сахар. Самому мне нет времени. Сегодня мне придётся побегать по канцеляриям. И, сознаюсь, не люблю я иметь дело с кладовщиками, вестовщиками: как правило, они меня безбожно обвешивают и обсчитывают. А у тебя всё это получится хорошо.

И не дав мне опомниться, хотя бы для приличия возразить, быстро ушёл. Ну и дела! Интересно, чем всё это кончится? Я почесал себе затылок, очевидно, как раз то место, где рождаются ответы на самые трудные вопросы жизни, и продолжал размышлять: как же так? Прямо из тюрьмы и такое доверие — получить хлеб, сахар. А может, это испытание какое? Подход? Я долго стоял с глазу на глаз со своими думами и пришёл к выводу, что Антон Семёнович — просто ненормальный человек. Иначе, как же доверить такое добро? И кому?

Когда я зашёл на склад, меня елейно-добренько спросили:

— Вы будете получать продукты? А вы кто такой?

— Потом узнаете,

Я предъявил документы.

Всё, что полагалось, я получил, уложил в шарабан — сооружение, покоившееся на рессорах от товарного вагона. Через некоторое время пришёл Антон Семёнович и, удостоверившись, что я поручение его исполнил, предложил запрячь коня и ехать.

При помощи вожжей, кнута, криков и причмокивания подобие лошади с 36-летним опытом лени тронулось с места. Отъехав не более двухсот метров от губнаробраза, Антон Семёнович предложил остановиться и обратился ко мне с такими словами:

— Я и забыл. Там вышло какое-то недоразумение с получением продуктов. Нам передали лишних две буханки хлеба. Отнеси, пожалуйста, а то эти кладовщики подымут вой на всю Россию. Я подожду тебя.

Мои уши и лицо зажглись огнём стыда. Отчего бы это? Раньше этого со мной не бывало. Соскочив с шарабана, вытащил из-под сена две буханки и направился на склад. А в голове мысли: что он за человек? Сам же сказал, что его обвешивали, а я думал, как лучше сделать, чтобы отомстить кладовщикам хоть парой буханок хлеба, но он говорил: «Отнеси, пожалуйста»...

– От спасибочки, молодой товарищ! — такими словами встретили меня кладовщики. — Мы так и знали, что это недоразумение, и всё выяснится. До свидания. Будем знакомы.

Я обжёг их ненавидящим взглядом и быстро вышел.

— Ты будешь грызть семечки с орешками? — предложил Антон Семёнович, когда я уселся в шарабан. — Я очень люблю.

Истории с хлебом как и не бывало. А мог бы Антон Семёнович рассудить и так: я тебе доверил, я рискнул своим благополучием, забрал тебя из тюрьмы, а ты соблазнился хлебом, опозорил меня. Эх ты...

Нет, он так не сделал. Не оттолкнул меня такой бестактностью, боясь, видимо, обидеть меня, боясь помешать самому мне переоценить поступок, который казался мне актом справедливого возмездия. Если бы он стал меня упрекать, вряд ли мы доехали бы с ним вместе в колонию.

* * *

Прошло уже месяца три, как я попал к Антону Семёновичу Макаренко. Я не буду описывать эти три месяца моей жизни, я не хочу и не могу повторять «Педагогическую поэму». И вот в мае 1921 года в колонию прислали нового колониста. Это был Крамарь, Крамаренко, тот самый, который когда-то втянул меня в шайку и сделал карманным вором. Мы холодно поздоровались. Воспоминания о воровском периоде моей жизни в это время не доставляли мне никакого удовольствия.

— Что тут у вас такое?— спросил Крамаренко. — Командиры какие-то, работать заставляют, давай, может, сообразим что-нибудь вдвоём?

— Нет, — сказал я, — завязал.

Крамаренко пожал плечами:

– Зря. Ты за бандитизм попал? Ну, бандитам, действительно, сейчас плохо. А карманникам жить ещё можно. Если работать умеючи, то попадаться не обязательно.

Я промолчал. После этого разговора мы с Крамарём долго не сталкивались. Встречались, конечно, в колонии нельзя было не встречаться, но друг на друга старались даже не смотреть.

Крамарь вёл себя в колонии безобразно. Он отказывался от какой бы то ни было работы. Держал себя барином, которого, судьба случайно закинула в холопский мир. Я скоро заметил, однако, что он приобрёл немалое влияние среди малышей. Секрет этого влияния разгадать мне было не трудно. Вдали от глаз воспитателей и от моих, конечно, тоже Крамарь вовлёк малышей в азартную картёжную игру. Денег у малышей не было, и играли они на продукты. У беззащитных парнишек блестели от голода глаза. Встретив Крамаря, я ему сказал:

- Прекрати картёж!

- Донеси, — с вызовом сказал Крамарь.

- Донести не донесу, а будет плохо.

Теперь каждый день в столовой я следил за малышами. Я требовал, чтобы всё положенное им они съедали при мне. Малыши съедали. Отдавать Крамарю им стало нечего. Крамарь косился на меня, но столкновения избегал. Только потом я узнал, что игра, тем не менее, продолжалась. Теперь играли не на продукты. Ставка была другая. Проигравший становился рабом того, кто выигрывал. Выигрывал, конечно, Крамарь. Проигрывали, конечно, малыши.

Однажды днём, зайдя в спальню, я увидел такую картину: Крамарь, небрежно раскинувшись, лежал на кровати. Босые ноги он просунул сквозь спинку. Пацан десяти или одиннадцати лет почёсывал ему пятки. Вид у Крамаря был такой, будто он о несчастном пацане и забыл, а занят какими-то серьёзными размышлениями.

У меня даже в глазах потемнело.

— Уходи, — сказал я пацану.

Крамарь потерял свой барственный вид и сел, понимая, что разговор предстоит серьёзный.

— И ты тоже уходи,— сказал я Крамарю. — Совсем уходи. Из колонии. Чтобы духу твоего здесь не было!

— Донесёшь? — спросил Крамарь.

— Нет, не донесу. Но жизни тебе не дам. Последний раз советую: добром уходи из колонии.

Кажется, в тот же день, может быть, днём позже Крамарь исчез.

Я рассказываю про мою стычку с Крамарём потому, что, мне кажется, очень важно сказать про огромную силу педагогического воздействия Антона Семёновича. Он начал меня воспитывать с первого слова, сказанного ещё там, в кабинете начальника тюрьмы. Прошло только три месяца, как я был в колонии, и уже ни на секунду не возникло у меня сомнений, что малышей нужно защищать, что с Крамарём, старым моим товарищем по воровской шайке, нужно бороться.

И всё-таки были случаи, когда огромный педагогический талант Макаренко оказывался бессильным.

Было это в июле двадцать первого года в один из жарких воскресных дней.

Прибежали малыши, те самые, из-за которых я тогда столкнулся с Крамаренко. Глаза у них были расширены от испуга и сознания важности того, что они хотят сообщить.

— Крамарь заявился! Велел сказать, чтоб ты к нему на озеро шёл. Он тебя ждёт.

Я пошёл на озеро.

Крамарь сидел на пеньке, одетый хорошо, несколько даже щёголевато, в целых, до блеска начищенных сапогах. Вид у него был, как всегда, заносчивый. Он, наверное, долго готовился к этой встрече, предвкушал её, и подготовился так, что, казалось ему, все козыри у него в руках и проигрыша быть не может,

— Чего же не приветствуешь? — спросил он. — Попроси у меня прощения. Поцелуй сапожок! Может, прощу. А не поцелуешь сапожок — не прощу!

Он вытащил из кармана руку. В руке был браунинг. Дуло браунинга смотрело мне прямо в глаза. Не думая ни одной секунды, я сделал самое умное, что можно было сделать: стремительно ударил ногой по вытянутой его руке с револьвером. Удар был сильный. Браунинг упал на траву. Всё происходило так быстро, что я даже не заметил, каким образом в руке у Крамаря оказался нож.

Он занёс его над моей головой. Думать опять не было времени. Рукой я схватил нож за лезвие и сжал его так крепко, что Крамарь не мог им шевельнуть. Потом я отвёл руку с ножом в сторону и кинулся на Крамаря.

Помню, лупил я противника нещадно. Нож лежал где-то в траве, а Крамарь, обалдевший, растерявшийся, почти не сопротивлялся. Я швырнул его в озеро. У берега было мелко, но он лежал под водой, не в силах подняться. Тогда я вытащил его из воды, чтобы он не захлебнулся. Крамарь только всхлипывал и утирал кровь. Как боевая сила он перестал существовать. Я подобрал браунинг и сунул себе в карман. На мизинце левой руки, которой я схватил нож, было несколько капель крови. Я решил, что это пустяк, на который не следует обращать внимания. Потом оказалось, что сухожилие у меня повреждено и мизинец остался согнутым по сей день.

Теперь только я увидел, что почти за каждым кустом сидели пацаны. Колония знала о драке! Колония следила за её ходом. Колония готова была прийти на помощь. События развернулись так быстро, что этого не потребовалось, но, честно говоря, мне это всё же было приятно.

Любопытные пацаны видели, как, отстонав, отплакав, поплёлся Крамарь из колонии навсегда.

Два или три года спустя ему ночью в Полтавском сквере всадила нож в спину его собственная возлюбленная. Наверное, много он издевался над ней, если довёл женщину до такого.

Сейчас, когда у меня за плечами столько лет педагогической работы, я знаю, что, драться нехорошо, что дракой не решаются споры, и всё-таки я знаю теперь то, что не знал, а чувствовал тогда, когда дрался с Крамаренко: хоть и редко, но бывают всё-таки справедливые драки.

Если уж Макаренко не мог переделать Крамаря, значит, никто его не мог переделать. Но уже тогда у коллектива, который создал Макаренко, хватило сил победить Крамаря.

* * *

Его первые воспитанники были не только трудными, но и опасными подростками. Причина тому – жестокая борьба за существование на протяжении нескольких лет. «Концентрированное детское горе» - такое заключение об их состоянии сделает Антон Семёнович.

Список первых воспитанников колонии им. A.M. Горького (выписка из документа)
№	Фамилия имя	П о л	Год, число, месяц рождения	Время опреде-ления в колонию	Националь-ность	Причина определения в колонию	Есть ли родственники, попечители	Род дефектив-ности	Одарён-ность
1.	Шено Кирилл	М.	9 июня 1907г.	4 февраля 1922 г.	Украинец	Перебывал в неск. приютах. Оказался неуживчивым. Драки и озорство	Нет никого	Нормальный	Удовлет-воритель-ный
3.	Чевелий Дмитрий	М.	7 сентября 1908 г.	16 апреля 1921 г.	Украинец	Драки и грубость в интернате.	Нет никого	Нормальный
4.	Галатенко Евграф	М.	...1907 г.	13 сент. 1921 г.	Украинец	Обрезывал телефонную проволоку (для нагайки).	Никого	Нормальный
6.	Таранец Фёдор	М.	13 августа 1904 г.	17 мая 1922 г.	Украинец	Переведён из Реформаториума (кража платьев с вешалки)	Отец	Морально дефект. Полное неуважение к другому.
11.	Супрун Григорий	М.	7 апреля 1904 г.	9 апреля 1921 г.	Украинец	Участие в шайке воров.	Никого	Очень большой воровской опыт, но вероятно, по натуре не дефективен
12.	Браткевич Антон	М.	... 1907 г.	14 мая 1921 г.	Украинец	Воровство из дому и неподчинение отцу.	Отец и мать в Полтаве	Морально дефективен.
14.	Крестовоздвиженский Виктор	М.	1 января 1908 г.	15 апреля 1922г.	Украинец	Кража вещей из квартиры соседей.	Отец и мать в Полтаве	Морально дефективен
19.	Калабалин Семён	М.	... 1903 г.	9 марта 1921 г.	Украинец	Уголовный бандитизм. Вооружённый грабёж.	Отец и мать	Нормальный	Хорошая
20.	Колос Иван	М.	9 января 1903 г.	18 декабря 1920 Г.	Украинец	Политический бандитизм.	Отец и мать	Нормальный
26.	Приходько Георгий	М.	1 апреля 1905 г.	9 июля 1922 г.	Украинец	Политический бандитизм.	Никого	Нормальный
42.	Шершнёв Николай	М.	12фев. 1907 г.	14 марта 1921 г.	Великорос	Кража в доме.	Отец в Мелитоп.	Нормальный
50.	Лисаченко Наташа	Ж.	26 авг. 1905 г.	26 августа 1922 г.	Украинка	Кража кур.	Отец в Полтаве	Нормальный

В письмах к М. Горькому А.С. Макаренко поведает ему о своих находках в подходах к этим детям: «Я в течение восьми лет должен был видеть не только безобразное горе выброшенных в канаву детей, но и безобразные духовные изломы у этих детей. Ограничиться сочувствием и жалостью к ним я не имел права. Я понял давно, что для их спасения я обязан быть с ними непременно требовательным, суровым и твёрдым. Я должен быть по отношению к их горю таким же философом, как они сами по отношению к себе». И далее: « А те, кто даёт себе труд переживать только сладкую жалость и сахарное желание доставить этим детям приятное, те просто прикрывают своё ханжество этим обильным, и по этому дешёвым для них, детским горем». «Всё человеческое в человеке должно быть воспитано» – это позиция, которой придерживался А.С. Макаренко. Он считал, что мало «исправить» человека, необходимо воспитать его так, чтобы он стал активным деятелем новой эпохи. А для этого требовалась организация воспитательного процесса, направленного на совершенствование личности ребёнка. Без такого подхода к детям невозможны истинный гуманизм, уважение к достоинству человека, его творческим возможностям и перспективам. Индивидуальную работу Антон Семёнович видел не в «возне» с ребёнком, а в поиске и использовании таких его особенностей, которые способствуют активному включению в жизнедеятельность коллектива. В статье «Цель воспитания» Макаренко пишет: «Каким бы целым не представлялся для нас человек в порядке широкого отвлечения, всё же люди являются очень разнообразным материалом для воспитания и выпускаемый нами «продукт» тоже очень разнообразен. Общие и индивидуальные качества личности в нашем проекте образуют очень запутанные узлы. Самым опасным моментом является страх перед этой сложностью и этим разнообразием…» А.С. Макаренко предупреждал, что недопустимо стремление стричь всех под одну гребёнку, недопустима также другая крайность – пассивное следование за каждым индивидуумом, безнадёжная попытка справиться с миллионной массой воспитанников при помощи разрознённой возни с каждым человеком в отдельности. Поэтому наряду с общей программой воспитания личности в коллективе необходим «индивидуальный корректив». Основной путь методики индивидуального воздействия Макаренко видел в чётком определении целей воспитания. А.С. Макаренко считал, что нет проблемы воспитания правонарушителей, а есть проблема воспитания вообще, и что дефективные отношения проявляются в трёх главных областях: в мотивации присвоения, в мотивации преобладания и в мотивации обособления – и устанавливал главные виды действий и мотивов, возникающих в каждой из названных областей. Естественными педагогическими выводами, к которым пришёл А.С. Макаренко на основе анализа дефективности отношений, были следующие: задача воспитателя - восстановить нормальные отношения между личностью и обществом. Он определяет основы проектной деятельности в воспитании: «хорошее в человеке приходится проектировать и педагог это обязан делать», и рекомендует иметь развёрнутую «программу человеческой личности», анализ и синтез её внешних и внутренних проявлений во взаимосвязях с действительностью, которая включала в себя развитие целостно-диалогической личности.

Практическая воспитательная педагогика А.С. Макаренко Старый опыт колонии малолетних преступников для меня не годился, нового опыта не было… А.С. Макаренко

Из великого множества педагогических воззрений, что выпали на долю XX века, опыт нашего соотечественника – Антона Семёновича Макаренко остаётся значимым и привлекательным для учительства. В отличие от других классиков педагогики именно он целиком посвятил себя исследованию воспитания, не умаляя при этом роли образования в целом и заслуг других педагогов, внёсших значительный вклад в развитие образования. Ещё в студенческие годы А.С. Макаренко пишет работу «Кризис современной педагогики», где при глубоком анализе опыта дореволюционной школы приходит к выводу: слабостью всех известных воспитательных систем было то, что объектом педагогического исследования является ребёнок, а не его жизнь. Ещё тогда он понял, что каждый педагог должен уметь организовать жизнь ребёнка, учитывая в своей работе многообразные влияния на процесс его становления. «В двадцатом году – вспоминает Макаренко, – мне дали колонию для правонарушителей… Моё положение было очень тяжёлым…». Не случайно одна из первых глав «Педагогической поэмы» так и называется «Бесславное начало колонии». Ни нормального жилья, ни денег, ни мастерских, ни специалистов… Условия жизни открывали «простор для всяческого своеволия, для проявления одичавшей в своём одиночестве личности». Макаренко в «Поэме» пишет, что за всю жизнь не прочитал столько педагогической литературы, сколько зимой 1920 года. «У меня главным результатом этого чтения была крепкая и почему-то вдруг основательная уверенность, что в моих руках никакой науки нет и никакой теории нет, что теорию нужно извлечь из всей суммы реальных явлений, происходящих на моих глазах». И делает заключение: «Мне нужны не книжные формулы, которые всё равно не могут привязать к делу, а немедленный анализ и немедленное действие». Вот почему, он был так внимателен ко всем деталям жизни воспитательного учреждения, к реальным явлениям и фактам. * * *

Вспоминает С.А. Калабалин: В семи километрах от Полтавы, точно отпрянув от большой дороги, кишевшей бандитами, четыре обглоданных кирпичных домика затаились в лесу. Ни окон, ни дверей, ни печей... Мы, первые воспитанники, тоже не обещали ничего утешительного. Сами о себе говорили: «Мы – пропащие организмы». Только один Антон Семёнович был глубоко убеждён, что мы не «организмы», а люди, которые могут всего добиться. – Вы сами на себя наговариваете, - говорил он. - Зачем оскорбляете своё человеческое достоинство неверием в себя? – Но из нас ничего порядочного не выйдет, – оправдывались мы. – Выйдет. Обязательно выйдет. Только не рисоваться своим прошлым надо, а верить в это самое «выйдет». Сердито верить и бороться. Я твёрдо знаю: никуда весною вы не уйдёте. Я только зимы боюсь, а весну жду, как своего помощника, как друга. И действительно, весною никто не ушёл. За зиму коллектив окреп, мы изобрели увлекательную отрядную систему. Почти все первые колонисты стали первыми командирами и ядром будущего большого колонистского коллектива. Воспитатели во главе с Антоном Семёновичем делили с нами все невзгоды жизни, и за это мы их полюбили. Негласно мы оберегали их от шнырявших кругом бандитов: караулили их квартиры, дозорные следовали за ними, когда они ходили на хутора в надежде достать продукты. В феврале 1921 года в колонии нас было тридцать два человека. Это был самый тяжёлый февраль за всю мою жизнь – холод и голод. Мимo колонии по большаку Харьков-Полтава шли люди из центральных губерний России, спасаясь от голода и тифа. Воспитатели выходили на шлях и делились с детьми своим скудным пайком, а матерям отдавали что-либо из одежды. Мы видели это и по их примеру тоже часто выносили на шлях свою фунтовую «пайку» хлеба и пшённую кашу. Тиф накрыл и нас. За неделю свалились почти все ребята и воспитатели. Не сражёнными остались только Антон Семёнович, воспитательница Елизавета Фёдоровна, повариха Ефросинья Фёдоровна, завхоз Калина Иванович и я. Антон Сёменович и Калина Иванович пилили дрова, а я их колол и топил печи. В спальню к больным, кроме Антона Семёновича, Елизаветы Фёдоровны и меня, никто не имел права заходить. Антон Семёнович ходил по хуторам, добывал молоко и сушёные фрукты для больных. Как это ему удавалось, трудно сказать. Граки ничего не хотели продавать «босякам», а если и удавалось кого уговорить, так не за деньги, а в обмен на вещи. Антон Семёнович отдал своё пальто и потом несколько лет ходил в шинели. Елизавета Фёдоровна, как могла, лечила ребят, а мы с Антоном Семёновичем оставались на всю ночь с ними. Кормили их, читали им книжки, рассказывали сказки. Бывало, Антон Семёнович своей шинелью прикрывал наиболее слабенького и сам ложился рядом, чтобы теплом своего тела отогреть его. Так иногда поступал и я. Потом нам удалось определить наших больных в полтавские тифозные бараки. Все ребята выздоровели и вернулись в колонию. Калина Иванович по этому поводу умилялся: – Ты подумай – не сдались, выжили, паразиты! Какой-нибудь сытый буржуй подох бы, ей богу. А с нашими тифа не справилась. Та, куда ёй, подлой, – подавилась на наших. Вот таким – и я был в молодости... – Паразитом, Калина Иванович? – сострит какой-нибудь бывший тифозник. – Ну-ну!.. Ты, шкет, вот я задам тебе «паразита». Экий невоспитанный! ... И Калина Иванович начинал шевелить казацкими усами, делая вид, что рассердился. Как-то солнечным апрельским днём мы сидели на лавочках и вспоминали лихие дни зимы. Антон Семёнович вдруг заговорил вслух, будто не замечал нас: – Да, хорошо, что ребята переболели тифом. Вместе с ним ушла и другая страшная болезнь... Но, неужели обязательно надо пережить страдание, чтобы избавиться от таких пороков, как воровство, разбойная удаль, дикая грубость? А ведь факт, все переболевшие и лицом стали краше, и какими-то стали более светлыми, чистыми. Мы все недоумённо глядели на него. Он улыбнулся. – Вы удивлены? А я, дорогие мои мальчики, и сам ещё не совсем разобрался в том, что произошло. Только вижу – произошло, а что оно такое, – не знаю. И почему – не знаю, но произошло. Это не только я заметил. Вот и Семён как-то сказал мне: «Знаете, Антон Семёнович, после тифа наши ребята какие-то другие стали, добрые, нежные, что ли». Так ты сказал, Семён? - Так, – смущённо подтвердил я. Антон Семёнович продолжал: – Первые недели после выздоровления вы были слабые, тихие, беспомощные. Теперь вы налились свежими соками жизни, силой и бодростью. Но всё это было у вас и до болезни, однако было каким-то грубым, циничным. Выходит, тиф впитал в себя всю эту грубость, циничность и сгинул вместе с ними. Что ж, хлопцы, так держать!.. Эх, и люблю же я весну! Умная эта выдумка – природа! Мы сами чувствовали в себе обновление. И готовы были ещё раз переболеть любым тифом, лишь бы стать лучше и ближе к дорогому нам человеку и чтобы он радовался, глядя на нас. * * * Помню эпизод, происшедший в 1921 г. Год был тяжёлый, голодный. Нашей колонии приходилось испытывать большие трудности и лишения. Особенно было тяжело с продовольствием. И вот в это время одна воинская часть подарила колонистам сто пятьдесят копчёных кур. Вдруг выяснилось, что одна курица пропала из погреба. Подозрение в хищении могло пасть на доложившего о пропаже колониста Ивана Колоса, заведовавшего погребами и складами колонии. Антон Семёнович верил в честность Колоса и, чтобы выяснить, кто совершил воровство, приказал дать сигнал общего сбора. В течение трёх минут шестьдесят четыре колониста встали в строй развёрнутой линией. Антон Семёнович вышел к нам из своего кабинета. Ошпарил всех нас своим возмущённым взглядом и заговорил: — Я думал, что у меня есть коллектив, коллектив товарищей, уважающих себя. Нет. Вы ещё не люди, вы микробы, способные пожирать друг друга. До какой подлости и низости мы дошли с вами, что сами же у себя тащим! Да ещё что — подарок воинов, самих впроголодь живущих и в бой идущих. Ну, не черви ли после этого мы с вами? Так нет же, — я-то вором, ни микробом не хочу быть. Я — человек! И моё презрение к воровству поможет мне найти вора. Слышите? Стоять так! Я буду подходить к каждому из вас, а вы смотрите прямо в глаза! Антон Семёнович направился к правому флангу, и мне пришлось первому посмотреть в глаза. Примерно в середине шеренги он вдруг закричал: — Выйди из строя! Мерзавец! Тебе больше всех есть хочется?! Ты более нас голоден?! — разносил Антон Семёнович выхваченного из строя нашего товарища по кличке Химочка. - Я не ел её,— закричал Химочка,— я спрятал курицу!.. От этих слов Химочки мы оцепенели. В голове каждого из нас промелькнула мысль: как же Антон Семёнович узнал вора? Гипнотизёр, — так заключили многие. Тем временем Химочка принёс курицу, завёрнутую в лопухи. — Так вот,— обратился Антон Семёнович к Химочке,— ешь! Раз ты её уже взял, прятал её где-то, как хорёк, мы её отдадим тебе на полное растерзание. Химочка не спешил выполнять распоряжений, медлил, отнекивался. Антон Семёнович подал команду: — Колония! Стоять смирно до тех пор, пока Химочка съест курицу! И сам стал рядом со мной с правого фланга. Думается мне, что эта минута стоила самого большого напряжения не Химочке, не нам всем, а самому А. С. Макаренко. Он этой командой включил и нас в острый конфликт. Активно включил. На чью же сторону станут эти «серые человеки»?! Разум, общественный интерес взял верх над частным. Мы глазами требовали от Химочки исполнения приказа Антона Семёновича. Химочка начал кушать, а мы все почувствовали облегчение и стали ласково, улыбками подбадривать неудачного воришку... Во время обеда кто-то из ребят подошёл к Химочке с насмешкой. – Ты, неверно, наелся курятины, — отдай мне свой борщ! Через минуту этот шутник уже был в кабинете, и Антон Семёнович журил его: — Твой товарищ ради всех нас понёс тяжкое испытание. Немного найдётся среди нас готовых совершить такой подвиг, как съесть курицу перед строем своих товарищей как наказание. Химочка вырос в моих глазах, а ты ослеп. Подумай, чудак-человек! — Я уже подумал, Антон Семёнович. Грубо это у меня получилось. Как вы думаете, простит мне Химочка? — Не знаю, попробуй, и зарекись?.. Какой хороший сгусток чувства жизни! Переписываясь с товарищами по колонии, я поддерживал связь и с Химочкой. В одном из писем, перед самым началом войны, в 1941 г., жена Химочки писала мне: «Всем хорош Ваня: и как муж, и как отец, и ответственный пост занимает, а вот, странное дело, курятины не ест...» * * *

А.С. Макаренко – педагог гениальный, и Россия вправе им гордиться. К большому нашему сожалению, мы не привыкли ценить учительскую гениальность, списывая недостаток на российский менталитет. Величие заслуг Макаренко-педагога получило мировое признание неслучайно: международной педагогике он интересен в первую очередь как великолепный мастер-воспитатель. Он практически доказал: «не может быть воспитания, если не сделана центральная установка о ценности человека». Пришло, наконец, понимание, что человек не есть средство, не есть винтик, который должен быть подготовлен к функционированию в обществе и в государстве, а есть самоценность. Отстаивая идеи гуманизма в воспитании, А.С. Макаренко утверждал, что «воспитание в том и заключается, что более взрослое поколение передаёт свой опыт, свою страсть, свои убеждения младшему поколению». Эта взаимосвязанная деятельность взрослых и детей обеспечивала эффективность его педагогики по сути своей — реабилитационной. Вопрос о педагогическом наследии А.С. Макаренко — не только проблема некоего «макаренковедения». Это актуальный вопрос становления педагогики как науки и улучшение всего воспитания как значимого государственного дела. Педагогическое наследие А.С. Макаренко — наше достижение и достояние. Оно уникально уже тем, что выстрадано в человеческих муках и предвосхищено значительными педагогическими подвигами. Однако у нынешнего общества нет своей национальной идеи, на которую можно было бы опереться, выстраивая воспитание. В советское время существовала единая идеология, и школа придерживалась её. С воспитанием было всё понятно и ясно: ориентируйся на Программу партии и основные решения съездов КПСС. В постсоветское время воспитание стало ассоциироваться с чем-то нудным, принудительным и, самое главное, лицемерным. Затем приверженцы так называемого «свободного воспитания» увидели в нём элементы насилия, и у многих педагогов вследствие этого возникло стойкое негативное отношение к понятию «воспитание». Невдомёк этим приверженцам «свободы в воспитании», что истинно свободные в этом смысле дети — это безнадзорные и беспризорные бомжи. Чтобы исправить эту чудовищную ошибку и серьёзнейшее заблуждение, педагогике пришлось заняться поиском иной парадигмы воспитания, приемлемого образца воспитывающей деятельности. Дело это оказалось достаточно сложным. Обратимся к А.С. Макаренко: «Я чрезвычайно уважаю педагогическую теорию, не могу жить без неё… Я люблю именно педагогическую теорию, а не педагогическую болтовню, а иногда всякую болтовню называют педагогической теорией». «В нашей прекрасной действительности есть всё, чтобы создать новую науку — педагогику…» Нет, мы так и не поняли великого нашего соотечественника, не захотели услышать его. Со слов студентов, приходящих в Педагогический музей А.С. Макаренко, постоянно слышу, что педагогика как учебная дисциплина — самая неинтересная и скучная. И это — в педагогическом вузе! Парадокс, да и только! Тому подтверждение и письмо Павла Елисеева, студента Московского государственного педагогического университета в «Учительскую газету»: «Мы воспитываем многостороннюю и гармоничную личность…» — почти на каждой лекции по педагогике я слышу этот штамп. Да какую там многостороннюю… Они (учителя) друг друга-то не замечают, не то что ребёнка. В школе, да и в жизни, они отыгрывают на людях свой комплекс неполноценности. Но вправе ли я обвинять их, каждый день поругиваемых начальством и с зарплатой 2000 р.? «Сорок сорокарублёвых педагогов могут привести к полному разложению не только коллектив беспризорных, но и какой угодно коллектив», - писал А.С. Макаренко. Боже мой, мысли заведующего полууголовной колонией через восемьдесят лет актуальны для меня. МЕНЯ, балбесного студента второго курса, который жизнь свою со школой и в страшном сне не связывает!..» Как можно воспитать «гармоничную личность», когда сами педагоги не воспитаны? Не воспитали их в вузе, и всё тут. В вузе не воспитывают, а читают курсы, положенные по госстандарту. Причём абсолютно неважно, как. ЗАНУДНО. Все студенты прекрасно понимают, что ИМ ЭТО НЕ НУЖНО, кроме как для курсовой, зачёта, экзамена…» Вот такой образчик «подготовки кадров» дал в газете будущий «непедагог». В одном из писем в июле 1928 года А.С. Макаренко писал: «…Мой мир — люди, моей волей созданная для них разумная жизнь… мир организованного созидания человека… Минутами мне хочется разобраться в себе и назвать то новое, что во мне происходит. Но мне жаль нарушить очарование сегодняшнего дня. Всё прекрасно, прекрасно жить сегодня и прекрасна была вся моя жизнь, потому что она привела меня к сегодняшнему дню». Что делает нам понятными или непонятными в стремлении к радости совместных с детьми открытий? А.С. Макаренко на сей счёт писал: «Воспитанник воспринимает вашу душу и ваши мысли не потому, что знает, что у вас в душе происходит, а потому, что видит вас и слушает вас». Трудно найти иную жизнь, другой личный пример, который оказывает на растущего человека столь большое влияние, как пример и личность педагога. Тому подтверждение воспоминания ученика А.С. Макаренко – С.А. Калабалина. Следующий важнейший педагогический аспект, имевший значение на период становления колонии им. М. Горького, можно определить как «свободная инициатива». Из писем А.С. Макаренко к учительнице А. П. Сугак, которая активно пыталась возвратить педагога в Крюков: «Всё будет зависеть от того, насколько руководители просвещения окажутся не идиотами и не побоятся передать одну школу в руки свободной инициативы. Но когда у нас в России уважалась свободная инициатива? А пока не будет простора инициативы, никогда не будет новой школы. Это истина». Коллеги не забыли прекрасного учителя, им было жаль, что он тратит свои силы на малолетних преступников. «Но вся беда в том, что вопрос не решается одним желанием. Я теперь человек крепкий, такой крепкий, каким Вы меня никак не представляете. Таким меня сделала колония. Вы как раз, сударыня, патетически восклицаете: «Что вам дала колония?» Столько дала, Антонина Павловна, что Вам и не приснится никогда. Я сделался другим человеком, я приобрёл прямую линию, железную волю, настойчивость, смелость и, наконец, уверенность в себе… Трёхлетний колонийский опыт – это вся моя будущая работа. Что бы я ни сделал потом, начало всё-таки нужно будет искать в колонии. И даже не только в том смысле, что я здесь чему-то научился и что-то пережил, но ещё и потому, что здесь я сам над собой произвёл огромный важный опыт», – пишет Антон Семёнович. Там, под Полтавой, в колонии для правонарушителей, используя возможности «свободной инициативы», А.С. Макаренко удалось осуществить свой социально-педагогический проект. Он создаёт новое детское сообщество, разрабатывает принципиально новую теорию реабилитации и воспитания этих детей. Через активное изменение условий жизни и саму жизнедеятельность, не ломая характеров ребят, он смог привить им дух общности, дух гуманизма. Он жил с ними одной жизнью и, уча их, учился сам. В повседневной своей практике стремился не только понять их, но и приподнять, высветлить в них человеческое, доброе, порядочное. В письме к Сугак Антон Семёнович признаётся, что сами они в колонии «до того рассобачились», что затеяли суд с самим Госконтролем и надеются его выиграть. «Всё это так весело, что Вы себе и представить не можете». Вот что ещё открыл он: воспитателем в таком коллективе быть очень легко и жить в нём, несмотря на катастрофическое недосыпание и внешние препятствия, очень весело». * * * Вспоминает С.А. Калабалин:

Когда меня спрашивают о А.С. Макаренко, когда некоторые утверждают, что система Макаренко была пригодной только для исправления беспризорных-колонистов и только для ТОГО времени, а не для НАС и НАШИХ школ, одним словом – это история прошлого, я отвечаю так: нет, эта система – наука о воспитании, делании ЧЕЛОВЕКА… Вдохновенно увлечённый, А.С. Макаренко беззаветно любил своё педагогическое дело и отдавал ему всего себя. Выше среднего роста, строен, собран, всегда с приподнятой головой, немного прищуренные глаза светятся добротой, походка быстрая, чеканная и лёгкая – вот портрет моего учителя. Всю жизнь ношу его в сердце. Антон Семёнович Макаренко воспитывал нас своим примером, своей высокой внутренней культурой, своим отношением к труду и к людям, своей правдивостью. Он был великим мастером-педагогом, но его мастерство приносило такой блестящий эффект потому, что он любил свою работу. Делу воспитания он отдал всю жизнь, работая в сутки около 20 часов, всегда и во всём являясь для нас великим примером. Он имел право говорить и воспитателям и родителям: «Ваше собственное поведение – самая решающая вещь». Интересная деталь. Я как-то спросил: «Почему вы почти никогда с нами не кушаете?» Он ответил: «Видишь ли, Семён, еда не красит человека, а скорее безобразит. Во время еды человек может выдать некоторые свои личные недостатки - жадность, неопрятность и прочее. Вот и я боюсь, как бы вы не заметили во мне чего-нибудь такого». По поводу наших замечаний, что Антон Семёнович мало ест, он шутил: «Люди, много потребляющие пищи, глупеют». Ей-ей, и в этом есть доля правды. Антон Семёнович был очень требователен. «Не может быть воспитания, если нет требования» - говорил он. Были ли мы когда-нибудь недовольны его требовательностью? Нет. Наоборот, установленная им требовательная дисциплина была нам очень по душе. Мы знали: кому Антон Семёнович больше доверяет, с того он больше и требует. И мы знали, что Антон Семёнович очень верит в наши силы. Однажды я пришёл к Антону Семёновичу в кабинет, чтобы узнать, нет ли каких-нибудь заданий на завтра: я в колонии был ещё и конюхом. Но Антон Семёнович встретил меня мрачно. Впервые я видел его таким расстроенным, почерневшим, поникшим. – Что с вами? Не заболели ли вы, Антон Семёнович? – О! Мечтаю об этом. Пусть хоть тифозные черти унесут меня от вас. Вы же не люди, вы звери. А может быть, ещё хуже зверей. Волк волка, лев льва не ест, а вы поедаете друг друга... Я обиделся. Разве я кого-нибудь съел? За что же меня укоряют? А он ещё пуще набросился на меня: – Ты не съел? А разве ты не видишь, что в колонии идёт картёжная игра, игра, которая всех раздевает? Что ты сделал, чтобы спасти товарищей? Тебе дела до них нет. Ты не в карты играешь, а в любовь, в чистоту. А дрянь ты, пожалуй, самая худшая. Вон! Видеть тебя не могу... Я выскочил из кабинета, но не оскорбился. Понимал, что Макаренко страдает. Ведь он ночей не досыпал, корчился в муках за нас. Всё думал, на какой тройке к нам подъехать, к тому или иному колонисту, чтобы сделать из него человека. «Нет, Антон Семёнович, я прекращу твои страдания. Больше в карты у нас играть не будут!» – поклялся я сам себе и бросился в спальню. А там на кровати сидел, как удав, Бурун и раздавал карты мальчикам. – Гриша, – говорю я, – перестань играть. – А что? Антон идёт? – Нет, Антон не идёт, но он очень страдает. – А что ему страдать? Я ведь не с ним играю... – Потому и страдает, что не его обыгрываешь, а хлопцев. Неужели не понял ещё? Смотри хлопцы какие худые, а ты обожрался. Если ты мне друг, то никогда больше не будешь играть в карты. Бурун усмехнулся. Смотри, мол, перевоспитывать меня взялся. Я рассвирепел, выхватил у мальчишек карты и разорвал их. Дело прошлое, но крепко тогда мы схлестнулись с Буруном: у обоих скулы трещали. Потом Гриша понял, что был не прав, стал мягче. – Прости тем, у кого выиграл, – потребовал я. – Прощаю, - сказал он. – Раздай сахар, что у тебя под подушкой. Бурун достал наволочку, в которой было не меньше пуда сахара, и стал раздавать. Проснулись и те, кто не играл с ним. Он и им дал по жмене. Понаелись мы в тот вечер сахару вволю. И стало у нас в колонии тихо, празднично, а на душе у каждого - чисто, спокойно... Так бывает в семейном доме по субботам, когда люди вымоются, а мать пирогов напечёт... Так Антон Семёнович поступал и в других случаях: необыкновенно осторожно, тактично и непосредственно, то с неподражаемым юмором, развенчивающим «героя», то выражая протест и беспощадное осуждение, то гневно взрываясь и взывая к жизни, если пока ещё не на сознание подростка, то на первый раз хотя бы страх. И в каждом случае он действовал по-разному, по-новому, не повторяясь, убедительно, совершенно искренне и не колеблясь. Теперь мне припоминается, что в бригаду по борьбе с самогоноварением привлекались как раз такие ребята, которые любили выпить, и не раз в этом уличались. В особый ночной отряд по борьбе с грабителями на дорогах привлекались воспитанники, которые в колонию были определены за участие в грабежах. Такие поручения изумляли нас. И только спустя много лет мы поняли, что это было большое доверие к нам умного и чуткого человека, что этим доверием Антон Семёнович пробуждал у нас к действию спавшие до этого лучшие человеческие качества. Забывая свои преступления, мы даже как бы и внешне преображались, становились в позицию не просто критического отношения к преступлениям, совершаемым другими, – мы и протестовали, и активно боролись с ними. А во главе этой борьбы был наш старший друг и учитель. Он вместе с нами заседал по ночам, подчас рисковал своей жизнью. Нам было бы стыдно предстать перед столом нашего учителя, в роли нарушителя даже за самый малый проступок после того, как мы с ним, быть может, рядом лежали в кювете у дороги, подстерегая бандитов. Какой простой и мудрый стиль воспитания! Какая тонкая, ажурная педагогическая роспись! И в то же время, какая прочная, стойкая, действующая без промаха, наверняка! Как часто мы доставляли ему страдания своими выходками. Бывало, скажешь ему: – И чего вы, Антон Семёнович, тоже расстраиваетесь? Не стоит этот паршивый Васька, чтобы из-за него так мучиться. – Нет, – отвечал он. – Без душевных мучений, пожалуй, ни одна мать и ни один отец не вырастят хорошего сына или дочь. Так и у нас. Меня не столько волнует твоё сегодняшнее благополучие, сколько то, каким ты завтра будешь. Каким ты должен быть, я знаю. Но прежде чем этого добьёмся, будут у нас и терзания души, и сам ты не раз покорчишься от педагогических атак. Не для любования нам ты нужен, голубчик, а для большой жизни, которая потребует от тебя полной отдачи духовных и физических сил. И к этой отдаче ты должен быть готов. * * *

В каждом своём воспитаннике А.С. Макаренко видел широкий «диапазон возможностей». «Никаких особых правонарушений нет – скажет он о детях, лишившихся нормального детства. Понять педагогическую логику реабилитации таких детей и принять правильное решение по выработки стратегии и тактики работы с ними в современных условиях – вот чему нужно сегодня учиться у А.С. Макаренко. Он считал, что нет проблемы воспитания правонарушителей, а есть проблема воспитания вообще, и что дефективные отношения проявляются в трёх главных областях: в мотивации присвоения, в мотивации преобладания и в мотивации обособления – и устанавливал главные виды действий и мотивов, возникающих в каждой из названных областей. Естественными педагогическими выводами, к которым пришёл А.С. Макаренко на основе анализа дефективности отношений, были следующие: задача воспитателя - восстановить нормальные отношения между личностью и обществом. Он определяет основы проектной деятельности в воспитании: «хорошее в человеке приходится проектировать и педагог это обязан делать», и рекомендует иметь развёрнутую «программу человеческой личности», анализ и синтез её внешних и внутренних проявлений во взаимосвязях с действительностью, которая включала в себя развитие целостно-диалогической личности. «Видели ли вы когда-нибудь ребёнка-преступника? По-видимому, видели, да и не одного. Жизнь больших городов, жестокая борьба за существование, убожество рабочих окраин и наряду с этой бедностью шуршащая жизнь городских улиц со своими искушениями – всё это изуродовало не одну детскую душу. Но пробовали ли вы всмотреться в душу этих молодых преступников, подойти к ним поближе, просто, по-человечески; думали ли вы о том, как можно в современной, ещё довольно трудной жизни, без больших средств и помощи со стороны, привлечь их к труду, к полезной работе, не навязывая её им, а доказывая, что она вытекает из самой неизбежности живой творческой жизни в обществе? И если не пробовали – то послушайте, что сделал коллектив педагогов, заинтересованный своим делом, в условиях нашей, бедной ресурсами, но богатой возможностями и большим энтузиазмом, реальной действительности». (Из статьи «Через труд и самоорганизацию – к новой жизни», 1925) * * * Вспоминает С.А. Калабалин:

Бесконечно многообразны методы воспитательного воздействия Антона Семёновича. Но главное заключается в том, что он воспитывал всех и каждого из нас в коллективе, через коллектив, в труде, самим собой – личным примером, словом и делом. Зная очень близко Антона Семёновича Макаренко, с 1920 по 1939 годы, я не помню за ним ни единого промаха ни в общественной, ни в личной жизни. Ясно, что он был для нас постоянно действующим, самым живым и убеждающим примером. Нам хотелось хоть чем-нибудь быть похожими на него: голосом, почерком, походкой, отношением к труду, шуткой. Каждый из нас имел право на сыновьи чувства к нему, ждал отцовской заботы, требовательной любви от него и изумительно умно ими одаривался. Мне кажется, что А.С. Макаренко менее всего дрожал над тем, чтобы создать ежедневные благополучные условия и удобства для нас, подростков. Более всего Антон Семёнович трудился над нашим благополучием в будущем, над благополучием тех людей, среди которых нам придётся жить. Какие умные и подвижные, удовлетворяющие юношеский задор, формы общественной и организаторской деятельности придумывал Антон Семёнович! Каждый колонист входил в отряд и участвовал в работе по хозяйству: на огороде, на заготовке дров, на скотном дворе, в мастерской и т.д. Должность командира была у нас сменной, но не строго выборной. Все мы получали навыки организаторской деятельности, все учились оправдывать доверие своих товарищей, Антона Семёновича и всего педагогического коллектива. Именно поэтому все чувствовали себя хозяевами колонии, все болели душой за её судьбу, старались лучше работать. И когда к нам приходили новички, на них оказывали своё влияние не только Макаренко и воспитатели, но и сами колонисты. В такой обстановке ребята быстро избавлялись от дурных привычек и скоро находили нужный тон и стиль поведения. Очень внимательно следил Антон Семёнович за нашей учёбой, за чтением. С каким жаром рассказывал он нам о блестящих перспективах, которые открываются перед высококультурным человеком! Мы, первые воспитанники, вступили в колонию малограмотными и чудовищно невежественными подростками от 12 до 20 лет. Несмотря на это, Антон Семёнович ухитрился за два года подготовить нас к поступлению на рабфак. Это, несомненно, нужно отнести за счёт удивительного мастерства его и двух воспитательниц: Лидии Николаевны и Елизаветы Фёдоровны. Кроме четырёх-пяти часов работы в школе, такого же количества времени в мастерской или в поле, Антон Семёнович с группой воспитанников, которых готовил к поступлению на рабфак, занимался ещё по четыре часа в день дополнительно. Всё это, не считая большой работы по самообслуживанию в колонии. И вот так, усталые, не всегда сытые, мы сидели вечерами на кроватях и при свете каганцев готовились к поступлению на рабфак. Знаете ли вы, что такое каганец? В разбитом черепке горело вонючее масло — вот и каганец. Не очень хорошее освещение, но Антон Семёнович умел так излагать предмет, так увлекал нас, выходя далеко за рамки учебника, что учёба не была для нас обузой, — это были чуть ли не спортивные, весьма увлекательные замятия. Все мы были взрослые люди, и Антон Семёнович иногда не стеснялся говорить в таком тоне: – Красивый ты, Семён, и стройный, но дурак невероятный. И так он произносил эти слова, что я ни обижался, и серьёзно спрашивал: – А что нужно делать, чтобы не быть дураком? – Нужно учиться. – Так я же учусь. – Нет, нужно не просто «учиться», а учиться буквально каждую минуту на каждом метре нашей необъятной земли. Нужно уметь читать. Вот прочитай мне какую-то книгу и расскажи то, что прочитал. Я рассказывал, но оказывалось, что я действительно не умею читать. Антон Семёнович не просто учил нас, а учил читать, видеть, понимать – учил учиться. Зажёг он в нас жажду к знаниям – спасибо ему за это великое! Осилив поистине невероятную академическую нагрузку, мы подготовились к поступлению на рабфак. Мы понимали, что не одни мы испытываем тяжесть этой нагрузки, терпим лишения в смысле полного отсутствия свободного времени, но и Антон Семёнович был страшно перегружен и, благодаря счастливому стечению обстоятельств, стали участниками его педагогического подвига, совершаемого изо дня в день без какой-либо рисовки или позы. И неудивительно, что почти все воспитанники колонии имени М. Горького впоследствии получили высшее и среднее образование. Однажды мы организовали в колонии театр. Настоящий театр, со сценой – просторной и высокой, со сложной системой кулис и суфлёрской будкой. Пьесы мы ставили серьёзные, большие в четыре-пять актов, и работали над спектаклями долго и терпеливо. Уже после третьего спектакля слава о нашем театре разнеслась далеко за пределами Гончаровки. К нам приезжали крестьяне из соседних сёл, приходили рабочие железнодорожники, а скоро стали наезжать и городские жители. Антон Семёнович обычно был за суфлёра, а иногда играл одну из главных ролей. Много времени мы отдавали военным занятиям и физкультуре. Учились ходить в строю, владеть винтовкой, увлекались лёгкой атлетикой, плаванием. Особенно любили мы военные игры. Антон Семёнович и здесь всегда был с нами. Играли с нами и другие воспитатели, технический персонал и даже сельские ребята – наши соседи. Надо было обнаружить знамя противника и овладеть им. Действовать приходилось в радиусе до 20 километров. Мы разделялись на две партии. Антон Семёнович обычно возглавлял одну из них. Он не только не тяготился игрой, а, напротив, очень увлекался ею: наравне со всеми бегал, прятался, маскировался. Такие игры воспитывали в подростках качества будущих воинов: смётку, выносливость, готовность жертвовать собой во имя чести коллектива. Он пребывал в постоянной рабочей готовности, был честным, смелым, всегда новым, неожиданным. Нравственная красота его приятно сочеталась с мужественной внешностью, собранностью и чистоплотностью. Он верил в человека и заботился о нём, нетерпимо относился к порокам. Всего себя он отдавал человеку, гражданину нашей страны. Антон Семёнович «по специальности был настоящим человеком». Эта боевая, творческая человечность и есть «соль» его педагогики. * * *

«Счастливое детство – не значит беззаботное» – считал А.С. Макаренко, поэтому «основанием русской школы должен сделаться не труд-работа, а труд-забота. Школа как хозяйство – вот откуда «крепкая дисциплина, не связанная с гнётом», вот отчего «весёлый тон», истинное самоуправление, а не игра в него, привычка к труду и развитость экономического мышления. Школа-хозяйство призвана культивировать труд как главную ценность и смысл жизни. «Два года без всякого просвета мы по кирпичику, по травинке строили нашу колонию, каждый день мы продвигались вперёд» – с этого начиналась «забота» всех и каждого, необходимость проявлений организаторских качеств и способностей у детей и подростков. * * *

Будни колонии им. М. Горького, 1922

Вспоминает С.А. Калабалин:

Весной 1922 г. я возглавлял сводный отряд «ВН» — вывозка навоза. — Ну и вонючий же этот граковский труд! – заметил я подошедшему к нам Антону Семёновичу Макаренко. — Стоишь по колено в этой гадости, а от вони аж ноздри лопаются. Только и радости, что ноги, как в печке, — тепло. — Да, труд действительно не сладкий. Тяжкий труд. Наломаешь спину, наглотаешься запахов и грязи помесишь, пока наконец насладишься ароматом хлеба, — отозвался Антон Семёнович. — Как вспомнишь эту каторгу, так и пряника с мёдом не захочешь,— откликнулся Ваня Колос, вогнав вилы в сочную кучу навоза. — Так, может, хлопцы, бросим это грязное дело, может, других ребят назначим?— предложил Антон Семёнович. — А другие хлопцы, что, не люди? — сказал Вася Галатенко и продолжал: А что будем есть, где хлеба возьмём, если не будем копаться в этом навозе. Так вот и я думаю. Василь, — сказал Антон Семёнович,— придётся попачкаться, а уж когда вырастим пшеницу да уберём, да свезём в скирды, да смолотим, да смелем, да напечём пирогов, да сядем за столы — вот тогда и наедимся, и отдохнём, и не забудем, и не проклянём сегодняшний день, а торжественно поклонимся ему. И полюбите вы результат своего труда, а вас полюбят все жители колонии. Так-то, хлопчики, а пока — сколько уже возов? Норму выполните, а может и перевыполните? И пошёл Антон Семёнович на зов с другого рабочего места. В первые годы становления колонии мы, воспитанники, а вместе с нами и наши наставники очень много трудились. Заготовка дров в лесу, ремонт зданий, работа в мастерских, и особенно большая работа на огородах и полях. Мы понимали, что работа нужна для нашей жизни, для лучшей жизни нашей страны. Мы гордились результатами нашего труда, мы уже сознавали, что наш труд имел государственное значение. В колонии, кроме воспитателей-учителей, завхоза, повара, кастелянши, одной прачки и специалиста-огородника, никого больше не было. Всё делали сами колонисты. Со временем, когда сельское хозяйство располагало уже 65 десятинами пахотной земли, обзавелись солидным поголовьем скота. Когда сельское хозяйство стало основным источником нашего материального благополучия и очагом профессионального обучения, в колонию был приглашён талантливый воспитатель и высокой культуры агроном-новатор Н. Э. Фере. Столярной мастерской, в которой работало много воспитанников, руководил квалифицированный инструктор-белодеревщик. При обучении мы делали для своих нужд несложную мебель: табуретки, скамейки, столы. В мастерской, в поле и на других объектах мы делали нужные вещи, мы не ждали, что нам их дадут. Мы не нахлебничали. Мы сознавали, что чем скорее сделаем то, в чём испытывали нужду, тем удобнее будет наша жизнь, уютнее, сытнее. И самая неприятная работа воспринималась прежде всего как необходимая, обязательная. Результаты своего труда мы берегли, любовались и гордились ими. Говоря о прошедших годах, невольно вспоминаешь о своих друзьях-колонистах. Некоторые из них успели полюбить кто специальность хлебороба, кто животновода, кто столярное дело, кто театральное. Как-то после тяжёлого трудового дня мы сидели усталые под только что смётанным стогом. С нами был и Антон Семёнович. Я почти дословно помню, как он в тот вечер сказал: — Труд — это самое высокое назначение человека. Вызывая мускульное утомление, он активизирует работу мозга. Не добровольной любви он требует, а обязательного долга. Этого долга требуют от вас старшее поколение, так и поколение ваших детей. Труд, он как воинский долг. Не по любви идут под ружьё, а по долгу гражданскому. Одни несут этот воинский долг с патриотической преданностью, но мечтают по окончании службы вернуться к любимому гражданскому делу. Другие за годы службы в армии, начинают любить воинское дело и посвящают ему жизнь. Скажу вам, хлопцы, что я не мечтал в детстве стать учителем, я глядел влюблёнными глазами на малярное ремесло отца и собирался стать маляром. А стал учителем. В свою профессию я влюбился только на пятом году работы и, как мне кажется, скорее всего, влюбился в дело воспитания, и это уже на всю жизнь... Да, дело, которое ты признал своим, которое ты полюбил, становится смыслом твоей жизни, источником радости. Как выглядел рабочий день в колонии имени М. Горького? Учёба — 4 - 5 часов; работа в поле, мастерских и прочих объектах — 4 часа, а в горячую пору полевых работ и по 6—8 часов спортивно-подвижные игры — 2 часа; свободное время (мы называли это время «ленивцев»)— 1,5 — 2 часа. И в это время сидели группки мечтателей-сказочников, читали книги, играли в шахматы, любители театра готовили очередной спектакль. И ещё одна прелесть рабочего напряжения, это уже чисто общественного плана, — частые ночные дозоры по борьбе с бандитизмом. К этой тревожной работе привлекались только общественно-трудовые активисты. Группа готовившихся к поступлению на рабфак ежедневно, кроме трёх дней, когда шли спектакли, дополнительно занимались по 3—5 часов по специальной программе. И этими занятиями по всем предметам руководил сам Антон Семёнович. Это напряжение не истощало нас, не убивало интереса к труду и учёбе, а, наоборот, отрабатывало постоянную рабочую готовность, закаляло упорство в доведение начатого дела до победного конца. Бывало, сидишь до часу ночи и при тусклом свете «каганца» работаешь над заданием по дополнительной программе для поступления на рабфак. Заходит Антон Семёнович и спрашивает: — Что не спишь, Семён, работаешь? — Да, вечером «Сатина» зубрил — репетиция, а в свободное время с пацанами возился. А задание сделать надо. Да я и спать не хочу. Сейчас кончу. — Не помешаю, если немного посижу с тобой? Глаза устали от писанины, лампа закоптила... А может, пойдём немного побродим, подышим сосною? Кто же откажется от этих прогулок с человеком, умеющим так увлекательно и мудро ответить на все волнующие вопросы. Позже, когда колония достаточно материально окрепла, разбогатела, педагогический совет и совет командиров нашли возможным и полезным выдавать воспитанникам карманные деньги для личных расходов. Именно — расходов, а не нужд. Главная цель – научить колонистов «управлять деньгами». Я не помню случая, чтобы эти деньги были поводом к каким-либо недоразумениям. Деньги выдавались дифференцированно. Воспитанник, имевший звание «заслуженного колониста», получал 5 рублей, за звание «колонист» — 3 рубля, а просто воспитанник — 2 рубля. Выдачи приурочивались к календарным праздникам или в связи с представляемым отпуском. Всем было известно, что при нарушении установленных правил отряд, в котором случится происшествие, будет лишён права на получение карманных денег. В детской трудовой коммуне имени Дзержинского эта денежная проблема разрешалась уже в другом плане. Коммуна была на самоокупаемости. Из начисляемой коммунару зарплаты удерживался определённый процент на содержание его и ещё не работающего на производстве товарища; 10% поступало в фонд совета командиров. Этот фонд расходовался на коммунарские летние походы и экскурсии, на единовременную помощь нуждающимся бывшим коммунарам и прочее. Остальная часть зарплаты коммунара переводилась на его личный счёт. Коммунар, с разрешения совета командиров, имел право брать со своего счёта небольшие суммы на карманные расходы. К моменту выхода из коммуны у коммунара накапливалось 2—5 тысяч рублей. (Часто коммунару хватало его сбережений на всё время учёбы в институте). А какие кипели страсти на совете командиров в колонии имени М. Горького, когда обсуждался вопрос, что приобрести на доходы от мастерских и сельского хозяйства: девочкам — шерстяные платья, а мальчикам — брюки или киноаппарат. По инициативе мальчиков постановили: приобрести киноаппарат, а девочкам — платья. «А брюки?» — Вот потрудимся месяц по-ударному, перевыполним план, тогда и купим мальчикам брюки, а может, хватит ещё и на ленты девочкам. * * *

Пожалуй, ни один человек на земле не станет утверждать, что в детстве у него не было учителя. Во все времена тот, кто в общении с ребёнком учит его понимать мир и в этом видит высокий смысл своей жизни,— того мы называем Учителем. И к нему неизменно относимся с почтением и уважением. История знает немало имён замечательных учителей, к педагогическому таланту которых, воплощённому во всей их подвижнической жизни, люди обращались, тянулись, как к животворному источнику. Перед нами блестящий педагог-практик. Чётко продуманная организация детской жизни по законам воспитательной педагогики позволила Макаренко добиться позитивного результата в выращивании достойного гражданина своего Отечества. По его же словам «в живых движениях людей, в традициях и реакциях реального коллектива, в новых формах дружбы и дисциплины» рождался его педагогический опыт. В макаренковских коллективах взрослых и детей объединяло, прежде всего, учёба, производственно-трудовые взаимоотношения, общая трудовая забота о лучшем завтрашнем трудовом дне, определённый стиль («дух») колоний: мажорный тон, сочетание уважения с требовательностью, чувства собственного достоинства, ощущения своей страны с её устремлениями, ценностями и идеалами. Сам же Макаренко очень скромно оценивал свои свершения, он называл себя рядовым практическим работником. * * * Вспоминает С.А. Калабалин:

Однажды утром в кабинет к Антону Семёновичу прибежали девочки и наперебой затараторили, что они больше во двор ни за что не выйдут. — Будем всё время сидеть в спальне и в столовую ходить не будем. — Это почему же? — спросил Антон Семёнович. — А потому, что Вася Гуд ругается, как сапожник. (А он и в самом деле был сапожник). — Неужели ещё ругается, девочки? — Какой же нам интерес наговаривать? Присутствуя при этой сцене, я чувствовал себя неловко. Сколько раз я слыхал ругань Гуда, а вот остановить ни разу не пытался. — Хорошо, девочки, идите. И, обращаясь ко мне, Антон Семёнович сказал: — Василия надо просто перепугать, и перестанет ругаться. Позови его... Вася Гуд робко переступил порог кабинета. Кстати, интересная деталь: если кого вызывали «к Антону», — значит по делу вообще, а если «в кабинет»,— значит, отдуваться. Вызывая Гуда, я сказал: «В кабинет». — За что?» — спросил Гуд.—«Там узнаешь»... Взъерошенного Гуда Антон Семёнович встретил зловещим шипящим голосом: — Значит, ты ещё не перестал издеваться над славным русским языком? Ты дошёл до такого бесстыдства, что даже в присутствии девочек ругаешься? А что же дальше?! Меня, меня скоро будешь облаивать?! Нет! Нет! Не бывать этому! Как стоишь?! Пойдём со мной в лес, я тебе покажу, как ругаться! Ты надолго запомнишь, козявка ты этакая! Идём! — Куда, Антон Семёнович? — пропищал Гуд. — В лес! В лес! И пошли они в лес. Антон Семёнович впереди, Вася за ним. Отойдя примерно на полкилометра от колонии, Антон Семёнович остановился на небольшой полянке: — Вот здесь ругайся! Ругайся, как тебе вздумается! — Антон Семёнович, я больше не буду, накажите как-нибудь иначе. — Я тебя не наказываю, я условия тебе создаю. Ругайся! Вот тебе мои часы. Сейчас двенадцать. До шести хватит тебе, чтобы наругаться вдоволь?.. Ругайся! Антон Семёнович ушёл. Ругался или не ругался Вася, сказать трудно. Может, Вася рискнул бы уйти совсем, но мешали часы, как бы на привязи держали его. Ровно в шесть часов Вася явился в кабинет: — Уже. Вот ваши часы. — На сколько лет наругался? — спросил Антон Семёнович. — На пятьдесят! — выпалил Гуд. Удивительное дело: Гуд перестал ругаться, да и не только он... * * * В кабинете, Антона Семёновича всегда было многолюдно. Колонисты шли сюда посоветоваться не только по вопросам жизни в коллективе, но и по сугубо личным делам. И с каждым Антон Семёнович находил время поговорить. Иногда серьёзно, задушевно, а иногда ему было достаточно сказать какую-нибудь шутку, чтобы мгновенно убедить в чём-либо собеседника. Со мной, например, было так. В 1922 г. я по-настоящему влюбился в одну девушку, звали её Ольга. Со своей трепетной тайной я пошёл к Антону Семёновичу, как к отцу. Выслушал он меня, потом встал из-за стола, взял меня за плечи и сказал тихо, с чувством: – Спасибо тебе, Семён. Какую неизмеримую радость ты принёс мне. Спасибо! — За что же, Антон Семёнович? — Во-первых, за твоё доверие ко мне. Эта твоя любовь только тебе принадлежит. Всякие бывают люди: доверишь иному свою тайну, а он в хохот, или пошёл звонить всем и вся. Я так не сделаю. Я сберегу твою тайну, как свою личную. (Тут уж я благодарно облучил его своими глазами), А он продолжал: во-вторых, ты помог мне убедиться, что никакие вы не особенные, вы такие же, как все люди. Любви все возрасты и все люди покорны, а в числе их и мои хлопцы. Значит, ты человек по всем статьям. А теперь о самом твоём чувстве: не расплескай его, не расточи его во лжи и блуде. Люби красиво, честно, бережливо,— пo-рыцарски... Ну, ради такого дела, и я не хочу сейчас работать, пойдём ко мне поужинаем... Не отпугнул меня Антон Семёнович, не загнал в подполье моё чувство. Не опошлил нотациями, упрёками, не оскорбил равнодушием или притворным участием. И вот уже в 1924 г, когда я приехал в колонию на каникулы, мальчик Антон Соловьёв сказал мне, что Ольга изменила мне и вышла замуж. Я побежал за три километра в деревню, где жила Ольга. Оказалось, что это правда. В колонию вернулся поздно вечером и зашёл к Антону Семёновичу. Вид у меня был самый разнесчастный. — Что с тобой, Семён, ты болен? — Не знаю, наверное, болен. — Ты иди в спальню, а я пришлю к тебе Елизавету Фёдоровну. — Не надо. Не поможет мне Елизавета Фёдоровна. Ольга мне изменила. Замуж выходит. В воскресенье свадьба... Не верят нам, колонистам. — Ты что? Неужели, правда? – Правда, всё пропало. Я думал — на всю жизнь, а тут... Я заплакал. — Не понимаю, ты прости меня, Семён, я ведь месяца три тому назад был у Ольги, говорил с нею. Она тебя любит. Тут что-то не так. — Что там не так, когда свадьба. А я, Антон Семёнович... только не сердитесь и не подумайте, что я это так... Я повешусь!... — Тю! Ты что сдурел, Семён? – Не сдурел, но жить мне больше незачем. – Ну и вешайся, чёрт с тобой! Тряпка! Только об одном прошу тебя: вешайся где-нибудь подальше от колонии, чтобы не очень воняло твоим влюблённым трупом. Антон Семёнович что-то перевернул на столе. Сказал же он это так, что мне и вешаться сразу расхотелось. А он подсел ко мне на диван и поплыл в моё сердце и разгорячённый мозг теплом и дружбой. Потом он предложил во двор, посидеть под звёздным небом и помечтать о лучшем будущем, о лучших верных людях... * * * Обращаясь к нам, учителям, Антон Семёнович Макаренко говорил, что мы не имеем морального права делать бракованных людей. Чтобы не допустить брака, только одними уговорами, сомнительными выговорами по школе, которые никакого впечатления не производят, ничего не добьёшься. Нужны эффективные педагогические меры, особенно, когда дело касается наказания. Антон Семёнович наказывал строго, но наказывал и шуткой. Это была всегда неожиданная выдумка. Вспоминается такая история. У нас ребята страдали склонностью к частым дракам. Драки принимали угрожающие размеры. Антон Семёнович покончил с ними быстро, остроумно и красиво. Как-то наш воспитанник, 19-летний Вася Галатенко пахал в поле с воспитанником Приходько. Галатенко водил лошадей за поводья, Приходько ходил за плугом. Кони были так же голодны, как и пахари, и хватали из-под ног траву на рабочем ходу. Вася дёргал, дёргал за повод, надоело ему это упражнение, и он обратился к коню с таким предупреждением: «Рыжий, не хватай! Если ты ещё раз хватишь, так я тебя так хвачу, что со всех четырёх конских ног и упадёшь!» До коня его слова не дошли, и он продолжал хватать. И Вася его так толкнул, что конь встал на передние колени. В защиту Рыжего вышел из борозды Приходько и огрел Васю по его широкой спине палкой, которой чистил плуг от налипшей земли. Вася развернулся... Словом, началось то самое. Откуда ни возьмись — Калина Иванович, завхоз. Он поглядел на эту гимнастику и изрёк: «Ей-богу, дерутся, паразиты! Как же вам не стыдно заниматься таким безобразием в присутствие скотины? Идите сейчас же к Антону Семёновичу!» И они пошли. Встали у порога. — В чём дело? Вы, кажется, должны пахать? — Мы пахали, а Калина Иванович послал к вам. — Зачем? — Сказал, что мы дрались. — Но вы же не дрались? — Ну, да, Антон Семёнович, не дрались. — Семён, позови мне Калину Ивановича. Я его поставлю на место. Это безобразие — срывать людей с работы, наговаривать на них! — Не надо звать Калину Ивановича,– сказал Приходько. — Почему? — Да было дело... — Какое? — Понадавали мы друг другу... — Значит, было... Эх, вы! Кто Вы такие? Кто? — Колонисты. — Нет, не колонисты. — Ну, он — Васька, я — Ванька... – Нет. Кто на самом деле? Тут мы уже ничего не понимали. — Раз мы пахали, так мы — пахари,— догадался Приходько. — Вы живёте под одной крышей, сидите за одним столом и один кусок хлеба едите. Кто же вы? — Братья, – подсказал кто-то из колонистов. — Антон Семёнович, мы – братья. — А как братья должны жить? — Уважать друг друга, любить. Ну мы… — Что вы? — Мы любим друг друга. — Вот это хорошо, По-настоящему любите? — Да, конечно, Васька, правда? — Честное слово, я тебя, Ванька, люблю. — Тогда целуйтесь и уходите. — Антон Семёнович! Накажите как-нибудь иначе... — Как? Братский поцелуй — это наказание? Если я вечером поцелую любимую маму — это разве наказание? Любимую девушку поцеловать — наказание? — Да нет... Конечно, не наказание. — Целуйтесь, иначе я вас начну целовать. Галатенко первым развернулся и влепил в правое ухо Приходько поцелуй. А у него было чем целовать: губы такие мясистые, похожие на вывернутые детские галоши, Приходько ответил хладным поцелуем. А мы хохочем. — Теперь, братья, идите. После этого как только кто-нибудь хватал другого за грудки, третий ехидно говорил: «Наверное, целоваться захотели!». И их, как ветром, разбрасывало. Месяца через полтора Калина Иванович зашёл к Антону Семёновичу и сказал: – Ты бы пожалел их, паразитов. Ходят они какие-то скучные. То, бывало, понабивают друг другу морды, поразвлекаются… Антон Семёнович собрал нас и... разрешил нам драться. — В колонии неудобно, учреждение всё-таки,— сказал он.— Я облюбовал местечко... Дикое место, в северо-западном направлении, вёрстах в пятнадцать от колонии. Как кому захочется драться, скажете воспитателю. Вам разрешат и идите, пожалуйста, деритесь. Но никто ни разу этим разрешением не воспользовался. Спокойно стало. * * * Как-то в погожее октябрьское утро 1922г. меня вызвал к себе Антон Семёнович и предложил: — Собирайся, Семён, поедешь в банк. — Есть! — отсалютовал я и поспешил из кабинета. Переодеваясь во всё возможно лучшее, натягивая чьи-то сапоги, я как бы расшифровывал всю многосложность лаконического задания Антона Семёновича. Он никогда не баловал нас многословной детализацией задания, не задавливал нашей способности мыслить и принимать решения, как удачнее выполнить поручение. Мои сборы были предельно краткими, и уже через десять минут осёдланная Мери стояла у крыльца. — Я готов, Антон Семёнович,— доложил я, войдя в кабинет. Антон Семёнович заполнял чек. Я стоял у стола и ждал. Вдруг мой взгляд выхватил из-под руки Антона Семёновича выведенное им каллиграфическим почерком: «двадцать пять тысяч рублей». Глаза мои расширились, мне сделалось как-то чудно и жарко. Эта цифра как бы прошуршала своим бумажным языком: «Какой ты замечательный, Семён!» И я позволил себе то, что называлось у нас разгильдяйством. Я нарушил позу приличия. Я облокотился локтями на стол, будучи зачарованным волшебной цифрой — двадцать пять тысяч! Раньше я ездил за деньгами в город, но более десяти тысяч ещё не привозил. Не отрываясь от заполнения чека, как будто вдруг вспомнив что-то, Антон Семёнович обратился ко мне: — Будь добр, Семён, пойди, пожалуйста, в спальню и принеси мне подушку. — Есть. А чью подушку принести Вам?.. — Да всё равно. Но лучше свою,— ответил Антон Семёнович. Уже в дверях мною овладело какое-то чувство тревоги. И очень тихо я спросил: — А зачем вам подушка, Антон Семёнович? Он спокойно ответил: — Да, собственно, не мне нужна она, а тебе. Я положу её вот здесь, на столе, с краю. И когда ты в следующий раз облокотишься, то чтобы не очень муляло твоим локоточкам. Я сгорел... Наконец, чек у меня. Я прямо с порога кабинета взлетел в седло, и встревоженная Мери с места понеслась галопом. А в такт подскокам в седле меня колотила мысль: подушка, подушка... После этого случая не помню, чтобы когда-нибудь я наваливался на стол. * * * После утомительной репетиции пьесы А. Толстого «Бунт машин», где я играл Адама, никак не лезли в голову заданные по школе уроки. А школы-то у нас в детской трудовой колонии им. М. Горького было две: одна для всех общая и другая — для подготовки на рабфак. В этой, другой, занимались десять колонистов, программа была составлена самим Макаренко, и по всем предметам занятия проводил только он. Все хлопцы уже спали на деревянных топчанах с туго набитыми соломой матрацами. Я сидел на услончике за одним из дощатых столов, которых в спальне было несколько, так как она одновременно была и столовой. На столе мигала плошка — не столько светила, сколько коптила и воняла. Дьявольски хотелось спать. Чтобы отогнать косматого соблазнителя, я вышел во двор. Тишина. Над миром висел бархатный полог неба, густо утыканный звёздами. Окно в кабинете Антона Семёновича светилось ярким квадратом, и на земле тоже лежало мягкое окно света. Это горела восьмилинейная керосиновая лампа — гордость колонии и завхоза Калины Ивановича, который относился к этой лампе, как к чему-то живому, интеллигентному. Калина Иванович никому не позволял не только стёкла почистить, но и керосином её заправить. Он говорил: «Вам, паразиты, ничего не стоит раскокать такую красавицу», хотя повода к таким грустным предположениям просто не было. А лампа действительно была чудесная — хорошо освещала кабинет и придавала ему уют и даже тепло. Я решил зайти к Антону Семёновичу: может, согласится в шахматы поиграть. Постучал. — Заходи, заходи, Адам! Я остолбенел, как он узнал, что это я? — Добрый вечер, Антон Семёнович! — Здорово, Семён, чего не спишь? — Так я спал бы... так уроки надо выучить. А оно не учится, ничего не лезет в голову, и очи так слипаются. А как Вы узнали, что это я стучу? — По голосу. — Так я же молчал! — Молчал, а кто сопел, как буйвал? Я и дышать перестал, как бы прислушиваясь, не соплю ли я действительно. — Ладно, Семён, шучу. Я просто догадался, что это ты. Говоришь, никак не лезет в голову, так ты решил соблазнить меня в шахматы. Так? — Правильно, Антон Семёнович, так и подумал. — Согласен, голубе, проветриться надо. Но в шахматы играть не будем, да и поздно уже. И скажу по правде, что-то и мне не лезет в голову, как ты говоришь. Или устал, или от недоедания, шут его знает, но не лезет. Пойдём, побродим по двору вместе. — Вот здорово! — воскликнул я радостно.— Идёмте, Антон Семёнович! Антон Семёнович погасил восьмилинейку, и мы пошли по двору колонии, нежась в густой и тёплой темени ночи. Антон Семёнович как-то мечтательно заговорил: — Пройдёт десяток-другой лет, ты будешь выдающимся инженером, отцом большого семейства, а я — старичком. На моё какое-то протестующее движение он махнул рукой и продолжал: — Не мешай, Семён, помечтать. Да, ты будешь инженером... Ладно, может, не очень выдающимся, но честным гражданином и отцом. И приеду к тебе, а вот куда? Ну, допустим, на Дальний Восток или в созданный тобою оазис Средней Азии. Нет, лучше в Крым — люблю Крым и кем-то здорово придуманную там природу. Нет, сначала ты приедешь ко мне, так сказать, навестишь старичка. — Да я с Вами никогда не расстанусь! Ну, поучусь там и вернусь в колонию. — Это невозможно, Семён. Учиться надо, многому учиться — всей России надо учиться: город завертит, закружит тебя спортом, общественными делами, только гляди, чтобы не упал. — Не... Не упаду. Точно не упаду. — И не торопись жениться, парень ты видный... — Та что вы всё про женитьбу! Я никогда не женюсь. Совсем не женюсь. — Ну, это ты брось. Женишься. Семён, и жениться надо, только по-серьёзному — не год-два, а на всю жизнь. Да в женихах надо походить годика два-три. Ну, не дуйся, не буду об этом, ты прав — рано ещё об этом. А вот относительно твоего будущего инженерства и прочего, что-то мне кажется, что оно и будет и не будет. — Я не понял Вас, Антон Семёнович. — И рабфак будет, и институт будет. Извиняюсь, и женат будешь, а вот инженером, кажется, не будешь. А кем же я буду? Может, помните, как тогда, как везли меня в колонию из тюрьмы? Я точно помню — вы тогда, здорово расхохотались и сказали: «Чёрт знает, как мне сейчас торжественно хорошо от сознания, что рядом со мной сидит будущий заведующий колониями». Я стал головою вертеть во все стороны, чтобы увидеть этого будущего заведующего колониями, но, кроме Вас, меня и коня, живой души не было. Вы ещё сказали: «Не верти головою, никого не увидишь, ты будешь заведовать колониями». Тут уж я со смеху чуть с воза не упал. Так кем же я буду, Антон Семёнович? — Заведующим колониями, дорогой мой друг. — Oго! Теперь уже без смеха? — Да. И тогда было без смеха. — Так я же иду на рабфак сельскохозяйственного института. Вот Лапоть — у него путёвка в педагогический институт, ему и быть заведующим колониями. — Я прошу тебя, Семён, разговор этот между нами и, пожалуйста, не считай меня каким-то хиромантом-предсказателем, судьёй, но скажу и про Кольку — не будет он педагогом, а вот Николай Вершнев врачом будет. Боюсь только, что будет здорово выпивать. — Та, вы что, Антон Семёнович, он же капли в рот не берёт! Другие, ну, знаете, бывало, а он прямо брезгует, и на хлопцев, знаете, как напирает, что его больше остерегаются, чем Вас. — Спасибо за откровенность. Мне показалось, что Антон Семёнович улыбнулся. Я поспешил успокоить его, что, мол, это когда-то было, а теперь всё в порядке. Через некоторое время Антон Семёнович заговорил снова: — Я тоже думал, что всю жизнь буду учителем в школе с указочкой, с тетрадочками под мышкой. Каждый день, тысячи дней входить в класс: «Здравствуйте дети!» А кончил урок: «До свидания, дети!» Ну, может, в перемены или по воскресеньям буду организовывать ребятишек рабочего класса — оборванных, босых, полуголых... Но такие дела начальством осуждались, а учителя считались неблагонадёжными. — Антон Семёнович, а разве вы теперь — не учитель? — Учитель, Семён, но организатор, хозяйственник и воспитатель больше, чем учитель. И особенно «учитель» в том оскорбительном положении, как было до семнадцатого года, до Октября. Теперь я чувствую, понимаю, что в период становления нового общества я должен быть новым учителем, понимаешь, воспитателем и учителем. Он умолк, задумался. Я, конечно, тогда больше не понимал, чем понимал. — Ну, Семён, спасибо за приятное общество. Наверное, мама заждалась. — Спасибо Вам. Спокойной ночи, Антон Семёнович. Теперь, кажется, полезут в голову уроки. — Подожди, Семён. Зайдём ко мне и поможешь мне поужинать. — Так я же не голодный. Спасибо, не пойду. — Ну, я прошу, зайдём. Я уверен, что мама придумала какую-нибудь кашу. А насчёт того, что ты не голодный, то прошу не брехать. Все мы пока голодные. Только какой-нибудь скупердяга в наше время может отказаться от дружеского приглашения на ложку каши. — Тю! Та какой же я скупердяга? — Ладно, ладно, пошли. — А у нас гость, мама! — сказал Антон Семёнович, поцеловав Татьяну Михайловну.— Чем будем потчевать Семёна? — Кашей. Твоя, Тося, любимая, пшённая, только без масла, — ласково, мягко ответила Татьяна Михайловна. — Чудесно, мамочка. И хорошо, что без масла. Пшённая с маслом такая скучная... — А гречка тоже без масла лучше? — спросил я, подстраиваясь под весёлый тон Антона Семёновича. — Да, голубе, теперь идёт без масла и гречка. Ладно, садись, Семён. Татьяна Михайловна поставила перед нами две черепяные миски с горячей рассыпчатой кашей. В нарушение всех правил этикета, я быстро и жадно расправился со своей долей каши, собрав с миски до единой крупинки. Татьяна Михайловна подала два стакана чая, заваренного шиповником и, на розеточках, крохотные дольки воскоподобного сахара. — Мама, ты же знаешь, что я на ночь не пью сладкого чая. Дай, пожалуйста, сольцы. Мне показалось, что Татьяна Михайловна недоумённо шевельнула плечами. А я от удивления даже забыл ложку облизать. На столе появилась деревянная солонка с довольно крупными кусочками соли, кажется, называется — лизунец. Антон Семёнович положил себе, в стакан кусочек соли и воскликнул: — Вот это да! Бери, Семён, больше бери. Это настоящее мужское пойло. Я взял, да, сдуру, большой кусок. Еле растворил в стакане. — Вот это я понимаю — чаище! А сладкий — прихоти дамские. —приговаривал Антон Семёнович и, как мне показалось, с неподдельным наслаждением смаковал солёный чай. С первым же глотком у меня где-то что-то ёкнуло в смысле догадки. С каждым глотком солёного чая, от которого вкось и вкривь сводило рот, в памяти во всех подробностях воскресал недавний случай. Я пил и боялся, чтобы не брызнуть смехом и чаем. Торопился, а Антон Семёнович, как будто ничего особенного не происходит, неторопливо продолжал чаёвничать. Я раньше покончил со своим «чаем». Сидел, скованный обручами, сдерживающими бурлящий во мне смех. Только язык по своей инициативе высовывался на мгновение, чтобы смахнуть с губ выступивший солёный налёт. — Всё. Спасибо, мама, за королевский ужин. А тебе, Семён, за компанию. А теперь — по хатам. Антон Семёнович поднялся, вскочил и я. — Спасибо, Татьяна Михайловна, спасибо, Антон Семёнович, за кашу, за чаёк, за сегодняшний вечер. Спасибо! Никогда не забуду, как мне было хорошо! — На здоровье, друже, — ответил Антон Семёнович.— Спокойной ночи! Я еле успел перенести через порог распирающий меня смех, а во дворе повалился, катался и хохотал. В спальне я стал тормошить колониста Пряничникова. — Пряничек! Пряничек! Проснись! Да проснись же! — А? Что? Ты, Семён? Куда? Зачем? — Та никуда. Это я, я. Ну, ты уже проснулся? — А что, надо куда идти? — Не, лежи. Слушай. Я прошу у тебя прощения. Извини, пожалуйста. Извинишь, миленький? — Та за что извинять? Пряничников смотрел на меня выпученно и, конечно, ничего не понимал. — Ты помнишь, как в столовой, за завтраком, может, дней десять тому назад, ты спросил у меня: сладкий ли у меня чай, а я сказал, что нет, не сладкий, а вроде бы солёный. А у меня был сладкий. А ты сказал, что у тебя тоже солёный... И выпил. Это я бросил тебе в кружку соли. Я! — Ну и что? — Что, что! Понимаешь, прощения прошу. А хочешь, когда будет сахар, то я всегда буду отдавать тебе свою порцию? — Та иди ты к чертям! Я уже и забыл. А ты вспомнил и разбудил, чёрт! Иди спать и мне не мешай. — Хорошо, мой милый Пряничек, я-то лягу спать, а вот моя разбуженная совесть теперь уже никогда не уснёт! — Кто же её разбудил, не Антон ли? — Неважно, Пряничек, кто разбудил. Важно, что она проклятая, долго дремала и вот, наконец, проснулась. Проснулась навсегда! Можно, Витя, я с тобой лягу? — Та ложись. Только говори со своей совестью шёпотом, не мешай мне спать. Сорок лет тружусь воспитателем. Руководил детскими домами для «трудных» и колониями для правонарушителей. Иногда рассказываю ребятам об этом случае со мной. Выслушают и отреагируют многозначительно: – М-да-а… * * *

\ Как молоды мы были.. Семён Калабалин, 1923

Судьба наследия Антона Семёновича и счастлива и трагична. Ещё при жизни вокруг него кипели страсти: были у Макаренко сторонники, последователи, были и противники, и злейшие враги. Как важно нам сегодня глубоко осмыслить всё то, что оставлено нам в наследие, понять значимость Макаренковской воспитательной педагогики, её принципы и закономерности, найти пути действенного использования. Он и сегодня – наш современник. А.С. Макаренко: «Я меньше всего хочу сказать, что вот мне одному известны секреты работы, больше их никто не знает и поэтому никто не имеет права рассуждать о моей работе. Я только один из многих людей, находящих новые пути воспитания, и я, как и все остальные, собственно говоря, стою ещё в начале дороги. О нашей работе обязательно нужно высказывать суждения, иначе мы обязательно заблудимся. Но это высказывание ни в коем случае не должно принимать характер навязывания методов и средств, которые только «кажутся» хорошими, кажутся потому, что наскоро и совершенно по-дилетантски безответственно выведены из некоторых хороших понятий, а ещё чаще даже не понятий, а слов и терминов. Например, сколько совсем пустых слов наговорено вокруг так называемой общественно полезной работы детей. Только потому, что в словах «общественно полезная работа» содержатся признаки положительного содержания, только поэтому с детскими коллективами производят манипуляции, которые ведут путём к развалу коллектива и к полной неудачи воспитания. Нисколько не претендуя на звание великого изобретателя, я хочу только одного, чтобы о ценности метода судили по его результату, а о ценности системы судили по общему результативному итогу. Сейчас же получается такая картина: плох там я или хорош, но я работаю с беспризорными более 10-ти лет. А всё это время я ни одного дня не болел и никогда не был в отпуске. Мой рабочий день не меньше 15 часов. Это – больше 50 тысяч рабочих часов непосредственно в детском коллективе. Я уже не считаю моей работы дореволюционной, которая тоже дала мне некоторый опыт, так как мне посчастливилось всё время работать в рабочей школе. Работа моя была всё время более или менее успешной. За это время, представьте себе, сколько я передумал, перепробовал, сколько видел чужих опытов, сколько приобрёл навыков почти механических. За это время и научился очень многому, и сейчас я отдаю это до конца искренне и воодушевлённо воспитанию».

А.С. Макаренко – реформатор педагогики Случилось то, чего я даже не мог предполагать раньше: со мной как будто не спорили, но… по частям растащили весь мой план… А.С. Макаренко

Как педагог-исследователь А.С. Макаренко был убеждён в том, что педагогика может и должна «обгонять общество в его человеческом творчестве». Он сумел доказать это опытом собственной жизни. Незадолго до смерти (9 марта 1939 г.), обращаясь к студентам Харьковского пединститута, Антон Семёнович говорил: «Я чувствую себя педагогом, не только прежде всего, а везде и всюду педагогом. Моя литературная деятельность только форма педагогической работы». Как педагог он получил мировое признание. К трудам Макаренко стали обращаться представители различных областей научного знания о человеке и обществе. Его социально-педагогические открытия сегодня интересуют не только педагогов, но и социологов, политиков, психологов, экономистов, медиков, военных, религиозных деятелей. Реабилитационно-воспитательная практика и созданный им уникальный педагогический опыт находят применение в работе не только исправительных учреждений для несовершеннолетних, но и в широком социокультурном пространстве, в котором возможно саморазвитие и самореализация человека. По силе дарования, по глубине научной логики, широте души Макаренко представляется нам выдающейся личностью. «Суровая сдержанность и душевная отзывчивость, высокая взыскательность и мудрая снисходительность, гражданская гордость и критическое отношение к недостаткам» (В.Е. Гмурман, 1987) - вот те человеческие качества, которые были присущи педагогу . По Макаренко «новая» (советская) педагогика должна быть наукой целостной (синтетической), так как эта наука имеет дело с целостным человеком, который воспитывается не по частям, а «создаётся синтетически всей суммой влияний, которым он подвергается». А раз так, то проблема «раскладывания человека» на множество составных частей в процессе его изучения, воспитания и учения, придумывание названий этим частям, их «нумерация» и построение в определённую схему-систему - всё это, по мнению А.С. Макаренко, ничего не даёт педагогу на практике. Как педагог-новатор, Антон Семёнович стремился привести ВОСПИТАНИЕ в точное соответствие с развитием общества, осознавая неразрывную связь человека с обществом, поскольку «он прежде всего социален», «деятелен» и является «создателем общественных ценностей». Потому-то и требовалось ему «создать новую педагогику, совсем новую». Свои идеи животворящей веры в Человека он адресует этой самой новой педагогике: «Я убеждён, что если в будущем кто-нибудь даст в литературе образ идеального человека, то и работа всех нас, педагогов, будет значительно облегчена». От понимания сущности того, что есть ВОСПИТАНИЕ, во многом зависит правильное решение теоретических и практических задач при выстраивании педагогических процессов. В феврале 1926 года Антон Семёнович писал Горькому, что на деле никакого нового воспитания у нас просто нет, а всё строится по формуле Стоюнина: «Всё же в жизни больше хорошего, чем плохого, и из каждого человека что-нибудь да выйдет». И как бы уточняя эту утопическую идею, рассматривая её в новых исторических условиях, Макаренко решительно утверждает: «А между тем новое воспитание возможно. Это сразу видно, если подойти к делу с простым здравым смыслом...» «В маленькой вновь созданной колонии для правонарушителей Макаренко встретил своих героев, пригляделся к ним, возненавидел, поднял руку на одного из самых обнаглевших, вдохнул в них желание работать и, ежедневно, ежечасно, сталкиваясь с ними, по-отцовски возлюбил этих грешных юнцов. Как воспитатель, он знал расстояние от «можно» до «нельзя». В повседневной своей практике он старался не только понять их, но и приподнять, высветлить в них человеческое, доброе. Он жил с ними одной жизнью и, уча их, учился сам... Не с романтическими босяками надо было работать, а с живыми, испорченными, исковерканными, хитроумными и проницательными пацанами, с умудрённой жизнью шпаной. Им предложили новый образ, новый способ жить: если вы люди, то и действуйте по-человечески, отучайтесь видеть вокруг себя быдло, мусор, начальников, постарайтесь увидеть таких же, как и вы сами» (Владимир Амлинский, 1988). Для А.С. Макаренко практика являлась важнейшим структурным элементом педагогического познания, которая диктовала логику и направление исследования. Требование Макаренко вывести теорию воспитания из практики противоречило доминирующим в педагогике схемам, например: «Педагогическая наука сборная. Голова этого тела заключается в моральных идеях, органы питания - в психологии, органы движения - в физиологии. Из этой троицы источников должны быть выводимы все начала, управляющие воспитанием, в ней должны быть отыскиваемы основания, оправдывающие одно педагогическое направление и осуждающие другое» (Юркевич П.Д. Курс общей педагогики, М., 1869). Заслуга А.С. Макаренко как методолога педагогики заключалась в том, что он определил и показал значимую роль практики в воспитательном процессе и тем самым опроверг традиционное представление о необходимости выведения педагогики из других наук. Когда он утверждал, что только практика может подтвердить правильность педагогической теории, многие не понимали его и обвиняли в нигилизме, в отрицании теории, в стремлении превратить педагогическую науку в искусство. Из письма А.С. Макаренко к Т.В. Турчаниновой. «Я не смотрю на педагогику как на искусство. Не смотрю! Я на неё смотрю, как на педагогику, хай она сказится, но пускай перестанет быть такой скучной...Теорию я так высоко ценю, что даже самому страшно становится. Только то, что у них есть, - это не теория, а болтовня...». На основании первых результатов, полученных в колонии Горького, Макаренко приходит к выводу: мало «исправить» человека, необходимо воспитать его так, чтобы он стал активным деятелем новой эпохи. По его мнению, «воспитание в том и заключается, что более взрослое поколение передаёт свой опыт, свою страсть, свои убеждения младшему поколению. Именно в этом и заключается активная роль педагогов». Главные положения его теории основывались на сочетании уважения и требовательности к воспитаннику, вере в человека и его возможности, на принципе воспитания в коллективе и через коллектив. Уважение к воспитаннику - это, прежде всего, умение доверять человеку, видеть положительные стороны его характера и поведения, уметь опираться на эти качества, выстраивая воспитание, верить в безграничные возможности совершенствования человека. Научить человека владеть собой, разумно управлять своими чувствами и поступками - всё это и составляло основу его воспитательной педагогики. Но наряду с общей программой воспитания личности в коллективе необходим «индивидуальный корректив». Основной путь методики индивидуального действия педагог видел в чётком определении целей воспитания, в проектировании личности каждого воспитанника. Антон Семёнович не раз говорил, что педагогика по самой своей сути - «наука диалектическая», а значит «подвижная, самая сложная и разнообразная наука». Это утверждение стало символом его педагогической веры. А диалектику без противоречия представить невозможно. Противоречия процесса развития личности и противоречия процесса воспитания в своей сущности имеют одну и ту же основу: взаимодействие общественно-личных потребностей (требований, вытекающих из нужд общества и личности) и возможностей их удовлетворения. Это основное противоречие выступает двумя сторонами: со стороны личности - в виде потребностей (и производных от них стремлений, интересов, идеалов), со стороны общества - в виде общественных требований (для удовлетворения потребностей общества). Причём, как отмечает А.С. Макаренко, в этом взаимодействии обе стороны являются активными. А.С. Макаренко рассматривал воспитание как организацию всей жизни детей. А «вся жизнь» - это сложнейшее переплетение отношений: производственных, культурных, правовых, педагогических и др. Чтобы объединить всё лучшее, здоровое, что есть в отношениях между людьми, необходимо выявить общие, основополагающие элементы. Для Антона Семёновича такими элементами являлись свобода и справедливость. Вспомните, что говорил о себе Макаренко: «У меня была свобода. Хоть какая-то, но была. Без неё не было бы ни колонии Горького, ни коммуны...» Справедливость Антон Семёнович не противопоставлял свободе, как модно сегодня, а сочетал их. Без справедливости нет защищённости личности и общества как единого целого. Постоянный поиск необходимых средств, приёмов и методов воспитания, его организационных форм привёл педагога к новому пониманию дисциплины, как дисциплины движения вперёд, борьбы и преодоления трудностей. По его мнению, свободу нельзя противопоставить дисциплине. В связи с этим Антон Семёнович говорил: «Дисциплина часто противополагается свободе. Это неправильно». И далее: «Дисциплина есть свобода...» в этом он видел одну из самых сложных проблем теории и практики воспитания. Ссылаясь на беседу с A.M. Горьким, А.С. Макаренко в следующих словах передаёт суть проблемы, сформированной писателем: «Вот главный вопрос: соединить стремление человека к свободе с дисциплиной - вот такая нужна педагогика». Свобода и дисциплина, свобода и ответственность (а в ответственности отражается отношение человека к дисциплине), не будучи противоположностями, выражают две взаимосвязанные стороны единого целого - поведения и деятельности человека. В формуле А.С. Макаренко «дисциплина есть свобода» следует различать два аспекта: первый связан с пониманием дисциплины как условия для свободы личности. «Дисциплина есть свобода, она ставит личность в более защищённое, свободное положение и создаёт полную уверенность в своём праве, путях и возможностях именно для каждой отдельной личности» (А.С. Макаренко). Дисциплина в этом случае выступает в качестве условия развития личности («дисциплина нужна, чтобы каждый отдельный человек развивался...» (А.С. Макаренко), и развития коллектива («дисциплина необходима коллективу для того, чтобы он лучше и быстрее достигал своих целей» (А.С. Макаренко). Второй аспект связан с самим процессом диалектического превращения дисциплины в свободу, внешнего требования во внутреннее, в свободное требование личности к самой себе. Именно этот процесс имел в виду Макаренко, когда писал: «Этот путь от диктаторского требования организатора до свободного требования каждой личности от себя на фоне требований коллектива, этот путь я считаю основным путём в развитии советского детского коллектива». Выдвигая последнее положение, А.С. Макаренко тут же отмечал, что «коллектив как можно скорее должен переходить к форме свободного коллективного требования и к требованию свободной личности к самой себе». Проблема свободы и дисциплины особенно острой была в первые годы становления советской школы. Это объяснялось тем, что среди части педагогов того времени были как сторонники теории свободного воспитания, так и представители авторитарной педагогики. И те и другие подходили к решению представленной задачи метафизически, противопоставляя свободу порядку, а порядок - свободе. Отслеживая обстановку, А.С. Макаренко писал об этом так: «Мы сумели развить до не виданных пределов гуманитарные, высокочеловеческие принципы воспитания. Мы не уступили ни разболтанному, анархическому «свободному» индивидуализму, ни формалистическим соблазнам внешней муштровки. Мы сохранили настоящую, глубокую любовь к нашим детям». B 30-е годы государственная политика в области образования меняется – коммунистическое воспитание объявляется общепартийной и общегосударственной задачей. Один из основных сталинских постулатов тех лет гласил: «воспитывать молодёжь в духе доверия к руководству Российской коммунистической партии». Такой подход принципиально противоречил многим установкам Макаренко. Гражданская активность, которую воспитывал великий педагог в самоуправляющихся коллективах-коммунах, ничего общего не имела с формированием человека-винтика. Все процессы в обществе - суды над врагами народа, шпиономания, подозрительность друг к другу - всё это отражается на жизни школы. Дисциплина начинает рассматриваться как подчинение ребёнка воле тех требований советского государства, которые закрепляются в «Правилах для учащихся». В середине 30-х годов резко снижается возраст применения уголовного наказания к несовершеннолетним — (начиная с 12-летнего возраста), уличённых в совершении краж, в применении насилия, телесных повреждений, увечий, в убийстве или в попытках к убийству. Из беседы писателя Р.Ролана со И. Сталиным.

Писатель: «Если я правильно понял, над детьми нависла угроза смертной казни. Я могу понять мотивы, которыми Вы руководствовались, желая внушить страх тем, кого раньше нельзя было привлечь к ответственности, и особенно тем, кто делал из детей пособников преступлений. Но не все понимают это. Люди боятся, что закон уже вошёл в силу, и дети могут стать жертвой злоупотребления властей, распоряжающихся их жизнями по своему усмотрению...» Вождь: «В стране в условиях обостряющейся классовой борьбы враг идёт на привлечение детей к реализации своих коварных замыслов, и партия вынуждена была прибегнуть к крайним мерам. Повсюду возникают подпольные банды подростков человек по пятнадцать; объединяясь, они вооружаются ножами для того, чтобы убивать ударников — лучших мальчиков и девочек (и не по политическим мотивам, а просто за то, что те «ударники», хорошие ученики). Их подстрекают взрослые, которым платят наши враги... Как быть? Нам понадобится два или три года, чтобы искоренить всех этих разбойников. И мы добьёмся своего. Но для этого необходимо внушить страх. Мы должны были принять этот репрессивный закон, грозящий смертной казнью детям-преступникам, начиная с 12-ти лет, и особенно их подстрекателям» (Вопросы литературы. 1989. №3).

Ребёнок, отгороженный от действительной жизни, принимал на веру всё, что происходило на его глазах, чему его учили взрослые. А.С. Макаренко приводит потрясающий пример из жизни маленькой девочки, дисциплинированность которой проявлялась в подозрительном отношении к родителям — она видела в них шпионов и уже дозрела до того, чтобы донести на них. «Таня - несчастное создание. Ей десять лет. Это дитя ведёт со своим отцом следующий разговор: «Теперь мы должны быть бдительными. Теперь очень нужно искать шпионов, быть бдительными» - «За кем же ты хочешь следить?» -«За всеми, а также за тобой и мамой.» - «Ну и как, я могу быть шпионом?» -«Конечно, ты можешь быть» (Хиллиг Г., 1989). Из отзыва А.С. Макаренко на книгу Н.К. Крупской «Заветы Ленина в области народного просвещения», М., 1924.

Если бы только изучение коммунизма заключалось в усвоении того, что изложено в коммунистических трудах, книжках и брошюрах, то тогда слишком легко мы могли бы получить коммунистических начётчиков или хвастунов, а это сплошь и рядом приносило бы нам вред и ущерб. Одно из самых больших зол и бедствий, которые остались нам от старого капиталистического общества, - это полный разрыв книги с практикой жизни. Поменьше «руководства», побольше практического дела, т.е. поменьше общих рассуждений, побольше фактов и проверенных фактов, показывающих, в чём, при каких условиях, насколько мы идём вперёд или стоим на месте (Рукопись из архива А.С. Макаренко).

В 1936 году А.С. Макаренко выступает перед профессорами, преподавателями, научными сотрудниками Высшего коммунистического института просвещения: «Вы говорите: учение марксизма-ленинизма верно. Но не прячьте педагогику за великими именами гениев марксизма. Ведь они не являются специалистами - профессорами педагогики. Их высказывания в области воспитания — это высокие идеи человечества, а не практическая педагогическая наука. Нельзя глубочайшую философию их учения выдавать за педагогическую технику. Не закрывайтесь ими и не снижайте их учения. Они создали методологию и дали задание, а вы пока ничего не сделали, чтобы его выполнить, ничем не ответили на задание».

Успешность воспитания в З0-е годы определялась тотальностью средств, используемых школой. Слепое выполнение приказа, автоматизм действия ученика - эти нормы культивируются и пропагандируются в педагогической печати.

«Говорить много детям бесполезно, надо сразу прививать навыки дисциплины, организованности в процессе работы... Первое время хорошо приучить детей делать все по счёту: «Раз!» - поднимают крышку парты, как один; «Два!» - встают; «Три!» - выходят из-за парты; «Четыре!» - стройной линеечкой идут из класса... Сбор тетрадей у очень многих хороших учителей организован так: при счёте «Раз!» - на каждой парте тетради кладутся направо вместе; при счёте «Два!» - тетради передаются конвейером с парты на парту, начиная с задних, а с первых парт собираются дежурными» (Е.И. Войкова, 1940).

Воспитательная педагогика Макаренко, по его же словам, «рождалась не в мучительных судорогах кабинетного ума, а в живых движениях людей, в традициях и реакциях реального коллектива, в новых формах дружбы и дисциплины». Отслеживая ситуацию в стране, он отмечает: «Эта педагогика рождалась на всей территории Союза, но не везде нашлись терпение и настойчивость, чтобы собрать её первые плоды». И ещё одно его горькое замечание: «Я не мог понять, как это случилось, что огромной практической важности вопрос о воспитании миллионов детей... решается при помощи простого, тёмного кликушества и при этом на глазах у всех». Вопреки всему, что происходило в стране в те годы, вышедшая в свет «Педагогическая поэма» А.С. Макаренко стала первой книгой, рассказавшей всему человечеству о том, что кончается непримиримый, антагонистический конфликт между миром детства и законами устройства общества. Эту мудрую и страстную книгу часто называют гимном воспитанию. «Своим педагогическим искусством он превращал реальных людей в достойные «произведения», а пером своим создавал о них произведения художественные. Цель же была одна, общая: строить новую школу, растить человека в человеке» (Анатолий Алексин, 1988). Из письма Исаака Осиповича Дунаевского Р.П. Рыськиной от 25 апреля 1950 года:

«... Я нахожусь под сильнейшим впечатлением от прочитанной «Педагогической поэмы» Макаренко. Я просто не понимаю, как я, зная про эту книгу столько лет, не удосужился её прочитать и высказать своё ВОСХИЩЕНИЕ автору, ныне уже умершему. Эта замечательная книга сильна своей жестокой правдой. Вот подлинная романтика жизни, жестокая и неприкрытая. И вместе с тем, только эта жизнь, как она есть и как она принимается людьми сильной воли, только она способна рождать такую высокую красоту и человечность. Вот где школа человеческого характера. Эта школа заключается в том, что человек должен видеть конечный результат, сияющие дали. А весь тернистый, порой мучительно трудный путь, который надо пройти к этим далям, - это и составляет ту работу, которую проделывают наша воля и разум. Каким напряжением надо обладать, чтобы уметь направлять мысль в светящую даль, где стоит сияющая и награждающая надпись: «КОНЕЦ!». Как нужно много чувств, сил, нервов, ума, чтобы всегда, несмотря ни на что, видеть перед собой только эту точку, и больше ничего. Это и есть настоящее воспитание характера. Но для этого надо быть Человеком. Каков бы был мир, если бы не было этих верующих мечтателей и вместе с тем прекрасных деятелей, зовущих людей на осуществление мечты. Что было бы, если бы не было в мире Коперников, Галилеев, Ньютонов и Менделеевых, Пушкиных и Чернышевских... Мечта там, где есть дали, где есть путь к прогрессу, к новому, к счастью человека! М не может быть мечты к движению назад!».

Изучая макаренковское наследие, неизбежно приходишь к пониманию его педагогики как воспитательной. По нашему убеждению, это, прежде всего, Программа человеческой личности или представление о том, каким должен быть человек, что из него можно сделать путём воспитания и как этого можно добиться. В качестве рабочих материалов для проектной деятельности мы предлагаем некоторые аксиомы макаренковской воспитательной педагогики:

Воспитать человека так, чтобы он был счастливым в своей жизни. *** Счастье человек заслуживает в упорной борьбе и преодолении трудностей, в том числе в борьбе с самим собой, со своими недостатками. *** Любовь - это самое великое чувство, которое вообще творит чудеса, которое творит новых людей, создаёт величайшие человеческие ценности, которые могут быть созданы только человеческим духом... *** Не нарушая интересов воспитания (интересов общества), мы не можем нарушить интересы детства. Дать детство здоровое, жизнерадостное, бодрое – это продолжает оставаться нашей обязанностью. *** Ничто так человека не учит, как опыт. *** Прикасаться к личности нужно с особо сложной инструментовкой. *** Самым опасным моментом ещё долго будет страх перед человеческим разнообразием, неумение из разнообразных элементов построить уравновешенное целое. *** Воспитать человека так, чтобы он сделался не просто безопасным или безвредным членом общества, но и чтобы он стал активным деятелем. *** Воспитание, рост человека протекают медленно, а так называемая «перековка» всегда совершается взрывно... *** При составлении «проекции» отдельного воспитанника следует уделять серьёзное внимание постановке перспективы, причём ставить такие цели, движение к которым создавало бы эмоциональное и волевое напряжение. *** Проектировка личности как продукта воспитания должна производиться на основании заказа общества. *** Соприкосновения воспитания и воспитанника должны происходить не столько в специальной педагогической плоскости, сколько в плоскости трудового производственного коллектива... *** В воспитательной работе труд должен быть одним из самых основных элементов. *** Никакое средство нельзя рассматривать с точки зрения полезности или вредности, взятое уединённо от всей системы средств. Никакая система средств не может быть рекомендована как система постоянная. *** Если дисциплина есть результат всей воспитательной работы, то режим есть только средство, только способ воспитания. *** В жизни детского коллектива серьёзная, ответственная и деловая игра должна занимать большое место. И вы, педагоги, обязаны уметь играть. *** Основной принцип, который должен определять всю систему наказаний: как можно больше уважения к человеку, как можно больше требования к нему. *** Хорошим мастером можно сделаться только в хорошем педагогическом коллективе. *** Коллектив - есть контактная совокупность... и возможен только при условии, если он объединяет людей на задачах деятельности. *** Правильное воспитание - это наша счастливая старость, плохое воспитание - это наше будущее горе...

«Самые скромные пожелания» А.С. Макаренко к педагогической науке: 1. Мы просим те вопросы, которые крайне важны и которые давно торчат перед нашими практическими глазами, без решения которых мы не можем шагу ступить в педагогической работе, считать педагогическими и присвоить им звание проблем, почётных педагогических проблем. 2. Мы просим вообще считать педагогику наукой, которая нужна прежде всего нам, практическим работникам, и которая для нас специально существует, и просим не считать, что мы и наши воспитанники существуем для педагогической науки. В наших школах, например, сплошь и рядом можно наблюдать, что не комплекс существует для учеников, а ученики для комплекса. 3. Мы просим, наконец, чтобы то, что называется педагогической наукой, стояло в прямом отношении и к нашей революции, и к тому, что называется реализмом, и к пятилетке, и к индустриализации, чтобы и вся наша работа не сидела на берегу, глядя, как мимо нас проносится широкая река жизни, а мы в это время сидим на берегу, колотим себя кулаками в грудь и кричим: - Мы тоже с вами, честное сознательное слово, с вами, ей богу, с вами!

Производственное воспитание – явление педагогическое Начиная лекции о проблемах школьного советского воспитания, А.С. Макаренко сравнивал область воспитания с областью производства: «Я вообще сторонник не только трудового воспитания, но и производственного воспитания...», «Я не представляю сейчас себе трудового воспитания коммунаров вне условий производства», «Трудовое воспитание постепенно у нас перешло в производственное воспитание, я не ожидал сам, к чему оно может привести»; и вот итог: «Я теперь буду бороться за то, чтобы в нашей советской школе было производство. Тем более буду бороться, что труд детей на производстве открывает многие воспитательные пути». В «Педагогической поэме» одна из наиболее полемических глав «У подошвы Олимпа» посвящена вопросу именно педагогического производства, педагогической технике, педагогической технологии и логике. «Наше педагогическое производство, - говорит в ней А.С. Макаренко, - никогда не строилось по технологической логике, а всегда по логике моральной проповеди. Это особенно заметно в области собственно воспитания... Именно поэтому у нас просто отсутствуют все важные отделы производства: технологический процесс, учёт операций, конструкторская работа, применение кондукторов и приспособлений, нормирование, контроль, допуски и браковка. Когда подобные слова я несмело произносил у подошвы «Олимпа», боги швыряли в меня кирпичами и кричали, что это механическая теория. А я, чем больше думал, тем больше находил сходства между процессами воспитания и обычными процессами на материальном производстве, и никакой особенно страшной механистичности в этом сходстве не было. Человеческая личность в моём представлении продолжала оставаться человеческой личностью со всей её сложностью, богатством и красотой, но мне казалось, что именно потому к ней нужно подходить с более точными измерителями, с большей ответственностью и с большей наукой, а не в порядке простого тёмного кликушества. Очень глубокая аналогия между производством и воспитанием не только не оскорбляла моего представления о человеке, но, напротив, заражала меня особенным уважением к нему, потому что нельзя относиться без уважения и к хорошей сложной машине. Во всяком случае, для меня было ясно, что очень многие детали в человеческой личности и в человеческом поведении можно было сделать на прессах, просто штамповать в стандартном порядке, но для этого нужна особенно тонкая работа самих штампов, требующих скрупулёзной осторожности и точности. Другие детали требовали, напротив, индивидуальной обработки в руках высококвалифицированного мастера, человека с золотыми руками и острым глазом. Для многих деталей необходимы были сложные специальные приспособления, требующие большой изобретательности и полёта человеческого гения. А для всех деталей и для всей работы воспитателя нужна особая наука. Почему в технических вузах мы изучаем сопротивление материалов, а в педагогических не изучаем сопротивление личности, когда её начинают воспитывать? А ведь для всех не секрет, что такое сопротивление имеет место. Почему, наконец, у нас нет отдела контроля, который мог бы сказать разным педагогическим портачам: — У вас, голубчики, девяносто процентов брака. У вас получилась не коммунистическая личность, а прямая дрянь, пьянчужка, лежебок и шкурник. Уплатите, будьте добры, из вашего жалованья. Почему у нас нет никакой науки о сырье... ?» И далее А.С. Макаренко говорит о живом коллективе ребят, как об обстоятельстве, вызывающем прежде всего техническую заботу, приводит примеры «технических пустяков» и технологических моментов, от которых зависит нормальное функционирование воспитательного отношения, жизнь коллектива и отдельных воспитанников.

Многое за годы, прошедшие после публикации мыслей великого педагога об аналогии между воспитанием и производством, подтвердило его правоту. Чёткая, продуманная организация детской жизни по законам «воспитательной педагогики» позволила А.С. Макаренко добиться позитивного результата в выращивании достойного гражданина своего Отечества.

Быть нужным и благим для других … в шефском комитете неисповедимыми путями проведения оказалась и Галя Подгорная – черниговка с чёрными глазами, которые и сейчас не дают покоя чёрным глазам Карабанова… А.С. Макаренко

Мы многое сегодня пытаемся восстановить. И, прежде всего, восстановить истинное, сызмальства беспокоящее отношение к своему родословию. Род, родители, родня, родственники, родник, Родина… – такие необходимые для каждого человека понятия. Они по-особенному значимы после того, как осиротел. Страна пережила страшный период своей истории, когда целые поколения «вырубались» (в прямом и переносном смысле) из памяти людей, канули в небытие расстрелянные, раскулаченные, репрессированные, раскиданные по необжитым местам, обречённые на забвение. Их упоминание в недалёкое время было чревато наказаниями, запретами, ограничениями. Их дети, если удалось сбежать и спастись, не смели упоминать о родителях, и тем более, о своём генеалогическом происхождении. Это привело к тому, что многие оказались оторванными от своих корней: распадалась связь времён, поколений, нарушалась великая святость, предсказанная Пушкиным: «Два чувства дивно близки нам, в них обретает сердце пищу: любовь к отеческим гробам, любовь к родному пепелищу».

Рабфаковцы приехали в колонию в середине июня и привезли с собою, кроме торжества по случаю перехода их на второй курс, ещё и двух новых членов – Оксану и Рахиль… А также приехала и черниговка, существо, донельзя чернобровое и черноглазое. Звали черниговку Галей Подгорной. Семён ввёл её в общее собрание колонистов, показал всем и сказал: – Шурка написал в колонию, нибы я заглядывался на вот эту самую черниговку. Ничего не было, честное комсомольское слово. А важное, что Галя Подгорная не имеет, можно сказать, никакой территории, чтобы поехать на каникулы. Судите нас, товарищи колонисты: кто прав, а кто, может, и виноват. Семён уселся на землю – собрание происходило в парке. Черниговка с удивлением рассматривала наше общество: голоногое, голорукое, а в некоторых частях и голопузое. Лапоть поджал губы, прищурился, похлопал лысыми огромными веками и захрипел: – А скажите, пожалуйста, товарищ черниговка… Это…как его… Черниговка и собрание насторожились. – …а вы знаете «Отче наш»? Черниговка улыбнулась, смутилась, покраснела и несмело ответила: – Не знаю… – Ага, не знаете? – Лапоть ещё больше поджал губы и опять захлопал веками. – А «Верую» знаете? – Нет, не знаю… – Угу. А Днепр переплывёте? Черниговка растерянно посмотрела по сторонам: – Да как вам сказать? Плаваю я хорошо, наверное, переплыву… Лапоть повернулся к собранию с таким выражением лица, которое бывает у напряжённо думающих дураков: надувался, хлопал глазами, поднимал палец, задирал нос, и всё это без какого бы то ни было намёка на улыбку. – Значиться, так будэмо говорыты: «Отче наша» вона нэ тямыть, «Верую» ни в зуб ногой, Днипро пэрэплыве. А може, нэ пэрэплывэ? – Пэрэплывэ! – кричит собрание. – Ну добре, а колы не Днипро, так Коломак пэрэплывэ? – Пэрэплывэ Коломак! – кричат хлопцы в хохоте. – Выходыть так, що для нашои лыцарськой запорожськой колонии годыться? – Годыться. (Из «Педагогической поэмы») * * *

Через её жизнь прошло множество событий, ситуаций, граничащих и с безраздельным человеческим горем и пьянящими душу радостями. Чего больше, наверное, трудно оценить, но понять всё-таки надо. Ибо труд жизни её начинался с труда души – с любви к людям, и уж потом труд ума и рук. Галя Подгорная – литературный псевдоним Гали Мейер. К сожалению, мы почти ничего не знаем о её детстве. Незадолго до смерти она поведала своим детям о своём родословии, передала по наследству книгу: «Воспоминания Марии Александровны Паткуль за три четверти XIX столетия», изданную в Санкт-Петербурге в 1903 году, где представлены страницы жизнеописания её рода по линии отца. И как стало известно в дальнейшем, это был достаточно знатный род, жизнь которого теснейшим образом была связана с царской фамилией и многими выдающимися людьми того времени. Генеалогическое древо, написанное предками, оказалось с богатой кроной, мощным стволом, многочисленными ветвями и корнями. Мария Александровна де Траверсе, в замужестве Паткуль, родилась в 1822 году близ города Ревеля в семье капитана первого ранга, маркиза де Траверсе. Её мать также была из семьи моряка, а дед, по линии отца, был морским министром при Александре I. Своим происхождением и семейными обычаями девушка всецело принадлежала к среде доблестного русского флота. Детство Марии было счастливо и безмятежно. Природа щедро наградила её своими дарами – и внешними, и внутренними, а превосходное воспитание и образование, для которых родители ничего не жалели, довершили дело: в 18 лет юная маркиза блистала в высшем обществе не только своей изысканной красотой, но, прежде всего, живостью и остротой ума, образованностью и приветливым, располагающим характером. Мария имела большие способности к языкам, умела ценить всё прекрасное и изысканное. Литература и поэзия составляли для неё с юных лет предмет особого влечения. Не удивительно, что она производила на всех приятное впечатление и могла заинтересовать поэта П. Плетнёва и профессора Александровского университета Я. Грота. Последний отмечал у девушки, прочитавшей В. Жуковского «от доски до доски», удивительное поэтическое чутьё. Увидав её однажды на балу, он писал Плетнёву: «Она почти всегда бывает окружена толпою обожателей; между ними иные приметно вздыхают о ней не на шутку. Что касается меня, то я только благоговею скромно перед её достоинствами и менее удивляюсь ей, нежели природе и воспитанию, которое можно было дать только в провинции, и для которого притом требовались в родителях необыкновенные качества. Она до сих пор по душе совершенный ребёнок». Поездка гельсингфорской красавицы из скромной столицы Финляндии в блестящий и шумный водоворот петербургского большого света и двора в 1840 году решила её судьбу. Едва появившись на петербургском горизонте, она привела в восхищение Александра Паткуля, человека очень близкого к царской семье, который пробудил в ней ответное чувство. В Финляндию Мария возвращалась уже его невестой. Сама природа как бы создала её быть украшением высшего общества, судьбой ей было предназначено занять видное место в жизни и красоваться в лучах света, исходившего от русского престола в лице Царской семьи. Её брак с А. Паткулем был счастливым. Император Александр I был очень расположен к отцу Александра. Он стал восприемником его детей, а Александра с семи лет взял ко двору в товарищи к наследнику Александру Николаевичу, с которым тот учился и воспитывался. В Императрице Александре Фёдоровне юный Паткуль обрёл как бы вторую мать. Свои нежность и привязанность она перенесла позднее и на его очаровательную жену. Их жизнь в Петербурге и в Царском Селе протекала бурно и счастливо. При исключительно приятной наружности и редкой благосклонности судьбы Мария Паткуль не была одержима желанием первенства. Напротив, она была чрезвычайно скромна и непритязательна, чем располагала к себе всех царствующих особ. Когда муж Марии Александровны занял важное место посла в Варшаве (1864-1869гг.), она активно вела там благотворительную деятельность в пользу православного населения, изыскивая средства для поддержания православных церквей и снабжая их всем необходимым. При её непосредственном участии было организовано «Русское благотворительное общество». Позднее на его средства был открыт Мариинский приют. По возвращении в Царское Село Паткуль и здесь открывает приют, попросив средства для него у государя. Последний период своей жизни Мария Александровна провела в Царском Селе как патриарх многочисленной семьи, в окружении детей, внуков и правнуков. Она любила предаться воспоминаниям, часть из которых составили книгу. * * * Из книги «Воспоминания Марии Александровны Паткуль, урождённой Маркизы де Триверсе за три четверти ХIХ столетия»:

В апреле 1869 года Маруся вышла замуж за Ивана Карловича фон-Мейер, состоявшего на особом поручении при наместнике по дипломатическому отделу. Так как Мейер жил в замке, то по случаю его женитьбы квартира была отведена ему обширнее, окнами на покатую террасу, у подножия которой протекала Висла. Наместник как-то особенно был расположен к Мейеру, а так как мы не сразу дали своё согласие на этот брак, то граф Берг с графиней лично приехали к нам просить для Мейера руки нашей дочери, что вышло чересчур официально. Видя, что Маруся сама этого желает, мы предоставили тогда совершеннолетней уже дочери самой решать свою судьбу, тем более, что Мейера хвалили со всех сторон. Наместник был посажённым отцом Мейера, и свадьба состоялась в замковой церкви. По окончании бракосочетания перешли на квартиру молодых, где немецкий пастор длинной высокопарной речью напутствовал их на новую жизнь. О его речи смело можно сказать, что в ней был «der Kurze Sinn der Jangen Rede». Вскоре молодые уехали в двухмесячное путешествие за границу, а по возвращении через несколько дней собрались в деревню к его матери, которая не знала ещё жену своего любимчика, матушкина сына; надо же было представить в милость или на съедение свекрови молодую невестку. Желая сделать сюрприз Марусе к её именинам, мы с мужем поехали к ним на Псковскую губернию, чтобы вместе с тем познакомиться со свекровью. Сто шестьдесят вёрст, начиная от г. Острова, нам пришлось трястись на отвратительных перекладных с тонким слоем сена на верёвочных переплётах, составляющих сидение; на одной из них переплёт лопнул, и мы очутились на дне таратайки, как это было мягко и удобно! Радость Маруси описать трудно, belle mere её приняла нас очень любезно, рассыпалась в похвалах о нашей дочери. * * *

Впервые воспоминания Марии Александровны Паткуль были обнародованы в журнале «Исторический вестник» за 1902 год. Через год они вышли небольшим тиражом, в Петербурге, отдельной книгой и до сего дня не переиздавались. Книга «Воспоминаний» написана ею для своей семьи, но она чрезвычайно интересна и как исторический памятник своего времени, благодаря той видной и блестящей роли, которую играла их автор в высшем свете. Много весьма характерных и любопытных эпизодов из жизни и быта царской семьи и из выдающихся событий эпохи 1840-1860гг. передаётся ею в простых, искренних и живых рассказах. * * *

Информация из архива Псковской области Нам предоставили 3 дела (№569, №570, №571 на 89 листах) под названием «О внесении в родословную книгу дворян фон Мейер с выдачей документов». Ими охвачены периоды с 21 октября 1846 по 24 мая 1852, 10 августа 1882, с 5 декабря 1900 по 28 октября 1915. С большим интересом и усердием изучили их, и вот что выяснили. Фамилия фон Мейер занесена в Лифляндские дворянские родословные книги в ту её часть, которая ведётся со времени присоединения Лифляндии (официальное название территорий сев. Латвии и южной Эстонии в 17 – нач. 20 в.в.) к России, т.е. с 1710 года. В архивах Лифляндского рыцарского и Дворянского Собрания находится Дворянский Диплом, принадлежащий Гвардии Полковнику и Кавалеру фон Мейер. Диплом выдан 3 марта 1825 г. Состоя записанным в 1827 г. в Лифляндской Губернии в 6-й части дворянской родословной книги (ДРК) и приобретя недвижимое населённое имение в Псковской губернии, Генерал-Майор и Кавалер Карл Крестьянов фон Мейер, помещик имения Дургенгоф, 21 окт. 1846 г. подал прошение на имя Императора Николая Павловича о записи его в ДРК Псковской губернии и на дворянство выдать установленную грамоту. 1852 года 2 мая в псковском Дворянском Депутатском собрании было рассмотрено прошение о записи в число дворян Псковской губернии и формулярный список о службе, подписанный Рижским Военным, Лифляндским, Эстляндским и Курлядским Генералом Губернатором, Генерал-лейтенантом бароном Паленом, из которого видно, что Карл Крестьянов Мейер по выпуску из 1 Кадетского корпуса определён Лейбгвардии в Уланский полк корнетом 28 августа 1804 года, произведён поручиком 5 октября 1806 года, штаб-ротмистром 12 декабря 1810 года, ротмистром 20 февраля 1813 года, полковником 17 августа 1817 года. За отличие по службе произведён генерал-майором 22 августа 1826 года, был в походах и в сражениях, награждён орденами Св. великомученика Георгия 4 класса, Св. Владимира 3-ей и 4-ой степени с бантом и Св. Анны 2-ой степени с алмазами, а 22 января 1983 за раны от службы уволен с пенсионом полного жалования. 3 августа 1852 года по Департаменту Герольдии после рассмотрения дела вышел Указ его Императорского Величества, самодержца Всероссийского, из Правительствующего Сената Псковскому дворянскому Депутатскому собранию о том, что Генерал-майор Карл Крестьянов фон Мейер должен быть внесён во вторую часть дворянской родословной книги. У Карла К. фон Мейера и его супруги Амалии, урождённой фон Аст, было 7 детей: 3 сына – Константин (родился 24 сентября 1826 года), Карл (родился …. ) и Иван (родился 30 мая 1832 года), дочери – Софья, Амалия, Ольга, Наталия. Дата рождения Ивана Карловича фон Мейер и место рождения (город Дургенгоф) подтверждены выпиской Пастората Швандбурга 30 ноября 1833 года из Агофской церковной книги (перевод с немецкого) – Дело № 571, лист 18. В том же деле на листе 34 представлена копия аттестата, из которого следует, что состоявший при Канцелярии Военного Министерства надворный советник Иван Карлов сын фон Мейер из дворян Лифляндской губернии, холост, вероисповеданию лютеранского. За родителями его числится 1800 душ крестьян Псковской губернии в Новоржевском, Великолужском и Опочецком уездах и имение в Лидол. губернии. Воспитывался в Императорском Александровском лицее на казённом иждивении, по окончании которого выпущен с правом на чин Х класса и определён на службу в канцелярию Военного министерства. 13 января 1852 года в возрасте 20 лет. За отличие по службе произведён в титулярные советники 11 апреля 1854 года. С разрешения г. Военного Министра 29 декабря 1855 года назначен Помощником Секретаря в особую секретную экспедицию при канцелярии, затем был назначен журналистом отделения свода Военных постановлений, затем согласно прошения отчислен от данной должности с оставлением при 4-м отделении Канцелярии. 26 августа 1856 года награждён (неразборчиво) медалью в память войны 1853-1856 гг. Согласно прошения уволен от службы (высочайший приказ № 49 от 17 ноября 1857 года, город Санкт-Петербург) с награждением при отставке чином надворного советника. Иван Карлович фон Мейер повенчан с дочерью генерал-адъютанта Александра Паткуля девицей Марией Александровной 30 апреля 1869 года (Свидетельство о бракосочетании выдано протоиреем Варшавского кафедрального собора Климентом Чеховичем 9 июля 18… года № 258) и у них в законном браке родились:

Сыновья:

Дочери:

Николай – 4 февраля 1870 года

Ольга – 21 марта 1876 года

Александр – 18 августа 1871 года

Мария – 17 августа 1877 года

Константин – 11 марта 1875 года

Зинаида – 18 июня 1880 года

Владимир – 5 ноября 1878 года

При рождении Николая (1870 год) Иван Карлович фон Мейер состоял чиновником Министерства иностранных дел при (запись не разборчива) в Царстве Польском, в 1871 при рождении Александра Иван Карлович чиновник Министерства иностранных дел по особым поручениям при наместнике Его Величества в Царстве Польском. В 1900 году – действительный статский советник, помещик, проживал в Новоржевском уезде Псковской губернии. Запись о рождении Константина хранится в метрической книге за 1875 год, хранящейся при Георгиевской Кудеверской церкви, в первой части о родившихся в графе мужского пола подл. № 41 о том, что 11 марта (1875 года) родился, а крещён 24 мая. Метрические свидетельства Константина и Владимира заверены Псковской духовной Консисторией 1 сентября 1882 года (Константина фон Мейер за № 4420). По определению Псковского Дворянского Депутатского собрания от 13 сентября 1882 года Константин фон Мейер записан в 4-ю часть дворянской родословной книги Псковской губернии, в коей род гг. фон Мейер утверждён приказом Правительствующего Сената по Департаменту Герольдии от 12 февраля 1862 года за № 1235. Свидетельство о дворянском достоинстве на имя Константина выдано 14 сентября 1882 года за № 92. Потомственный дворянин Константин фон Мейер проживал в селе Бардово, затем в селе Мошатино Новоржевского уезда Псковской губернии. Константин Иванович православного вероисповедания состоял в законном браке с Ниной Михайловой, лютеранского вероисповедания, в котором у них родились 2 дочери: Галина Константиновна – 1 июня 1909 года, Ольга Константиновна – 28 апреля 1912 года (метрическая справка за № 4526). В делопроизводительской справке из Псковской Духовной Консистории от 26 мая 1915 года, сказано, что в метрической книге Троицкой церкви, погоста Баранова Новоржевского уезда, за 1909 год в первой части о родившихся под № 50 значится: «Июня первого родилась, двадцать восьмого крещена Галина (метрическая справка за № 5976)». 14 октября 1915 года по Указу Его Императорского Величества в Псковском Дворянском собрании слушали прошение потомственного дворянина Константина Ивановича фон Мейера о записи его дочерей Галины и Ольги в дворянскую родословную книгу Псковской губернии. Определили: «На основании ст. 37, 374 и 968 т. IX Св. законов о сост. из 1899 года и по продлении 1906 года, внести дочерей потомственного дворянина К.И. фон Мейера: Галину и Ольгу в 4-ю часть дворянской родословной книги Псковской губернии, в чём и выдать им установленные свидетельства» (Данные взяты из Дела 569, лист 15).

Свидетельство № 182 По указу Его Императорского Величества по определению Псковского Дворянского Депутатского Собрания 14 октября 1915 года состоявшемуся, дано сие свидетельство, дочери потомственного дворянина Константина Ивановича фон-Мейер – Галины, родившейся 1 июня 1909 года, в том, что она, Галина Константиновна фон Мейер, записана в четвёртую часть дворянской родословной книги Псковской губернии, в которой род фон Мейер утверждён указом Правительственного Сената по Департаменты Герольдии от 12 февраля 1862 года за № 1235. В чём, Псковской Дворянское Депутатское Собрание подписалось, с приложением казённой печати свидетельствуется. Город Псков 28 октября 1915 года. Гербовый сбор уплачен. Секретарь Дворянства подпись (Дело № 569, лист 15, фонд 110) Подобное свидетельство выдано и Ольге Константиновне фон Мейер, родившейся 28 апреля 1912 года, за № 183.

Бардово (Бардовская волость) – На юго-западе Бежаницкого района, в 55 км от районного центра, на левом берегу р. Алоль в живописной местности с волнистым рельефом расположена деревня Бардово. Впервые упоминается в Новгородских летописях под 1405 годом, когда псковичи «пожгли сёла новгородские на Бардове». В то время Бардово вместе с Великими Луками и Ржевой Пустой было отторгнуто Литвой от Новгородской вечевой республики и выплачивало дань обоим федеральным государствам. В состав псковских земель впервые вошло в 1719 году, когда образовалась Псковская провинция. На восточной окраине деревни находится бывшее имение дворянского рода фон Мейеров, выходцев из прибалтийских немцев. В Бардове были построены господский дом, скотные дворы, разбит парк. На реке Копытовка была построена мельница из дикого камня. Фон Мейер владел 4000 десятин земли. Ему принадлежали деревни Бардово, Мошатино, Скрепля и Самсониха. В 1870 года владелец имения построил спиртзавод, на котором работало 9 рабочих, и продукция которого ежегодно продавалась на 13700 рублей. В хозяйстве было хорошо налажено полеводство и животноводство. Вон Мейер ввёл многополье, наладил семенное хозяйство. Он занимался разведением племенного и молочного скота, применял сельскохозяйственные машины – плуг, сеялку, паровую молотилку. В 1906 году в Бардове произошли столкновения крестьян с помещиком, и по этой причине для охраны имения был вызван полицейский отряд. В 1918 году помещичьи земли были конфискованы представителями советской власти, средства производства изъяты. В наши дни от усадьбы фон Мейеров сохранилось немногое. Значительно нарушена композиционно-планировочная структура усадьбы, утрачены барский дом и видовые точки усадебного парка. На западной половине усадьбы размещены школьный участок и стоянка сельскохозяйственной техники, построена пилорама, что исказило исторический облик усадьбы, привело к утрате элементов усадебного парка. Два копаных пруда заилены и зарастают. Из бывших построек сохранились кузница, гумно, сарай, скотники и мельница, деревянный сарай. Интерес представляют также хозпостройки с шатрами-кровлями, поднятыми на кирпичных столбах. До нашего времени сохранился усадебный парк на площади 13 га (был разбит в середине XIX в.) Парк расположен на левом берегу р. Алоль на восточной окраине Бардова. В нём произрастают деревья местной флоры: липа мелколистная, ель обыкновенная, берёза. Возраст их превышает 160 лет. Из дикорастущих произрастает акация жёлтая. Парковые композиции нарушены, аллеи сохранились лишь фрагментами. Сейчас парк одичал, зарос и захламлён. Псковское областное Собрание депутатов решением от 25.04.1996 объявило старинный усадебный парк в деревне Бардово памятником садово-паркового искусства. (Источник – Розов Н.Г. Ожерелье Псковской земли.// Дворянские усадьбы, 2005, выпуск № 38 Издание Государственного музея-заповедника А.С. Пушкина «Михайловское»).

– На территории Бежаницкого района насчитывалось около 80 помещичьих имений, их них самыми богатыми тогда были Гора, Богдановское, Усадище, Бардово, Ратча, Цевло и другие. Лучшие земли принадлежали помещикам: Мейерам (владели 9 тыс. земли), Креницыным (16 тыс. десятин земли), Полибиным и др. Роскошью внутреннего убранства, картинными галереями, изяществом отделки славились тогда усадьбы Мейеров (Бардово), Полибиных (Ратча) и Львовых (Гора). (Источник – Историко-географический очерк «Бежаницы» П.В. Солодов, 1998) * * *

Нет, Галину Константиновну нельзя упрекнуть в «беспамятстве». Жизнь наложила печать запрета. Такое было время, и с ним нельзя было не считаться. Сущностью сложившегося её бытия стало желание овладеть временем, применительно к целям и смыслу жизни её поколения. И она воспользовалась этим. Из дневников Г.К. Калабалиной: Я жила тогда в Харькове с мамой и младшей сестрой. Моего папу убили в германскую войну, а мама была учительницей немецкого языка. Я тоже мечтала стать педагогом. После школы поступила в педучилище, там и вступила в общество «Друг детей». Тогда был бич – беспризорность. В стране, только что пережившей две революции и гражданскую войну, царила разруха. Сотни тысяч детей потеряли не только семьи, но само детство. Мы, молодёжь, вдохновенно поднимались на помощь нашей стране. Занимались конкретными делами: собирали ребят на вокзалах, дежурили в ночлежках, где были беспризорники, определяли их в детские дома, там тоже проводили много времени, общаясь с ребятами. И в этом общении под коростой грубости и отчуждения открывались порой чистые и добрые детские души. Хотелось много сделать для этих детей, чтобы жизнь у них устроилась хорошо. Тогда у меня и появилось желание стать воспитателем. Но не всё складывалось, как хотелось. В 1925 году скоропостижно умерла мама. Из взрослых я осталась одна, и об учёбе не могло быть и речи, надо было зарабатывать себе на хлеб. Решила пойти работать на табачную фабрику в Харькове. И вот как-то приехал лектор, и весь наш актив по борьбе с детской беспризорностью собрали на лекцию. Этим лектором был Антон Семёнович Макаренко. Мы ждали «учёного» доклада, а получили задушевный разговор. С большой теплотой говорил Антон Семёнович о своих воспитанниках, о тех причинах, которые привели ребят на улицу, о том, какие замечательные люди выходят из колонии имени Горького, о том, что в каждом человеке, даже в самом плохом, есть что-то хорошее, которое надо найти, увидеть, за которое надо зацепиться и которое надо развивать. Я слушала Антона Семёновича, затаив дыхание. Как он верит в Человека! Как он любит людей! У такого педагога не может быть плохих воспитанников. Как счастливы те, кто попал в эти заботливые руки. И как мне захотелось в эти минуты посвятить свою жизнь этим, вырванным из нормальной жизни ребятам. После беседы я подошла к Антону Семёновичу и рассказала о своей жизни, о трудностях, с которыми я столкнулась после смерти матери. Антон Семёнович выслушал меня внимательно, а потом сказал: «Вот что, здесь, в Харькове, учится группа наших рабфаковцев, это наш сводный отряд, я зачисляю тебя в него. И с этого дня ты не одна, у тебя большая семья, которая будет заботиться о тебе и перед которой ты будешь в ответе за свои поступки. То, что ты хочешь стать воспитателем, это очень хорошо, и ты им обязательно будешь». С этого дня моя жизнь получила новый смысл, я была не одна, меня окружали хорошие, заботливые люди. Антон Семёнович регулярно навещал сводный отряд, который жил в студенческом городке. В один из таких приездов меня приняли в колонисты и вручили мне костюм и синюю блузку с белым воротничком. Для меня этот костюм был дороже всего на свете, так как это означало, что я стала полноправным членом колонии имени Горького. * * *

У каждого человека должна быть своя семья - это аксиома. Но доказывает эту аксиому каждый по-своему. Кто-то лихорадочно пытается найти спутника жизни методом бесконечных проб и ошибок, кто-то долгие годы придирчиво, скрупулёзно «исследует» со всех сторон своего потенциального партнёра, рискуя остаться в результате долгих поисков в одиночестве. Кто-то упускает свой шанс, чьи-то жизни ломает душевная слепота. А есть и такие, к которым милостива Её Величество Судьба - им дано счастье встретиться и остаться навсегда вместе. Встреч в жизни человека множество: мимолётные и будто случайные, долгожданные и будто предвиденные… Каждая из них оставляет след в сердце и душе. Каждая даёт толчок к новому повороту в судьбе. Порой только со временем мы можем осознать, как много она для нас значила, и как много она нам дала.

Из дневников Г.К. Калабалиной: – Когда я приехала в колонию имени Горького, Антон Семёнович сказал, что мне надо осмотреть колонию. А там были такие подземные ходы — интересно. Вот позвал он Семёна, вошёл парень в малиновых трусах и синей рубашке — у них все в трусах ходили, и говорит: «Вот, Семён, я даю тебе ордер на два часа, познакомишь Галю с колонией». Я знала, что ордера дают на пальто, а что на людей — не знала. Меня это немножко даже испугало. Оказалось, у них такой порядок был: получил ордер — значит, несёшь полную ответственность за того человека, которого тебе поручили. С первой минуты он произвёл на меня такое впечатление — удивительный во всём — глаза, улыбка... Ходили, подошли к подземным ходам. Он говорит: «А ты не боишься со мной пойти?» Я ему сказала: «Знаешь, чего бояться? Геройство — обидеть сильного, а слабого — какое же тут геройство?» — «Ну, тогда пойдём». Так состоялось наше знакомство.

Галина Калабалина

Семён Калабалин

1926 год

Вот предсвадебное послание Семёна Калабалина невесте, помеченное 11 марта 1926 года: Поздно уж, родимая, ждать тебя невмочь. На дворе цыганкою распростёрлась ночь. Мы с тобою Галочка, встретим здесь зарю. Я тебе, любимая, счастье подарю. Окружу заботою, лаской и теплом, По пути нелёгкому вместе мы пойдём. Парня бесшабашного встретила не зря. Всё, что в нём хорошего, только для тебя. Горьковскою дружбою связаны с тобой, Будь же мне подругою, верною женой. «Горьковскою» дружбой — потому что колония, как все знают, была имени Горького. Когда собрались пожениться, пошли к Макаренко советоваться, он был непререкаемым авторитетом. Антон Семёнович сказал Галине Константиновне: «Я очень люблю Семёна и люблю тебя, но я вам не советую жениться. Потому что Семён весь пошёл в меня, он будет весь в работе, и семье ему будет некогда уделять внимание». В семнадцать лет натура ещё бесхитростна, да и ставить крест на любви не хотелось. Она ответила, что постарается создать такую семью, которая бы помогала мужу в работе: «Почему он пойдёт по вашим стопам? А может быть, вы увидите, что всё у нас хорошо, и вы сами последуете нашему примеру». Как в воду глядела! Суровый учитель через год после обручения своих воспитанников сам сыграл свадьбу! На дворе стоял 1928 год. Калабалин шутил: «Антон Семёнович был три раза женат. Первый раз на колонии Горького, второй — на коммуне Дзержинского, а третий — на Галине Стахиевне Салько…». Калабалины пойдут по жизни вместе. Когда выйдет в свет «Педагогическая поэма», Семён подарит Галине эту удивительную книгу, оставит памятную запись: «Другу, жене, сподвижнице! Ангелу-хранителю моего «я». Их педагогика – это живая практика жизни. Вместе они продолжат воспитательную педагогику Макаренко, где один дополнял другого, и на этом держалось их единое целое.

Семён Афанасьевич и Галина Константиновна Калабалины: вместе по жизни. Барыбино, 1940 год.

Жить для тех, из среды которых вышел сам Не вышло из Карабанова агронома. Кончил он агрономический рабфак, но в институт не перешёл, а сказал мне решительно: – Хай йому с тем хлеборобством! Не можу без пацанов буты. Сколько ещё хороших хлопцев дурака валяет на свете, ого! Раз вы, Антон Семёнович, в этом деле потрудились, так и мне можно. Так и пошёл Семён Карабанов по пути соцвосовского подвига и не изменил ему до сегодняшнего дня, хотя и выпал Семёну жребий труднее, чем всякому другому подвижнику А.С. Макаренко

В 1925 г. С.А. Калабалин закончил рабфак сельскохозяйственного института, но работа в сельском хозяйстве привлекала его меньше, чем деятельность воспитателя. Поэтому он решил не поступать в институт, а возвратиться в колонию. Под руководством А.С. Макаренко в колонии им. М. Горького он начал свою педагогическую деятельность. В 1926 г. его призывают в ряды Красной Армии. Служил он на станции Ереськи, под Полтавой, был активным участником всех спортивных соревнований. Его успехи в спорте не раз были отмечены наградами и призами. Участвуя в лыжных соревнованиях, он получил травму и после лечения был демобилизован. Возвратился работать в колонию им. М. Горького, поскольку другой работы, кроме работы с детьми, для себя не мыслил. В 1928 г. С.А. Калабалин дал торжественную клятву А.С. Макаренко посвятить свою жизнь борьбе с детской беспризорностью и нищетой – жить для тех, из среды которых вышел сам, чтобы и они жизнью своею землю украшали. Проработав некоторое время в колонии, он по поручению А.С. Макаренко, стал заведовать общежитием на станции Комаровка под Харьковом. В этом общежитии жили подростки — выпускники детских домов и коммун. В Комаровке Семён Афанасьевич работал около года, затем его перевели на работу в Будянскую колонию им. В. Г. Короленко. Там был воспитателем, а потом заведовал учебно-воспитательной частью. После открытия коммуны им. Ф.Э. Дзержинского С.А. Калабалин получил приглашение А.С. Макаренко поработать некоторое время в коммуне воспитателем. Подтверждение этому – воспоминания коммунара Л.В. Конисевича: «Спортивную жизнь в коммуне им. Ф.Э. Дзержинского возглавлял Семён Калабалин, воспитанник колонии им. М. Горького. Огненный танцор с фигурой Аполлона, безгранично смелый во всех делах, никогда не унывающий, пышущий здоровьем, сильный, с прекрасной строевой выправкой, он, как никто из руководителей коммуны, соответствовал этой роли. К нему тянулись, желая подражать и походить на него. Гимнастика, лёгкая атлетика, лыжи, бокс, борьба, плавание, морские «бои», походы — всё он умел и с успехом передавал нам, младшему поколению. Очень многие благодарны ему за это».

В феврале 1931 г. С.А. Калабалин, по совету А.С. Макаренко, переезжает в Ленинград и работает в Сосновой поляне в школе-колонии № 66 для трудновоспитуемых детей. Вспоминает Тимофей Иванович Агафонов, завуч школы-колонии № 66: «Колония представляла нечто очень убогое в педагогическом отношении: побеги, кражи, азартные игры, приводы в милицию — вот краткая характеристика колонии на осень 1931 г., когда я приступил к работе в ней… Обращаюсь в сектор детских домов Ленгороно и прошу дать мне двух-трёх хороших воспитателей. Обращаюсь раз, два... Обращаюсь в пятый раз, но тщетно: нет воспитателей. Наконец-то мне повезло. Зав. сектором детских домов товарищ Грузовский, указывая с лукавой улыбкой на чёрного атлета, сидящего у дверей кабинета, произнёс шёпотом: «Может быть, вот этот чудак подойдёт вам?» — «А что это за чудак?» — осведомляюсь я. — «Да поговорите... Чудаковатый какой-то...» — Я подсаживаюсь к «чудаковатому» человеку и обращаюсь к нему: «Скажите, пожалуйста, Вы, кажется, изъявляете желание работать воспитателем в детском доме?» — «Да». — «Может быть, условия нашей колонии подойдут Вам? Она всего лишь в часе езды от Ленинграда. Расположена в прекрасной усадьбе, она...» Описываю её так, чтобы не оттолкнуть, а расположить кандидата. Но он, прервав меня, заявил: «Это меня не интересует. Как там ребята?» — «Ребята? Ничего. Работать с ними можно», — отвечаю я осторожно. — «Тогда не поеду к вам. Мне нужно такое учреждение, чтобы можно было там поработать, засучив рукава. Трудные условия мне нужны», — отрубил «чудаковатый» педагог. В ответ на это я схватил его за руку и выпалил: «Оно такое и есть!» — «Хорошо. Но ответ дам после того, как посмотрю колонию. Можем проехать прямо сейчас?». Через два дня Семён Афанасьевич привёз семью: жену Галину Константиновну, дочурку Леночку и сыночка Костика, того самого, которого весной 1934 г. психически больной воспитанник в состоянии припадка убил. Об этом упоминается на последних страницах «Педагогической поэмы». В первые же дни работы Семёна Афанасьевича жизнь в школе-колонии стала преобразовываться. Групповые воспитатели не знали, куда себя деть, так как их воспитанники покидали их, и следовали по пятам за Семёном Афанасьевичем, вокруг которого как-то особо закипела жизнь колонии. Всё было ново и интересно для воспитанников. Он ввёл отрядную систему, образовал совет командиров, развернул соревнование между отрядами, придумав какой-то очень наглядный и, главное, эмоционально захватывающий ежедневный учёт результатов соревнования. На фоне той устоявшейся педагогики, которой мы, сотрудники, пытались «взять в руки» и сломить злую волю вчерашних беспризорников, действовала калабалинская педагогика, которая полностью разрушила стену между ним — воспитателем, и ими — воспитанниками. Его слова и дела они стали воспринимать, как «путёвку в жизнь», постепенно становясь обычными мальчиками, целеустремлёнными, дисциплинированными. Совершенно прекратились побеги. Больше того, многие «бегуны» стали возвращаться и упрашивать, чтобы их приняли в колонию, так как они «очень хотят жить в ней». Примерно через год колония превратилась в образцовую. Ленгороно стал направлять в неё делегации по обмену опытом, и педагоги с большим восхищением отзывались обо всём, что видели в ней».

Сохранились дневники Семёна Афанасьевича, которые он вёл во время работы в школе-колонии № 66. Они отразили многие факты его работы как педагога, приёмы воспитания коллектива и отдельных воспитанников: Из дневника С.А. Калабалина:

«В 1931 г. я спросил разрешения у Антона Семёновича на испытание своих сил, опыта, а, главное, действия системы, которую имел возможность изучать, — системы Антона Семёновича, но в других условиях и не под его началом. Окажусь ли я достойным учеником своего учителя? Оправдаю ли его доверие и надежды? В Ленгороно я просил предоставить мне место воспитателя в одном из худших по своей организации детских домов. Такое учреждение под титулом «66-я школа-колония для трудновоспитуемых детей» нашлось. Положение было действительно трудное. В Ленгороно меня предупредили, что это учреждение подлежит расформированию, – так оно неисправимо запущено. Если удастся наладить там работу, то Ленгороно готово ещё на год отсрочить ликвидацию школы-колонии. Я обещал уложиться в более короткие сроки. Это была типичная малина-ночлежка, скопление воришек, которые день проводили в городе, занимаясь воровским промыслом, а к ночи сползались в колонию. Мои попытки собрать ребят для знакомства и беседы были безуспешными. Засады в столовой не приносили пользы, так как ребята просто не являлись туда, не нуждаясь в нашей пище. Карауля у корпуса, я пытался помешать ребятам выходить в город, но они и мимо меня не проходили, и в корпусе их не оказывалось. Воспитатели сидели по своим квартирам-бастионам и не подавали никаких признаков жизни. И вот на третий день своего безуспешного блуждания по колонии я натянул волейбольную сетку на столбы, надул мяч и стал играть в надежде, что кто-нибудь из ребят соблазнится и составит мне компанию. Это было около шести часов дня, когда, как правило, ребята начинали сползаться домой. Однако ко мне никто не подошёл. Вдруг где-то совсем близко задребезжал сигнал, как-то тревожно, взахлёб. Окна второго этажа спален распахнулись, и в них показались букеты мальчишеских голов. Все, кто был во дворе, стремглав бросились в дом. Со второго этажа хором закричали: «Бык! Бык! Убегай!» И я увидел во дворе огромного быка. Он шёл, горделиво останавливаясь, загребал передними ногами землю и забрасывал её на свою могучую спину. Он шёл в мою сторону. «Бежать!» И вдруг я подумал, я побегу от этого зверя и... делать здесь мне больше нечего. Позор, слава труса взметнётся мне вслед стоголосым улюлюканием трусливо торчащих в окнах мальчишек. А бык подошёл к сетке и стал играть рогами. Пока бык развлекался сеткой, намотав её на рога, я лихорадочно искал выхода. Бык развернулся ко мне задом, а я схватил его за хвост и стал ногами бить по его ногам и сдавленным голосом уговаривать вернуться на хозяйственный двор. Я решил, что только вместе с его хвостом оторвусь от быка. Через некоторое время мне удалось укротить его и погнать в стойло. А когда я вернулся во двор, то ко мне подошли несколько ребят и, не скрывая своего любопытства и восторга, заговорили: — Вы в самом деле не испугались нашего быка? — А здорово вы его!... — А всё-таки испугались, да, испугались? — Да как вам сказать... Вообще-то струхнул. А потом решил, что если таких телят бояться, то лучше и на свете не жить. — Ого! Это телёнок называется! Ничего себе телёнок. Так он же лошадь запорол! Когда он вырывается, так дядя Гриша специальный знак даёт, чтобы люди убегали, — затараторил курносый мальчишка, – Так я же не знал, что его надо обязательно бояться. Если бы знал, то вместе с вами побежал бы на чердак. Эффект был неожиданный, но нужный. — Идёмте к нам в спальню, — баском проговорил угрюмый мальчик, в котором без труда угадывался «авторитет». Я пошёл. Но что-то похоже на общее собрание состоялось только через несколько дней. А до этого собрания я интриговал ребят, входил в их гущу, разламывал ледок отчуждения то шуткой-прибауткой, то трудовыми и игровыми вспышками разрушал «авторитет» вожаков, распознавая их, высматривал будущих командиров, влюблял в себя толпу. А потом уже пошли настоящие собрания, заседания совета командиров, борьба за каждого члена коллектива и воспитание коллектива. 5 мая 1932 г. во двор колонии ворвались пять легковых автомобилей. Это была первая экскурсия иностранцев. Приехали педагоги Англии. Покидая колонию, они оставили следующую запись: «Мы чрезвычайно заинтересовались колонией и остались под большим впечатлением от организации дела воспитания детей, царящей атмосферы дружбы и доверия между заведующим и детьми и отсутствием суровой дисциплины и наказания...» Что же случилось, что за такое время учреждение, являвшее собою дурную малину, где 150 ребят развлекались игрой в карты, пьянкой, воровством, преобразилось? И не только преобразилось, а было признано образцово-показательным? А произошло то, что произошло с Иваном Царевичем, когда он испил живой воды. Система организации детского коллектива А.С. Макаренко, возникшая на Украине, оказалась одинаково живительной и в детских учреждениях Ленгороно. Применил я эту систему в 66-й школе-колонии, как говорится, слово в слово. Результаты были воистину изумительными. В 1934 г., в год самого убедительного успеха, в год моего предполагавшегося личного рапорта Антону Семёновичу, собравшемуся навестить мою колонию, мне был нанесён страшный удар. Мой трёхлетний сын стал жертвой садиста-подростка, присланного накануне убийства из приёмника. Сказалось то, что он уже успел совершить не одно подобное преступление. Какой-то угодник от педагогики тут же, у ещё открытой могилы моего первенца, посоветовал бросить это проклятое дело. Ничего, мол, хорошего из этих беспризорников не получится, а вот так, как вашего сына, всех нас поубивают. Им всё можно. Я так посмотрел на этого педагогического дьячка, что он не на шутку струсил и, не дожидаясь погребения, скрылся. Нет, я не бросил поля брани, не отступил, не изменил педагогическому долгу. И не пищал. Антон Семёнович писал мне тогда: «Дорогие мои, я не пишу вам слова утешения, я с вами, чувствуйте меня рядом с собой, как чувствую я вас, ваши плечи, ваши сердца. Бывает иногда в жизни такая заваруха, что, кажись, выхода нет, хоть погибай, или отступай. То и ценно в нас, что мы отступать-то и не приучены. Верю тебе, Семён, найди в себе силы перенеси это страшное горе, помоги Гале…». Со всех концов я получил в эти дни письма от своих воспитанников по колонии имени Горького. Думаю, что этот поток доброй, товарищеской поддержки был результатом подсказки Антона Семёновича…» * * *

Однако в 66-й школе-колонии для трудновоспитуемых детей, где произошла трагедия, остаться было невыносимо. В августе 1934 года С.А. Калабалин перешёл на работу в детский дом № 54 Сталинского района города Ленинграда, где проработал завучем до мая 1935 года. Работа завучем мало привлекала С.А. Калабалина – прирождённого воспитателя, умевшего уже в начале своей педагогической деятельности найти подход к самым трудным подросткам. Его тянуло к большому, настоящему делу. По ходатайству А.С. Макаренко, тогда помощника начальника отдела воспитательно-трудовых колоний при НКВД УССР, Калабалин назначается начальником учебно-воспитательной части Винницкой колонии. Об этом он пишет: «Мне было поручено открытие детской колонии для рецидива в Якушенцах. В этот период я часто общался с Антоном Семёновичем и был свидетелем, как он не просто руководил отделом, а создавал методику воспитания во всех её подробностях…» Выводя своего друга и ученика в образе Карабанова, А.С. Макаренко оценит работу С.А. Калабалина так:

«Карабанов — начальник колонии. Замечательный человек. Если про себя я говорил, что мастер, а не талант, то Карабанов в первую очередь талант. Расскажу вам такой случай. В 1937 г. я руководил всеми колониями Украины. Вызвал из Ленинграда Карабанова: «Бери новую колонию, будешь работать там». — «Хорошо». Дал я ему старый совхоз (с. Якушенцы). Ничего там не было. Я решил: Карабанов человек сильный. Дал я ему «лучших ребят». Со всей Украины собрал... настоящих «жуков», которые со мной без мата принципиально не разговаривали. Парню 14 — 15, но у него в кармане отмычка и водка. Месяц я продержал их в приёмнике, окружив высоким забором, часовых поставил. Наконец, получаю телеграмму от Карабанова: «Можно привозить». Ночью они прибыли в Винницу. Карабанов подал к станции два грузовика. Приехали. Накормили их, уложили спать. Утром проснулись — кругом степь, пусто. И бараки. ...Карабанов ушёл на село. Ребята заявили: жить здесь не будем, пошли, братцы, на вокзал... Пошли пешком, целой ватагой. А чекисты за ними на автомобиле поехали, всё уговаривать продолжают. Прибежал Карабанов: «Где хлопцы?» Схватил первого попавшегося коня, без седла, поскакал за ними. Видит — идут хлопцы по дороге. Он спрыгнул с коня. Поскользнулся и упал. Лежит. Те к нему: что такое? Пробуют поднять. Стонет. Потом говорит: «Снесите меня в колонию». Понесли в колонию. Всей гурьбой пошли. Принесли. Осторожно опустили его, а он и говорит; «Ну, спасибо, что донесли, не хотелось мне пешком идти». Ребята буквально обалдели. А он увидел самого курносого и говорит: «Почему ты такой красивый?» Ребята ещё в больший восторг пришли. Карабанов говорит: «Ну что же, идите в Винницу». — «Ну, пойдём».— «А, может быть, позавтракаете, а потом пойдёте? — «Ладно, отчего не позавтракать». ...Через три месяца я приехал к нему туда с ревизией, посмотрел на них. Дисциплина, что надо. Все очень вежливы, приветливые, все читали «Педагогическую поэму». Я не стал расспрашивать Семёна, как он это сделал. А у ребят спросил: «Ну-ка, скажите, какое у вас главное достижение?».— «Наше главное достижение — Семён Афанасьевич!» (смех). Вот это настоящий талант. Не мастер, а именно талант, которому подчиняются самые тяжёлые, самые вредные. И из них он делает хороших людей. Мы посылали ему самых трудных, а он делал с ними буквально чудеса…»

В эти годы С.А. Калабалин ведёт активную переписку с Антоном Семёновичем. Сохранившиеся письма раскрывают удивительную историю дружбы двух талантливых людей: учителя и ученика: «Каждое личное письмо Антона Семёновича ко мне, — вспоминает Калабалин, — было полно советов и подсказок по методической организации детского учреждения. В них предусмотрено решительно всё: дозировка света, воздуха, жилой площади, расстановка кроватей, пошив костюмов, встреча новичка, примерное содержание первой беседы с ним, методика привлечения подростков к общественной деятельности, нормы нагрузок, организация первого урока в школе и т.д.». В 1938-м С.А. Калабалина арестовывают и обвиняют в антисоветской агитации среди воспитанников. При аресте изымается вся имеющаяся в доме переписка с А.С. Макаренко и с его друзьями по колонии им. М. Горького. Однако, незадолго до ареста, он шлёт весточку своему учителю. Вот что он в ней пишет: «20.12.37 г. Дорогой Антон Семёнович! Моё моральное состояние нарушено основательно, и я вечно нахожусь в состоянии помилованного. Это не вяжется с моей натурой, тем более, что я в своей работе честен и самоотвержен...»

Содержание этого письма – «загадка, которую ещё следует разгадывать» – утверждает исследователь-макаренковед С.С. Невская. Нет сведений, которые могли бы пролить свет на те события, в связи с чем Калабалин пишет о своём состоянии «помилованного». Письма, изъятые при аресте, до сих пор не найдены. Судьба была благосклонна к Семёну Афанасьевичу – в тюрьме он провёл только месяц. Из дневников Г.К. Калабалиной: «Осень 1937 года была очень тревожной. По всей нашей стране начались аресты. Вдруг было предложено снять со стены в корпусе портрет секретаря ЦК ВЛКСМ Александра Косырева, которого я знала с молодости, как стойкого борца за дело партии, потом портреты наших полководцев: Якира, Тухачевского, Блюхера, Егорова. Затем арестовали Касиора, именем которого была названа наша колония, и следом за ним был арестован Председатель Совнаркома Украины П.П. Постышев. Мы ничего не могли понять, как все они вдруг стали «врагами народа». Начались аресты в аппарате нашего Винницкого управления НКВД. В ноябре 1937 года Семёна вызвали в Управление. Я в тот день была дежурным воспитателем по колонии, Семён обещал, что, освободившись от дел в Управлении, купит билеты в кино, чтобы мы с ребятами после обеда пошли в Винницу на кинофильм, и в 4-е часа вечера он должен был встретить нас. В 10 часов он уехал, а в 2 часа дня, когда я проводила обед, мне сказали, что какие-то люди вскрыли кабинет и рылись в столе Семёна. Я поняла – случилось страшное: Семёна арестовали и идёт обыск. Я собралась с силами и продолжала проводить обед. Обыск провели в доме без меня. Дома была Оля, Шура и дети. Конечно, ничего не нашли, кроме книги с рассказами о Болшевской Коммуне имени Ягоды, который был арестован как враг народа, а также фотографию брата Семёна – Ефима, кавалера четырёх Георгиевских крестов, в военной форме со всеми орденами. Кроме этого забрали всю переписку с А.М. Горьким и А.С. Макаренко. Я в это время была в положении – ждала первого сына - Антона. Когда я пришла домой, всё было перевёрнуто вверх дном. Сделалось до боли обидно, грустно, тоскливо, жутко. Детишки сидели испуганные, расстроенные. Я успокоила их, приласкала. Вместе с Шурой и Олей привела в порядок квартиру и отправилась в город в управление НКВД – узнать, что с Семёном, где он? Мне ответили коротко – «он арестован». Не помню, как я вернулась домой. Всё что вчера ещё было ясным, понятным, сегодня стало чёрным и страшным. Что ждёт его, моего самого родного? Где он сейчас? Я глубоко была уверена и хорошо знала, что Семён ни в чём не повинен, но в то же время доказать что-либо было невозможно. Утром мне объявили, что я освобождена от работы, как жена репрессированного. Начались для меня и всей нашей семьи очень тяжёлые времена. Как жить? На какие средства? Утром пришла дочка Леночка из садика в слезах и сказала, что в детский садик больше не пойдёт, потому, что все ребята говорят, что её папа «враг народа» и что с ней никто не хочет играть. Знакомые, встречаясь со мной на улице, спешили перейти на другую сторону, чтобы не навлечь на себя подозрения. Работникам колонии и воспитанникам было запрещено общаться со мною. Зарплату мою и Семёна за прошедший месяц не дали, сказали, что дадут только тогда, когда я покину территорию колонии. С каждым днём жить становилось всё труднее. Скудный запас продовольствия подходил к концу. Несмотря на всё это во мне жила вера, что правда должна восторжествовать, Семён должен освободиться. Со мною оставалась моя семья, верные друзья – сестра Оля с мужем, бывшие воспитанники, которые работали в городе и помогали нам продуктами, а также нынешние воспитанники моего корпуса, где я работала воспитателем. Хотя им было строго запрещено приходить ко мне, но они вечерами через форточку передавали молоко и печенье для малышей. Попытки устроиться на какую-либо работу были безуспешны: жену репрессированного на работу не брали. Каждый день я ходила в тюрьму, передать что-нибудь Семёну из одежды, чтобы получить его роспись в получении передачи и убедиться, что он жив и никуда не отправлен. Положение становилось всё труднее. И тут я вспомнила, что когда-то работала (в 1929 году) в ВУЦИКе под руководством Г.И. Петровского. Он был очень внимательным и заботливым человеком по отношению к нам – молодым. Я написала ему письмо, рассказала обо всех своих трудностях и попросила помощи в устройстве на работу, чтобы содержать свою семью. И буквально через неделю за мной прислали машину из Виницкого облоно для оформления документов. Я ещё раз убедилась в исключительной порядочности и человеческой чуткости настоящего товарища - Григория Ивановича Петровского. В облоно мне была предложена работа воспитателя в Соколовском детском доме…»

17 марта 1938 года Семён Калабалин напишет своё первое после ареста письмо своему учителю: «Дорогой Антон Семёнович! Спасибо за письмо. Оно мне сообщило о том, что Вы физически нездоровы, что меня страшно огорчило, но зато Вы на свободе. В Виннице вдруг пошли слухи, что якобы Вы арестованы! Ужас, что со мною творилось!». Слухи об аресте Макаренко, сообщённые С.А. Калабалиным, – совершенно неожиданная для макаренковедов информация, так как угроза ареста существовала в 1936-37, но дело было закрыто, и Антон Семёнович уехал на постоянное место жительства в Россию. В этом же письме содержится ценнейшая информация о том, что же произошло с Калабалиным: «На первом допросе мне предложили дать объяснения о моей контрреволюционной деятельности. Так как я понятия не имел, что говорить, я попросил следователя поделиться со мной, чем он располагает. Он заявил, что следствие располагает сведениями о моих антисоветских настроениях и о том, что я вёл антисоветскую агитацию среди детей. Я назвал этот бред анекдотом. На втором допросе и на последующих двух вопрос о контрреволюции не всплывал. 20.02.38 г. следователь мне заявил о том, что, вероятно, меня придётся освободить, дело прекратить и 2.03.38 г. меня освободили». В это же время, пишет далее Семён Афанасьевич, в колонии происходили следующие события: «Хлопцы взвыли, — за что арестовали нашего Семёна Афанасьевича?! Кое-кто из местных работников от себя промямлил (слово написано неразборчиво) «враг», — ему заплевали глаза. Колония в течение трёх дней окружена милицией. Воздвигли карцер. На работу и в школу не пошло 50% детей. Пошли попойка, игра в карты, грабежи и воровство». Семён Афанасьевич с болью сообщает Макаренко, что «всё, что было сделано за два года – рухнуло, как рушатся на пожаре горящие стропила». Что же было после ареста, каким он вернулся, на какие деньги жил, где работал, что стало с Винницкой колонией? И об этом пишет Калабалин, переполненный гневом, не выбирая выражений, ибо его арест имел дорогую цену: развал детской колонии, бездушие и равнодушие к детским судьбам: «2.03 я свободен. 3.03 встречаю товарища Морозова, начальника областного УНКВД, который, тепло пожав мою руку, заявил, что он был против моего ареста, но благодаря настойчивым требованиям отдела трудовых колоний, он пошёл на арест. 7.03 я уже заведующий Соколовского детского дома, разбитый, уставший и безденежный (после тюрьмы расчёт дали полный, удержали за что-то почти всё). Давыдова я уже не застал в колонии – сняли за развал колонии и из-за ненависти к нему ребят. Управляющий теперь Вронский».

В конце письма Калабалин заключает: «Коротко почти всё. При встрече расскажу с подробностями. И всё же я хотел бы работать в России и недалеко от Москвы и Вас. Желаю быстрого выздоровления. Целую всех от всех. Ваш Семён».

Из записных книжек А.С. Макаренко: «Подвиг. Это очень грустное зрелище. Калабалин делает чудеса. Его ребята по-новому смотрят, – это человеческий коллектив. Но как он невыносимо одинок, этот Семён. Кругом бедность и даже вши, барское попечительство, лень, болтовня и жадная, подлая карьера…» С.А. Калабалин не оставлял надежды вернуться работать в колонии системы НКВД, работа в Соколовском детском доме тяготит его. В следующем письме Антону Семёновичу, которое он пишет 20 марта, просит совета: «Дорогой Антон Семёнович! Как Вы мне посоветуете: обратиться с письмом к товарищу Ежову по вопросу становления моих прав на работу в трудколонии НКВД, конечно, с изложением и всей прекрасной «штуки», разыгранной со мной? Не могу без трудновоспитуемой братии. Арестован я был только для того, чтобы скомпрометировать меня перед детьми, но этого не получилось, а одно лишь успели – развалить колонию... Сидеть в Соколовке – ужасно тяжело. Чувствую себя как на высылке. Это же работа не по вкусу и выбору. Я оказался перед фактом свершившимся. Когда меня освободили, то Галя со всей свитой была уже в Соколовке. Напишите о себе, как Ваше здоровье и зачем это нужно было ломать рёбра. Будьте здоровы, дорогой отец...» На приведённые выше письма, по всей вероятности, А.С. Макаренко не сумел ответить, ведь пишет же он Шершнёву, что «долго не писал», «был тяжело болен»! 27 марта 1938 года Калабалин в своём письме интересовался здоровьем своего учителя: «Как Ваше здоровье? Очень прошу Вас и меня держать в курсе лечения. Вам болеть запрещается. Если бы можно было послать своё ребро – они у меня ещё крепкие. Читал Вашу замечательную статью в «Правде» («Проблемы воспитания в советской школе» от 23 марта 1938 года). Ну до чего же мудро. …Школа не является организующим центром, ни началом морали коллектива и индивидуума. Скорее она являет собою место безнаказанного разгула. Сколько бы я мог привести трагических случаев из быта школы. …Что если бы удалось мне получить одну из школ и в разрезе Вашей статьи дать образец сооружения такой школы, о которой мы все мечтаем? С этой задачей я бы несомненно справился. Я бы добился цели и дал бы стране настоящую школу и настоящих людей. Подумайте, Антон Семёнович! Потихоньку работаю. Дело моё забывается. Хотел было написать наркому, а теперь уже не хочется. Жаль только колонию, детей. Всё угробили и так жестоко. К Вам обязательно соберусь, хотя бы к началу зимы – пока прихожу в себя и работаю».

Но и на это письмо ответа не было, или - не дошло. 20 апреля 1938 года Семён Афанасьевич, заподозрив невероятное, за что позже будет извиняться и корить себя, с болью писал: «Дорогой Антон Семёнович! Итак, Вы не пишите. Объяснения в голову лезут самые жуткие. Думается мне, что Вы решили прекратить всякое общение с человеком, задержанным органами НКВД. Но ведь это только трагическая случайность в жизненной практике чистокровного советского человека, самоотверженного и до конца преданного своей социалистической отчизне. Да в противном случае я бы не жил в пограничном районе, куда без прописки НКВД не ступишь. Все мы, как говорят, ходим под НКВД». Известно ещё одно письмо Калабалина этого периода (от 20 июня): «Дорогой Антон Семёнович! Хотел было не писать Вам, а дождаться от Вас ответа. Так нет, не выдержало сыновье сердце. Почти каждую ночь я вижу Вас во сне. То Вы приехали к нам, то у Вас в Москве, то мы с Вами в Полтавской колонии. Вы не пишите, а мне тревожно за Вас. Как Ваше здоровье? Залечили ребро? Почему не пишете? Может, я Вас чем обидел?..» На это письмо Макаренко ответил, о чём можно судить по содержанию письма Калабалина от 9 августа 1938 года: «Доехал благополучно и сразу же взялся за устройство Вашего приезда. 1. Комната есть, на полах, три окна, два столика, кресла, кровати. Будет электросвет. 2. Хозяева: дед, баба и дочь девятиклассница. Культурное семейство. В этом же доме будете иметь: молоко, сметану, масло, курчат, мёд, овощи. Кухарка есть, прачка тоже. Уборка комнаты обеспечена. Яички. Графины для воды есть, самовар есть. 3. Двор. Дом снаружи будет побелён. Открывая калитку, сразу попадаете в джунгли фруктовых и декоративных насаждений и цветов. Короче говоря – всё в Вашем вкусе. Прошу торопиться. Ведь летних дней осталось считанное количество. … Всё на ходу, всё закручено. Ждём Вас. О цене на комнату я не говорю, но она будет (за два месяца) в среднем 30 рублей. Обнимаю – обнимаем. Ваш Семён». Вероятнее всего Макаренко и Калабалин встречались в Москве, и Антон Семёнович пообещал ему ещё раз встретиться. Но уже 15 августа Антон Семёнович сообщил о неприятной истории, которая произошла с ним: «Дорогой, милый, родной Семён!.. Я уже собрался на днях уезжать, достал нужное разрешение... но случилась большая неприятность: среди бела дня на одной из главных улиц, без всякого предупреждения со стороны судьбы, без всякого предчувствия, – я грохнулся в обморок – прямо на трамвайной остановке... Домашние мои, конечно, всполошились, всполошили Союз, и возле меня завертелось целых четыре врача. Это произошло 10 августа. Разговоры со мной ведутся тяжёлые. Запретили писать, читать, играть в шахматы, волноваться. Сейчас пишу тебе украдкой, только потому, что на минуту остался один дома. Признали у меня тяжёлое переутомление мозговых сосудов – всё на нервной почве, хотя, как ты знаешь, я очень редко нервничал. Хуже всего то, что пугают Галю: такие обмороки, говорят, не должны повториться, – это звучит отвратительно. Я понимаю, голубок, что тебе неприятно и досадно: приготовился к гостю, а гость какие-то дамские обмороки закатывает. Но что я могу поделать? Моё положение ещё неприятнее, я хочу, чтобы ты мне посочувствовал. … Всё-таки меня больше всего беспокоит, что я подвёл тебя и вместе с тобой, наверное, ещё несколько человек. Моральные твои страдания… Что я могу поделать, страдай, по дружбе ты мне это недоразумение простишь, но ведь ты влез в материальные расходы. Если ты хочешь хоть немного меня успокоить и порадовать, сделай дружескую милость: сообщи, сколько ты истратил денег на разные подготовки. Очень тебя прошу об этом. Осень для меня вообще погибла, на это приходится махнуть рукой. Но весной, я уверен, даже врачи посоветуют мне поехать к тебе, ведь к тому времени все их процедуры должны вернуть мне нормальное состояние. Сейчас, между прочим, я чувствую себя очень неважно: пусто в голове, досадно и как-то неприятно легко возле сердца, и кроме того, стал злой, страшно со мной разговаривать. Прости, дорогой, да, собственно говоря, старость штука непростительная. Поцелуй своих и передай горячий привет и извинения.». Из переписки А.С. Макаренко и С.А. Калабалина: «Соколовка. 19.08.38. Дорогой, родной мой Антон Семёнович! Мои сыновьи чувства Вам. Крайне возмущён поведением Вашей старости. Вы должны немедленно придать её линчеванию врачей всех мастей и степеней. Пусть они заливают водами, сжигают огнями, убивают током под самым высоким напряжением – пусть вообще они её укротят…». «Соколовка. 06.09.38. Дорогой Антон Семёнович. Так долго не писал, потому всё ждал сына, чтобы сообщить Вам об этом. В ночь с 5 на 6.09.1938 в 23.45 мин. по местному времени на свет появился Антон Семёнович Калабалин (№ 2), с чем Вас и поздравляю…» «Соколовка. 10.10.38. Итак, я мечтал иметь собственного Антона Семёновича, и он есть. Да ещё какой Антон. В моём сыне Антоне будет сосредоточена вечная любовь к Вам, память. Я украшу его душу букетом черт Ваших, только Ваших, высоких идеальных человеческих черт. В нём моего должны быть: сила физическая, Галина скромность, Ваши интеллект и гуманность». «Москва. 06.10.38. Милые, славные Калабалины! Хочется очень знать, как началось воспитание моего долгожданного тёзки, как идёт прибавление в весе и какие черты Калабалиных уже можно наблюдать в этом молодом гражданине СССР. Я думаю, что, в общем, ему можно позавидовать. К тому времени, когда он вырастет, в нашей стране будет на каждом квартале университет, а шёлковые галстуки будут сваливаться с неба. Рассчитываю также, что и с Гитлером мы к тому времени покончим начисто, привет и поздравление с благополучным открытием жизненного плавания. Всегда страшно жалею, что не удалось погостить у Вас, и мечтаю, что весной или летом это мне обязательно удастся…». «Соколовка. 20.10.38. Дорогой Антон Семёнович Я люблю Вас. Я Вас чувствую в доме, в своём мышлении. Я к Вам обращаюсь ежедневно за советами. Буду умирать – в объективе моего последнего луча жизни будет Ваше имя и облик вместе с кровными моими – жена, и дети, мать. Я очень люблю дни полтавских сражений со вшами, тифом, зимой и люблю всех участников этих давно минувших горячих дней. Обнимаю. Ваш Семён». «Москва. 25.10.38. (из письма А.С. Макаренко П.П. Архангельскому). Дорогой Павлуша! Спасибо тебе за письмо… И ещё большое спасибо за подарок. Это замечательно мило у тебя вышло: прислать мне законы Эндшпиля. Послезавтра я уезжаю в Кисловодск – не гулять, лечиться. Все меня уверяют, что оттуда я возвращусь совершенно здоровым человеком… Семён часто пишет, хвастается своим сыном, и, мне кажется, в нём никаких изменений не произошло. Это больше всего мне не нравится. При всей своей богатой натуре он всё-таки засох на скучном детдомовском подвиге. Очень явно ощущается в нём, что он не получил высшего образования и сам не растёт… Это было бы не так плохо, если бы у него беднее была натура. В общем, из него вышел довольно сентиментальный человек, он чересчур часто умиляется. А всё же он замечательный, благородный и сильный человек…». «Кисловодск. 2.11.38. Родной Семён!… Спасибо, дорогой, за память и за любовь, я тебя крепко люблю и горжусь твоей человеческой силой… Напиши, как дела в детском доме. Думаю здесь написать рассказ о Карабанове…». «Соколовека.28.12.38. Дорогой Антон Семёнович! С Новым 1939 г. поздравляю Вас и всех Ваших домочадцев. Желаю здоровья, радости и успехов в Вашей творческой жизни. Как давно Вы нам не писали. Всё ли у Вас благополучно? Ведь теперь не я лишь с Галей ждём Ваших писем. Ведь у Вас есть внук, да ещё Антон. А какой хороший пацан! Как хочется показать его Вам. Смеётся, никогда не плачет. Казак! Не будете писать, пожалуюсь ему. С 13.12. по 18.12. в Виннице происходило совещание по ОБЛОНО директоров и завпедов 20 д/домов. Стоял и мой доклад. Одно скажу, что моя унаследованная от Вас творческая педагогика вызвала у докладчиков тысячи ко мне вопросов и – лучше с умным потерять, нежели с дураками найти. Но наш детдом занял 1-ое место по области. Меня назначили внештатным… инспектором-консультантом». Письмо без даты. Начало января 1939 г. «Дорогой Семён! С Новым годом тебя поздравил, - получил ли ты мою телеграмму? Я послал телеграмму и Шершнёву, но он давно мне не пишет… Спасибо хоть ты меня не забываешь. Очень рад твоим семейным и производственным успехам, это всегда меня наполняет гордостью. Недавно в Москву приехала на экскурсию группа работников детских домов и колоний Полтавщины. Многие меня помнят по Полтаве. Говорят, что во всех колониях Полтавской области заведена наша система – командиры и даже сводные отряды. Завели они всё это рановато, хорошие вещи у нас принято заводить через пять лет после смерти авторов. Чёрт с ними, даже для распространения совета командиров я умирать не хочу. Что значит: «Меня назначили внешкольным инспектором-консультантом?» как темно нынче пишут! Значит ли это, что ты ушёл из Соколовки, или не значит? А если не значит, какой из тебя выйдет в чёрта инспектор? Я живу скучно. Писать ничего не хочется, меня всё равно не читают читатели, Зои (персонаж из «Педагогической поэмы». – В.М.) принципиально не читают и пишут гадости в «Комсомольской правде». Писать скоро ничего не буду. Пробавляюсь разными пустячками далеко не первого сорта. Надо накопить достаточно энергии, чтобы взяться за моих врагов по-настоящему, никак не сосредоточусь на хорошей теме. В марте собираюсь поехать в один дом отдыха, здесь есть под Москвой приличный, а на май закачусь в Ялту и, честное слово, буду лежать на травке и плевать на кипарисы. Пиши, не забывай. Привет Гале, Антону и всем прочим твоим наследникам. От Гали привет и поцелуй всем соколовцам. Твой А». «Соколовка. 21.01.39. …Странно поведение Шершнёва. Я неоднократно пытался завязать с ним переписку, но безуспешно. Вот Павлуша – это умница человек. Я его страшно люблю. Из всех горьковцев он один остался верным холостизму. Неужели в Полтавской обл. есть отряды и другие дорогие нам вещи? Из Соколовки я не ушёл, а инспекторство моё заключается в том, что ОБЛОНО периодически командирует меня в тот или иной д/дом для помощи». Дарственная надпись автора на титульной странице «Книги для родителей»: «Дорогим моим Калабалиным, которые уже сами с родительскими усами, не в назидание, а просто на память – в прошлом педагога, а теперь просто от старика, любящего Вас, - А. Макаренко». 25 января 1939 года Семён Афанасьевич в письме к Макаренко сообщал, что направил в отдел трудовых колоний НКВД СССР товарищу Яцкевичу письмо и далее пересказал его приблизительное содержание: «24.01.39 г. годовщина моего ареста. Пишу о своей безвинности и спрашиваю, есть ли какая-либо возможность восстановиться в правах на работу в НКВД. Трудно Вам представить моё состояние. Мне кажется, что я продолжаю быть подследственным, подозрительным. Я жду повторного ареста, хотя не чувствую за собой никакой вины. Состояние убийственное. Я не нахожу себе минуты душевного равновесия. Роковой вопрос «За что?» сверлит мои мозги. Я буквально недалёк от помешательства. И до сих пор, пока я не объяснюсь и не получу авторитетного ответа, вероятно, мне не успокоиться. Плюс к сему я не нахожу полного применения моим силам в нормальном детском доме. Я прошу Вас, коль это хоть в какой-либо мере допустимо, сообщиться с товарищем Яцкевичем и сказать ему о моей педагогической и советской чистокровности и преданности. Галя почему-то не советует писать. Но я дальше не могу». Ответ на это письмо пришёл 2 февраля. Антон Семёнович спешил успокоить своего любимца: «В голову мне не приходило, что ты можешь так волноваться по поводу прошлогодних обстоятельств твоей биографии, я на твоём месте не волновался бы и забыл всё, но совершенно понимаю, что в детском доме тебе скучно и неинтересно. Поэтому буду всё-таки рад, если из нашей переписки с Яцкевичем что-нибудь выйдет. Сегодня я отправил ему длинное письмо, в котором рассказываю, какой ты педагог. Предупреждаю, что ты человек горячий и лодырей и шкурников не любишь, пишу также и о том, что ты – сторонник моей системы. Приложил, конечно, и твоё письмо.... Вчера я получил орден, поэтому, может быть, особенного страха или отвращения к нашей системе у Яцкевича не обнаружиться. Почти уверен, что он что-нибудь сделает, разговаривать с ним лично, думаю, было бы хуже, я произвожу на некоторых людей отталкивающее впечатление... Но если даже получится осечка, падать духом не нужно, будем думать что-либо другое...» Семёна Афанасьевича это письмо порадовало, он счастлив, взволнован награждением А.С. Макаренко орденом Трудового Красного знамени. В письме от 9 февраля 1939 г. Калабалин признался: «От Ваших писем мне легче и бодрее переживается». А в письме от 27 февраля сообщал: «Яцкевич молчит, а мне не сидится. Как-то всё сразу: и грустно, и страшно, и грустно... Облоно влюблено в меня, но мне от этого не легче. Когда лают собаки и проходят мимо окон люди, я переживаю страх. Отчего это? Ведь я видел страхи и научился переживать их. Что ж это такое? Я очень честно трудился и тружусь». Последнее письмо А.С. Макаренко было написано 28 марта 1939 г. Он писал: «Я в последнее время по обыкновению замотался и долго тебе не отвечал. Спасибо, что не обращаешь внимание на моё свинство и пишешь. В общем, твои дела как будто идут полным ходом. Яцкевич мне не ответил, и это, конечно, квалифицированное хамство, ничего не поделаешь, и напоминать ему не хочу, тем более что по всему видно, мы с тобой ему не ко двору, у него, вероятно, какие-нибудь другие есть «соображения». То, что он молчит, между прочим, меня даже утешает. Это значит, что всё равно ты с ним не сработался бы. Стоит ли в таком случае лезть на разные рожны? Вообще думаю, что тебе не нужно нервничать, по опыту знаю, что лучше бывает там, где трудно, и лучше оканчивается там, где работается...» «Соколовка. 1 апреля. Дорогой Антон Семёнович! Мне только иногда хочется быть в выгодном положении перед другими – я Ваш сын. Ревную иногда Вас и всё. В моём подшефном Немировском детдоме дела идут хорошо. Работу свою я понемногу записываю. Веду наблюдения за личностями детей, коллективом, за удачными воспитателями, о системе организации детских коллективов, перспективах, традициях. Веду переписку с воспитанниками бывшими и т.д. Готовлю статьи в прессу. В следующем письме вышлю Вам «комплимент» по Вашему адресу одного мудреца от педагогического журнала «Коммунiстична освiта». Следующего письма не было. 1 апреля 1939 года А.С. Макаренко не стало. 4 апреля 1939 года Антона Семёновича Макаренко хоронили. Семён Калабалин примчался проводить в последний путь своего учителя, отца, друга. Поезд опаздывал. Калабалин догнал траурную процессию уже на кладбище. В мае 1939 года в связи с необходимостью постоянной деятельности в комиссии по изучению педагогического наследия А.С. Макаренко С.А. Калабалин переехал под Москву и принял детский дом № 3 Мосгороно на станции Барыбино. С момента переезда под Москву начинается новый этап жизни С.А. Калабалина – период самостоятельных поисков. Здесь развивалось и совершенствовалось его педагогическое мастерство.

«Москва. С.А. Калабалин – Г.К. Калабалиной. 10.05.39. Дорогая Галочка и детки! Сегодня я был принят начальником группы детских домов МОСГОРОНО с исключительной теплотой. Мне было предложено принять детский дом в Барыбино на 500 человек. Дом этот стоит у них, что называется, поперёк горла своей запущенностью. Я дал согласие и завтра с инспектором еду туда на смотрины. Своё впечатление и решение сообщу завтра специальным письмом. Я уже заполнил анкету, написал биографию и был представлен перед лицом зам. зав. МОСГОРОНО, который любезно принял меня и добивался от меня объяснения, что я буду делать в Барыбино во имя наведения порядка и сохранения двух миллионов бюджета. Я, как мог, так и растолковал ему. Затем меня пригласил Наркомпрос - там предложили организовать новый детский дом для испанских детей. От этого я отказался, так как считаю, что с нашенскими мне работать будет легче. Сегодня был в больнице у Галины Стахиевны Макаренко. Здоровье её неважно, но значительно лучше прежнего. Тебе и деткам она кланяется и целует. Сейчас буду писать письмо Терскому, Татаринову и некоторым коммунарам, Соколову и Смене, с предложением сотрудничать со мною. Тебе работа в колонии будет, но с условием, что ты сначала отдохнёшь, а потом уж и за работу. Лучше Леночку приготовишь для русской школы. Между прочим, школа в Барыбино внутри детдома… Как дела в колонии? Всё ли благополучно? Пиши на адрес Макаренко. Как твоё здоровье и деток? Мои вы славные! Успел кое-что сделать по делам А.С. Макаренко. Только что говорил по телефону с Колбановским (психолог). Хороший, милый человек. Завтра вечером приглашён к писателю и редактору Лукину. Если успею вернуться из Барыбино – пойду на встречу с ним. К первому июня я жду вас к себе. Ни за что не оставайся дольше. Я без вас тут не смогу жить. Понятно? Передавай привет всем детям и работникам. Обнимаю и целую. Ваш Семён».

Из воспоминаний воспитанника Барыбинского дома № 3 Мосгороно К. Петухова: «Его появление в Барыбино было совершенно неожиданным и новым по сравнению с его предшественниками. Если те в первую очередь принимали друг от друга хозяйство, то Калабалин с этим делом не торопился. Прежде всего, он стал знакомиться с детьми и принял их под свою ответственность не по спискам, как это делали другие директора, а лицом к лицу с каждым. А их было в детском доме около пятисот. Всех нас очень удивило познание и молниеносное разоблачение всех наших мальчишеских «секретов». Он заглядывал в топку печек, приподнимал матрасы, раскрывал тумбочки, и вскоре на полу образовалась большая куча, состоящая из самопалов, рогаток, острог, сухарей, самодельных игральных карт. К нашему удивлению, мы не услышали от него привычной ругани и упрёков. Калабалин укоризненно покачал головой и с украинским акцентом горестно сказал: «Не добре у вас, хлопцы...» Он указал на кучу и с уверенностью приказал: «Сегодня же уничтожить. Исполните? Можно не проверять?... Ну, добре!» Когда за ним закрылась дверь, разгорелась словесная битва, чуть не дошедшая до настоящего боя. Но первый приказ нового директора был с честью выполнен, а сухари съедены в честь примирения. Через несколько дней на лесистом пригорке у спуска к реке было организовано собрание-встреча, на котором присутствовали не только воспитанники и педагоги, но и все сотрудники детского дома. Семён Афанасьевич рассказал нам об Антоне Семёновиче Макаренко, о себе и познакомил всех с Галиной Константиновной — женой, педагогом и другом по работе. Он говорил о нашей настоящей жизни с каким-то особым обаятельным юмором, вызывая аплодисменты и смех даже у скептиков. Но когда Семён Афанасьевич сказал, что на пустыре будут цвести красивые цветы, вырастут аллеи деревьев, большой фруктовый сад — заходи, рви, ешь, сколько твоей душе угодно, — это показалась фантастикой. И в то же время нельзя было не поверить этому доброму, шутливому, с искрящимися глазами человеку. И он развеял сомнения: «Всё, о чём я вам говорил, — это не сказки — пояснил Калабалин, — нам придётся работать, много работать, самим для себя, и я выдвигаю лозунг: «Не пищать!» Кто за этот лозунг?» Все подняли руки. Одни с радостью, другие с неохотой. Вскоре жизнь в детском доме стала совершенно иной — радостной, бодрой, трудовой — по-макаренковски». Из записок С.А. Калабалина: Детский дом расположен в замечательных природных условиях. С запада, с севера и с востока покой детдома оберегают стройные сосны, ели и нарядные берёзы с тонкими побегами ветвей, как с распущенными косами. У подошвы пригорка, на котором разместились постройки детского мира, нежится река Северка. К югу, прямо к солнцу, из леса с зелёными шапками крыш, как будто приготовился к маршу строй красивых зданий детского дома. В семь часов особенно звонко рвутся в утреннюю синь зовущие звуки сигнала на подъём. «Ночь прошла, вставать пора. Убирайся, ободряйся, будь готов к труду». Четыреста упругих мальчиков и девочек, улыбаясь весеннему солнцу, расчерчивают двор геометрическими линиями трудового радостного движения. Сигнал на утренний обход. Дежурные по детскому дому в составе воспитателя товарища Д.И. Бородкиной, юркого, приземистого, улыбающегося командира 8 отряда Ротта и дежурного члена санитарной комиссии обходят спальни. Отряд выстроен. Командир отряда № 1 Аносов встречает дежурного командира: «Товарищ дежурный командир, в первом отряде ночь прошла благополучно. Отряд готов к утреннему обходу». Дежурный Ротт отдаёт салют. Ему отвечают двадцать крепких голосов. Ни пылинки, ни морщинки — дежурство не может упрекнуть детей в недобросовестной уборке. Ротт подаёт команду: «Первый отряд может быть свободным». Отряд отвечает: «Есть». И так все 22 отряда. Сытный завтрак окончен, и сигналист играет сигналы на работу: «За лопату, за топор, во дворе гудит мотор, день учёбы и труда — н-а-ч-и-н-а-л-с-я». Первая смена в школе — дисциплина отличная. Работают упорно. Ведь каждый класс — это боевая единица, которая на доске межотрядного соревнования ведёт упорные бои с противником: ленью, плохой учёбой, грубостью и т. д. Остальная часть ребят работает в мастерских, готовит уроки, убирает территорию двора. Черноволосый Горшков, исполняющий обязанности завхоза, юлою мечется по детскому дому. Его разыскивают: тому нужна лопата, другому — лошадь, а он скрылся. По его адресу мечут упрёки, «бюрократом» называют. А Горшков на конюшне конюха «пилит» за плохой уход за конём. Фёдоров Витя «ворочает» делами кирпичного завода. Шакальский и Сергеев Коля руководят посевной. Каждый занят своим делом, порученным ему коллективом во имя счастья коллектива. А с 7 часов вечера работают кружки. Духовой (30 человек) готовит марши, кружок народных инструментов (30 человек) ведёт свои занятия. Хоровой, драматический, джаз... Остальные пишут газеты, читают книги, рисуют, пляшут... В совете командиров разбираются вопросы жизни детдома: сколько тысяч сделано кирпича, почему плохо работает транспорт. Совет командиров постановляет: принять участие в распространении билетов 14 лотереи Осоавиахима. Коллектив работников подписал на 1000 рублей, ребята — на 400. 21 час 30 минут. Сигнал: «Сдать рапорта». Весь детдом в сборе. Командиры 22 отрядов докладывают о прожитом трудовом дне. Всего нарушений по детдому — 12: получили плохие оценки по учёбе. Решили всем сбором не иметь плохих оценок. Это — позор! День закончен. Сигнал — спать. После труда мир счастливого детства спит спокойно. Лес шумит. Северка тихо «говорит». * * *

Судьба Марии Александровны Бесчастновой – прекрасная иллюстрация к словам С.А. Калабалина: «Макаренко сделал из меня человека, а я из вас хочу сделать хороших людей». В голодные тридцатые годы шестилетняя Маша осталась сиротой и оказалась в приюте где-то под Харьковом. Группу детей, особенно истощённых и больных, привезли с Украины в Москву и определили в Ростокинский детский приёмник. Маша чудом выжила. Когда пришло время учиться, её отправили в Барыбинскую детскую колонию, здесь она пошла в первый класс. Никто не объяснил тихой девочке, что она, просто потерявшая родителей, будет подчиняться законам, применяемым к малолетним правонарушителям. За высоким забором в Барыбине находился целый городок, где под охраной НКВД за колючей проволокой существовали шестьсот детей и подростков. Каждый день через забор кто-то убегал, каждый день кого-то сажали в карцер за побег. Местное население боялось ездить на подводах мимо колонии, беглецы жестоко грабили крестьян, забирая даже одежду и обувь. Взрослые ребята дрались, проигрывали в карты подушки, одеяла, ботинки малышей. Отнимали скудные пайки: два прозрачных куска белого хлеба, крохотный кусочек масла и сахар. Девочки-подростки спали с воспитателями. Им завидовали другие – у них были тёплые пальто и обувь. По ноябрьской снежной жиже Маша бегала и в школу, и в столовую босиком. Летние сандалии порвались, а зимние ботинки выдать не торопились. Над колонией, очевидно, шефствовал Военно-морской флот - привозили дырявые тельняшки, брюки клёш и бушлаты, в которых даже палубу мыть стыдно. Но блатные находили в этом особый шик. Начальство не приезжало месяцами. В корпусах печи топились плохо, о дровах нужно было заботиться самим. Спальню согревали своим дыханием двадцать одиннадцатилетних девчушек. Приютские дети обижались только на судьбу, ведь сравнить свою жизнь с нормальной они не могли. Новый директор колонии Семён Афанасьевич Калабалин несколько дней ходил по барыбинской территории инкогнито, присматривался. Блатную жизнь он знал не понаслышке: Макаренко когда-то взял его к себе из тюрьмы. Воспитанники решили, что приехал «новый мент», и не придали этому никакого значения: охрана и начальство часто менялись. А Калабалин на четвёртый день собрал всех в грязном клубе, не здороваясь, со сцены назвал всех паразитами, которые даром кормят вшей, и под общий свист и улюлюканье предложил начать новую жизнь: самоуправление, труд, дисциплина. Через несколько дней заборы в колонии сломали, был избран совет командиров, воспитанники занялись сельским хозяйством. За грамотность и красивый почерк Машу выбрали секретарём совета. Дрожащим голосом она прочитала на первой линейке приказ о сборе щавеля. Увидела недоумение и издёвку на лицах колонистов. Потом-то она вместе с председателем совета командиров Валентином Удальцовым, ставшим впоследствии генералом, главным штурманом ВВС, уверенно подписывала и договоры с соседним колхозом, и другие важные документы. Семён Афанасьевич научил своих питомцев прежде всего уважать в себе личность. Колония была преобразована в детский дом № 3. Самых отъявленных великовозрастных бандитов куда-то перевели. Остались обездоленные, с искалеченными судьбами дети. О работе ученика Макаренко знали многие, скоро в детском доме стали появляться оступившиеся, сбившиеся с пути дети известных родителей. В эти годы Маша впервые поняла, какое счастье, когда о тебе заботятся. Калабалин знал каждого, вникал во всё: заглядывал в классы и мастерские, ел с воспитанниками из общего котла, удивлял своими знаниями в сельском хозяйстве, мастерил, показывал, как печь хлеб и сажать цветы. А если случалось, что директор забывал имя воспитанника, то обращался: «Сынок! Дочка!» – и это было очень близко к истине. У ребят появилась возможность в свободное время заниматься любимым делом. Маша шила не только постельное бельё в мастерских, но и юбки себе и подругам, увлечённо читала стихи Лермонтова в кружке художественного слова, рукодельничала. Воспитанники детского дома ставили «Без вины виноватые» А.Н. Островского, пели в хоре, играли на музыкальных инструментах в оркестре, изучали авиацию, занимались художественной гимнастикой и волейболом, а летом отдыхали в Крыму. Калабалин добился, что в детском доме открыли восьмой, девятый и десятый классы. Маша проучилась в восьмом две четверти, когда Калабалина назначили директором одного из московских детских домов с усиленным режимом. Это было тяжёлое расставание. Многие родители решили забрать своих, трудных подростков, не надеясь на нового начальника. Маша тогда дружила с Татьяной Волковой, дочерью директора крупной московской фабрики, попавшей в Барыбино за воровство. Когда она только появилась в детском доме, Семён Афанасьевич попросил Машу помочь Татьяне освоиться. Дружба так связала девушек, что Татьяна отказалась уходить домой без Маши. Семья Волковых удочерила её. Вместе подруги, ставшие сёстрами, каждое утро ездили в школу через всю Москву - со Смоленского бульвара в Сокольники, чтобы видеться с Семёном Афанасьевичем. Работа в Барыбинском детском доме была налажена, и С.А. Калабалину предложили работать в детском доме № 60, в Сокольниках. Сюда направлялись мальчики, исключённые из московских школ. В этом детском доме Семён Афанасьевич проработал до начала Великой Отечественной войны. К Калабалиным в Сокольники – в школу-колонию 60 съезжаются со всех концов страны бывшие горьковцы. Из записок С.А. Калабалина: «В первый день войны уехали от меня гостившие в моей семье Задоров (П.П. Архангельский), Голос (И.Г. Колос)… На второй день войны я подал заявление в Сокольнический райком ВКП (б) о зачислении меня в ряды Красной Армии.

Педагогика на войне Если вспыхнет война, наш гражданин… под знаменем гуманизма спокойно свернёт шею любой фашистской гадине, под каким бы флагом она ни бросилась на СССР. И эта победа будет самой гуманистической победой в истории. А.С. Макаренко

Вероломно вторгнувшись на советскую территорию в 1941 г., главное командование фашистского вермахта обратилось к солдатам и офицерам с особым посланием, определяющим их действия на нашей земле, в котором говорилось: «Уничтожь в себе жалость и сострадание – убивай всякого русского, советского. Не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик, – убивай. Этим ты спасёшь себя от гибели, обеспечишь будущее твоей семьи и прославишься навеки…». И они убивали, жгли, грабили, насиловали… Зверства оккупантов превосходили ужасы средневековой инквизиции. Слова «расстрел», «виселица», «казнь», «смерть» были наиболее распространёнными в лексиконе оккупантов. Каторжный труд стал уделом граждан, оставшихся на захваченной местности. Людей лишали всего и даже имени и фамилии – они заменялись на бирку на шее с обозначением номера и названия населённого пункта. В трудные дни представления о добре и зле смешивались. В душах поселялись смятение, растерянность. Люди притерпевались к злу, привыкали не замечать чужую боль, отучались сострадать, защищать слабого. Для педагогики годы войны стали временем сложнейших испытаний: от человека требовалось не только сохранить в себе образ человеческий, но и раздвинуть пределы человеческих возможностей. А это возможно, когда человек способен преодолевать свою естественность, самообуздывать свои инстинкты, сообразуясь с собственной совестью, представлениями о долге, чести, достоинстве, порядочности… «Воспитывает всё: люди, вещи, явления, но, прежде всего, и больше всего – люди…». Эту истину отстаивал А.С. Макаренко, и ещё раз убеждаешься в правоте этих слов педагога, когда читаешь повесть Анатолия Приставкина «Ночевала тучка золотая» – о суровом военном времени, о детях, оставшихся без семьи. Длинная цепь трагических событий, порою просто жутких, проходит перед нами. Детские судьбы, искорёженные войной, сиротством, уголовщиной. Беспризорный, беспощадный мир. Вот наиболее острые картины повести Анатолия Приставкина «Ночевала тучка золотая»: – «...Сильные пожирают всё, оставляя слабым крохи, мечты о крохах, забирая мелкосню в надёжные сети рабства...» – «И вдруг... Кишки от этого «вдруг» защипало! Запах ошалелый пошёл по полкам, по вагону, по поезду... И по тем самым кишкам – будто ножовкой! Колбасное мясо открыли в продолговато-овальной американской баночке с золотым отсветом! ...Хоть бы не скребли, гады, ложкой-то по жести, от этого звука судорога начиналась в животе, будто это тебя, тебя, как банку, ложкой выскребают». – «...В решётку впились детские руки, другие глаза, другие рты, они менялись, будто отталкивали друг друга и вместе с тем нарастал странный гул голосов...» – «...Сашка не стоял, он висел, нацепленный под мышками на остриё забора, а из живота у него выпирал пучок жёлтой кукурузы с развевающимися на ветру метёлками...»

Можно ли оправдать бессердечие и жестокость по отношению к детям? Этот вопрос к педагогике, ей и отвечать. Главные герои повести – братья Кузьменыши. Бесприютные, не раз битые, вечно голодные, когда все мечты сосредоточиваются вокруг какой-нибудь мёрзлой картофелины, они вопреки всему сохраняли живую душу. Сашка погибает жуткой смертью. Но Колька не хоронит брата, он отправляет его в последнее путешествие, положив в ящик под вагоном, в котором они оба собирались ещё дальше за лучшей жизнью, – пусть хоть Сашка съездит. Именно эти герои повести напоминают нам о святых, незыблемых ценностях – любви, самоотверженности, верности. Через восприятие Кузьменышей представлены почти все события в повести. Это чистый, незамутнённый взгляд. Он со всей очевидностью показывает, как далеко отклонилась жизнь от нравственной нормы. Дети верят в добросердечие и человечность окружающих-старших. Вот только оправдывают ли взрослые герои повести их надежды? Это ещё одна болевая точка повести, и не только её, но и всей педагогики. Педагог просто не может быть педагогом по сути, если он лишён чувства ответственности за тех, кому он обязан и, тем более, если это сама святость – дети. Степень ответственности в выборе поступков определяется уровнем требований к себе, к своему собственному поведению. Вместе с тем педагогическая деятельность предполагает не только высокий уровень квалификации, навыков, умений, компетентности специалиста, наличие у него деловых качеств, но и личностных, моральных качеств и нравственных поступков. Примером бескорыстного служения детству в лихие военные годы служит жизненный подвиг педагогов Калабалиных. Вот здесь-то педагогика вправе заявить о своей правомочности. * * *

После завтрака предложено было детям собраться в зале. - Ребята! - сказала Галина Константиновна. - Семён Афанасьевич, уходя в армию, оставил вам письмо. Вот оно. Слушайте. И начала читать. Письмо было прямое, решительное, волнующее. «Уезжая на фронт, прошу вас, - писал Семён Афанасьевич, - не осрамите начатого мною дела. Нещадно боритесь со всякой нечистью, которые, если их вовремя не заметить, станут пособниками врага. Не обманывайте себя ложным мнением, что, скрывая мерзавцев, вы поступаете правильно. Это будет правильно с точки зрения преступной, блатной, но неправильно с точки зрения народной, государственной. Помните, вы граждане страны, которая переживает час великих испытаний. Трудитесь для фронта. Учитесь для фронта. Откажите себе в лишнем для фронта. Победим врага - всё придёт сторицей. Живите дружно с воспитателями, учителями. Они - ваши, они - для вас. Помогите Галине Константиновне, которая должна заменить меня. Берегите свой детский дом. Добиваясь чего-нибудь, не отступайте, не сворачивайте. Смело глядите в лицо трудностям - сильным они не страшны. Будьте хозяевами своей жизни, но жизни такой, которой гордятся, а не такой, за которую краснеют. Вы - здесь, я - там. Жаль, что я так мало побыл с вами. Но где бы я ни был, мыслями я всегда буду среди вас. Обнимаю. Целую. Будьте счастливы». Галина Константиновна простилась с мужем на Ярославском вокзале. Она не знала, что путь его будет недолгим. Он сойдёт на подмосковной станции. И отныне всё, что связано с его судьбой, окажется под грифом секретности. И на долгие годы… Он будет готовиться работать в разведке. Через несколько дней он вышлет первое и последнее письмо перед долгой разлукой. Из письма С.А. Калабалина Г.К. Калабалиной: «Дорогая Галочка! Трудись, веди за собой коллектив работников и детей. Если тебе будет тяжело материально или будешь нуждаться в квартире, или вздумаешь выехать с детьми из Москвы – обратись по телефону: К – 0–03–80, добавочный 5–22 к товарищу Васе и скажи, что ты жена Семёна Калабалина, который мне посоветовал в час затруднения обратиться к вам. Он окажется человеком дельным. Береги детей, себя…Я вернусь. Только твой. Семён. 20. 07. 1941г.» Из воспоминаний Г.К. Калабалиной: «Однажды я решила позвонить по телефону, который предоставил Семён. Мы собирались в эвакуацию. Что делать? Уехать – это значит, потерять надежду получить от Семёна весточку. Как он узнает, где мы? Уезжать из Москвы не хотелось, но и подвергать детей опасности было страшно, бомбёжки усиливались, враг был на подступах к Москве. Не передать – сколько тревог? Я решилась позвонить товарищу Василию. Набираю номер телефона, мне ответили. Я представилась, и мне назначают на завтра встречу у метро «Кропоткинская» у киоска. Я сказала, что на мне будет синий костюм, синий берет. В руках – газета. Приезжаю на «Кропоткинскую». И, к своему изумлению, вижу, что у киоска стоит как бы мой двойник – женщина в синем костюме, синем берете, с газетой в руках. Мы молча смотрели друг на друга. К нам никто не подошёл. У меня тогда впервые появилась смутная догадка – с судьбой Семёна связана какая-то тайна, о которой я не должна знать. Расстроившись, я пошла домой. Больше на этот звонок мне не отвечали». Лишь потом она узнала, какой нагоняй был и «Васе», и мужу за разглашение секретного телефона. Перед эвакуацией на Урал к детскому дому № 60 был присоединён ещё один детдом особого режима. Таким образом, под опекой директора–женщины оказалось 230 мальчишек с изломанными судьбами, трудными характерами, в свои десять–четырнадцать лет успевших совершить преступление. Сохранить детей, спасти от голода, дать им кров, одежду, окружить их теплом, и вниманием – вот, что было главным на время дальней и сложной дороги в Челябинскую область. Разбитые вагоны на обочине. Тревожный разговор: «Вчера бомбили». Бидоны с супом на станциях. Воспитательная работа: организация дежурства, санитарная уборка, чтение книг, занимательные игры, взаимоподдержка и высокая ответственность друг перед другом. С Галиной Константиновной вместе ехали в качестве воспитателей выпускницы первого педагогического училища им. К.Д. Ушинского. Девушки были от 18 до 20 лет. Среди них были и молодые матери. За время в дороге некоторые из них потеряли своих грудных детей.

Из воспоминаний Г.К. Калабалиной: «30-го ноября мы прибыли в Челябинск. Выгрузившись, разместились в эвакопункте. За много дней дороги наконец-то удалось накормить детей горячей пищей в столовой. Оставив ребят на воспитателей, я поехала в облоно за направлением на размещение детского дома. Там узнала, что нам предстоит ещё дальняя дорога в город Катав-Ивановск. Вечером нам дали два товарных вагона, оборудованных одними лавками. Загрузиться надо было очень быстро, так как состав отправляли через два часа. В вагоне сидели, как селёдки в бочке. Посреди вагона горела печка–буржуйка. На остановках старшие ребята выходили за углём и дровами, набирали снег, топили его, чтобы напоить ребят. Под утро заболел маленький ребёнок у моей сестры Оли – у него начались судороги. Я не знала, как ей помочь, Оля плакала. Я взяла малыша на руки, и с ужасом обнаружила, что он мёртв. Мне стало страшно. Надо было как-то успокоить мать и не допустить паники среди других женщин, потому, что и у них дети чувствовали себя неважно. По-видимому, дети отравились угарным газом от печки, которую топили углём… Дети и война. Страшно. Тяжело об этом вспоминать… Да разве такое забудешь… В Катав-Ивановск прибыли ночью. На перроне маленького вокзала толпились незнакомые, но приветливые люди. Они протягивали руки, чтобы помочь приехавшим сойти с вагона, подхватывали детдомовские ящики и корзины, укладывали их на стоящие у станции подводы. Видно, что нас ждали. Прямо с вокзала нас повезли в хорошо натопленную баню. Какое это было блаженство после двух недель дороги - все кошмары отошли в сторону. Потом нас разместили в школе на ночлег, хотя и было уже 5 часов утра. Немного отдохнув, пошла к руководству города. Мне показали приготовленные для детей помещения, заботливо обихоженные добрыми людьми. Ребят следовало разместить в четырёх зданиях, расположенных в разных концах города. Здесь уже стояли кровати, столы, стулья. Всё выглядело хорошо. Так начались учебно-трудовые будни детского дома на новом месте. В основу нашей работы был положен главный принцип Антона Семёновича: как можно больше требовательности к ребятам, как можно больше доверия и уважения к ним…»

Её участь была ждать писем. С фронта. От мужа. Ждать месяц, три, полгода… Он был лишён такой дорогой на войне радости – писать и получать письма, и радости этой лишил жену. Как-то «Комсомолка» опубликовала стихи К. Симонова «Жди меня». И ей подумалось, что это Семён подал ей весточку с фронта. В ту ночь она писала ему «ответ». Он до сих пор хранится в семейном архиве Калабалиных: Жду тебя, хороший мой, очень крепко жду. Жду Уральскою зимой, жду весной в цвету. Жду: и дни бегут быстрей, гаснут вечера. И со мной сегодня ждут все, кто ждал вчера. Ждут по-прежнему друзья, всей душой любя. Чтоб ни делала бы я - это для тебя. Снятся мне твои черты, где же ты теперь? Милый мой, когда же ты постучишься в дверь? Верю, ты придёшь опять, ласковый, родной… Милый, я умею ждать как никто другой.

Дети росли. И свои, и детдомовцы. А она ждала, ждала… И писала ему письма, которые так и не знала куда отправить. Из неотправленного письма Г.К. Калабалиной С.А. Калабалину: «Дорогой Семён! 15-ть месяцев, как мы с тобой расстались. 15-ть месяцев я не знаю о тебе, но сердце подсказывает, что ты жив и с присущим тебе задором бьёшь фашистов по ту сторону фронта. Я не могу послать тебе праздничного подарка или тёплого письма. Но я всегда с тобой, мой дорогой. Я верю в твою силу, упорство, смелость, находчивость. Ты даром свою жизнь не отдашь, я это знаю. За меня не беспокойся, дети наши здоровы, я продолжаю твоё дело – руковожу детским домом… Дети славно поработали летом. Они не хотят быть в долгу перед тобой при жизни, стараются и ждут. Родной мой! Бей проклятую гадину, уничтожай её, где сможешь, борись за освобождение нашей Родины… Я всегда с тобой и все мои силы отданы работе. Я очень люблю тебя, как никогда. Я не плачу – я верю в нашу встречу. Дети целуют тебя, особенно маленький Тосик. Твоя Галя». (Архив Педагогического музея А.С. Макаренко)

Летом 1942г. в «Комсомольской правде» было опубликовано обращение вдовы А.С. Макаренко – Галины Стахиевны «Воспитанникам Антона Семёновича Макаренко». В ней несколько строчек было посвящено и Семёну Афанасьевичу. В связи с этим у Галины Константиновны возникла идея обратиться с письмом к редактору с надеждой, а вдруг… Она пишет: « Я прошу вас напечатать моё письмо. Может быть, через газету он услышит мои слова, обращённые к нему…». Она искала его повсюду, делала запросы в разные инстанции, получала скупые ответы: «В списках убитых и без вести пропавших не значится». Из воспоминаний А. Киселёвой о событиях тех дней: «Шёл 1943 год. Я работала в госпитале. Зашла туда как-то Галина Константиновна. В руках у неё – пачка писем с фронта. Это были многочисленные тетрадные листочки, пожелтевшие странички писем её воспитанников. Несколько писем она зачитала нам – добровольным санитаркам, сестричкам, раненым. Письма были полны оптимизма, веры в победу, любви к Родине. Ребята благодарили свою «маму» за тёплые, добрые письма… Подумать только, при такой занятости ответить всем и найти каждому единственное, хорошее, доброе слово! Это поразило нас. Мы знали, что все почтовые переводы с фронта шли детям в детский дом. Впервые в жизни я встретила педагога, не представляющего жизни без детей, отдающего ребятам всего себя без остатка. А в это время тяжёлый камень носила она у себя в груди: долгое время не было никаких вестей от Семёна Афанасьевича… Но мало кто знал об этом: никому не показывала Галина Константиновна своего горя. …Госпиталь наш отправляли на фронт, и я в последний раз заглянула в детский дом к Галине Константиновне. Мы тепло попрощались, и она с улыбкой протянула мне письмо Бориса, её воспитанника: «Возьми письмо, напиши ему, хороший парень…». Но жизнь распорядилась по-своему: Борису я так и не написала, но всю жизнь свою помнила Калабалину. Помнила её слова: «Зло и добро, любовь и ненависть, участие и равнодушие воплощены в поступках людей, рано или поздно они проявятся. Дети могут совершать поступки хорошие и плохие, равняться на хорошие и плохие идеалы, а педагог обязан всегда быть педагогом, не поступаться своей совестью ни в каких ситуациях…». (Архив Педагогического музея А.С. Макаренко) * * * Галина Константиновна ночами писала письма на фронт, днём было не до того. Жизнь всё время подбрасывала сюрпризики – и по педагогической линии тоже. Однажды произошло ЧП. В детском доме вдруг появился начальник милиции Батин. Она догадалась: – Кража? Начальник кивнул головой. – Наши? – Ваши. Кассир в столовой на секундочку поставил чемодан с карточками для всего военного завода. Тю-тю… Понимаешь, чем это пахнет? Кроме ваших, детдомовских, никто этого сделать не мог. Три часа даю. Всё. К помощи милиции прибегать не стали, знали, что это позор. Собрали весь детский дом. Ребята пообещали Галине Константиновне самостоятельно определиться в решении возникшей проблемы. Через час сыскался чемодан – двенадцать карточек недоставало. «Это мелочи», – сказал Батин. Но для педагога не бывает мелочей. Галина Константиновна потребовала вернуть карточки все. И снова работа – и остальные 12 карточек легли на стол директора. Это была победа макаренко-калабалинской педагогики. Галина Константиновна понимала, что детям подросткового возраста присущ повышенный интерес к своей личности. Анализируя и оценивая своё поведение, подросток постоянно сравнивает его с поведением близких ему людей, стремится выработать в себе такие черты, чтобы добиться лучшего понимания во взаимоотношениях. Почему и требовала и как директор и как мать, чтобы в детдоме было чисто, чтобы печи были вовремя протоплены, чтобы каждая пуговка на гимнастёрках мальчиков была на месте. Читала детям свои любимые книги, выискивала в газетах всё интересное о войне, об участии подростков в боях за Родину. Прочитав газетную заметку о подвиге юного партизана, она словно невзначай переводила разговор на детдомовские дела. Большим воспитательным влиянием стали письма бывших воспитанников. Их не только читали, но и отвечали на них, рапортовали воинам-братьям о своих успехах и удачах. – Вот Федя Крещук пишет, что он сбил второй самолёт врага. А мы всё ещё «на особом режиме». Какая слава ждёт нас? – говорила Галина Константиновна детям. Те хмурились, сидели потупясь. Истинные и прямые слова доходили до них. По ночам Галина Константиновна сидела за дневником. Она записывала свои педагогические наблюдения, снова проверяла их, делала заметки на будущее время. Она твёрдо верила, что неисправимых детей нет, что надо только уметь подойти к ним. Постепенно вокруг неё образовалось небольшое ядро её ближайших помощников – Коля Фадеев, Володя Кабанов, Жора Бычков, Женя Завалов. Борьба за сознательного, честного, благородного детдомовца разгоралась. Тяжёлая, упорная борьба, в которой успехи чередовались с неудачами. Иногда то, что казалось уже достигнутым и закреплённым, вдруг рассыпалось, как песок. Толя Мельников был апатичным, равнодушным мальчиком. Он оживлялся лишь с карандашом и кистью в руках. Но рисовал он только карты, и его карты нельзя было отличить от настоящих. Однажды его попросили нарисовать иллюстрации к вырезанному из газеты очерку. Толя нарисовал. Затем последовало другое задание. Толя выполнил и его, выполнил любовно, тщательно. Мальчик явно стал изменяться в лучшую сторону. И вдруг детдом узнаёт о дикой, хулиганской выходке Толи. – Как же ты мог это сделать? – спросила его Галина Константиновна, – Я верила в тебя, а теперь начинаю думать, что ошибалась. – Ну и пусть, – ответил Толя. И в ту же ночь исчез из детского дома. Вернулся Толя через две недели. Выйдя из кабинета, Галина Константиновна увидела его около своих дверей. – Входи, – сказала она, и сердце её сжалось. Мальчик был оборван, грязен, – Батюшки, какой ты весь. Ну, ничего, входи, мы тебе мигом устроим баню. Ах, да, ведь ты, конечно, ещё не обедал. Я сейчас. И она побежала на кухню, а когда вернулась, увидела, что Толя плачет, прижавшись к стене лбом. Случаи краж, хулиганства стали реже, но ещё не прекратились. Изолировать детдом от города полностью было невозможно. То, что предпринималось в этом направлении, только раззадоривало детей. Перемахнуть через забор на глазах сторожа, прошмыгнуть в калитку перед самым его носом считалось доблестью. Председатель горсовета как-то сказал Галине Константиновне, что детдом, по-видимому, придётся вывезти. Затем её вызвали в бюро райкома. Она понимала, зачем. Взяла с собой письма бывших воспитанников детдома, ставших танкистами, лётчиками, радистами, уже прославившимися в боях, и когда ей предоставили слово, она прочла эти письма. – Скажите, а в ваших теперешних детях тоже можно воспитать таких отличных людей? – спросил секретарь райкома. – Да, – ответила она, – можно. И наш коллектив воспитает. Собрав детей, Галина Константиновна сказала им: – Наш дом хотят вывезти из города. Я просила, чтобы этого не делали. Я дала слово, что воспитаю вас настоящими людьми. Как я теперь взгляну в глаза тем, кому говорила это, если вы подведёте? Шла весна, в лужах сверкало солнце, по улицам бежали ручьи, в прозрачной дымке вставали вокруг городка лёгкие, словно нарисованные на стекле, очертания гор. В маленькой мастерской детского дома кипела работа. Несколько тисков и пил, молоток, пара рубанков: в углу – груда железного лома, собранного по дворам. – Нам нужны дрова, мы должны будем заготовить их, – говорила Галина Константиновна. – Нам нужны овощи, мы должны будем сами вырастить их. Это трудно. У нас даже нет лопат, чтобы вскопать огород. Придётся сделать лопаты самим. Всё самим. И дети делали лопаты. Командовал Жора Бычков, кое-что понимавший в слесарном деле. Раскрасневшийся, потный, счастливый, стоял он за тисками. И вот настал решительный день. Одна группа отправилась на подсобное хозяйство детдома, другая – в горы заготовлять дрова, третья – тоже в горы, но в другом направлении – заготовлять живицу, сосновую смолу. Перед уходом Галина Константиновна ещё раз проверила, не забыли ли что-нибудь, обошла всех, поправила ремни рюкзаков на плечах детей и каждому крепко, как взрослому, пожала руку. – Ну, сыночек, теперь можно и в дорогу. Ей хотелось, чтобы каждый почувствовал, как она верит ему, и понял, что каждому поручается серьёзное, нужное дело. Дети ушли вместе с воспитателем Ильичёвой. Оставшись одна, Галина Константиновна не на шутку разволновалась: как там они без её начала, всё ли благополучно? В голову лезли самые отвратительные мысли, и не раз хотелось бежать, скорее туда к подножию горы Дегальга, куда ушли её питомцы заготавливать дрова. Через неделю она привезла детям продукты. В лагере всё оказалось в порядке. И ребята, и воспитательница Ильичёва были довольны. Всё было ново, необычно, захватывающе: палатки, лес, запах смолы, крик оленей на вечерней заре, беседы и песни у костра. В лагере не было ни замков, ни заборов, но никто и не думал уходить. Продукты лежали в палатке: в неё мог войти каждый, но входил только дежурный, готовивший обед. На её вопрос – были ли трудности, дети признались: на второй день, как пришли сюда, Миша Шейкин пытался не выйти на работу, ссылался на свой внезапно объявившийся «аппендицит», но Коля Фадеев о чём-то по секрету поговорил с Мишей, и после этого «аппендицит» прошёл так же внезапно, как и обнаружился. В лагере появились первые ударники – Вася Козлов, Юра Дорофеев, Миша Шейкин смотрел на них с уважением, он начинал понимать, что это значит – выполнить норму на 200 процентов. …А лето продолжалось, горячее, трудовое лето. Галина Константиновна ездила из лагеря в лагерь, вместе с детьми пилила брёвна, ходила за грибами, училась косить, читала книги, пришивала оторвавшиеся пуговицы. И всюду дети встречали её с восторгом. Крепкие, загорелые, покрытые мозолями руки протягивались к ней. В сентябре все вернулись в город. Заготовили 720 куб. метров дров, из которых 300 куб. метров излишка передали тресту хлебопечения. Однажды, придя к детям, Галина Константиновна достала из сумочки сложенный вчетверо листок бумаги. Глаза её сияли. То, чего она так упорно добивалась, было достигнуто кропотливым, упорным трудом коллектива детдома всего за несколько месяцев. – Читай, – сказала она Коле. Это был приказ об отмене «особого режима» в Катав–Ивановском детском доме и преобразовании его в детский дом нормального типа. 1 октября началась учёба. Воспитанники детдома отправились в школу – в обычную школу, где учится вся городская детвора, а не в закрытую школу детдома с особым режимом, какая была раньше. И с первого же дня учителя хорошо отзывались о воспитанниках детского дома: на уроках внимательны, сдержанны, дисциплинированны. В детдоме начали работать кружки: хоровой и драматический. Паша Прокопенко (приёмный сын Калабалиных) организовал акробатический кружок. Духовой оркестр приступил к разучиванию первого марша «Привет трубачей». Жизнь постепенно приобретала «состояние нормы». Прошёл год. Ночью в дверь Галины Константиновны постучали. – Кто там? – спросила она. Ответил незнакомый мужской голос. – Борис Тайманов. Она смотрела и не верила своим глазам. Неужели это Тайманов, один из её первых воспитанников? То был вихрастый мальчуган, отчаянный задира. – Так это всё-таки ты? – растерянно говорила она. – Ну, что это я, сама не знаю, что говорю, Боря! И она, смеясь и плача, бросилась к нему на грудь. На другой день жители города, раскланиваясь с Галиной Константиновной, внимательно вглядывались на высокого юношу в парадной форме лётчика, бережно ведущего её под руку. Они шли в школу, потом они побывали в детском доме. – Я тебя совсем замучаю сегодня, – смеясь, говорила Галина Константиновна. – Мне всем хотелось тебя показать, ты понимаешь, сынок, ведь ты же мой, Боря, мой… – Ваш, – солидным баском отвечал лётчик. – Вполне. И с вами я пойду хоть на край света. Вечером директор городского радиоузла объявил: – Внимание! У нашего микрофона бывший воспитанник детского дома, лётчик бомбардировочной авиации, гвардии старшина, дважды орденоносец товарищ Тайманов. Весь городок, затаив дыхание, слушал рассказ Тайманова о том, как он бомбардировал вражеские объекты. Когда Тайманов вернулся в детдом, его увели в самую большую и тёплую спальню, посадили на табурет у печки, в которой весело потрескивали дрова, и заставили рассказывать всё-всё с самого начала. Галина Константиновна принесла письма, полученные с фронта от бывших воспитанников детского дома – парашютиста-десантника Коли Фадеева, танкиста Пети Кононенко, краснофлотца Алёши Крутилина, лётчика Толи, радиста Наташи. – А помнишь такого-то? – всякий раз спрашивала Галина Константиновна, и Тайманов кивал головой, а она брала письмо того, чьё имя было названо, и начинала читать бесконечно дорогие ей строчки. И казалось, что все они, отсутствующие, тоже собрались тут, вокруг печки. Потом дети стали рассказывать Тайманову о своих делах. Сначала они смущались: ведь он такой большой, фронтовик, ордена на груди, будет ли ему интересно? Но Тайманов слушал внимательно, задавал вопросы – здесь всё было ему интересным, родным и дети осмелели. Они рассказывали, что минувшим летом заработали 2500 трудодней в колхозе «Путь социализма»; что директора двух заводов, на подсобных хозяйствах которых они тоже работали, объявили им благодарность; что хранилище до отказа забито овощами, которые вырастили дети, что все катав-ивановские мальчишки играют игрушками, сделанными в детдомовской мастерской. Сотни дел, сотни историй! Галина Константиновна слушала эти рассказы детей, и перед ней вновь и вновь проходил весь огромный путь, проделанный детским домом.

По следам подвига С.А. Калабалина (воспоминания, свидетельства, факты) Из автобиографических записок С.А. Калабалина: «Когда началась война, я написал заявление: прошу использовать меня там, где я могу принести максимальную пользу. Меня послали в глубокий тыл к немцам. Больше двух лет я работал в условиях строгой конспирации на территории третьего рейха. О своей скромной работе в тылу врага говорить ещё не время. Но следует сказать, что никакие страдания, лишения, не сломили воли и чести советского человека. Были минуты отчаяния, и в эти минуты я думал: а как бы поступил Антон Семёнович? – Не пищать, Семён, перехитри врага, победи врага». Рассказывать о своём подвиге разведчика Семён Афанасьевич не мог. Был запрет, и он вынужден был с ним считаться. Иногда советовал прочитать книгу Вадима Кожевникова «Щит и меч». Сверхлюбопытным отвечал так: «Книга эта художественная, а в жизни гораздо всё сложнее. Многое из того, что там написано лично пришлось пережить». Есть предположения, что автор романа «Щит и меч» для написания образа Белова использовал некоторые эпизоды из жизни С.А. Калабалина. И только в 90-е годы, когда были приоткрыты архивы КГБ, стали публиковаться в СМИ первые материалы о его героической судьбе, приходить материалы с воспоминаниями очевидцев тех событий на имя Г.К. Калабалиной. Попытаемся и мы воссоздать подвиг педагога в военное лихолетье. Полковник УКГБ по Горьковской области Серафим Сергеевич Булычёв, вспоминает: – Известный герой «Педагогической поэмы» Семён Афанасьевич Калабалин не мог быть незамеченным среди многих желающих быть на фронте. Послать его в окопы, на передовой рубеж? Нет, надо было использовать его иначе. Тут учитывалось многое: ум, смелость, решительность, находчивость, артистизм, контактность, умение сохранять хладнокровие в непредсказуемых, экстремальных обстоятельствах, и, наконец, – безграничная преданность своей Родине, своему народу. Всеми этими качествами Семён обладал. В период войны фашистская Германия на своей и на оккупированной территории имела большое количество разведывательных школ. Укомплектованные из числа советских военнопленных, отобранных в концлагерях, они готовили агентов для переброски в тыл Красной Армии для ведения разведывательной и диверсионной работы… Журналист Александр Хинштейн: – Калабалина направили в спецлагерь… военной разведки. Учёба была недолгой, враг уже подходил к Москве. Радиодело, организацию диверсий, ведение разведки «товарищ Семён» (такую кличку ему дали) освоил всего за десять дней. Одиннадцатого августа тридцать бойцов отряда особого назначения прибыли в штаб Южного фронта, в местечко Бровары под Киевом. Командиром отряда был назначен «товарищ Семён». Ветеран госбезопасности г. Полтавы Олег Григорьевич Митрофанов: – Через два дня, ночью, группа из 13 человек совершила десант в заданном районе, где должна была добыть информацию о перемещении войск противника, расположении штабов, а также вывести из строя несколько железнодорожных мостов у складов. О результатах деятельности командир отряда обязан был докладывать ежедневно по рации. Возвращение группы планировалось 14 сентября 1941г. В случае неудачи командиру рекомендовалось действовать на своё усмотрение… Журналист Александр Хинштейн: – Группе предстояло провести разведку в районе Житомира – Новограда – Волынска. Однако в назначенное время отряд не вернулся… Злоключения Калабалина начались уже в первые минуты выполнения задания. Инструктор по обеспечению сброса был пьян – только с одним грузовым парашютом он возился 20 минут. В результате разведчики оказались выброшенными далеко друг от друга и не в указанном месте… Ветеран госбезопасности г. Полтавы Олег Митрофанов: – Калабалин, приземлившись, отправился на поиски своих, и только незадолго до рассвета ему удалось наткнуться на двух товарищей, один из которых был радист. Остальных они искали долго, но безрезультатно. Остановились, чтобы отдохнуть и немного перекусить. Через несколько минут радист, которого поставили на страже, сообщил, что неподалёку видел вооружённых людей и предположил, что это партизаны. Встреча с партизанами не входила в их планы, поэтому Семён приказал товарищам укрыться, а сам вышел к незнакомцам. Их было человек 25 – 30, все вооружены. Калабалин засомневался, что это свои, но было поздно: «партизаны» плотным кольцом окружили его, и он решил, хотя бы ценой собственной жизни, отвлечь внимание незнакомцев от спрятанных в укрытии товарищей. Отрекомендовавшись командиром партизанского отряда, Семён Калабалин, в свою очередь поинтересовался, с какой целью пребывает в лесу эта группа вооружённых людей. – Мы партизаны, – услышал в ответ, – нас преследуют немцы. И предложили пойти с ними в село, где якобы размещался их штаб. Но только колонна вместе с Калабалиным вошла в село, как «партизаны» (а на самом деле бандеровцы) накинулись на него, начали бить прикладами, ногами. Теряя сознание, Семён понял: плен! Случилось это 14 августа 1941 года возле села Антоновка Барского района Винницкой области… Журналист Александр Хинштейн: – Очнулся он уже в сельсовете. Отпираться было бессмысленно. На допросе "Семён" показал, что он действительно был заброшен в тыл с разведывательными целями, но ничего конкретного не сообщил - "я человек маленький". Назвался рядовым Наливко, уроженцем села Сторожевого (в этом селе Калабалин жил в детстве), по профессии физрук. Вскоре его передали немцам. Бандеровцы избили Калабалина настолько жестоко, что фашисты были вынуждены положить его в лазарет. Всё это время "Семён" не оставлял надежды сбежать. Он уговорил приходящую медсестру принести ему штатскую одежду, продумал план побега, но в последний момент немцы заподозрили неладное. «Мы должны содрать с восточных военнопленных тонкий слой советского лака и, обратив их в зверей, тысячами забрасывать на парашютах, чтобы они, как тифозные вши, покрывали землю, превратили её в ад… (Адольф Гитлер)

Ветеран госбезопасности г. Полтавы Олег Митрофанов: – Находясь в лазарете, где немецкий хирург сделал ему операцию, Семён не раз был допрошен немецким офицером, интересовавшимся воинским званием пленного, его специальностью, настырно требовал, чтобы он признался, с какого аэродрома вылетел на задание. Калабалин представился как рядовой. В разведку направлен командованием 45-го стрелкового полка с заданием раздобыть данные о дислокации воинских частей и через 10 – 15 дней вернуться назад, предъявив все данные лично, так как возможности связи, дескать, у них не было… Через две недели Калабалина вместе с другими ранеными направили в новоград-волынский госпиталь для военнопленных. Он пробовал сбежать по дороге, но это не удалось… Его вдруг вызвали в кабинет доктора, где присутствовал немецкий офицер. Последний поинтересовался состоянием здоровья военнопленного и спросил, можно ли его выписать из госпиталя. Доктор заявил, что у больного ещё не сняты швы на голове. Однако через некоторое время Калабалина опять вызвали в тот же кабинет, и офицер приказал снять швы и направить пленного в его распоряжение, что и было тотчас исполнено. Через несколько дней после отсидки в Новоград-Волынском, Калабалину предъявили обвинение в намерении бежать (видимо, донесла медсестра из госпиталя, с которой он поделился своими планами). Затем его вместе с тысячью других военнопленных направили в Холмский военный лагерь на территории Польши. Писатель Вадим Кожевников: - Гитлеровские лагеря для военнопленных, вся их система, были нацелены на то, чтобы убить в человеке всё человеческое. В их задачу входило предусмотренное планом экономики рейха массовое физическое истребление заключённых. Для этого концлагеря были оснащены соответствующим техническим оборудованием, которое поставляли в точно обозначенные сроки самые солидные германские фирмы. Журналист Александр Хинштейн: – Вагон, набитый пленными так, что невозможно дышать, – люди стояли на головах других. «Семёну» плохо, его рвёт, но упасть он не может – верная смерть, тут же затопчут… Холмский лагерь для военнопленных №319 «А». Землянки-бараки. Порция жидкого супа, кусок хлеба и кипяток на весь день. От истощения он почти не может ходить. 100 метров – расстояние до уборной – преодолевал за 40 минут… Ветеран госбезопасности г. Полтавы Олег Митрофанов: – В конце 1941 года Калабалина, в составе трёх тысяч узников-украинцев, отправили в лагерь, расположенный в местечке Понятово. Колонна военнопленных весь 20-километровый путь от станции до лагеря прошла пешком. На конечной остановке недосчитались почти 200 человек – их расстреляли по дороге конвоиры. В этом лагере пленные строили бараки для новоприбывших. Тут произошёл случай, едва не стоивший жизни Калабалину: немецкий офицер застал его в момент обмена шинели на продукты. Его не расстреляли, но перевели на другую работу – разгружать уголь. Через несколько дней Семён попал в лазарет с брюшным тифом. Беспамятство. Месяц горячечного бреда… Из двенадцати тысяч заключённых, находящихся в понятовском лагере с ноября 1941 года, к февралю осталось всего двести пятьдесят. Только благодаря доктору, тоже из военнопленных, его жизнь была спасена… Писатель Вадим Кожевников: - Каждый раз, когда он видел здесь истерзанного советского человека, незримая рана открывалась в его душе. Таких ран становилось всё больше, и он должен был выработать привычку переносить эту неисцелимую, всегда сопутствующую ему хроническую боль и, не надеясь на то, что она пройдёт, научиться жить с этой болью и делать своё дело так, чтобы она не мешала ему, скрывать свои чувства, зная, что ещё не скоро придёт время, когда ты сможешь снова стать таким, какой ты есть в действительности. И какое же это будет счастье!.. Журналист Александр Хинштейн: – Мне отчего-то кажется, что больше всего Калабалин боялся встретить в лагере кого-то из своих учеников. Как он смог бы им объяснить, почему нацепил на руку белую повязку с буквой «П» – полицай. Да, в начале 42-го, едва оправившись от болезни, «Семён» согласился стать полицаем. Правда, в расстрелах и пытках участия он не принимал. Миссия его была иной: проводить строевые занятия с заключёнными. Даже в лагере немцы не могли отойти от привычной педантичности и дисциплины. Измождённые люди вынуждены были выходить по утрам на зарядку. Многие просто не могли встать – махали руками сидя. Примерное поведение Калабалина пришлось фашистам по душе. К тому же село Сторожевое, жителем которого он сказался, находилось уже на занятой местности. Выяснить, жил ли там Иван Андреевич Наливко, 1903 года рождения, не представляло особого труда. Разумеется, жил. Писатель Вадим Кожевников: Сюда отбирали преимущественно тех, чьё предательство было на практике проверено в лагерях, кто уже зарекомендовал себя в качестве капо, полицейских, провокаторов. Принимались во внимание и сведения, которые военнопленные сообщали сами, стремясь выдать себя за непримиримых врагов советской власти. До вербовки каждого из них всесторонне изучали через внутрилагерную агентуру и администрацию лагеря. А если человек этот был уроженцем местности, занятой немцами, то гестапо проверяло его по захваченным там документам и опрашивало о нём местное население. Ветеран госбезопасности г. Полтавы Олег Митрофанов: – В марте 42-го Калабалина вновь перевели в Холмский лагерь. Всё то же самое: скудный рацион, холодные, нетопленые бараки. Но в один из дней в лагерь приехал немецкий офицер, хорошо владевший русским языком. Это был майор Марвиц, начальник Варшавской школы разведки. Он вызывал пленных к себе в кабинет по одному и проводил с ними беседу. Когда настала очередь Семёна Калабалина, офицер, узнав его анкетные данные, задал ему главный вопрос: «Какие места и районы Советского Союза собеседник знает хорошо? И остался доволен ответом, когда услышал, что узник знает Полтаву, Харьков, Москву и область. И вдруг, как из ружья: «Хочешь работать против большевиков, на великую Германию?». Калабалин ответил утвердительно. Военнопленный увидел в этом единственную возможность или побега, или активной работы на пользу своей Родины. Через три дня всех 33 пленных, обитателей отдельного барака, погрузили на две машины и отправили в предместье Варшавы – Сулеювек, в разведывательную школу, готовившую разведчиков и радистов для дальнейшего использования их в прифронтовой зоне и в глубоком тылу СССР. Каждому слушателю тут присваивалась кличка, поэтому называть кого-либо настоящей фамилией категорически запрещалось. Узники школы постоянно «обрабатывались» в антисоветском, профашистском духе… Писатель Вадим Кожевников: Мучительнее всего было смотреть в глаза этим людям – у одних распахнутые в молчаливом вопле отчаянья, со зрачками, как запёкшиеся чёрной кровью сквозные раны. Такие немо кричащие глаза, верно, бывают у людей, неотвратимо приговоривших себя к самоубийству. У других – сощуренные, узкие, как лезвие, оледеневшие в ожесточённости на себя и на всех, выражающие безоглядную готовность на что угодно. У третьих – юркие, прытко бегающие, неуловимые, и в этой их неуловимости таилась живучая сила коварной изворотливости. Были глаза мёртвые, с остановившимся взглядом, как у человека, отрешившегося от жизни и продолжающего существование помимо своей воли и сознания. Были блестящие, злые, и зрачки их зияли чернотой наведённого пистолетного дула. Патроны кончились, но у человека теплится тайная надежда, что остался ещё один, последний, и он колеблется: сохранить его в последнее мгновенье для себя или выстрелить во врага?.. Были белые, бараньи, одинаково взирающие на всё, на что бы ни упал их взгляд, взгляд равнодушного домашнего животного. Были сверкающие, словно горящие изнутри, как у тифозных, охваченных бредом, когда утрачивается представление о времени, о себе и правда так сплетается с вымыслом, что всё, даже собственное существование, кажется недостоверным, лживым. Были и такие, которые обладали способностью сохранять непроницаемое спокойствие. И, казалось, будто эти глаза созданы не из живой человеческой плоти, а из стекла и, подобно искусственным, служат только для того, чтобы не страшить людей пустыми тёмными впадинами глазниц. Были внимательные и напряжённо чуткие, с неустанным прищуром, как у снайпера в засаде, хорошо знающего, что каждый его выстрел – это не только урон врагу, но одновременно и демаскировка: ведь этим выстрелом он вызовет на себя огонь противника, и надо неторопливо всё взвесить, прежде чем нажать на спусковой крючок. А может, это только казалось разведчику. Ему очень хотелось верить, что среди тех, кто проходил перед ним, можно обнаружить людей с тайными помыслами. Людей, не утративших окончательно человеческих черт даже после самых жесточайших испытаний. Беглый медицинский осмотр завербованных проводился не для того, чтобы установить их физическую пригодность, а с единственной целью – оборонить немецкий персонал от возможной инфекции. Кроме того, если на теле имелись следы множественных боевых ранений, это вызывало подозрения, и завербованного подвергали дополнительному допросу, чтобы установить, при каких обстоятельствах он был ранен, не следствие ли это некогда проявленного героизма, не служат ли эти ранения уликами против него. И все эти подозрительные улики заносились в карточку завербованного. Были тела сухие, костистые, и на коже, словно на древних письменах, можно было прочесть, какими орудиями, средствами пыток доведён человек до той степени отчаяния, которая привела его сюда. Были болезненно обрюзгшие в лагерях от наградной жратвы, которую они поглощали втайне, поспешно и жадно, страшась быть уличёнными в этой жратве, ибо она была неотвратимым доказательством их предательства. А предателями они становились ради этой жратвы, ради освобождения от каторжных работ и скрывались в одиночном карцере от всех, как звери в норе – норе, пахнущей кровью тех, кого бросали сюда обессиленными после экзекуций…» Журналист Александр Хинштейн: – Калабалину пришлось по второму разу пройти спецкурс. Пять месяцев диверсантов учили топографии, агентурному делу, методам работы НКВД, организации РККА, преподавали физподготовку. Надо сказать, учителя свои предметы знали. В разведшколе работали бывшие советские командиры (в том числе бывший командир дивизии) и даже один чекист. "Семён" внимательно запоминал всё, что ему говорили. Исподволь он старался собрать как можно больше сведений о разведшколе. Ему было понятно, что всё это представляет большой интерес для советской разведки. Вёл осторожные разговоры с "однокурсниками", кто чем дышит. Двое радистов показались ему надёжными людьми, и постепенно он убедил их сдаться чекистам, как только они перейдут через линию фронта. (Так потом и вышло.) 12 августа – ровно через год после заброски в немецкий тыл - Калабалин окончил разведшколу. Две недели спустя его перевели в пересыльный пункт – под Смоленском. Писатель Вадим Кожевников: «Чтобы действовать в стане врага, легенда разведчика должна обладать безукоризненной жизненностью, естественной подлинностью каждой скрупулёзной детали, малейшая уличённая подделка карается здесь смертью». Журналист Людмила Овчинникова: – Здесь он отрабатывает "почерк" на рации. Изучает шифры. За успехи в обучении награждён часами... Однажды А. С. Макаренко написал Семёну в письме: "Бывает в жизни такая заваруха, что, кажись, выхода нет, хоть погибай... Верю тебе, Семён"... Он будто предвидел его судьбу. В октябре 1942 года Семёна вызывает начальник разведшколы. "Ты бывал в Горьком?" - "Никак нет, не приходилось". Офицер протягивает ему план города, пачку фотографий: улицы, заводы, вокзал. "Ты должен изучить и запомнить всё так, будто родился в этом городе". В брошюре - описание военной техники, которая выпускается в Горьком. Семён Калабалин примеряет поношенную красноармейскую форму. Ему выдают вполне надёжные документы: "Красноармеец Семён Карев выписан из госпиталя. К дальнейшему прохождению военной службы не пригоден". В самом деле, Семён волочит ногу - вилами, когда он прятался в стоге сена, ему перебили сухожилие. Госпиталь, номер которого указан в справке, попал в окружение и разбит. В абвере легенду продумали тщательно. Ветеран КГБ по Горьковской области Серафим Булычёв: — Осенью 1942 года группа во главе с Семёном Калабалиным в количестве 6 человек была полностью подготовлена, экипирована и доставлена на аэродром под Кёнигсбергом (ныне Калининград). В воздух группу поднял спецсамолёт без опознавательных знаков. Об этом Семён Калабалин рассказывал так: "Все мы ждали момента отлёта с нетерпением. Каждый радовался, только в душе, не показывая признаков восторга. Я как будто бы родился вновь. Впереди Родина. Свобода. Я был горд, что выполнил задание Отчизны. Но где-то в глубине у каждого таилась тревога: а вдруг всё - отменят. Такие случаи бывали и часто. Всего лишь 3 часа, и мы дома, и в то же время мы могли запросто оказаться вновь в ненавистных казармах среди смертельных врагов. Но, кажется, всё благополучно. Запущены двигатели. Сопровождающий офицер даёт последние указания, и мы в воздухе. Я знал, что там... на своей земле должны ждать..." И, действительно, такие данные нами были получены, и в район выброски немецких парашютистов – Арзамас, Чернуха, Сергач были направлены группы госбезопасности и милиция… Журналист Людмила Овчинникова: – Всё, ради чего Семён Калабалин поставил на карту свою жизнь, сбылось. Он отправляется в Горький. Снова с парашютом за спиной в самолёте. Толчок в бок "Прыгай!" Вот когда к нему пришёл страх. Он боялся только одного: вдруг его парашют заметят в воздухе! И его задержат раньше, чем он успеет явиться сам. Сможет ли тогда он доказать, что не предавал, а пробирался к своим? Рассказать всё, что успел узнать о разведшколе. Из протокола допроса гражданина С.А. Калабалина: ВОПРОС: Когда и с какими задачами Вы были переброшены на территорию СССР? ОТВЕТ: В ночь с 15 на 16 сентября я с группой разведчиков в 6 человек был сброшен с немецкого самолёта в Горьковсой области в районе г. Арзамас. Задание перед нами поставлено: разведка движения войск по железной дороге, водным и шоссейным путям, где формируются воинские части, их возраста, командный состав, вооружение, работа промышленности, транспортировка грузов и вооружения. Разведка военных складов, аэродромов. ВОПРОС: Какими путями Вы должны были собирать эти данные и как пересылать их? ОТВЕТ: Сведения я должен был черпать из личных наблюдений, а также путём извлечения этих данных от лиц, имеющих непосредственное отношение к разведываемым объектам. ВОПРОС: Как вы должны были сообщать получаемые данные немецкой разведке? ОТВЕТ: Только по радио, при помощи рации. Для этого я специально обучен зашифровке телеграмм по известному мне коду. ВОПРОС: Когда и как Вы приняли решение сдаться добровольно органам НКВД? ОТВЕТ: За время пребывания в плену, я постоянно думал, как найти возможность вернуться в СССР и служить на пользу Родине. В меру возможностей, склоняя к этому и своих товарищей по разведывательной школе. К этому же, в частности, я подготовил заброшенных вместе со мной нескольких разведчиков-радистов. Вот почему, как только приземлился на территории СССР, пошёл искать ближайший орган НКВД, чтобы явиться с повинной, что и сделал 16 сентября 1942 года». Из оперативной справки НКВД: – Приземлившись, Калабалин С.А. добровольно явился с повинной в органы НКВД, сдал радиостанцию, оружие, деньги, документы и дал ценные показания о сотрудниках и методах работы известных ему разведорганов германской армии. Показаниями других добровольно явившихся и задержанных разведчиков Варшавской школы Калабалин С.А. характеризуется положительно. 24 октября 1942 года по указанию заместителя наркома внутренних дел Союза ССР — товарища Меркулова В.Н. Калабалин был из-под стражи освобождён и включён в оперативную комбинацию... Журналист Александр Хинштейн: – Советская контрразведка активно занималась радиоиграми. Скрупулёзные чекисты даже подсчитали — за время войны они провели 183 радиоигры с противником. Пользу от них трудно даже оценить: благодаря комбинациям разведорганы немцев долго питались «дезой», были парализованы, да и чекисты вовремя могли ориентироваться на местности: им заранее становились известны планы врага. Непосредственным участником одной из таких игр под кодовым названием "Семён" и стал Калабалин. Он легализовался в полном соответствии с полученными у немцев инструкциями: осел в Горьком, прописался по фиктивным документам на имя Карева, встал на учёт в военкомат, устроился работать на подсобном хозяйстве в посёлке Мыза. Регулярно, как и было условлено, от имени "Семёна" чекисты передавали радиограммы в немецкий Центр. Стоит ли добавлять, что вся военная «деза» тщательно утверждалась в Генеральном штабе. Первый месяц прошёл нормально. Но чёрт его знает - бережёного бог бережёт. Контрразведчики решили выманить немецкого курьера. Одним махом решались две задачи: сам по себе курьер был ценен как источник информации, а его прибытие подтверждало, что доверие к "Семёну" не потеряно. Выходя в эфир, чекисты сделали вид, что ничего не слышат, - якобы сели батареи. Дважды в немецкий Центр ушло сообщение такого содержания: "Ваши передачи слышу только при включении двух анодных батарей. Передавать не могу. Буду ждать у приёмника 19 июня. Передавайте вслепую". После этого работа радиостанции была прекращена. Правда, предварительно "шпион" успел сообщить "на всякий случай" явочный адрес. Результат не заставил себя долго ждать. 11 июля на квартиру к Калабалину — Наливайко – Кареву явились два агента-связника – некие Бирюк и Родин. С собой они привезли новые батареи, 130 тысяч рублей и фиктивные документы. Явились не сразу. Две недели до этого шпионы наблюдали за явочной квартирой, проверяли, - не водит ли их за нос НКВД. Всё вроде было чисто. Журналист Людмила Овчинникова: – В конце июня 1943 года около дома, где жил Семён Калабалин, появились двое прохожих. Поглядывали на мансарду, но её окна были наглухо закрыты. Это были "курьеры", которые ночью приземлились под Горьким. Оба они учились с Калабалиным и знали его лично. Зашли к соседям. "Живёт здесь такой-то?" - "Он уехал в подсобное хозяйство". С. А. Калабалин писал впоследствии: "Вошёл военный в чине лейтенанта. – Здоров. Ну, поискал я тебя". Я сразу узнал в нём Родина. Поехали на мою квартиру. Как только вошли, я сказал хозяйке условную фразу: "Достань-ка, Мария Ивановна, водочки и чего-нибудь закусить". Как было условленно, она сразу же давала знать оперативным работникам: прибыли "гости". – Пока она приготовит закуску, пойдём за Бирюком. Однако он оказался чрезвычайно осторожным. Прошёл мимо, сделав вид, что не знает нас. Мы его догнали. – Пойдём ко мне. Хозяйка уже готовится. Сели за стол. Калабалин торопил: что передали на словах? Время шло к полуночи. Стук в дверь: проверка документов. Военные вертят в руках документы Родина и Бирюка. "Пройдёмте в комендатуру". Семён Афанасьевич передаёт в разведцентр: "Оба курьера пьянствуют. Ведут себя неосторожно. В сборе сведений не помогают". Операция между тем продолжается. По путям идут несуществующие эшелоны. Журналист Александр Хинштейн: – В канун Нового года, 28 декабря 1943-го, Указом Президиума Верховного Совета СССР Семён Калабалин был награждён орденом Отечественной войны второй степени. Награду лично вручил ему начальник "Смерша" комиссар госбезопасности 2-го ранга Абакумов, будущий министр госбезопасности. Но это отнюдь не означало, что игра подошла к финалу. Операция "Семён" продолжалась ещё долго, до самого конца 44-го года. Лишь стремительное наступление советских войск вынудило немцев передислоцировать свой разведцетр в глубь Германии, откуда связь с горьковским агентом поддерживать было уже невозможно. Новости 2005 года: Ассоциация «Наше кино» снимает новый документальный фильм-расследование «Кавалер Железного Креста» о подвиге Семёна Калабалина, о его разведывательной деятельности в годы Второй мировой войны, о награждении высшей наградой третьего рейха и блестящей радио-игре, которая внесла немалый вклад в исход Сталинградской битвы. Здесь же даётся информация, что личное дело героя до сих пор находится под грифом ХХХ (секретное). * * * А тем временем детский дом №60, руководимый Г.К. Калабалиной, признаётся лучшим среди детских домов Челябинский области. Детдому в 1943 году вручают Красное знамя, а Галину Константиновну награждают знаком «Отличник народного образования». Из отчётных документов тех лет: «…Бригадой лесорубов под командой воспитанника В. Дурманова было заготовлено дров 520 кубометров, 60 человек под руководством воспитателей Сухининой и Дёмушкиной заработали в колхозе 2500 трудодней, одновременно обслуживая колхозников культурно-массовыми мероприятиями. 100 воспитанников работали в подсобных хозяйствах заводов района и жили в лагерях, оборудованных ими. Все воспитанники получили благодарность от командования заводов…» Каждый прожитый день войны Галина Константиновна отмечает в своём дневнике: – «Труд – всему голова. Только он помогает преодолеть все испытания…» – «Ребята своими силами под руководством инструктора слесарного дела изготовили лопаты, мотыги и другой инвентарь. Землю копали вручную. Посадили картофель и овощи…» – «Сегодня день рождения Семёна. К сожалению, не могу его даже поздравить. На душе тяжко. Где же он? Скорее бы закончилась эта проклятая война…» Каждый день она ходит на почту за корреспонденцией для детского дома. Однажды, перебирая конверты писем, увидела знакомый подчерк. Семён! Какая радость. Не помня себя, вся счастливая, прибежала домой. Вскрыв конверт и вынув заветный листок, пришла в недоумение: письмо было обращено её подруге – Лидии Александровне Сухининой. Обратный адрес: г. Горький, гостиница «Центральная». Подпись – Сухинин. Ничего не понимая, ощутив горькую обиду, Галина Константиновна расплакалась. В это время домой из школы пришёл её приёмный сын Павел Прокопенко. Увидев её состояние, взял письмо, прочитал, а потом сказал: «Да Вы, Мама, внимательнее прочитайте письмо, ведь оно полностью обращено к Вам. Видимо Отец не хочет или не может назвать Вас по имени и напрямую обратиться к Вам. Возможно, у него есть на это причины». Таким образом, сын внёс ясность и немного успокоил Галину Константиновну. Но вопросы остались, да и душа рвалась в Горький, чтобы выяснить все подробности о судьбе Семёна. По её просьбе один из руководителей города обзвонил все гостиницы и госпитали в Горьком. Адресата там не оказалось. Ехать в Горький и искать его там Галина Константиновна не рискнула: на её руках было более двухсот детей-сирот. Вспомнились строчки из последнего письма Семёна: «Трудись, береги детей, сохрани их здоровыми до нашей встречи. Я обязательно вернусь». Она тогда ещё не знала, что если бы приехала в Горький и случайно встретила бы Семёна, он прошёл бы мимо её, или сказал: «Гражданка, я вас не знаю». Другое письмо, датированное 18 апреля 1943 года, написанное рукой Калабалина, придёт уже на имя А.А. Порозовой, воспитателя детского дома; где Семён Афанасьевич образно пытается объяснить ситуацию, сложившуюся с ним. В письме он пишет: «…Всё это время судьба мною играла, как играют бурные весенние потоки воды – щепкой. Были моменты, когда эту щепку сжимало между двух глыб льда. Она, хрупкая, трещала, ломаясь, из неё выжимали соки, впитанные ею, когда она ещё была составной частью красавца-дуба. Затем она опять неслась по течению, опять попадала в беспощадные жёрнова, боролась с силой бушующих волн, превращаясь в крепкий осколок дуба и обрушивалась на мутные воды врага. Вся прелесть этой борьбы заключается в том, что щепка находится на движущихся гребных волнах, но придёт время, и она выберется на сухой берег, а, вернее, могущественная сила нашего народа иссушит кроваво-мутную воду врага, а щепка, как в сказке, представьте себе, разовьётся курчавым деревом вечной жизни – прямо на том месте, где бушевали воды бед. И заговорю я голосом человечьим… И многое вам расскажу, мои милые, и многое вам неясное станет ясным и даже дорогим. Мораль тут такова: чем скорее мы разделаемся с Гитлером, тем скорее мы будем вместе, и в прекрасной музыке восстановленного творческого труда найдётся место и для воспоминаний о минувших днях. Как убеждён я, так должны быть убеждены и Вы в том, что я буду жив. Нам умирать ни к чему. Мы должны жить, чтобы умер враг. Правда, ко мне смерть подкрадывалась, кокетничала со мной, но я так её «принял», что вряд ли у неё будет охота повторить свой визит. Не посмеет! Мы ещё поживём с Вами, мои славные друзья! Нам жить есть во имя чего – ДЕТИ. Их миллионы и они ждут нас – настоящих мастеров и настоящих отцов. У меня хватит силы, чтобы наполнить любое скопление детворы чувствами отца, обнять их любовью, оградить строгостью и сделать из них добросовестных сынов нашего Великого Отечества…» * * * Из дневников Г.К. Калабалиной: «Знаете, когда люди очень любят друг друга, когда люди очень верят друг другу, есть ниточка, которая связывает их. У меня была глубокая уверенность в том, что мой Семён жив. Он не может погибнуть, такого не может случиться. И вот эту веру поддерживали и мои воспитанники. Они в своих письмах мне писали: «Галина Константиновна, – отец жив, он выживет, он обязательно будет вместе с нами» (Б. Тайманов). «Уверенности в том, что отец вернётся у меня больше, чем для этого надо. Ждать осталось ещё немного. Будем ждать…» (Паша Прокопенко). * * * В сентябре 1943 года они встретились. В Москве, в квартире, где жил А.С. Макаренко. Вряд ли это была случайность, скорее это благовестие, дар Божий двум любящим людям. Вот как это произошло. Она написала статью о своём детском доме для одной из московских редакций. Неожиданно приходит вызов: приезжайте в Москву. Галина Константиновна остановилась у жены Антона Семёновича Макаренко. «Иду по Москве, а сердце стучит: «Может быть, встречу Семёна». Возвращаюсь и спрашиваю: «Никто не приходил?». Сняла пальто – звонок. Открываю дверь: на пороге стоит Семён. Я только и сказала: «Я была уверена, что тебя встречу». Мы бросились друг к другу». В те самые дни он получил орден за проведённую операцию. Надо думать, что была ему свыше дана ещё одна награда, о которой он просил, – встреча с женой. * * * Уходили на фронт повзрослевшие воспитанники, а с фронтов нередко приходили «похоронки»… Горе серебрило виски Галины Константиновны – погибали на фронте её воспитанники, её сыновья. В феврале 1943 г. сгорел в истребителе любимец ребят Федя Крещук (похоронен в Колпино). Перед вылетом на задание он просил командование передать письмо его матери, если он не вернётся… Матерью он называл Галину Константиновну. Накануне Дня Победы подлая пуля из-за угла настигла их приёмного сына Павла Прокопенко, командира стрелковой роты. Из письма Фёдора Крещука: «Когда человек идёт в бой, он вспоминает самое родное и близкое… Я вспоминаю Вас, потому что всё самое святое, всё, что дороже жизни, сочетается у меня в Вашем образе. Родная! Я всё помню, и ничего не забыл. Я помню, как Вы читали нам Диккенса, как хлопотали, чтобы повкуснее накормить, как приходили ночью в нашу спальню, чтобы поправить спустившиеся одеяло, как радовались всякому «отлично» или «хорошо», которые ставили нам учителя. Мы не были для Вас чужими, мы были для вас свои, родные. Я не знал матери, этой матерью стали Вы. Сейчас знаю, у меня есть мать. От этого на душе тепло, так хочется биться за счастье, за Вас, за Родину, которая имеет таких женщин, как Вы. Это письмо придёт к Вам, если я не вернусь. Через несколько минут я вылетаю. Я думаю только о жизни, я не думаю о смерти. Но, может быть, мне придётся повстречаться со смертью. Что ж, я не дрогну. Я не посрамлю Вас, милая женщина, воспитавшая меня. Как бы хотелось видеть Вас, вместе отпраздновать победу. Но надо смотреть правде в лицо: война есть война, война требует жертв… Спасибо, родная, за всё. Прощайте! Ваш сын. Федя Крещук». «Галине Константиновне от командования воинской части, в которой служил Федя Крещук: «Лейтенант Фёдор Крещук часто рассказывал о Вас. Посылаем Вам его документы для получения пенсии, как его матери. Мы знаем, что не Вы родили Федю, но он – Ваш сын и Вы – его мать». На фронте Фёдор встретил свою любовь – Аню Кузнецову. Вскоре они поженились. Он обещал ей, что познакомит с мамой – Галиной Константиновной, но не успел – семейное счастье их было очень коротким. После смерти Фёдора она напишет Галине Константиновне: «Дорогая мамочка! Спешу сообщить Вам, что Федя не вернулся из боя. Как мечтали мы быть счастливыми после войны. А сейчас не знаю даже, где могила его. Смириться с такой мыслью не могу. Ездила на совещание вольнонаёмного состава в город, узнала, что одна моя сестра умерла, остались два её сына, муж погиб. У двух других сестёр погибли мужья и умерли по сыну, остались дочери. А одна из сестёр ещё до войны воспитывала до 15 лет дочь брата. И я твёрдо решила воспитать двух сыновей сестры. Перед глазами Федя, стройный и молодой лётчик, как гордилась я им! Как любила! Дорогая мамочка, берегите себя». Письмо до адресата не дойдёт, да и встретиться им было не суждено. Аня тоже погибла под Ленинградом вскоре после смерти мужа. Вечная им память. (Р.S. Письмо Ани разыскали краеведы и опубликовали в газете «Ладога» от 9 мая 1991 года под рубрикой «Письма с фронта»).

В 1944 г., после завершения правительственного задания в тылу врага, Семён Афанасьевич возвращается к своему любимому занятию – работе с детьми. Но произошло это не сразу: месяцы проверки на «надёжность» были страшно мучительны и унизительны для него. Из писем Семёна Афанасьевича к Галине Константиновне. Москва. 17.04.1944 г. «Дорогие, золотые мои! Когда же, наконец, кончатся наши страдания? Я так истосковался, измучился от этого проклятого неопределённого положения, что буквально жить не хочется… Как мне неловко, стыдно перед вами. Но, честное слово, я в данном случае ни в чём не виноват. Такова уж моя «удача» в устройстве личной жизни…» Москва 7.07.1944 г. «Дорогие мои! Никогда мне не было так грустно, как сейчас. Даже в самые тяжёлые минуты моей жизни я был полон радостного задора. Передо мной стояла задача, которая всегда стояла перед глазами, владела мною, управляла мною. Задача выполнена. Хорошо ли, плохо ли, но выполнена. Ну, а что же теперь? Сижу… И это я, вечно хлопотавший, перед трудом преклонявшийся, как перед богом? Сижу. Одна минута времени, проведённая в безделье, равна часу, прожитому в труде. Какой-то умник сказал, что гнев – начало существования. А мне кажется, что месяца безделья достаточно для того, чтобы быть зачисленным в общество тихопомешанных. Особенно тяжело переживаю, когда вспоминаю о том, что где-то есть дети, детские дома, есть счастливчики, которые живут интересами ребятишек. Неужели я больше не увижу радости труда на благо моей Родины, выращивая новое, молодое, трудовое поколение? Как видишь, Галочка, и мой оптимизм дал трещину. Тебе просто завидую. Ты можешь ласкать свои материнские чувства, ощущая рядом с собой наших дорогих детей… Я здесь упражняюсь в написании статей на воспитательные темы, планов-вариантов по организации детских колоний. Меня очень интересуют колонии в системе МВД. Люблю дух колонии, там меньше консерватизма, больше размаха для решения творческих идей…» С августа 1944 г. по август 1946 г. Семён Афанасьевич руководит детским домом для испанских детей в г. Солнечногорске Московской области. Но… Но «сверхбдительное» бериевское начальство не доверяло даже таким своим работникам, как С.А. Калабалин, его героическая деятельность в годы войны оказалась не в счёт. Семёну Афанасьевичу было предложено поискать себе новое место работы. Из письма С.А. Калабалина инспектору по трудколониям МВД Грузинской СССР Е.В. Месхи: «…И всё же мне хочется работать у вас, и прежде всего потому, что хочется трудиться там, где можно быть максимально полезным… В настоящее время я свободен, от испанцев меня убрали. Рискуйте, и Ваш риск увенчается великолепными делами…»

С.А. Калабалин. 1944 г.

Беспощадный смерч войны прошёл по судьбам людей, разбросал по дальним уголкам страны родных и близких. Суровые уроки войны постигали в борьбе с врагом каждый на своём месте. А.С. Макаренко не дожил до Великой Отечественной войны и не увидел ратных подвигов сотен своих воспитанников, их самоотверженного труда на оборонных заводах, колхозных полях, школах и детских домах. Созданная им воспитательная педагогика не только не сдала своих позиций, но и приумножила их и доказала свою полную состоятельность.

И ещё о творческой педагогике… Дети – это живые жизни, и жизни прекрасные. Нужно видеть и уважать их права и обязанности ответственности. А.С. Макаренко

В октябре 1946 г. С. А. Калабалин с семьёй переезжает в Грузию. Его назначают заместителем начальника колонии по учебно-воспитательной части в городе Кутаиси. За короткий срок Семён Афанасьевич сумел наладить в колонии воспитательную работу, сплотить ребят, воспитать коллектив. В постоянных педагогических поисках оттачивалось его мастерство, накапливался опыт работы воспитания Человека в условиях колонии послевоенного времени. В мае 1947 г. приказом министра МВД Грузии С.А. Калабалина переводят в Сталинирскую ТВК заместителем начальника по учебно-воспитательной работе. Из дневников С. А. Калабалина: ...Сталинирская ТВК. В первый день пребывания в колонии я решил не делать с детьми официальной встречи. Ходил по колонии, заглядывал во все «щели», изучал «боевую» обстановку… Я говорил с работниками колонии, а ребят как бы не замечал. Они тоже держались на приличном расстоянии от меня, делали вид, что не интересуются мною. Но не выдержали: разведчики стали кружить на близком расстоянии, их пути стали «невзначай» скрещиваться с моими зигзагами по двору. Наконец, один из них метнул на ходу в меня вопросом: – Вы будете у нас замначем? – Тебе это лучше знать, буду или нет... (У пацана рот бубликом, а лицо скорчилось недоумённым вопросом). – Да - да, это решать будете вы. И если станете очень просить меня, то, может быть, я и останусь в этом хлеву. Но передай пославшим тебя, что замнач сердитый. Не люблю трусов, лентяев, воров, грязнух и дураков. Хлопец прыснул, распустил свои лохмотья в многочисленные крылья и улетел в направлении спален. Торчащие из окон и дверей головы ребят скрылись. Я знал, что в эту минуту в спальнях, в которых я ещё не был, разведчик докладывает о разговоре со мной… В тот день мне хотелось сделать ещё что-нибудь такое, чтобы дать ребятам пищу для разговора. В новом строящемся доме я услыхал какое-то завывание. Мне объяснили, что это вопит сидящий в карцере воспитанник М., водворённый туда за неоднократные побеги из колонии. В помещении изолятора передо мною предстал подросток лет 16. Лицо в крови, грудь исцарапана стёклами. – Зарежусь! Всё одно зарежусь! — вопил он. – Ты чего тут истерику закатываешь? – А что меня держат? Не хочу я жить в колонии! – Так ты не хочешь жить здесь? А почему же ты в колонии? – Забрали меня... – Значит, пришли к тебе домой, ты сидел, читал книгу, а тебя забрали? – Нет у меня дома. На базаре это было. – Ты что же, работаешь на базаре? – Я просто был на базаре... – Значит, у тебя дома нет, и ты, такой большой и красивый парень, ещё не работаешь, а паразитничаешь? Выгоните его вон! Иди, хороший мальчик, куда хочешь. Ты не имеешь права даже на эту яму. Недостоин. Марш! – Куда идти, в спальню или из колонии? – Куда хочешь, туда и иди, истеричка! Я был уверен, что он пойдёт в спальню и будет рассказывать, как новый замнач приказал ликвидировать карцер, а охраннику заняться более полезным делом. М. не ушёл из колонии. Сначала не ушёл потому, что ему был интересен странный начальник. Затем мне пришлось изрядно поработать над его характером. А спустя полтора года М., как хорошего ученика и производственника, приняли в комсомол… На второй день я пришёл в спальню в 6 часов утра. Излишне описывать жуткое состояние спален, способное возмутить самого нетребовательного воспитателя. Я заглянул в лицо каждому спящему. Не было ни одного такого, кого можно было бы назвать дегенератом, идиотом, садистом. То были нормальные детские лица, но с тенями тревоги. А проснутся — и будет толпа, идеал которой «хватай» и «сопротивляйся», девиз которой — «каждый за себя, а прав тот, кто сильнее». Организация коллектива! Самая решительная и немедленная организация коллектива нужна им более, чем еда, чем всё остальное!..» В самоотверженной борьбе за каждую человеческую личность, большой и грамотной педагогической работой, взрывами справедливого педагогического гнева, человеческой радостью побед, протестующим страданием происходит процесс становления, рождения и воспитания будущего детского коллектива. Приведём ещё один фрагмент из дневника С.А. Калабалина о его первой встрече с пацанами: «– Рыбы в море идут косяками — есть вожак. Самолёты летят в воздухе — есть ведущий. На 12 тысяч пчелиного семейства есть матка в улье. В семье есть отец, на заводе — директор. Везде, тем паче в людской среде, есть назначенные, или по опыту и разуму определившиеся, руководители. Первым вашим руководителем буду я. Но этого мало, мне нужны помощники. Есть среди вас командиры? – А мы все командиры!.. – Хорошо. Тогда вы и командуйте, а я буду рядовым. Ведите меня, организуйте мою жизнь так, чтобы она мне нравилась. Но если она будет похожа на ту, которой вы живёте сейчас, я взбунтуюсь. Я говорил долго, вырывал куски из личной жизни, из жизни колонии имени Горького, коммуны имени Дзержинского. К столу подползали и подползали из дальних углов. Ужинали поздно, а после ужина снова потащили меня в спальню, опять говорили задушевно. Заявили мне, что будут делать всё, но только без командиров, потому, что командирам всегда блат в жратве и в барахле. — Это не командиры, — говорил я им, — а жулики. Командир, как я понимаю его, — это старший, вами же уполномоченный товарищ. Он не съест, пока не накормит всех. Он не наденет штанов, пока все его подчинённые не будут в штанах...» Из письма С.А. Калабалина к инспектору по трудколониям МВД Грузинской ССР Е.В. Месхи: 8 октября 1947г. «Самый безнадёжный нытик и фантазёр не мог бы представить той душевной пустоты, какой отличаются мои дети. Это стадо зоологических ничевоков, движимых желудочным мышлением, грызущихся, царапающихся, истеричных, кляузничающих, подлизывающихся и вообще всё на «ся»…» Из воспоминаний воспитателя колонии Л. Бородиной: «…В колонии был полный развал, нечто подобное Куряжу, описанному в «Педагогической поэме». Произошло убийство одного из воспитанников и готовилось второе. Калабалина прислало начальство из Тбилиси для наведения порядка. Собрав всех колонистов во дворе, он провёл беседу с ними: «Как будем жить и что делать…» В отношении карцера, куда запирали провинившихся колонистов, сказал следующее: – Хорошее помещение, крепкое, двери прочные, запираются хорошо. Только карцер нам не нужен – здесь мы свиней держать будем… Обращаясь к воспитаннику, уличённому в воровском промысле, предупредил: - Ты любишь лазить по карманам? Вот мой карман и засунь руку, раз это тебе так нравится. Так и будем вместе ходить, пусть все видят, что ты любишь чужие карманы… Сколько ума, сколько юмора! Какая прямота и сила духа! Какое человеческое очарование, сколько доброты и веры в людей! И какая в нём непримиримость к человеческим недостаткам и порокам! Какая требовательность и любовь! С.А. Калабалин – это воплощённая сила жизни и радость жизни, это талант. Как и в любой области, их не так уж много…» Педагогическая деятельность С.А. Калабалина высоко оценивалась и руководителями Сталинирской ТВК. Из характеристики С.А. Калабалина: «… Высокая принципиальность, оперативная решительность, организаторская способность, постоянная трудовая и деятельная готовность, честность, любовь к детям и педагогическая грамотность – вот те качества, которыми располагает Семён Афанасьевич, и которые обеспечили быстрое педагогическое оздоровление колонии. Калабалин умело сплотил педагогов, воспитателей, работников и самих воспитанников колонии и создал полноценный коллектив. В педагогической работе и в организации воспитательного процесса Калабалин свободен от формализма. Формы и сами педагогические приёмы всегда новы и более совершенны, чем вчерашние…» (Архив Педагогического музея А.С. Макаренко). * * * И ещё один документ мы предлагаем вашему вниманию, подтверждающий педагогический успех педагогов Калабалиных: ПРИКА3 МИНИСТРА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ ГРУЗИНСКОЙ ССР за 1947 Год № 0123 СОДЕРЖАНИЕ о поощрении работников Сталинирской трудовой воспитательной колонии МВД Груз. ССР. № 0123 «22» октября 1947 года гор. Тбилиси В результате бездеятельности бывшего руководства Сталинирской детской колонии, последняя была доведена до состояния, граничащего с развалом. Проверкой установлено, что назначенное в мае 1947 года новое руководство колонии в лице начальника колонии тов. Чхаидзе М.А. и его заместителя по учебно-воспитательной работе Калабалина С.А полностью перестроило всю работу колонии в духе директивы МВД СССР за № 37 от 14 февраля 1946 года и в относительно короткий срок добилось значительных успехов в деле воспитания детей и подростков в колонии. Руководство колонии правильно подобрало и расставило кадры работников. Организовало систематическую работу по повышению их идейно-политического уровня и деловой квалификации. Детский коллектив хорошо организован и широко привлекается к делу управления всеми делами колонии. Воспитанники принимают активное участие в работе по благоустройству городских культурных учреждений, оказывают большую помощь в борьбе с безнадзорностью и хулиганством в городе Сталинири. Вследствие изложенного колония завоевала авторитет среди партийно-советской общественности Юго-Осетинской Автономной области, которая принимает активное участие в работе колонии. Воспитательский состав и совет командиров колонии фактически шефствуют над городскими школами, проводят большую работу с недисциплинированными школьниками города и добились положительных результатов. Имеются факты обращения со стороны родителей с просьбой принятия их детей на воспитание в колонию с предложением внесения платы за их содержание и воспитание. Хорошо работают комсомольская и пионерская организации. В колонии развита художественная самодеятельность и физкультурная работа. Работа воспитателя чётко планируется и проводится на высоком уровне, К делу воспитания детей привлечены все работники колонии. Хорошо поставлена работа школы; Несмотря на крайнюю недостаточность производственного оборудования, коллектив воспитанников и работников колонии широко развернув социалистическое соревнование в честь XXX годовщины Великой Октябрьской Социалистической Революции, к 15-му октября сего года досрочно выполнили годовой план выпуска товарной продукции на 115%. В колонии значительно улучшено дело производственного обучения подростков. Несмотря на необеспеченность помещениями, санитарно-бытовое состояние колонии удовлетворительное. ПРИКА3ЫВАЮ: 1. Начальнику Сталинирской детской колонии тов. Чхаидзе М А. и всему коллективу работников закрепить достигнутые успехи и добиваться дальнейшего улучшения всех отраслей деятельности колонии. 2. За хорошую работу по воспитанию детей и подростков в колонии и перевыполнение производственного плана. ОБЪЯВИТЬ БЛАГОДАРНОСТЬ Начальнику Сталинирской детской колонии тов. Чхаидзе, заместителям начальника этой же колонии т.т. Калабалину С.А. и Джатиеву С.К. Начальнику школы тов. В.П. (неразборчиво) ОБЪЯВИТЬ БЛАГОДАРНОСТЬ С ВЫДАЧЕЙ ДЕНЕЖНОГО ВОЗНАГРАЖДЕНИЯ в размере 360 рублей: Воспитателю КАЛАБАЛИНОЙ Г.К. Воспитателю ПАСКАЛЬ O.K. Мастеру производственного обучения КУРИХОВУ А.И. Слесарю ПОДЛЕСНОМУ М.И. Зав. столовой ВАРТАНОВОЙ П.М. 3. Начальнику отдела МВД ГССР по борьбе с детской беспризорностью и безнадзорностью подполковнику тов. ВИНЕР популяризировать и внедрить в других детских учреждениях МВД ГССР положительный опыт работы Сталинирской колонии. 4. Начальнику отдела МВД ГССР по борьбе с детской беспризорностью и безнадзорностью подполковнику тов. BИНEP и начальнику Сталинирской колонии тов. Чхаидзе обеспечить окончание строительства основного корпуса Сталинирской колонии в установленные сроки, а также быстрейшее оснащение колонии производственным оборудованием. 5. Настоящий приказ объявить всему личному составу отдела МВД Груз. ССР по борьбе с детской беспризорностью и безнадзорностью и детских колоний, приёмников-распределителей МВД Грузии. ЗАМ. МИНИСТРА ВНУТРЕННИХ ДЕЛ ГРУЗ ССР ГЕНЕРАЛ-МАЙОР ВЕРНО: ( Б3НАВА) Секретарь ОБДББ: подписано ( Бабунашвили) * * * В августе 1950 г. С.А. Калабалин переезжает на Украину и принимает заведование специальным детским домом на станции Мотовиловка Фастовского района Киевской области. И опять поиск новых форм воспитания, опять борьба с человеческими пороками, за детство полноценное, трудовое. Из статьи «Светлые дороги» (журнал «Огонёк», 1952 г.): «… Нет и трёх лет, как Семён Афанасьевич приехал в Мотовиловку, а сколько вокруг перемен! Поднялся над землёй молодой сад, зазеленели высаженные ребятами четыре тысячи кустов акации, клёны и тополи. На дворе вырос спортивный городок. Есть тут футбольное поле, площадка для волейбола, беговые дорожки, гимнастические лестницы и трапеции, полоса препятствий, шесты и качели. Ребята роют пруд – зимой будет каток, а летом своя рыба. … Сегодня Семён Афанасьевич едет в Киев. На узкой полоске бумаги длинный список дел. С утра – к студентам: будущие учителя просят его поделиться воспоминаниями о Макаренко. Потом покупки: два фотоаппарата, тридцать пар коньков, лыжи, грузовая машина, нефтяной движок для электростанции и киноаппарат, два седла. А там, дома, жизнь идёт своим чередом. Склонившись над тетрадкой, Галина Константиновна объясняет девочкам непонятную задачу. Тот, кто приготовил уроки, устраивается с книгой, где светлей и тише. Двое устраиваются за шахматной доской. Сверху доносится песня…» * * * Время благополучия и в этом детском доме было краткосрочным. Нашлись и здесь недоброжелатели калабалинских средств и методов воспитания – увидели в его действиях диктат и насилие над воспитанниками. Пошли упрёки, наговоры, угрозы, сменившиеся письмами-кляузами в Киевское облоно и обком партии. В детский дом зачастили комиссии с проверками. Дело доходило до парадоксов. Из воспоминаний Г.К. Калабалиной: – Вечером дежурный рапортует: день прошёл благополучно. Проверяющий Калабалину этим рапортом в нос тычет: это отдаёт мистикой! Б-л-а-г-о-о! И находит в этом «преступление». Или отдаёт директор указание воспитаннику, тот ему в ответ: «Есть!». Проверяющий аж весь передёргивается: какое-то военизированное сообщество! По итогам этих многочисленных проверок выносится вердикт высшей власти: «Калабалина от занимаемой должности директора детского дома освободить и впредь запретить ему занимать должности, связанные с работой с детьми!». На защиту чести, имени и достоинства С.А. Калабалина включается детская писательница Фрида Абрамовна Вигдорова. Она помещает ряд статей в центральной прессе, где развенчивает клевету, как распространяющееся зло в педагогических кругах. Она всегда бескомпромиссно шла на защиту таланта. «Корреспондент по справедливым делам», - так называли Фриду Абрамовну её современники, когда она помогала освободиться от клеветы и наветов С.А. Калабалину, когда активно заступалась за поэта И. Бродского во время судебного процесса. Из статьи Ф.А. Вигдоровой «Лживое слово»: «В детском доме раздавали подарки, присланные шефами. Подарки были щедрыми – выпускники получили костюмы, платья, часы! Ну а тем, кто ещё не кончил школу и оставался в детском доме, шефы подарили материю – девочкам на кофточки, мальчикам на рубахи. Дети любовались подарками, толковали о том, как и когда сшить наряды. Ровно через два дня в детский дом приехал инспектор районного отдела народного образования проверить, действительно ли директор детского дома присвоил себе детские подарки: так утверждало анонимное письмо, пришедшее на имя РОНО. В приписке было сказано: «Кроме того, директор присвоил ещё один шефский подарок – ковёр». Расследование было недолгим, потому что расследовать, в сущности, было нечего: директор ничего не присвоил, а на чёрном фоне ковра было вышито красное солнце и недвусмысленные слова: «Дорогому Семёну Афанасьевичу Калабалину от шефов». Но никто уже не говорил: «Какая хорошая получится кофточка», никто не спрашивал больше: «Который час?». Клочок бумаги, на котором наспех было набросано несколько слов клеветы, сделал своё дело: праздника не стало. С тех пор прошло десять лет. Но время от времени в Министерстве просвещения, в Академии педагогических наук, в школах меня спрашивают: – А правду говорят – шефы прислали детдому в подарок ковёр, а Калабалин его присвоил? Наверное, следовало бы сказать, что Калабалин – честнейший человек, что я верю ему, как самой себе. Но ведь это тоже требует доказательств! И я всем отвечаю так: – Съездите к Калабалину, прочитайте, что написано на ковре. Ну а если бы на ковре ничего не было вышито? Если бы это было только сказано в тот час, когда вручали подарок? Что тогда? Мышление человека, распространяющего клевету, не поддаётся здравому анализу, на первый взгляд оно необъяснимо. Ну, например, зачем утверждать, будто ковёр украден, если так легко доказать, что это подарок? «Клевещите, что-нибудь да останется» – вот девиз этих людей. И они правы. След ковра прошёл через десятилетие и ещё не стёрся: «Калабалин?… Не помню, право, но был, был какой-то неприятный слух. Будьте с ним поосторожнее, о нём говорят что-то такое…». Из письма Ф.А. Вигдоровой С.А. Калабалину: – Каиров был в Киеве, и ему там толковали о ковре, который вы присвоили!!! Эх, ма… Сейчас, Семён Афанасьевич, надо обращаться на самый верх… Каиров будет в Москве в понедельник. Непременно зайдите к нему, поговорите с ним. Очень бы хорошо обратиться к Швернику…. Иван Андреевич Каиров, возглавлявший в те годы Академию педагогических наук, содействует восстановлению доброго имени С.А. Калабалина как педагога. При его прямом участии в 1956 г. С.А. и Г.К. Калабалины переезжают под Москву и принимают Клемёновский детский дом в Егорьевском районе. Из письма Ф.А. Вигдоровой С.А. Калабалину: «А.С. Макаренко учил: как бы ни было хорошо в благополучно обустроенной колонии, где быт и дисциплина налажены, не бойтесь расстаться со всем этим. Поезжайте туда, где всё гибнет в бездействии. Берите штурмом новое место и всё начинайте сначала». Клемёново – это новый калабалинский Куряж. А с чего всё начиналось? Из письма Семёна Афанасьевича к Галине Константиновне: «29. ХII. – 1956 г. Клемёново. …А вообще живут же люди, будем жить и мы! Детали: потолки падают, полы проваливаются, вонище… Бухгалтер лежит в больнице, ни учёта, ни прихода. Есть вши, грязь, пустота. Нет человеческого тепла. Стульев нет. Всё разбито… Райком партии великодушно допустил: «На месячишко, а там мы посмотрим, как и что, а вообще, конечно, устраивайтесь». Сидим сегодня весь день без дела. Мы в детский дом, а директор из детского дома. Куда ни кинусь – ничего нет. Итак, жду вас, мои родненькие!…». Помня заветы А.С. Макаренко, что «колонистская коммуна представляет собой прочно сбитое по-товарищески и дисциплинированное рабочее сообщество, беспрерывно повышающее свой культурный уровень, в то же самое время всегда весёлое, с бойким настроем», Семён Афанасьевич (в который уже раз!) начнёт строительство новой жизни на новом месте. Из воспоминаний воспитанника Клемёновского детского дома Евгения Агуреева: «– Клемёновский детдом «докалабалинской» поры мало чем отличался от прежних, в которых довелось мне побывать. То же запустение, голодуха, страх. Днём мы слонялись, дрались, делали вид, что учимся, а ночью сигали из окон (мне приходилось с третьего этажа) – воровали и разбойничали. То и дело кого-то из нас забирали в детскую колонию. Учителей и воспитателей не слушали, а директора ненавидели и боялись – он был злобен и жесток. Но главное, повсюду ходил с чёрной тетрадкой. Мы не наказания страшились – нахлебались всякого за свои короткие жизни. А того, что проштрафившихся директор лишал на каникулы поездки к родственникам. Те немногие, что их имели, не знали горя страшнее. Когда весной 1956 года появился в нашем доме улыбчивый и крепкий, заметно прихрамывающий человек, мы и вообразить не могли, как сказочно изменится наша жизнь. Раскрыв рты, слушали невероятные его истории, ломались от хохота, от бесконечных шуток и розыгрышей, проигрывали ему в шахматы и шашки да глядели его глазами на своё жалкое, разворованное хозяйство. И когда к концу второго дня он собрал всех и, обнимая за плечи стоявших рядом ребят, негромко сказал: «Ну что, пацаны, давайте решать – будем мы с вами существовать, или будем жить! – Жить! – выдохнули хором пацаны…» Из дневников С.А. Калабалина: «Клемёновский детский дом школьного типа, с большим количеством переростков, поражённых многочисленными пороками и непонятной грубостью с работниками детского дома. Успеваемость составляет 60-70%. Детские общественные организации фактически отсутствуют. Коллектив работников, и, прежде всего воспитатели, находятся в состоянии растерянности и потерянного интереса к делу, не знают с чего начинать, чтобы вывести детей из их неприятного состояния. Хулиганство и грубость ребят парализовали работу воспитателей. Приняв заведование этим домом, я на общем собрании сказал твёрдо и прямо: «Жить такой оскорбительной для вашего человеческого достоинства жизнью дальше нельзя, и так жить мы не будем. Я буду беспощаден в борьбе за новую, красивую и счастливую жизнь и верю, что рядом со мной встанут смелые ребята, способные с улыбкой на лице пережить и некоторые лишения, и трудности в предстоящей борьбе. Уже с этого собрания мы разойдёмся организованными по отрядам, а все командиры отрядов образуют совет командиров. Пусть же наш совет поведёт борьбу за то, чтобы мы построили центральное отопление в доме, сделали пристройку для новых спален, провели водопровод, добились бы земельного участка для подсобного хозяйства, чтобы для наших будущих походов по стране приобрели автобус, чтобы заняли первые места в областных спартакиадах, построили стадион и заложили сад. Задачи большие, трудные и, конечно, придётся попотеть – потеть можно, а пищать нельзя…» Так началась для ребят неведомая до этого жизнь, в которой будут разумные и добрые учителя, горячая и увлекательная работа. Из поэтических записок Виктора Слободчикова – участника основных событий, происходящих в детском доме в те годы. И будто камень в серый омут, Да так, что тварь болотная взвилась, Шарахнул слухом по детдому: У нас меняют власть. Пошли рассказы, были, небылицы – И он макаренец! Ух, ты! Из тех!?… Его улыбка – та, что не приснится, Затеплила, ошеломила всех. Крутою волею закручён, Сначала вздыбился детдом, Как конь горячий. И потом… Потом, как человек ошибками измучен, Мы сдались в милость победителя… А он неброскими штрихами Приютский быт нам заменил обителью, Но мы-то думали, что сами! Из письма С.А. Калабалина преподавателю радиофакультета МАИ Н.А. Морозовой: 12.01.1957 г. Скоро месяц как я принял детский дом в системе Мособлоно. Детский дом являет собой худший пример Куряжа. Работаю денно и нощно, без сна и еды. Успел кое-что сделать, но предстоит гора новых дел и забот… Организация детского коллектива: разбивка на отряды, выборы совета командиров, командиров отрядов, создание постоянно действующих комиссий, ежедневные дежурства воспитанников, проведение общих собраний, на которых совместными усилиями решаются важнейшие вопросы, обсуждение итогов прошедшего дня на вечерних рапортах. Чётко продуманная работа органов самоуправления была отличительной и определяющей жизнь чертой детского коллектива.

Детдомовская братия. Клемёново. 1956 г.

Из материалов рабочего плана Клемёновского детского дома (1957–1958 учебный год): «... Из детского дома должен выходить в большую жизнь такой подросток, который должен отличаться навыками коллективности, высокой культурой поведения, скромностью, здоровьем, грамотностью, трудолюбием, смелостью и выдержкой, высоким чувством патриотизма. Детский дом располагает всеми средствами к тому, чтобы детям были сообщены все эти и многие другие общественно-полезные качества. Это наш гражданский долг». Меньше чем за год запущенный детский дом изменил свой облик. Анализируя первые итоги работы педагогического коллектива, было отмечено, что «благодаря добросовестному, почти самоотверженному напряжению физических и духовных сил воспитателей, наладившейся живой и полезной связи со школой, созданию работоспособного института детского самоуправления, в конце концов, удалось учебный год закончить с благополучными результатами. Из 106 учащихся перешли в следующих класс 100 человек. Детский коллектив к концу учебного года представлял собой здоровую согласную семью». И всё же это были первые успехи, обольщаться ими было ещё рано. Перед педагогами вставали всё новые задачи. Чтобы коллектив состоялся, он должен иметь поле деятельности или, если хотите, полигон для самоутверждения. Нужно было найти и увлечь детей конкретной целью.

Совет командиров. Клемёново. 1958 г.

На общем собрании воспитанники обсудили, что можно сделать своими силами в ближайшее время и решили: 1. Расширить жилплощадь спален путём пристройки к спальному корпусу дополнительных площадей для четырёх спален. 2. Увеличить объём столовой и кухни. 3. Провести подготовительные работы к подводке водопровода и установки центрально-водяного отопления в спальном корпусе. 4. Построить спортивный городок. 5. Заложить гектар сада. 6. Вырастить в своём подсобном хозяйстве картофель, капусту и другие овощи. 7. Помочь колхозу выращивать кукурузу на площади 5 га. 8. Вырастить 20 свиней. Из дневников Г. К. Калабалиной: «...Вовлекая детей в общественно-полезный и производственный труд, мы, разумеется, в первую очередь интересовались его педагогическими результатами. Учитывая то, что контингент детей у нас особый (в основном нам присылают детей, исключённых из массовых школ, из других детских домов и школ-интернатов), нам важно было добиться, чтобы в трудовой деятельности воспитанников вырастал интерес к учению, вырабатывался их нравственный облик, приобретались необходимые практические умения и навыки, воспитывалось чувство ответственности за порученное дело. Были организованы сводные отряды, которые работали на порученных участках, соревновались между собой. При подведении итогов обязательно учитывалось не только количество выполненной работы, но и её качество, и отношение каждого члена отряда к работе». И зацветёт в детдоме свой сад, и зазвенят мячи на своём стадионе, и взовьётся занавес на своей собственной сцене. Соревнования, фестивали, олимпиады, диспуты, капустники, карнавалы – всё это войдёт в жизнь ребят детского дома и приобретёт особо значимый смысл. Пройдёт всего лишь год – и секретарь совета командиров Женя Агуреев станет расталкивать среди ночи своих товарищей, чтобы прочесть только что родившееся четверостишие. А они, вместо того чтобы отмутузить его, станут в потёмках разыскивать карандаш и бумагу – и на подоконнике, при свете луны, начнут переписывать сценарий. А как же иначе – ведь на днях их отряд отчитывается о своей поездке в Ленинград. А в детдоме принято, чтобы проходил такой отчёт в картинках – с музыкой, песнями, самодельными костюмами. Из поэтических записок Виктора Слободчикова: За спадом – взрыв, За взрывом – спад. В ошибках, радостях, потерях, Порой не видя времени и дат, Мы шли к заветной цели. В тоскливой холодящей стуже, Вперёд на много долгих лет, Впервые знаньем был согрет: Я этим хлопцам нужен! О, сколько мудрости в словах Таких как – нужен… и приди… Ты нужен! Не в фантазиях, не в снах, Явись в обидах и любви. Здесь в буйных вывертах судьбы, Когда душе покоя мало, Для нас неистовство борьбы Призваньем в жизни стало… * * *

- Директор? - Нет! Отец.

«Ввиду того, что воспитанник Юра У. систематически нарушает режим детского дома, вследствие чего его исключили из школы, что на Юру не действуют педагогические меры, что он не может находиться в коллективе нормальных детей и что с ним не могут работать нормальные воспитатели – просим Мособлоно о направлении Юры У. в другой детский дом к тов. Калабалину». Этот педагогический опус – выписка из «Постановления педсовета», холодными руками вложенная в личное дело ребёнка, который поступил в Клемёновский детский дом. Надо было видеть, с каким ярым негодованием брал в руки Семён Афанасьевич подобные документы. Потому и был убеждённым сторонником того, что из всех задач в области воспитания – задача понимать детей остаётся самой важной. Можно сердиться на них, строго спрашивать за проступок, наказывать. Нельзя одного — быть равнодушным к ним. Из разных мест, с разными судьбами приходили в детский дом ребята. Многие из них действительно носили своеобразное клеймо тех лет – «Трудновоспитуемые». Но директора отнюдь не пугали подобные характеристики. – У меня все нормальные, – говорил он, когда в детский дом наведывались авторитетные комиссии или педагоги, желающие своими глазами посмотреть на результат калабалинской педагогики. Из дневников С.А. Калабалина: «Хочу двигаться, жить хочу и видеть хочу разумное, выстраданное человеческое лицо – самого человека… А и дорого же он достаётся, этот самый Человек! Но в нём и отдых мой, и утешение…». Сегодня его воспитанники признают, что всем лучшим в себе они обязаны людям, конкретным людям, которых повезло им встретить на жизненном пути. То были их друзья: воспитатели и учителя, сверстники и старшие товарищи. Люди, которые учили их жить разумно и полезно, учили примером своей личности, уровнем своего мышления, классом своего мастерства, размахом своей души. Из дневников С.А. Калабалина: «Основной принцип нашей жизни в детском доме – один за всех и все за одного. Мы хотим, чтобы человек учился отвечать не только за свои поступки, но и за поступки своих товарищей. Отношения в нашем коллективе строятся на полном доверии и уважении друг к другу. Настоящее доверие должно быть во всём». Газета «Московский Комсомолец» от 12 августа 1959 г: «…Один день из жизни Клемёновского детского дома и его нужно описать во всех подробностях, хотя в этот день не произошло решительно ничего важного. Он начался, как всегда, с зарядки, линейки и завтрака. Потом в доме вдруг наступила тишина. По коридору не топали босые ноги, никто не смеялся, не играл на рояле и не забегал каждую секунду к Галине Константиновне, чтобы попросить ниточку с иголкой, или бритву, или ключ от спальни. Нетрудно было догадаться, что все ушли на кукурузу, потому что в окно заглядывало несмелое солнышко, пахло подсыхающей землёй, и день был именно таким, какого все давно ждали. Есть кукуруза, есть мотыжка и есть целое море сорняков. Во всём поле только трое не знали, как нужно работать, – это я, студентка Томочка, приехавшая на практику и маленькая девчонка, вдруг обнаружившая, что она забыла, как работали в прошлом году. Семён Афанасьевич нам объяснил: – Нужно, чтобы мотыжка врезалась глубоко в землю, и чтоб кромки всё время перемешивались. Вот и вся премудрость. Каждый взял себе по ряду. Рядом работали мальчишки – Васёк и Николка. Они – фантазёры и решили полоть в шахматном порядке – прополют, потом пропустят кусочек земли и снова прополют. И с хитрыми физиономиями усаживаются на меже среди своих квадратиков. Им весело оттого, что они работали не как все. А Семён Афанасьевич остался где-то позади. Он работает и одновременно учит. — Ну, что ты назад пятишься? – объясняет он одному парнишке, – Человек должен всегда вперёд смотреть, а ты — назад. Несколько ребят присели под кустами отдохнуть, да так и застряли. – Эй, запорожцы! – позвал Семён Афанасьевич. И стал приподнимать по очереди каждого, как-то ухитряясь определить, кто из них лодырничал, а кто работал. Сразу вспомнилось лукавое и весёлое слово «пацаны» из «Педагогической поэмы» – пацаны заливисто хохотали. Потом подошёл Клемёновский агроном. Постоял, посмотрел и вежливо сказал: – Труд на пользу. – Спасибо, – ответил Семён Афанасьевич. – В этом году ваша кукуруза будет ещё лучше. От земли поднялись довольные ребячьи лица, и кто-то серьёзно подтвердил: – Конечно. Кончилась первая половина дня: словно текли по заросшему полю напористые ручьи, смывая всё ненужное и оставляя только зелёные стебли кукурузы, текли – и вдруг замерли посреди поля. После обеда снова началась работа. Николка и Васёк опять разбросали по полю свои квадраты, снова ничего не существовало вокруг, кроме земли и зелёных стебельков, и словно заблудилось, запуталось где-то время. – Слушайте! – закричал Семён Афанасьевич, – слушайте и обернитесь все ко мне. Все обернулись. – Сейчас семь часов. Закончим поле сегодня или перенесём на завтра? – На завтра! – охотно закричали «запорожцы». Девчонки переглянулись, пожали плечами и закричали разное: – Сегодня! – Завтра! – Проголосуем! – решил Семён Афанасьевич. Мотыжки потянулись вверх. За то, чтоб сегодня, было большинство. – Завтра бы лучше, – уже принявшись за работу, ворчали «запорожцы», – пришли бы с утра – и всё. – Кто хочет завтра, может уйти, – сказал Семён Афанасьевич. Мальчишки засмеялись. Предложение звучало, как шутка: как можно было уйти, когда большинство решило работать? Галина Константиновна и завуч Любовь Андреевна принесли полдник – молоко. Кроме этого, они принесли воду, мыло и полотенце. Конечно, сразу же сбежалась оживлённая публика. – Мальчишки – назад, – скомандовал Семён Афанасьевич. – Сначала будут полдничать девочки. Часть публики отошла. А девочки прыгали около молока, сливали друг другу воду на коричневые ладошки и радовались, что они первые и полотенце поэтому досталось им совсем чистое. Галина Константиновна оглядела поле и сказала: – Видите, я настаивала на двухдневном сроке, а мы справились за один день. А кто-то говорил, чтоб вообще сроков не назначали… Действительно, они сделали всю работу за один день. Вечером в кабинете Семёна Афанасьевича состоялось заседание Совета командиров, называемое «пятиминуткой». Командиры отрядов коротко рассказывали о проделанной работе. Всем решено было объявить благодарность. И особенно – двоим из первого отряда, что и песок возили, и дежурили, и работали в поле. – У меня предложение, – сказал Семён Афанасьевич. – Давайте на завтра все работы отменим. Устроим день отдыха. Совет командиров не возражает? «Совет» смущённо заулыбался. Он, конечно, не возражал. И кто-то уже возвещал в коридоре самую последнюю радость: сегодня разрешено лечь позже и посмотреть телевизор. Так и закончился этот ничем не примечательный день. У каждого коллектива, конечно, есть свой характер. Для Клемёновских ребят главное — труд. Повседневный, скромный и вошедший в привычку, без которого жизнь не мыслится так же, как без звонкой песни или хорошей книги. Они – хозяева будущего урожая, и они знают силу своих маленьких загорелых рук, эти ребята из Клемёновского детского дома! Но почему вспомнилось всё это? Потому, что жизнь Клемёновских ребят — Милы Бахмацкой, фантазёров Николки и Васька, курносой председательницы третьего отряда – это жизнь Калабалиных – Галины Константиновны и Семёна Афанасьевича…» (архив Педагогического музея А.С. Макаренко).

На помощь колхозу. Клемёново, 1980.

Со-бытийная педагогика супругов Калабалиных …Мой мир — люди, моей волей созданная для них разумная жизнь… мир организованного созидания человека… Минутами мне хочется разобраться в себе и назвать то новое, что во мне происходит. Но мне жаль нарушить очарование сегодняшнего дня. Всё прекрасно, прекрасно жить сегодня и прекрасна была вся моя жизнь, потому что она привела меня к сегодняшнему дню. А.С. Макаренко

«Посади дерево, вырасти ребёнка и построй дом», — гласит народная мудрость. В ней скрыто глубинное понимание духовности — назначение и смысл земного бытия человека. Без осознания этой, на вид простой, истины невозможно научиться «сеять разумное, доброе, вечное». «Посади дерево» – возлюби, обустрой и сохрани матушку природу – источник жизни человека. «Вырасти ребёнка» – сотвори дух, тебе подобный, несущий в мир любовь, добро и красоту. «Построй дом» – не жилище, а Храм своей души. Думается, что, таким образом, в народной мудрости закреплено целостное восприятие человека, мир его ценностей, ценностное отношение к другим людям, миру, жизни. Духовная жизнь человека многообразна, Это и увлечённость трудом, и общение с миром природы, миром людей, способность доверяться уму и сердцу другого человека, жертвовать чем-то дорогим ради общего дела. Мы высоко духовны, когда умеем заботиться о других, чувствуем бесценность жизни, хотим оставить в мире скромный отпечаток собственной личности. Для истинной педагогики каждый ребёнок – целая планета, которую нужно открыть и понять. В нашей педагогической копилке сохранены лучшие образцы организации полноценной жизни в духе человеческого братства и неформального товарищества. В истории много примеров создания коллективных организмов, живых и развивающихся, в которых вся совокупность организованных педагогических влияний рождало систему гармонических человеческих отношений. Через отношения человека к человеку складывалось общественное отношение к действительности и отношение личности к самому себе. Анализируя работу русской школы интернатного типа в контексте педагогического наследия К.Д. Ушинского, следует отметить, что воспитание детей-сирот было предметом его особого внимания и заботы. Всё педагогическое учение К.Д. Ушинского согрето благородным чувством любви к человеку и уважением к личности. Ведь творчество педагога, как и всякое творчество, не может существовать само по себе. Оно — для других. Для истинной педагогики каждый ребёнок — целая планета, которую нужно открыть и понять. Приведу выдержки из «Мнения коллежского советника Ушинского о проекте преобразований, представленном из Гатчинского сиротского института»: — главное лицо должно быть воспитателем в полном смысле этого слова, отцом сиротского дома; — сиротское заведение есть строго воспитательное заведение, а не департамент, не богадельня, не казарма и даже не простое учебное заведение; — его (сиротского заведения) главная обязанность — заботиться о физическом и нравственном воспитании сирот и о возможно лучшем устройстве их судьбы; — приняв сироту на своё попечение, заведение обязано поступить в отношении его, как поступил бы добрый, умный и попечительный родитель, и с одинаковой ревностью заботиться как о злых, так и о добрых, как о талантливых, так и бесталанных; — заведение заменяет сиротам родителей, насколько, конечно, такая замена возможна, и в этом его главное, основное значение, к которому всё остальное в нём должно относиться, как средство к цели; — в сиротском заведении всё должно исходить из одной идеи, стремиться к одной цели, двигаться по одной воле. Всякий разлад, всякая борьба между воспитателями, прежде всего, поразят само воспитание и отразятся самыми грустными явлениями в характерах воспитанников; — классные воспитатели должны бы жить в самом заведении, по возможности среди своих воспитанников; — только уверившись в безвредности дитяти для других детей, можно допустить его в институт; — несколько часов, проведённых в праздности, являются для детей сильнейшим наказанием. Любовь же и привычка к труду есть именно та почва, на которой могут успешно развиваться все добрые качества; — дитя по самой природе своей требует беспрестанно физической деятельности. Если это требование детской природы не удовлетворено, то развивающиеся силы дитяти — ему вред; хорошо ещё, если ребёнок сделается только шалуном и буяном, но бывают последствия ещё хуже — ребёнок делается скрытным, злым мальчиком и устраивает для себя такую тайную сферу деятельности, в которую воспитателю нелегко проникнуть; — институт должен заботиться о том, чтобы дать воспитавшимся в нём сиротам определённое положение в жизни. Сегодня самой распространённой формой призрения детей, оставшихся без семьи и лишившихся родительского попечения, остаются учреждения интернатного типа. Но, к сожалению, существующая интернатная система – не лучшая среда обитания для обездоленных детей: госпитальный принцип организации жизненного пространства; замкнутость, отсутствие связей с социумом; пошаговый контроль и полная зависимость ребёнка от настроения взрослого; нарушенные связи и отношения детей со значимыми для них людьми; приобретение различных видов обездоленности — материнской, сенсорной, эмоциональной, социальной и др. В результате воспитанники интернатов, как правило, не готовы к решению задач, которые встают перед ними в самостоятельной жизни. Потому что их не готовят к жизни, а содержат в изолированных от жизни условиях до достижения возраста, определённого законом. Между тем, отечественная педагогика располагает бесценным опытом воспитания, накопленным талантливыми последователями Ушинского. Гуманизм как принцип поведения предусматривает веру в добрые качества человека, требует уважения человека в каждом. Основные составляющие гуманизма: человеколюбие, сострадание, милосердие, благородство, добродетель, совестливость... Для того, чтобы руководствоваться в жизни всем этим, нужно относиться к человеку, как к равному себе, подходить к нему с оптимистической гипотезой. Это возможно в здоровом детском сообществе. Коллектив не есть придуманное кем-то средство педагогического воздействия, а то, без чего ребёнок, подросток не может жить и развиваться полноценно. Каждый человек по-своему уникален, в каждом природой заложены неисчерпаемые возможности к продуктивному личностному росту и для каждого они своеобразны. Здесь в сообществе равных и проявляется способность у ребёнка, встав на место другого, ощутить его переживания и потребности как свои собственные. Здесь общность есть, прежде всего, внутреннее духовное единство людей, характеризующееся взаимным приятием, взаимопониманием, внутренней расположенностью каждого друг к другу. Творчество педагога, как и всякое творчество, не может существовать само по себе. Оно – для других. Очевидным становится факт, когда мысли, высказанные в «проекте Ушинского» нашли своё назначение в воспитательном опыте его последователей. В истории любой науки есть люди, имена которых символизируют создание собственного метода на основе знаний и опыта, накопленных предшественниками и в то же время учитывающего требования времени. К ним, бесспорно, принадлежит имя А.С. Макаренко. «Глубоко уважаю старых педагогов. Много их читал и многому научился у них», – высказывался по этому поводу Антон Семёнович. Однако он предупреждал, что педагогический опыт может передаваться только в целостном виде. В противном случае «нарушенная в своей органической цельности система делается больной системой, и пересадка опыта оканчивается неудачей». К.Д. Ушинский создаёт «Педагогическую антропологию» как собрание знаний о человеке, необходимых воспитателю. Этого направления придерживался и А.С. Макаренко: «не может быть воспитания, если не сделана центральная установка о ценности человека», «всё человеческое в человеке должно быть воспитано». К.Д. Ушинский сравнивал работу педагога с работой архитектора и пришёл к выводу, что для успешной деятельности обоих обязателен план, проект, чётко поставленные цели и задачи. Лишь определив их, можно приступать одному – к строительству здания, другому – к воспитанию характера человека. Научное решение проблемы проектной деятельности в образовании нашло своё выражение в педагогической теории и практике А.С. Макаренко: «Хорошее в человеке приходится проектировать и педагог это обязан делать», и он же советует иметь развёрнутую «программу человеческой личности». «Работать сегодня по-макаренковски – значит работать по совести, работать со страстью, работать с педагогической правдой» – этим идеалом руководствовались в своей практической деятельности ученики и последователя А.С. Макаренко – Семён Афанасьевич и Галина Константиновна Калабалины. Огромный жизненный опыт, педагогический талант, умелые взаимоотношения с воспитанниками, высокие организаторские качества, поразительная способность создавать сообщества единомышленников, атмосферу человеческого родства - всё это снискало им почёт и уважение не только в детской, но и во взрослой среде, будоража сердца тех, кто искренне верил и верит в силу макаренковской педагогики. У педагогов Калабалиных был замечательный девиз: «Делать людей счастливыми!». При этом: «Счастливое детство – не значит беззаботное». Уже в своих ранних публикациях С.А. Калабалин критически оценивает положение дел в детских домах, сетуя на то, что «существующая система воспитания в этих учреждениях способна растить только иждивенцев и бездельников, и в поисках нового почти всегда забывают о том, что многое уже раскрыто и найдено, в частности, педагогом Макаренко». Память С.А. Калабалина сохранила всё, что советовал ему учитель: «До сих пор живому делу мешали впрямую – мешали чиновники, бюрократы, тупицы, но они не прятали своей ненависти и действовали открыто. Теперь будет иначе. Нам скажут: «Ваш опыт узок, это годится только для правонарушителей... Ты понимаешь, что я хочу тебе поручить?... Надо взять детский дом. Обыкновенный дом с обыкновенными, нормальными детьми и наполнить его здоровым детством...»

Воспитание коллективом

Всю свою жизнь Семён Афанасьевич исполнял этот наказ, делом доказывая: теория Макаренко безотказна в любых условиях – и в годы войны, и спокойное мирное время, в колониях правонарушителей и в обычных детских домах. Калабалину всегда доставался запущенный, доведённый «до ручки» детский дом. Чем прикажете спасать положение? Проповедями? Наставлениями о достойной жизни? Нет, он обращается к урокам Макаренко: здесь, в нашем Доме, должно быть красивее и интереснее, чем в окружающей действительности. С первых дней работы он включался в преобразование, привлекая ребят. Крупными буквами писал на бумаге: «Есть дело для настоящих мужчин!». Ниже ставил цифру «1» и свою фамилию. Намекал: остальные себя приписывайте... Как было не примкнуть к такой компании? И поголовно все детдомовцы выходили вслед за Семёном, чтобы посадить вокруг сады, сделать пристройку к дому, вырыть пруд для купания... С.А. Калабалин понимал, что воспитательная работа в детском доме очень сложна и многогранна. Поэтому никогда не занимал позиции стороннего наблюдателя, а всегда находился в гуще детей, вместе с ними работал, участвовал в праздниках, переживал с ними и горе, и радость. О своей работе спустя много лет он напишет: «На совести моей и моей жены, Галины Константиновны, нет ни одного пятна, которое помешало бы нам смотреть открытыми очами в глаза Родины, в глаза десяти тысяч воспитанных нами граждан». Педагоги Калабалины учили своих воспитанников жить по-макаренковски: в труде, в заботе, с верой в завтрашнюю радость. Ключ в воспитании в том, чтобы сделать завтрашнюю радость, которая способна сделать многое: лентяя – тружеником, боязливого – смелым, беспечного – ответственным, колеблющегося – решительным. Она закаляет волю, характер, вселяет гордое чувство человеческой силы. Семён Афанасьевич и Галина Константиновна Калабалины, как А.С. Макаренко, видели в каждом своём воспитаннике большой «диапазон возможностей». Блиц-интервью с педагогами: – Если коротко, в двух словах, что такое метод Макаренко? С.А. Калабалин: Сам Макаренко! Его прекрасная жизнь, самозабвенное творчество, любовь вся, без остатка, детям. Если бы каждый педагог жил и поступал, как он, это было бы полное торжество советской педагогики. Г.К. Калабалина: Макаренко умел найти путь к сердцу ребёнка, умел разбудить лучшие струны его души. Он знал, каким должен быть Воспитатель, и умел быть мастером, потому и дорог нам... – Какой, по вашему мнению, самый большой недостаток воспитателя? С.А. Калабалин: Бездушие. К воспитанникам надо относиться, как к собственным детям. Нельзя быть воспитателем, если ты не можешь, относится к ним, как отец, – строго, требовательно, но с любовью... Я довольно часто спрашиваю себя: а так ли я поступил бы со своим сыном или дочерью? Г.К. Калабалина: Далеко не всякий хороший учитель может стать хорошим воспитателем. В детские дома поступают дети из разной среды, с разнообразными характерами и особенностями. Перед воспитателем стоит сложная и ответственная задача – заложить фундамент человеческой души, воспитать у ребёнка высокие нравственные качества. Работа это кропотливая, требующая большого напряжения, упорного труда, терпения. Дети зорко следят за воспитателем, за всеми его действиями, и он постоянно должен помнить, что воспитывает везде и всегда, не только словами, но, прежде всего своими поступками, всем своим обликом. – Что Вы пожелаете в качестве напутствия молодым педагогам – воспитателям? С.А. Калабалин: Сейчас у школы и учителя другие враги и проблемы, в них трудней разобраться, они очень разные, но у них есть отличительный признак... Признак этот – мертвечина. Недаром такими заумными мёртвыми словами говорят они о самом живом – о детях. Всё есть в их педагогике: высокие слова, цитаты, ссылки на авторитеты, инструкции, постановления. Одного нет в их педагогике: души, детей. Она бездушная, эта педагогика, бездушная и бездетная. Когда меня спрашивают о педагогике А.С. Макаренко, когда некоторые утверждают, что она пригодна только для исправления беспризорных детей и для того времени, а не для нас и наших школ, одном словом, – это история прошлого, – я отвечаю так: нет, эта система – наука о воспитании – делании человека... Эта боевая, творческая человечность и есть «соль» системы А.С. Макаренко, и её должны понять Вы, будущие педагоги, вооружиться ею для ответственного участия в строительстве Человека. Г.К. Калабалина: Я думаю, счастье в том, чтобы делать людей счастливыми. Не ищите лёгких путей в жизни, будьте там, где вы всего нужнее. Приступая к новой работе, подумайте не о выгоде своего положения, а о том, будет ли окружающим с вами хорошо. Если людям с вами легко, если от вашего присутствия тепло, то вы можете считать себя счастливыми. * * * Утверждая на практике педагогику любви, С.А. Калабалин писал: «Одно есть у меня - это безграничная, неземная и самая человеческая и чистая любовь к детям. На основании этой любви (а не наигранной или «сюсюкающей»), любви строгой, заботливой и требовательной я обрушиваюсь прямой атакой на человеческие пороки...». Обладая великолепным даром психолога, С.А. Калабалин превосходно решал педагогические задачи, как бы сложны они ни были. Свободно мог раскрыть зависимость поведения воспитанника от обстоятельств его жизни, места и положения в детском коллективе, его личных притязаний и возможностей, умел удивлять и поражать ребят, а если надо, и покорять их. Никогда ни в чём не повторялся. Неожиданны, эффективны, остроумны были его приёмы воспитания. Из воспоминаний московской учительницы И. Кленицкой: «Мне посчастливилось ещё при жизни воспитанника и последователя Макаренко Семёна Афанасьевича Калабалина гостить в руководимом им детском доме в селе Клемёнове. Каждый подросток видел, что результаты его труда позволяют улучшить питание, съездить в Москву на спектакль или футбольный матч, дать выпускникам богатое «приданое», сделать подарки самым младшим. И у каждого была возможность выбрать дело по душе. Хочешь — ухаживай за поросятами или кроликами, хочешь,— работай в саду, на огороде, в швейной мастерской. И как же хотели трудиться! Не могу забыть, как на заседании совета командиров плакал навзрыд мальчишка: из-за двоек по математике его решили временно отстранить от работы в свинарнике. Разумеется, такой «всамделишный» труд организовать куда сложнее, чем заниматься бесконечными сборами макулатуры. Вот и пустились бюрократы от педагогики на все лады объяснять нам, что всякий труд, сам по себе труд, — панацея от всех бед. У Макаренко, как и у его последователей, результатами своего труда дети распоряжались сами. В этом — настоящая связь между принципами заинтересованного труда и самоуправления. Ни один принцип не искажался в нашей педагогической практике так, как этот. Сколько разговоров ведётся о том, что самоуправление «не идёт», дети пассивны! Но, простите, чем «самоуправлять» в типичной современной школе или детском доме? Выпуском стенгазеты? Проработкой двоечников? Колонисты управляли производством, всем своим бытом. Заседание совета командиров в детдоме Калабалина... Обсуждается работа дежурных по кухне и столовой. Их обязанности — чистить овощи, разносить еду, убирать и мыть посуду, взвешивать порции масла и сыра… Одно время из-за медлительности дежурных приходилось чересчур долго ждать ужина, и свободного времени до отбоя оставалось «всего ничего». Разобрались! Оказалось, виноват... изюм в шоколаде. За столиками—по четыре человека, если каждому — по пять штук, значит, на каждый стол на блюдечко нужно положить двадцать конфет. Вот и отсчитывали дежурные эти самые изюминки... Решение приняли простое: да кому нужна такая точность? Делить приблизительно, горстями и всё! Не думаю, что в обычном детском доме взрослые нашли бы такой мудрый выход. Рождённый чисто практическими соображениями, он вместе с тем, помогал избавиться от мелочности, помогал созданию семейной атмосферы. (Кстати, совет командиров решил не требовать в столовой абсолютной тишины — ведь не молчат же за обедом в семье!). А вскоре и масло стали взвешивать для всего стола... Затем начали обсуждать, куда пустить небольшие деньги, полученные сверх ожидаемого от сдачи кроликов. Помню, как кто-то предложил: «А ещё давайте давать гостям по две порции киселя!» Весело приняли. «Давайте давать»... Маленькая деталь, но трогательная. В детдоме любого гостя встречали, как самого долгожданного и почётного. И первым делом вели в столовую... Под конец раздумывали о том, целесообразно ли приобретать лошадь, предложенную «за недорого» колхозом. Какую хозяйственную смётку, практичность, ответственность проявили ребята! Дотошно выясняли все детали. Семён Афанасьевич не вмешивался, только отвечал на вопросы да подбадривал самых младших членов совета, если кто стеснялся сказаться. А я, сидя на этом совете, всё вспоминала девственно-наивное удивление опытных педагогов: почему это их ребята не хотят «самоуправлять» выпуском очередного праздничного монтажа и проверкой наличия дневников? Да потому, что макаренковский принцип управления детьми, всей жизнью коллектива, всем, в чём они на самом деле заинтересованы, мы подменили игрой в самоуправление, когда главные решения, часто не отражающие интересов детей, принимаются взрослыми, а от ребят требуют одного — проявлять инициативу в выполнении этих решений». Повторение себя в другом человеке – величайшая ответственность и великое счастье. Семён Афанасьевич вместе с женой, Галиной Константиновной Калабалиной создают со-бытийную педагогику, выполняя тем самым пожелание своего учителя – «наполнить детский дом здоровым детством». По сути это педагогика Отца и Матери детского дома: директор — хозяин дома в ответе за всех и за каждого в отдельности. Воспитательница — духовная наставница детей, для каждого ребёнка — олицетворённая любовь. И интернат перестаёт быть казённым учреждением, становится семейным детским домом со своим укладом и обычаями. Установленный педагогами своеобразный «домострой» не только определял жизнь детского учреждения, но и ставил воспитанника в позицию деятельного соучастника и созидателя новых условий жизнедеятельности, а не просто потребителя, иждивенца. Правила домашнего устройства и нормы поведения принимались всеми обитателями Дома, и это обеспечивало им хозяйственный и педагогический успех. В таких условиях воспитание могло быть только трудовым. «Домострой» обязывал воспитывать труд как главную ценность и смысл жизнеустройства. И это давало возможность привить детям такие социально-значимые качества, как трудолюбие, стремление к самостоятельности, отвращение к праздности, тунеядству и лени. А также создать здоровое детское сообщество, т.е. то, без чего ребёнок не может полноценно развиваться. Из дневников С.А. Калабалина: «Некоторые педагоги до сих пор пожимают плечами: не переборщил ли Макаренко, безусловно, опираясь на коллектив? Ведь, в конечном счёте, нам надо воспитать личность. Коллектив не цель, а всего лишь средство. Тут кроется хитрая диалектика. Для организатора воспитательного процесса коллектив и цель, особенно на первой стадии его развития, и средство на втором этапе. Для самих же участников воспитательного процесса, т.е. для ребят, он должен выступать как цель. Мы не хотели, чтобы каждая отдельная личность чувствовала себя объектом воспитания. Для нас ребёнок — объект воспитания, для себя он — живой человек, и убеждать его в том, что он только будущий человек, что он — явление педагогическое, а не жизненное, невыгодно и неправильно». Дневники С.А. Калабалина – сокровищница педагогического опыта и вместе с тем летопись жизни детских учреждений, где он работал. В них запечатлелись будни детской жизни, педагогические действия, намерения. Они пронизаны оптимизмом, вниманием и уважением к личности воспитанника: «В текущем году (1964) из детского дома уйдут на дороги жизни более десяти девушек и юношей. Они прожили в детском доме по одиннадцать лет. Наши выпускники - образованные, интеллигентные люди. Из детского дома они уйдут в институты, в техникумы, рабочие коллективы предприятий и совхозов, а некоторые в армию. Они станут рядом со своими старшими братьями и сёстрами, вышедшими из детского дома в прошлом году, и вместе с ними будут навещать свой детский дом, как свой родительский дом. Они станут зримой радостью, уверенностью в завтрашнем дне для своих младших братьев и сестёр, находящихся ещё в детском доме. Наши «старички» много сил отдали на благо детского дома... Приросли мы к этим детям, и, кажется, отламывается от сердца ломоть трепетно-родного. Радоваться бы родительской радостью, а мы печалимся. Но печаль эта счастливая. Но пока наши «старики» дома. Они в серьёзной тревоге - ведь предстоят государственные экзамены. В детском доме это предстоящее событие переживают все: ходят тихо, говорят шёпотом. Или вот такая сценка: – Сашка? Да не получит золотую медаль?! – Так я ж не сказал, что Сашка не получит золотую медаль... – Я сказал, что и Мишка получит, а ты ... - Так двое малышей выражают своё отношение к академическим успехам своих старших братьев. В этом и наша отчётливая уверенность, что мы не останемся одинокими родителями. Мы вдруг ясно увидели, что к избаловавшей нас гвардии старших вплотную подошли новые похорошевшие лица. У них нет ещё той уверенности и хватки, как у старших, но они уже ощутимая смена. К ним, конечно, придёт и уверенность, и хватка организаторов…» (Архив Педагогического музея А.С. Макаренко). * * * И ещё одно важнейшее качество педагогики С.А. Калабалина: являть собою пример того, как нужно жить и работать. По свидетельству знавших Семёна Афанасьевича и Галину Константиновну, они были чрезвычайно требовательны к себе и всегда придерживались макаренковской позиции: твоё собственное поведение есть самая решающая вещь в деле воспитания. Обладая даром психолога, С.А. Калабалин превосходно решал педагогические задачи. Свободно мог раскрыть зависимость поведения воспитанника от обстоятельств его жизни, места и положения в детском коллективе. Он умел удивлять и поражать ребят, а если надо, и покорять их. Опыт педагогической практики говорит о том, что воспитатель должен, прежде всего, хорошо знать своего воспитанника, его жизнь, особенности характера, желания и сомнения, слабые и сильные стороны, способности и возможности… Знание ребёнка — сложнейшая наука, а применение этих знаний на практике — настоящее искусство. Хороший воспитатель должен обязательно вести дневник, советует Макаренко, вот и Калабалину пишет в письме: «Было бы очень хорошо, если бы твой сегодняшний опыт как-нибудь записывал. Только не нужно увлекаться живописанием беспорядка в детских домах, это всё хорошо известно и имеет характер классический. А вот записывать твои начинания - изобретения, споры, рабочие физиономии ребят и прочих детей - это было бы важно...» Как-то студенты МАИ попросили Семёна Афанасьевича дать краткие характеристики ребят, родившихся в марте-апреле, чтобы подготовить сценарий праздника. Через несколько минут он представил студентам краткое описание особенностей характеров воспитанников. Вот некоторые из них:

Абушева Таня

5 кл.

Чуть ленива, цокотуха, дева у колодца. Черноокая, чуть кокетка. С мальчиками за одним столом не ест.

Баринов Коля

2 кл.

Мальчик-с-пальчик. На мир глядит всегда с удивлением.

Лобачев Толя

9 кл.

Высокий, чуть корыстен, бережлив к себе, принцип - моя хата с краю.

Стукалов Валентин

6 кл.

«Балабониха». Он сделан из ветра и многословного пустословия.

Трошков Толя

6 кл.

Трудяга в плане вали, он ещё повезёт.

Яковлева Света

10 кл.

Учится с остервенением - честь коллектива, принципиальна.

Криницын Саша

5 кл.

Чуть угрюменький, как старичок. Чистое дитя, детская правда.

Антонов Толя

4 кл.

Лобастый, губастый, размашистый, сквернослов.

Ефимов Игорь

6 кл.

Баскетболист от природы. Был нетерпим, а теперь командир отряда.

Ермаков Виталий

2 кл.

Хитрый приспособленец, навязчив. Очень изношенный рот. Старичок.

Кудрявцева Таня

8 кл.

Растёт хозяйка любого дома. Скромная, уютная.

Мищенко Коля

5 кл.

Плутоват, нагловат, циник. Нос держит по ветру.

Прокофичев Саша

10 кл.

Концентрированная человеческая и общественная прелесть. Шахматист № 1.

Евдокимов Валерий

5 кл.

Абсолютно бесцветная личность.

Несмотря на то, что руководство детским учреждением требует огромной административной работы, Калабалин и здесь занимает принципиальную позицию: «Можно ли руководителям детдома в 200-300 человек знать всех детей и общаться с ними? Можно. Всё зависит от организации воспитательного процесса, от рабочей позировки руководителя детдома, от его добросовестного и недобросовестного отношения к делу. Спору нет, полезного рабочего напряжения будет расходоваться больше там, где больше детей. А может, и не так. Можно и маленький детдом довести до такого состояния, что самая большая энергия неумельца будет пустым усилием. Есть же в природе плохие семьи! А плохо там не потому, что много или мало детей, а потому что плохие организаторы семьи. Я руководитель детдома (на 170 детей) без особого напряжения общаюсь в течение дня почти со всеми детьми, с одним больше, с другим меньше. Знаю всех детей по имени и отчеству, знаю особенности каждого ребёнка, произвожу не менее как на 5-10 человек в день записи своих наблюдений над ними... Успеваю поработать и поиграть с детьми, посоветоваться с учителями, побывать в школе и просто посидеть в спальне детей...» Из дневников С.А. Калабалина: «10.01.63. Сергей К. Никак не пойму: лаской, доверием, гневом - чем взять? Всё уже испробовано, очередная клятва, а через неделю - всё по-прежнему. И вырос-то - руки-гири, ноги - по метру, а вот в голове колокольная пустота... 25.11.64 Владимир Ч. Упрямое, злое дитя. Интеллект несколько заторможен. Учится с большими потугами и без всяких признаков желания и понимания, полезности и обязанности. К физическому труду проявляет больше симпатий, но и то по вкусу. Оберегает свой внутренний мирок от проникновения в него не только воспитателя, но и друзей. А друзья у него есть. Он свободно чувствует себя в коллективе, уверенно находит своё место. А если атаковать его недостатки лаской?! Как мне кажется, он этим не избалован. Анна Петровна (обращается к воспитателю)! Попробуйте! Неужели он останется холодным и непробиваемым?! 03.01.65. Курит и, что удивительно, «бычки» не собирает. Имеет пачки папирос и сигареты. Где берёт? Бутылки? 26.03.65. Пристрастился к уходу за поросятами. 29.03.65. Ворует. Установлено, да и признался. 16.07.65. «Нечаянно» забрался в соседский сад. 02.08.65. Отобрал карты. Где взял? Молчит. 09.09.65. Курить не прекращает, хотя неоднократно давал слово бросить. Плохо, очень плохо с учёбой, а в свиней влюблён... 19.12.68 Михаил Н. Прибыл из Константиновского детского дома 18 декабря 1968 г. Внешне выглядит довольно благообразно, выхоленно и просто мило. Ничего ни в физиономии, ни в глазах, ни в ужимках. Нет настороженности, угрюмости, озлобленности. Просто всё пристально и опрятно. Совсем не верится, что жизнь в Константинове нашпигована такими уродствами, так художественно расписанными в личном деле. Поглядим, но не хочется верить, что в нём всё это было, а тем более есть... Но уже сегодня - 19.12.68 - отмечен в школе плохим поведением... 24.12.68. Усиленно желает быть больным. Заявил, что он эпилептик. Просится в больницу. 27.12.68. К вечеру Михаила не стало в детском доме. 30.12.68. Явился. Был у отца. 02.01.69. Ушёл. Искали по селу, не нашли. 22.02.69. Привезли из ДПР г. Москвы. 23.02.69. Вновь ушёл. 27.02.69. Будучи в самовольной отлучке и находясь у своей матери, проживающей в г. Одинцово, с группой подростков похитили из вагона 515 кг яблок. Иск на сумму 412 рублей предъявлен детскому дому. Наши педагогические прогнозы не оправдались пока. С декабря 1968 г. по февраль 1969 г. Михаил находился в детском доме не более 30 дней. Привозили - и тут же уходил. Мать, лишённая родительских прав, поощряет сына на воровские промыслы...». Семён Афанасьевич Калабалин обладал большим опытом общения с людьми. И это помогало ему в педагогической работе. Он пишет: «Прежде всего, я стараюсь понять каждого вновь прибывшего воспитанника. Мне это несколько легче, потому что я сам был и плохим, и хорошим. Помните: однажды меня Антон Семёнович выгнал из колонии вместе с вором Митягиным. Это было мне уроком на всю жизнь. К тому же прибавился опыт за много лет работы с детьми в колониях и детских домах. Через мои руки прошли многие тысячи ребят. Я теперь с первого взгляда на воспитанника могу наметить какие-то перспективные линии. Эту мгновенную оценку можно сделать по глазам, очертанию лба, губам, улыбке и ещё по ряду неуловимых черт, которые мы называем обаянием. Стараюсь внутренне вжиться в каждого нового человека, поставить себя на его место и его глазами посмотреть на всё окружающее. Если что-то не вяжется, не ладится, то я не могу заснуть, мучаюсь, ищу, прикидываю. Успокоюсь тогда, когда он мне станет понятен, а потом уже начинаю делать своё дело, уверенно сообразуясь с опытом. Если произошло какое-то нарушение, то я почти безошибочно могу сказать, кто это сделал. Это даётся опытом, постоянным наблюдением за духовным и физическим развитием детей... Широко пользуюсь на мне проверенным методом - доверием. Но тут надо учесть одно обстоятельство, которое имеет первостепенное значение: надо, чтобы воспитанник верил тебе без всякого подозрения и сомнения. Только тогда можно проникнуть в его душу, да и он сам всё расскажет о себе самое сокровенное. Вот тогда только и начинается процесс лепки будущего человека». Из воспоминаний Г.К. Калабалиной: «Я как-то слышала разговор А.С. Макаренко с одним человеком. Антон Семёнович говорил: «Воспитывать легко». А тот ему: «Нет, трудно». Антон Семёнович: «Нет, легко, с одним только условием: этому нужно отдать всю жизнь!» Мы с мужем действительно посвятили этому всю жизнь. Я проработала в детских домах 50 лет. Всё было в эти годы: и плохое, и хорошее. Порой было так тяжело, что хотелось всё бросить и уйти, особенно во время войны: два с половиной года я не имела никаких вестей от мужа, погиб сын. И всё-таки осталось то, ради чего я жила: моя работа, мои дети... В детские дома поступают дети из разной среды, с разнообразными характерами и особенностями. Перед педагогами стоит сложная и ответственная задача – заложить фундамент человеческой души, воспитать у ребёнка высокие нравственные качества. Работа эта кропотливая, требующая большого напряжения, упорного труда, терпения. Знать воспитанника только «на сегодня» - мало, надо знать его и «на завтра», чтобы совершенствовать его характер, проектировать его будущее, помочь ему найти цель и идти к ней. Очень важно, чтобы сам воспитатель был разносторонне развитым человеком, постоянно ищущим, растущим, глубоко убеждённым в правильности своих действий и взглядов, во всём, что преподносит воспитуемым, работающим творчески, с огоньком. Чтобы жил он интересами коллектива, переживал бы их, как свои личные интересы, всегда и во всём был бы примером для воспитанников… Очень сложна работа с ребятами старших классов, где воспитатель должен быть, образно говоря, дирижёром сложного оркестра. Здесь особенно важен его личный пример, взаимное уважение и доверие между воспитателем и детьми, умение искренне, по-настоящему, жить интересами своих питомцев. Работа воспитателя будет эффективной только в том случае, если сам воспитатель полон творческих замыслов, работает с большим желанием. Только такой труд может принести радость и удовлетворение, заразить энтузиазмом ребят. Если класс подготовил и проводит диспут, читательскую конференцию, обсуждение книги или фильма, воспитатель, не подавляя инициативы ребят, должен быть его активным участником. Нужно чутко, внимательно прислушиваться к голосу учеников, поправить заблуждающихся, поддержать правильно мыслящих, завязать хороший принципиальный спор. Диспуты вырабатывают мировоззрение, остаются в памяти на всю жизнь. Воспитателю они помогают лучше разобраться в характерах и взглядах воспитанников. Воспитывая трудолюбие, я объясняла детям, что результат всякого труда, пусть неприятного, но полезного, приносит удовлетворение и радость окружающим… Ты разбиваешь цветники для того, чтобы всем было приятно отдыхать. Ты ухаживаешь за садом, чтобы все твои товарищи пользовались его плодами. Ты сажаешь, обрабатываешь и убираешь картофель, чтобы улучшить питание всем и себе. Показывая личный пример - воспитываешь эстетику труда. А отсюда и достижения. Так уж повелось, что поля нашего детского дома всегда находились в образцовом порядке, а урожай у нас был, как правило, выше совхозного. У юношей и девушек 15-17 лет появляются первые признаки хорошей юношеской дружбы, подчас переходящей в любовь. И как тактично должен войти воспитатель в мир, в который его посвящает воспитанник, как умно надо направить первые увлечения, помочь уберечь первое чувство от грубого вмешательства посторонних. Они верят своему воспитателю, идут к нему, как к самому близкому и родному человеку, который поможет разобраться в самом себе, ответить на множество сложных вопросов. Заранее подготовленных ответов на такие вопросы, поставленные самой жизнью, не бывает. Их не найдёшь ни в одной методике. Ответ подскажет чуткое, внимательное сердце педагога. Принимая в свою группу нового воспитанника, я первым делом пыталась понять его: знакомилась с «личным делом», налаживала связи и переписку с близкими и родственниками, чтобы познать его прошлое и причины, которые привели в детский дом. Свои наблюдения и выводы помечала в рабочем дневнике. Эти записи помогали мне в организации воспитательной работы. Изучая всё положительное и отрицательное в проявлениях ребёнка, я старалась найти то, что ведёт к его душе. И вот неожиданно для себя замечаю какую-то положительную чёрточку, часто маленькую, едва заметную. Я пытаюсь поймать эту чёрточку, начинаю её развивать. Даю воспитаннику поручения, заинтересовываю интересным делом и стремлюсь, чтобы он выполнил всё аккуратно, хорошо. Всего этого можно добиться, только хорошо зная воспитанников. Нужно знать, кого и чем можно заинтересовать, кому и что можно поручить, на кого и как повлиять. Приведу один пример из опыта своей работы. Евгений М. прибыл в Клемёновский детский дом в марте 1965 г. в 5 класс из Ярославского детского дома для одарённых детей по направлению Управления детдомами Министерства просвещения. С первого дня он был определён в группу, где я была воспитателем, и действительно все пять лет был моим воспитанником. «Небольшого роста, коренастый, взгляд исподлобья, озлобленный, на всё смотрит с подозрением, недоверчиво, недружелюбно», - такие первые записи я сделала в своём дневнике индивидуальных наблюдений. Далее я поняла, что нелегко будет найти ключик к сердцу этого подростка. Какая-то большая обида, душевная травма отвернули его от всех, выбила из нормальной колеи жизни. В наш детский дом, как правило, поступали дети, исключённые из других детских домов и школ, так называемые «трудные» (хотя я страшно не люблю этот термин). К каждому из них нужно было найти свой подход. Но, попадая в наш детский дом, они быстро приживались и, как правило, покидали его уже прекрасными людьми. Но этот мальчик был значительно сложнее других. Внимательно изучив личное дело, а затем, побеседовав с инспектором Министерства просвещения РСФСР К.М. Ивелевой, занимавшейся на протяжении ряда лет судьбой Евгения, знавшей его семью и условия, которые привели его в детский дом; я уяснила картину его жизни, причины, сделавшие его «трудным». Мальчик рос без родительского тепла, требовательной заботы. Между матерью и им лежала огромная пропасть, отсюда - его озлобленность, замкнутость. Коллектив нашей первой группы был дружным, сплочённым, со сложившимися традициями, но Женя входил в него трудно. В первое время у него было много эксцессов: то нагрубит в школе учителю, то уйдёт с урока, то порвёт учебник, то нарушит порядок в столовой, в спальне и т.д. Я много с ним разговаривала, посещала уроки в его классе, всячески старалась сблизить его с детьми, заставить поверить в людей, да и в себя. Много работал с ним и Семён Афанасьевич...». Вот как запомнилась Жене первая встреча с директором: «Семён Афанасьевич долго и пристально разглядывал меня, покуривая сигарету. Потом неожиданно весело сказал: – А знаешь, Евгений, у тебя здорово оттопыриваются уши, что говорит о твоей расхлябанности и о тщедушной волюшке твоей… - И минуту спустя добавил, – придётся с тобой здорово поработать, чтобы ты стал настоящим гражданином, а не государственным прихлебателем… Г.К. Калабалина: – He сразу всё удалось. Очень долго он ко мне относился с недоверием, но никогда не грубил. Я продолжала искать пути к его сердцу. Я была уверена, что в Жене много хорошего, но оно где-то глубоко спрятано. Ведь не родился же он плохим, это условия, в которых прошло его детство, сделали его таким. Из воспоминаний Евгения М.: Шесть долгих лет Калабалины терпеливо выправляли из меня блажь, достигая нужного. Как-то Семён Афанасьевич застал меня за игрой в карты (уважал я это занятие и в нём известных успехов добивался). Кончилась игра, пойдём, говорит он мне, поговорим по душам. Предстал перед Советом командиров – Решайте, ребята, как поступить с этим негодяем. Я за исключение его из детдома, – а я уже тогда знал, что его зажигательная речь кого угодно убедит. – Ему нечего здесь делать. Он безо всякой пользы только пожирает государственный хлеб. Сейчас, когда позади детский дом, я знаю: спасла меня милая, добрая, спокойная Галина Константиновна. Она уговорила ребят взять меня на поруки. – Нет, так далеко мы не пойдём, – выговаривал жене Семён Афанасьевич. – Я буду ругать, а ты по головке гладить? Из воспоминаний Г.К. Калабалиной: — Женя очень любил музыку, хорошо играл на пианино (не случайно он был в детском доме для одарённых детей). В пионерской комнате стояло пианино. В свободное от занятий время Женя приходил играть, и по тому, как он играл, можно было угадать его настроение. Играл он всегда с душой. Я сама люблю музыку, вела в детском доме музыкальный лекторий. Как-то вечером, когда Женя играл произведение Бетховена, я потихоньку вошла в комнату и села на диван. Вдруг Женя сказал: « А знаете, Галина Константиновна, ведь Бетховен написал эту вещь, будучи уже глухим...» Я ответила, что, мол, Бетховен писал музыку душой, сердцем, дескать, какую огромную душу надо иметь для этого. И мы разговорились о музыке, о композиторах, об искусстве, и я впервые увидела у Жени открытые, доверчивые глаза. И я поняла - «лёд тронулся». С этого дня мы часто с ним встречались вечерами. Я подбирала ему книги, журналы. Однажды я попросила Евгения провести вечер в группе, посвящённый Чайковскому. Сначала он отказывался, но потом согласился. Женя стал тщательно готовиться, подбирал материал, иллюстрации, пластинки. Вечер прошёл отлично. Ребята слушали с увлечением, рассказ был ярким, эмоциональным. Слушатели одарили Женю бурными аплодисментами. В этот вечер произошло его самоутверждение в коллективе. Вечер сблизил его с товарищами, пожалуй, впервые он почувствовал себя полноправным членом дома. Женя стал понимать, что его окружают не такие уж плохие люди. У него появились в группе друзья. А для меня, как воспитателя, он становился с каждым днём дороже, каждая его удача была моей радостью, вознаграждением за труд. Конечно, чудес не бывает. Далеко не сразу удаётся снять накипь с человеческой души, которая накапливалась годами. Были ещё у Жени срывы, но теперь можно было влиять на него через коллектив, группу, совет командиров. Когда Женя закончил восемь классов, мы не устроили его в ГПТУ, считая, что он ещё не совсем подготовился к самостоятельной жизни, а направили его в 9-класс средней школы. В 1970 году он закончил десять классов. Осенью этого же года ушёл в армию. Я знаю, что Семён Афанасьевич иногда применял такой метод, как письма к отдельным ребятам по поводу того или иного поступка. Как правило, писал тем, кого больше любил. Писал лично, только ему, чтобы парень мог подумать над письмом. Иногда специально сгущал краски, развенчивал лжегеройство». Из воспоминаний Евгения М.: - «Из армии я постоянно писал Калабалиным (нет у меня более родных людей). Как-то встал вопрос о моём досрочном увольнении из рядов Советской Армии. Пишу: как быть, Семён Афанасьевич? Военком ждёт моего решения. Ответ пришёл быстрый и короткий: «Если ты искренне спрашиваешь моего совета о досрочном увольнении из армии, то искренне тебе отвечу: Не сметь! Не сметь! Не сметь! Это безнравственно, это непатриотично, не по-граждански. Это, наконец, малодушно и подло. Женька, если сотворишь хитрость, - я решительно выжгу твоё имя из моей человеческой души». Сомнений у меня не оставалось. Я написал, что продолжаю служить, что уже почти не получаю взысканий и совсем обхожусь без «губы». «Очень тепло было на душе от слов твоих»,— читаю его письмо. - Спасибо, сынок, что не собираешься подводить. Служи, дорогой, не отслуживай (не каторгу отбываешь). Служи, как гражданин... А в конце, как бы между прочим, добавляет: а слово «хочется» не терпит мягкого знака. Зачем ты его лепишь, куда не следует?» Шесть лет рядом с Калабалиными. Шесть лет — пустяковый отрезок на жизненной прямой (да не такая уж она у меня и прямая), а праздник на всю жизнь!..». Для воспитанников С.А. Калабалина Клемёново — уголок Родины, а детский дом — их семья. Здесь они росли, здесь зародилось и крепло настоящее человеческое братство, рождён союз друзей, объединённых общей памятью и духовной потребностью творить добро, взаимно согревать и подпитывать энергией и оптимизмом друг друга. «Клемёновские — не рабы! — напишет корреспондент газеты «Семья», посетивший дом Калабалиных. — Они, сызмальства меченные оспиной сиротства, выросли-таки счастливыми хотя бы потому, что мертвящая эрозия одиночества уже никогда не поразит их. Раскованные, общительные, дружелюбные, они вышли в жизнь возмужалые, с таким запасом прочности, что им в охотку предоставить тем, кто оказался в худших, а то и попросту в бедственных обстоятельствах, припасённый для себя спасательный круг». С этим трудно не согласиться. Они действительно могут многое и, пожалуй, самое главное, — помочь сегодняшним детдомовцам в их жизненном становлении, потому что у доброго дела должно быть продолжение.

В поисках верного ответа. Г.К. Калабалина.

Студенческий сводный – педагогический (Страницы былого) … Вы для нас пример внешней и внутренней культуры, культуры речи, манер, поведения, а нам это крайне необходимо. Мы просим Вас быть не шефами, а нашими добрыми друзьями. Это очень важно для наших ребят. Но и Вам тоже будет интересно прикоснуться к нашему миру и нашей жизни. из письма А.С. Макаренко к коллективу Харьковского театра Русской драмы

Он приходит в детский дом часто. И всегда под мышкой у него увесистая коробка. В разнообразном меню детдомовских ребят одного только нет – мороженого, а без него какое же детство?.. Получив каждый свою порцию, малыши рассаживаются вокруг гостя, и начинается пир горой, в ходе которого, перебивая друг друга, они хвалятся успехами, взахлёб пересказывают понравившиеся фильмы. Много лет тому назад «дядя Миша», тогда ещё студент авиационного института Михаил Ландо, впервые открыл для себя детдом, стал членом сводного педагогического отряда, шефствующего над Клемёновским детским домом. Так назывался отряд не случайно, в него входили студенты трёх московских вузов: двух пединститутов и авиационного. Саму идею создать такой необычный коллектив предложил однажды директор Клемёновского детского дома Семён Афанасьевич Калабалин. …Два-три раза в квартал с Казанского вокзала на электричке отправлялась в Егорьевск шумная, человек в 30-50, группа молодёжи. Ехали весело: с песнями, шутками. Сближала их не только молодость, но и вера, что дело, которому они отдают своё свободное время, нужное. На территорию детского дома входили с песней и заражали всех вокруг своим весельем, бьющей через край энергией, звонким смехом. Спартакиады, военные игры, КВНы, «Огоньки», «Капустники», спектакли, дни рождения, походы с ночными кострами – чего только не было!.. ПРАВО НА СЧАСТЬЕ - Я пять лет ждал этого дела! Гена Лукашов даже привстал в кресле. С этого, в сущности, и начался разговор. Оно, это дело, не всегда изобилует восклицательными знаками, и подчас трудно понять: кто же первый начал, кто самый «активный». СДЕЛАЕМ Дверь комитета приоткрывается: Лукашов здесь?.. Когда будет?.. А сам Гена появляется во всех корпусах, «виснет» на всех телефонах: «Слушай, там, в УПМ списывают какой-то станок…» «Семён Афанасьевич просил ещё железа…» «Третий факультет? Как, со всеми поговорили?…» Приехав из райкома, он мчится к самолётчикам. – И что досадно, - рассказывает Гена, - прождёшь четыре часа, а разговору – десять минут. – Действительно, о том, что он предлагает, можно рассказывать очень долго. Видимо, поэтому никого не приходится уговаривать. И после десятиминутного разговора комсомольские собрания потоков заявляют: «Сделаем!» ЧТО? Гена – один из одиннадцати радистов, побывавших недавно у Семёна Карабанова, точнее, у директора Клемёновского детского дома Семёна Афанасьевича Калабалина. А началось это с устного журнала «Фестивальные вечера». Редколлегия пригласила в гости Семёна Афанасьевича. О той атмосфере, которую создал Семён Афанасьевич, говорит записка, автор которой пожелал остаться неизвестным. Гена помнит, что в ней было: «Большое спасибо! Может быть, с этого вечера я буду жалеть, что не стала педагогом». Разумеется, всех заинтересовало, что делает Семён Афанасьевич сейчас. Оказалось, что в декабре он принял детский дом. «Помните Куряж?.. Похоже».

С.А. Калабалин и Г. Лукашов (студент МАИ) среди детдомовцев. Клемёново. 1957 г.

Уже давно закончилась официальная часть, а ребята не расходились. Сначала пошумели в коридорах (Семён Афанасьевич тоже задержался), потом гурьбой повалили на улицу. Вокруг Калабалина собралась толпа. Шли по улицам, расспрашивали о детском доме, о ребятах… Утром Гена Лукашов подошёл к Нине Александровне: «Хорошо бы съездить туда, посмотреть, что и как. Может, помочь нужно?» И вот 12 марта одиннадцать радистов погрузились в автобус «Москва - Егорьевск». Погрузились с рюкзаками, чемоданами, с песнями… МОСКВА-ЕГОРЬЕВСК Незадолго до этого состоялись короткие собрания на первом и втором курсах. Ребята решили сделать для детдомовцев радиоузел на 30 точек, отвезти им разные нужные вещи. А Юра Митюшин предложил после весенней сессии послать студентов с палатками, со всем оборудованием в Клемёново, пожить там две-три недели, за это время отремонтировать жилое здание, построить строй-площадку. И вот, в результате этих собраний, на восьми местах на автобусе «Москва - Егорьевск» ехали одиннадцать «маёвцев» с двадцатью чемоданами и рюкзаками. Везли с собой приёмник «Рига-6», 450 книг, тушь, линейки, карандаши, пластилин, 4 покрышки и 8 камер, насос, волейбольную сетку, пинг-понг, шашки, шахматы… Проболтавшись 4 часа в автобусе, ребята пересели в потрёпанный детдомовский «газик». ТАК НАЧАЛАСЬ ДРУЖБА Неказистое полутораэтажное здание. За высоким забором заснеженный двор. На лестнице «маёвцев» встречает сам Семён Афанасьевич, невысокого роста, с седым ёжиком волос и добрыми глазами. – Ну, раздевайтесь, разберитесь, походите, посмотрите, как, что. Потом соберёмся, поговорим. И через несколько минут они уже неуверенно «расползлись» по всему дому. Володя Марченко зашёл в комнату отдыха. Ребятишки вопросительно посмотрели на этого очкастого дядю: что он будет делать? Вдруг кто-то из них решился: «Сыграем в шахматы!» Как утопающий, смущённый «дядя» схватился за эту соломинку: «Буду поддаваться, неудобно как-то хозяев обыгрывать…» И каково же было его изумление, когда его противник, маленький стриженый мальчонка с повязкой дежурного, методично «припёр» его к стене. – Сдаюсь!.. – произнёс потрясённый студент и протянул победителю руку. В отрядной комнате Юра Митюшин вытащил новенький «Темп-2» (в детдоме оказалось два телевизора, но оба не работали, и приёмник без антенны). И скоро несколько детдомовцев шумно волокли лестницу (нужно было установить антенну, недаром приехали радисты), двое наперегонки помчались за молотком, а вокруг Гали Мельниковой, Риты Евстигнеевой и Риты Левиной кружился хоровод малышей. Самые серьёзные озабоченно сопели у телевизора, который перед тем как чинить, пришлось чистить пылесосом… В детском доме вместе с Семёном Афанасьевичем работают теперь его жена и дочь. Наследство им досталось тяжёлое… ОТ ДВУХ ТЫСЯЧ ДРУЗЕЙ Как и в колонии им. М. Горького, по традиции Макаренко в Клемёновском детском доме избран совет командиров, каждый вечер проводится линейка, сдача рапортов. После ужина ребята выстроились в отрядной комнате и девочка – секретарь совета командиров – приняла вечерний рапорт. Несколько слов сказал Семён Афанасьевич. - К нам приехали неожиданные, хорошие друзья, - сказал он. – Мы не называем их ни шефами, ни каким-либо другим официальным названием. Это просто друзья – комсомольцы. Они привезли нам много умных, дорогих подарков. Но сделано это не для того, чтобы вы привыкли жить на готовеньком, а для того, чтобы воспитать у вас хорошую черту русского характера: вырастим – отдадим сторицей. Но тем более дороги эти подарки, что привезены студентами, куплены на их деньги, которых им сейчас не хватает. Отвечает Гена Лукашов: - Мы приехали к вам от двух тысяч наших друзей, от большого коллектива. Мы только небольшая часть и говорим от его имени. Гена рассказал, что собираются делать студенты …Очень трудно описать, как встретили «маёвцев». О благодарных горящих ребячьих глазах невозможно писать. Это нужно увидеть. А самое главное – это нужно заслужить… Ребятишек отправили спать (спальни расположены в десяти минутах ходьбы от учебного здания), и «маёвцы» тоже пошли по спальням, поговорили с ребятами. До часу ночи просидели со своими маленькими подругами девчата из МАИ. Потом все снова собрались в кабинете Калабалина. «Маёвцы» здорово устали, переволновались, но единственное, что они чувствовали, это совершенно непередаваемое – свою полезность. Ведь это очень здорово – доставить радость малышам, которые долго не видели её, и которая им так необходима! Настроение было более чем бодрое. Володя Марченко сумел извлечь сравнительно терпимую музыку из старенького разбитого пианино. Говорили в эту ночь о многом, от картошки до Маяковского, но больше о жизни, о дальнейшей жизни маленьких граждан. Часа в три ночи снова погрузились на тот же «газик» и вместе с Семёном Афанасьевичем тронулись к вокзалу. В чемоданах увозили разные полочки – единственное украшение ребячьих спален, единственное, что могли подарить нам малыши. Было очень холодно, ветрено, изнурительно трясло по ухабам. Но ребята всё-таки пели, а в перерыве между песнями кто-то негромко сказал: «Разве это не романтика, ребята?» ДА ЭТО И ЕСТЬ РОМАНТИКА В книге отзывов ребята написали приблизительно так: «Этот вечер и ночь были для нас самыми значительными в нашей недлинной жизни. Мы успели полюбить ваших, Семён Афанасьевич, пацанов и девчат, успели узнать Вас, Семён Афанасьевич. Мы будем счастливы, если хоть немного поможем Вам в Вашей большой, трудной и благородной работе». Настоящее дело не всегда изобилует восклицательными знаками и громкими фразами, и подчас неясно, кто же, в сущности, начал, кто «самый активный». Но если появляется такое дело, вряд ли возникнет хоть малейшее сомнение у настоящего комсомольца, если даже ради этого нужно поступиться чем-то очень дорогим. Недаром поэтому промёрзшие, в тряском кузове, усталые и голодные, одиннадцать радистов заявляют, что с большой радостью снова готовы поехать туда – просто ли в гости, или работать, засучив рукава и взяв в руки лопату или кирку. Недаром поэтому уже приходиться проводить полуторачасовые собрания в поточных комсомольских организациях, когда встаёт вопрос о помощи детскому дому. Почти на всех потоках прошли десятиминутные, настоящие комсомольские собрания, и нет в институте ни одного человека, который остался бы равнодушным. А высшей наградой студентам будут радостные улыбки на ребячьих рожицах, горящие надеждой и счастьем их глаза. ИЗ ПРАВИЛ ЖИЗНИ СВОДНОГО Воздействуй на ребят так, чтобы они, оставаясь объектом воспитания, чувствовали себя самостоятельно развивающимися личностями. Подходи к ребятам с оптимистической гипотезой, пусть даже с риском ошибиться. Ребята должны видеть, что все твои действия (даже гнев) продиктованы дружелюбием. Работая с ребятами, чаще вспоминай, каким ты был сам в их возрасте. Тебе легче будет их понять. Не злоупотребляй правом приказывать. Просьбу всегда легче и приятнее выполнить, чем приказание. Чаще задавай себе вопросы: Зачем? Для чего? НАШИ НОВЫЕ ТОВАРИЩИ Знакомьтесь - Виктор Слободчиков На первом курсе радиофакультета учится Виктор Слободчиков. Прибыло в полку лучших «маёвцев». Так считают многие. Впрочем, он мог бы стать совсем другим, не случись в его жизни двух событий. Он жил в детском доме, что в подмосковном Клемёнове близ Егорьевска. Туда подбирались дети, не имевшие родителей, или «трудные». Директор и воспитатели не обращали на них внимания, и окрестные жители были этим не очень довольны. Ребята же их жалобы к сведению не принимали, авторитетом у них пользовалась только сила. Недовольные ребята на собраниях помалкивали. Но самой большой бедой была скука. Так было до 1956 года, когда на этот трудный участок педагогического фронта вызвали Семёна Афанасьевича Калабалина, бывшего воспитанника А.С. Макаренко. Кажется, ничего особенного не произошло – мало ли меняется директоров. Он приехал с женой и с тремя взрослыми детьми, но как-то само собой получилось, что его жена стала матерью всего детского дома, а дочери и сын вскоре один за другим окончили педагогические институты. Семён Афанасьевич был по горло занят: у воспитанников не было даже смены белья. И как-то вдруг вышло, что и у ребят не стало времени на чужие огороды, занялись наведением порядка в своём доме. А тут ещё новость: скоро к нам приедут студенты! Что за люди? В детдоме о них вообще не думали, не имели понятия, что это такое. А студенты – они приехали из МАИ – вдруг начали с ребятами играть и рассказывать разные увлекательные истории. Они не говорили о пользе учёбы и о вреде воровства. Они приезжали почти каждое воскресенье с новыми выдумками. Они были культурны и умны, знали жизнь. Им можно было излить душу. С ними уже не было скучно. Они были необходимы. Воскресенья ждали как праздника. Среди толпы студентов каждая группа ребят издали высматривала своего Генку (Лукашова), Мишку (Ландо), Ваську (Ашихмина) или Володьку (Казаровского). Потому что они приезжали не с «мероприятием», а к своим маленьким друзьям, у которых больше нет никого на свете. Они выдумали чудесную традицию – отмечать день рождения каждого, даже самого маленького и незаметного пацана или девочки. И те с восторгом стали припоминать, когда они появились на свет. Правда, маёвцы были не одни. Скоро к ним присоединились «педагоги» - студенты Московского государственного педагогического института. Конечно, шефы – это здорово. Приезжают часто, развлекают. Но в этом-то и заключалась особенность этих шефов. Они выполняли не только общественное поручение. Они сами уже не могли жить без этих грустных и озорных детей. Поэтому они переродили их. Старое забылось. Ребята, глядя на своих обожаемых студентов, почувствовали потребность что-то делать и самим. Однажды по традиции было устроено собрание в спальне. Потом, когда всё это взахлёб обсуждалось у Семёна Афанасьевича, он молча слушал каждого, переводя внимательный взгляд с одного на другого. В детдоме появился совет командиров, и командиром одного из отрядов выбрали Витю Слободчикова. Выдумки посыпались одна за другой. Конечно, студенты были желанными гостями, но это уже крепкий коллектив с массой забот о будничных делах и об организации праздников. Слободчиков стал председателем совета командиров. Конечно, его жизнь не была асфальтовой магистралью даже после 1956 года. Его жизнь скорее похожа на лесную тропинку, которая плутает в лесной чаще, потом сливается с другой, много раз поворачивает и в конце концов выходит к жилью. Председателю нелегко. Его не просто назначили или выбрали. Он – авторитет для каждого обитателя детского дома. Иногда не получалось. Однажды из «солидарности» с другом ушёл из детдома, за что был отстранён от этой ответственной должности. Потом снова выбрали. Трудности и путаница в жизни бывают у многих. Важно самому разобраться в этом. Выяснить главное – что ты даёшь людям. О детдоме стали говорить добрые слова в районе. Здесь выращивают самый большой урожай кукурузы. Многие ученики стали отличниками (кстати, и сам Виктор окончил школу только с двумя четвёрками). Многие теперь не ограничиваются только семью классами, а кончают десятилетку. У них интересно, всегда придумывается что-то новое, весёлое. Здесь вырос дружный коллектив. И толчок ко всему этому дали два события – приезд нового директора-макаренковца и знакомство со студентами. Постепенно студенты кончали институт и уезжали на работу. Приходили другие. Бессменной оставалась только Нина Александровна Морозова. Ребята любовно называют её матерью сводного студенческого отряда. Студенты стали не только организаторами праздников и интересных игр. Они стали членами коллектива, обязательно работали летом по очереди в поле, делали многое другое. Только в этом году они ездят, к сожалению, реже. Конечно, коллектив уже стал на ноги, можно уже обходиться без наставников. Но, дорогие студенты! Вы ведь здесь часто единственные родственники и старшие друзья. Детский дом – не только интересно проведённое воскресенье. Это одинокие ребята, они очень вас ждут, хотя стали уже самостоятельными и деловитыми. …Так вырос Виктор Слободчиков, председатель совета командиров и секретарь комсомольской организации детского дома. Сначала умные друзья помогли ему осознать своё «я», а потом он стал трудиться для своего родного детского дома, вырос руководителем коллектива. После школы он работал год слесарем-монтажником и должен был выбрать институт. Выбор оказался очень трудным: авиационный или педагогический. Какой выбрать по душе… Семён Афанасьевич и его семья, студенты-педагоги, особенно Нина Сергеевна Кутукова – лучшие из воспитателей. Быть похожим на них – великая честь. А в МАИ на радиофаке учатся друзья – студенты: Виктор бегал каждый раз на станцию их встречать. Он пошёл в МАИ и на вступительных экзаменах получил 15 баллов. Те, кто знает его уже не один год, очень рады, что Виктор Слободчиков стал студентом. ИЗ ПРАВИЛ ЖИЗНИ СВОДНОГО Ни в коем случае не разговаривай с ребятами равнодушным тоном. Ребята должны видеть и чувствовать твою заинтересованность в их жизни. Не отвечай на вопросы ребят лозунгом или морализированием. Будь честным. Не обещай того, чего не можешь выполнить. Допустил ошибку – признай её. Помни: человек сложен, даже если ему 12 лет. Всё делай творчески – иначе, зачем? Умей удивлять и поражать ребят, а если надо ещё и покорять. Помни слова А.С. Макаренко: «Как можно больше требования к человеку, как можно больше уважения к нему, и чем больше требования, тем больше уважения». Мажор – тон жизни отряда. Это постоянная бодрость. Будь счастливым человеком! И пусть ребята знают и видят это. Воспитывая отдельную личность, думай о воспитании всего коллектива. Коллектив – лучший воспитатель личности. ПОСВЯТИТЕ СВОЮ ЖИЗНЬ ЛЮДЯМ Прежде чем говорить о последней поездке в детский дом, необходимо заставить читателя понять, сколько энергии и энтузиазма было вложено в организацию детского праздника. День рождения! В бой брошены крупнейшие силы. В самом деле. Судите сами: концерт по заявкам, постоянно портящийся магнитофон и, наконец, машина, на которой мы приехали. Всё это требовало заботы, внимания, неиссякаемого энтузиазма и горячности. В течение недели московское радио работало на «авральном» положении: дикторы, операторы, дежурные инженеры носились по десятиэтажному зданию на Пятницкой улице в поисках любимых произведений именинников. Такие крупнейшие заводы страны, как трансформаторный и магнитофонный, перешли на трёхсменную работу, чтобы обеспечить нас вовремя запасными частями. Ректорат сбился с ног в поисках машины для нас. Но мужественный Валерий Сорокин не мог допустить переутомления ректората родного института и бодро бросился в поиски сам. Машина была. Даже с двумя лампочками. Если продолжать рассказывать о подготовке в подобном роде, мы, пожалуй, займём слишком много страниц газеты. Итак, день рождения! Опять нас ждут радостные и изумлённые, широко раскрытые от восторга и прищуренные от улыбок глаза ребят, искреннее смущение, когда они берут в руки подарки. Впереди весёлый, полный забот день. Восемнадцать улыбающихся «маёвцев» с Ниной Александровной Морозовой во главе забираются в фыркающую и пыхтящую машину, и направляются к военной академии имени Куйбышева, которая является шефом детского дома. У подъезда академии ребята выпрыгивают из машины и через минуту возвращаются с ящиками и пакетами. В них – конфеты, мандарины, торты, подарки именинникам. Теперь нас стало двадцать. Мы едем, поём и бережно держим на коленях бьющиеся и мнущиеся предметы. Воскресенск…Егорьевск…Клемёново! Не успев остановиться и выйти из машины, слышим: «Здрав – ствуй – те!!!» Начинается весёлая беготня и суматоха. И уже совершенно невозможно разобрать, где «маёвцы», где Клемёновцы. Сразу начались генеральные репетиции, резка тортов, украшение столовой. Детский дом становится похожим на улей. Всё гудит, всё шумит, все возбуждены, все чем-то заняты. Но вот приготовления закончены, и мы, уже красные и взмокшие, наносим последний штрих – прилаживаем у входа в столовую вывеску: КАФЕ «ИМЕНИННИК» Наконец, торжественные и принаряженные, ребята входят в столовую. Представьте себе выражение ребячьих лиц, когда они видят разноцветные гирлянды, протянувшиеся под потолком, воздушные шары, эстампы, забавные рисунки, фотомонтаж именинников. Столы, как пишут в романах, «ломились под тяжестью всевозможных яств», а на столах именинников, которые стояли посреди столовой, горели свечи. Торжество открыл директор детского дома Семён Афанасьевич Калабалин. Его душевные слова, обращённые к виновникам торжества и ко всем ребятам, дышали отцовской нежностью, и каждый из ребят чувствовал, что в этот миг он – дома. А мы слушали Семёна Афанасьевича и лишний раз убеждались в благородстве его труда. Теперь слово было за нами. Мы включили магнитофон, и началась передача, подготовленная ещё в Москве. «Дорогие ребята! – говорит диктор. – С радостью поздравляем вас с прекрасным праздником, с днём вашего рождения. Много радости, крепкого здоровья и огромного человеческого счастья желаем вам в этот день. Очень хочется, чтобы день вашего рождения стал общим праздником всего детского дома и ваших верных друзей. Жизнь – интереснейшая штука. Желаем вам научиться верить в неё, когда вам будет очень трудно и обидно, ценить, когда светло и радостно. Посвятите свою жизнь людям. Вы живёте в удивительное время – время величайших открытий и свершений. Вы – строители будущего. Впереди перед вами много дорог, но все они берут начало здесь, в стенах этого дома. Пускай же люди скажут: ««Клемёновцы – это молодцы!». Нужно всегда правильно идти, чтобы не обмануть тех людей, которые доверились вашим шагам и идут вслед». И вдруг… «Говорит Москва! Начинаем концерт по заявкам ребят-именинников из Клемёновского детского дома». Звучит музыка из кинофильма «Человек-амфибия», и на её фоне опять голос диктора: «Песня бродячего певца» композитора Петрова. Её хотели услышать Надя Азарова, Вера Волкова, Валя Фёдорова, Таня Хоботова…» Звучит замечательная мелодия. Тихо в столовой. Ребятам даже в голову не приходит браться за угощение на столах. Кажется, сама Романтика вошла в дом. На потрясённые лица ребят бросает красные, зелёные, голубые блики многоцветный цилиндр, вращающийся под потолком. Слушаешь и удивляешься многообразию заявок, разносторонности музыкальных интересов ребят: тут и вальс Наташи из оперы «Война и мир», и «Песня о Тбилиси», и вальс из «Маскарада»… - А что приготовили сами именинники? – спрашивает Семён Афанасьевич. Именинники будто ждали этого и не заставили себя долго ждать, упрашивать. Слово берут «октябрьские» дети: Мы – весёлые ребята, Наше имя – октябрята. Родились мы в октябре – Светлой радостной поре… Идёт серия частушек, слышны взрывы смеха. Веселье в разгаре, все довольны. Доволен и один из авторов этой заметки: ведь это он проводил репетиции с «октябрьскими» именинниками. Теперь настала очередь волноваться Нине Кузнецовой и Наташе Махнаевой. Очевидно, их волнение передалось и «ноябрьским», которые задумали провести «живую» анкету. Они запинались, останавливались, путали слова, и даже Коля Панкратов сказал о Диме Барскове: «Он будет «конструктировать» корабли». Но полный восторг произвели «декабрьские» дети: они устроили целый концерт. Правда, за них мы волновались меньше всего – ведь их возглавляла Марина Олоквина. О ней, о нашей Маришке, можно написать самостоятельную статью: она самый деятельный и самый опытный член «сводного» отряда четвёртого факультета МАИ. Рядом с поющими, смеющимися ребятами стрекочет аппарат. Свет юпитера (к сожалению, единственного и всего-навсего трёхсотваттного) бьёт прямо в глаза детям. Но они почему-то «не видят» яркого света. Одинокий аппарат жужжит почти в темноте. Это мы снимаем кино. Но вот поздравления позади, и ребята принялись за уничтожение угощений. А поскольку шефы – первые помощники ребятам во всём, то и тут они не могли ударить в грязь лицом, дружно помогали ребятам. А потом были танцы и игры без конца. До поздней ночи звенели песни, водились хороводы, лилась музыка. Кажется, праздник удался. Уставшие, но довольные ребята расходились по спальням, а мы ещё долго сидели в опустевшей столовой, обсуждая, как обычно, прошедший день. На этот раз, кажется, всё было в порядке. НЕ ШЕФЫ – ДРУЗЬЯ Шли годы. Бывшие студенты обзавелись собственными семьями, свободного времени оставалось всё меньше. Потом случилось несчастье – ушёл из жизни Семён Афанасьевич. Детский дом вскоре расформировали. Но многие из бывших студентов до сих пор поддерживают между собой тесную связь, пишут тёплые письма Галине Константиновне, жене Семёна Афанасьевича. «Для нас, студентов шестидесятых, те годы навсегда останутся самым ярким и светлым воспоминанием нашей молодости, - говорит Михаил Борисович Ландо. – Ведь каждый из нас, прошедший через сводный педагогический, получил тогда моральную закалку на всю жизнь». Несколько лет назад зашёл Михаил Борисович в расположенный неподалёку детский дом №8, и с тех пор стал там желанным гостем. Один-два раза в неделю приходит он к ребятам, беседует, помогает делать уроки, фотографирует. Казалось бы, какой пустяк, фотография, а сколько радости доставляет она. Фотографируются группами, поодиночке, с воспитателями. Многие посылают фотографии родным. Собрал он как-то человек десять друзей по сводному педагогическому, посидели, поговорили… В тот вечер и решили, что именно они, бывшие студенты Клемёновского сводного, и должны пропагандировать молодёжное шефство над детскими домами. «Убеждён, что среди молодёжи, - говорит Михаил Борисович Ландо, - немало тех, кто с успехом мог бы стать настоящим другом детдомовских ребят. Но, одного точит сомнение, не хватает смелости прийти в детский дом, третий ждёт, когда у них создастся пед.отряд. А надо просто отбросить все ложные страхи. Приди, пусть раз в месяц, к детдомовским ребятам, поговори, помоги сделать уроки, прочти хоть одну книжку. Даже минимум такого общения с ним будет для них полезен. Да и не только для них. Ведь не зря говорит народная мудрость: «Спешите делать добро, и оно окупится сторицей». * * * Послесловие к былому «Образовательная среда. Для современной педагогики данное понятие является и принципиальным и инновационным. Нельзя сказать, что мы его совершенно не знаем; в целом ряде научных сборников, созданных педагогами и учёными, это понятие интенсивно прорабатывается. Отмечу самое важное в этом понятии, что имеет прямое отношение к предмету нашего разговора. Первое, мы до сих пор не различаем «среду» и «условия», а чаще – их полностью отождествляем. Условия всегда есть, они объективны и фиксируем мы их обычно в таких словосочетаниях: как, объективные обстоятельства, обстановка, сложившиеся положение, наличная ситуация и т.р. «Среда» – это деятельностная категория, она всегда создаётся, возникает при столкновении живого существа с объективными условиями своей жизнедеятельности. Условия могут быть богаче, а образовательная среда – нищей, и наоборот. Приведу лишь один пример. Я воспитывался в детском доме в довольно глухой подмосковной деревне, где ни о каком богатстве и насыщенности образовательной среды говорить не приходилось. И вот в этих объективных и нищих условиях мой замечательный педагог – Семён Афанасьевич Калабалин делал одну вроде бы простую вещь. Он соблазнил московских студентов разных вузов, соблазнил собой, своим человеческим (педагогическим) талантом, привёл их в детдом, показал нас – и они остались на многие годы с нами. Каждый выходной они приезжали к нам, можете представить какое огромное богатство души, интеллекта, культуры они привозили с собой и в себе. Скажу одно, что до сих пор мои знания московских театров, музеев, литературы, наук идут из тех времён; с тех пор мало, что прибавилось по существу…» В.И. Слободчиков, доктор психологических наук, профессор, член-корреспондент РАО * * * «Остановимся на истории взаимодействия студентов и воспитанников Клемёновского детского дома Егорьевского р-на Московской области, которая развивалась в те годы, когда там работали Галина Константиновна и Семён Афанасьевич Калабалины. В это время детскому дому помогали многие люди: и взрослые, и студенческая молодёжь. Но наиболее авторитетными, личностно значимыми для детей стали именно студенты. Это объясняется, коротко говоря, тем, что взрослые были шефами, а студенты — друзьями. Взрослые сосредоточивались главным образом на материальной помощи детскому дому: дарили списанную мебель, телевизоры, спортивный инвентарь, оплачивали поездки детей в Москву и т.д. И дети были безмерно благодарны им за это. Но при этом взрослые, как правило, не общались с детьми, не играли с ними, не ходили с ними в походы и т.п. Студенты же, начиная с того же самого - пусть небольшого, но улучшения материального положения детского дома, с попыток сделать его помещения возможно уютнее, — быстро переходили на личностный уровень заботы. Благодаря материальной поддержке студентов (деньги «добывали» в комитетах комсомола, профкомах, организуя концерты, просто собирая средства «на детей Калабалиных») каждый ребёнок получил возможность завести своё собственное имущество, только ему принадлежавшие личные вещи, отличавшуюся одежду и т.д. Кроме того, студенты активно участвовали в повседневной жизни детей: • занимались с ними спортом (от лапты до шахмат); • учили их танцевать и петь, выступать на сцене; • решали с ними школьные задачи и писали диктанты; • организовали конкурс «Смекалки», используя идею сподвижника Антона Семёновича Макаренко Виктора Николаевича Терского; • привели в порядок детдомовскую библиотеку; • ездили на экскурсии в Москву и Ленинград; • проводили различные праздники: дни рождения детей, Новый год и т.п.; • переписывались с конкретными воспитанниками, • приглашали их к себе в гости, проводили с ними все выходные и праздничные дни, школьные и студенческие каникулы; • заменяли воспитателей летом. Отношения детдомовцев со студентами достигли нового уровня, когда в 1958 г. из студентов разных московских вузов (МАИ, МГПИ, МОПИ), периодически приезжавших в Клемёново, был создан единый коллектив, который вошёл в структуру детского дома, получив статус одного из его сводных отрядов. Не каждый приехавший в детский дом студент становился членом этого отряда. Состав отряда утверждали дети: путём голосования они определяли самых, по их мнению (и по представлению старших), достойных и принимали их в почётные пионеры. В связи с этим студенческий отряд назывался сводным пионерским отрядом (СПО). Он подчинялся общим правилам и был организован так, как и сводные отряды воспитанников: • имел постоянного командира (в течение долгих лет это был Михаил Ландо) и ежемесячно менявшихся дежурных командиров; • регулярно отряд собирался для определения плана предстоящей работы, решения оперативных вопросов, анализа совместной деятельности и проблем детского дома; • отряд отчитывался о своей работе на общем сборе воспитанников. Важно, что студенты не только опекали детей, но и учились у них: доверительности в общении, искренности чувств, упорству, преданности, трудолюбию, оптимизму, стойкости, реалистическому взгляду на жизнь. Дело в том, что, будучи моложе своих московских друзей по паспортному возрасту, многие детдомовцы имели такой жизненный опыт, который делал их во многих отношениях старше студентов. Общение благополучных в большинстве случаев москвичей и Клемёновских воспитанников помогало студентам преодолевать юношеский максимализм, прямолинейность, излишний идеализм и наивность, освобождало их сознание от штампов. В сводном отряде студенты учились деятельной любви к трудным детям, такту, мудрости, умению понимать людей, разрешать конфликты и т.д. Особенное значение сводный имел для студентов — будущих педагогов. Они оказались несравненно лучше, чем их однокашники, подготовлены к воспитательной деятельности со школьниками, их педагогическая деятельность, как правило, была успешной, доставляла удовольствие и им, и их ученикам. Они выгодно отличались от многих своих коллег тем, что: • владели навыками педагогического целеполагания, планирования своей деятельности, анализа педагогической эффективности своей работы; • умели вступать в контакт с детьми, играть с ними, создавать ситуации, развивающие каждого ребёнка; • владели технологией организации детского коллектива; • хорошо знали наследие А.С. Макаренко и подходили к нему не начётнически, а конструктивно, но и для детей общение со студентами, наблюдение за ними было полезно, привлекательно, ценилось воспитанниками чрезвычайно высоко и, как показал сорокалетний период их жизни после выпуска из детского дома, продуктивно. Студенты были «жителями другого мира» — носителями городской культуры, интеллигентности, обладали высоким общим развитием и чувством юмора. Студенты постоянно показывали образцы достойных человеческих отношений; • высокой требовательности и доброжелательности друг к другу и к младшим друзьям; • продуктивного сотрудничества и нежной дружбы; • всемерной поддержки индивидуальных возможностей и следования правилам коллективной жизни; • творческого и честного, ответственного отношения к делу; • бескорыстия и демократизма. И при этом были не просто образцом, но «своими», близкими людьми, друзьями, которых можно обнять, которым можно рассказать о сокровенном, поделиться радостью. Неслучайно воспитанники Клемёновского детского дома тянулись к книге, культуре, высшему образованию, к званию «студент». Неслучайно одни из них окончили МАИ, другие технические вузы, а другие стали педагогами, медиками и пр. Неслучайно среди воспитанников этого детского дома есть и кандидаты, и доктора наук. Неслучайно они, как правило, высоко ценят многолетнюю дружбу, семью, их дети - достойные люди. Таким образом, анализ двенадцатилетнего опыта работы студентов трёх московских вузов в Клемёновском детском доме и жизненного пути воспитанников этого учреждения позволяет утверждать следующее: 1. Студенты стали реальными помощниками обездоленным детям в процессе их становления как полноценных граждан, людей, нацеленных на высокие духовные ценности, стремящихся к постоянному самосовершенствованию, успешному труду, познанию, полноценному общению с миром, культурой, разными людьми. 2. Возможности положительного влияния на воспитанников молодых людей оказались более значительными, чем у взрослых «поклонников» Макаренко и Калабалиных. 3. Современным детям, лишённым попечительства семьи, тоже было бы полезно взаимодействовать со студентами. В.И. Максакова, канд. пед. наук, доцент МГПУ

Взаимопонимание в пространстве Детства и Взрослости: побуждение к соучастию Ребёнок – это живой человек. Это вовсе не орнамент нашей жизни, это отдельная полнокровная и богатая жизнь. По силе эмоций, по тревожности и глубине впечатлений, по чистоте и красоте волевых напряжений детская жизнь несравнимо богаче жизни взрослых А.С. Макаренко

Всё начинается с детства — и хорошее, и плохое... Детство относительно самостоятельно, самобытно, независимо и обладает собственной жизнью и собственными механизмами развития. «Детство — это страна, где всё остаётся ТАК и ТАМ» (М. Цветаева). Воспоминания детства мы храним, как самое светлое, дорогое, родное. Ностальгия по детству всем нам присуща, и это нормально. Но жизнь течёт, и всё в ней меняется. Существенные перемены в жизни общества удивительным образом сказываются на детстве. Как и во времена Макаренко, сегодня среди разрушительных обстоятельств «трудного» детства главенствуют безнадзорность, беспризорность, безродность, обезличенность. Чем хуже жизнь взрослых, тем гибельнее она сказывается на детях. Там, где царят невежество, жестокость, неуважение к человеку, бескультурье и пьянство, трудно вырасти нормальным человеком. Тяготы взрослой жизни, вторгаясь в детство, разрушают его. И наступает время, когда дом и семья перестают быть источником благополучия и радости. Оказываясь во власти обстоятельств, непонимания, недоверия к миру взрослых, дети ломают сложившиеся нормы бытия и ищут иные пути, обычно на улице в сообществе себе подобных. Местом их пристанища становятся большие города, где они обретают безопасность и покровительство «уличного братства». Они легко попадают в зависимость от нечистоплотных людей, становятся «питательной средой» для самых опасных социальных пороков: воровства, мошенничества, проституции, наркомании. И противное детскому естеству насилие постепенно превращается в норму их жизни. Улица имеет своё образовательное поле, свои особые средства влияния, которые бывают сильнее и значительнее тех, что предлагают семья и школа. Пример тому — исповедь одного из подростков улицы: «Самое страшное — попасть в мир суррогатов и почувствовать себя одиноким и никому не нужным. Мне повезло: встретился с независимыми, крутыми ребятами. Они не давали помыкать собой, уважали друг друга и умели заставить других уважать себя. Я захотел стать таким, как они: иметь свой стиль, свою манеру говорить, чувствовать, что меня уважают...» Этот подросток ещё не понимает, какой «стиль» у его дружков, какова цена их «уважению»... Но для него это выход. Несмотря на невыносимые условия и тяготы, с которыми порой сталкиваются эти дети, свою уличную жизнь они считают вполне нормальной. И даже те, кто живёт в полном одиночестве, часто считают, что только таким образом они смогли избавиться от своих прошлых страданий в семье. Уличных детей можно разделить (по определению ЮНИСЕФ) на две сосуществующие категории: те, кто «на улице», но сохраняют определённые связи с семьёй, и, собственно, «уличные дети», совершенно одинокие, избравшие улицу постоянным местом жительства. Глубоко понимая детскую психологию, А.С. Макаренко отмечал, что в подавляющем большинстве случаев положение брошенных детей сложнее и опаснее, чем положение сирот. Предательство со стороны близких ребёнку взрослых наносит ему непоправимую психическую травму: происходит надлом детской души, потеря веры в людей, в справедливость. Детская память, сохранившая непривлекательные стороны домашней жизни, становится благодатной почвой для собственных неудач. Социальное сиротство (по официальной статистике 2006 года в стране более 730 тысяч детей-сирот) свидетельствует о глубокой неуравновешенности общества, об отрицательных явлениях, затрагивающих сердцевину человеческих отношений на данном этапе развития. Всего 10% этих детей – фактические сироты, не имеющие родителей или близких родственников. Отмечается резкое увеличение распространения в детской и подростковой среде наркотиков и различных психотропных препаратов, алкоголя и, как следствие, увеличение числа правонарушений среди несовершеннолетних. За последние 10 лет численность больных наркоманией среди молодёжи возросла в 17 раз. Ежегодно в стране выявляется более 300 тыс. уголовных деяний несовершеннолетних, причём 154 тыс. из них совершается детьми, не достигшими возраста уголовной ответственности. Каждый третий несовершеннолетний правонарушитель не учится и не работает. Ежегодно сотрудниками органов внутренних дел выявляется и помещается в центры временной изоляции для несовершеннолетних до 70 тыс. детей и подростков. Свыше 12 тыс. подростков содержатся за различные правонарушения в воспитательных колониях, многие из них не имеют образования, соответствующего возрасту. Фактически все они после отбывания наказания вновь вливаются в криминальную систему. Более двух миллионов детей в России не посещают регулярно школу и являются неграмотными. Основные причины роста современной беспризорности: · неудовлетворительное экономическое положение семей; · асоциальное поведение родителей; · отсутствие родителей и должной опеки; · трудности в школе; · склонность к девиантному поведению самих подростков. Самое главное - то, что фактически все дети, попавшие на улицу, пережили насилие или жестокое обращение в семьях или интернатных учреждениях. Сопутствующие беспризорности проблемы: · преступность; · наркомания, токсикомания, алкоголизм; · проституция; · венерические и другие эпидемиологические заболевания; · бродяжничество и попрошайничество. «Концентрированное детское rope» (A.C. Макаренко) беспрецедентно по своей продолжительности. Предлагаю вашему вниманию только некоторые материалы прессы прошедших лет. Из дневника директора школы-интерната: «Эти дети — изгои. Всех их выдворили из общеобразовательных школ. И причина почти у всех одна: конфликт ребёнка с учителем, родителей со школой. Все дети у нас — обладатели справок о «задержке психического развития», но за исключением трёх-пяти ребят. Это нормальные дети, за быстротой и дерзостью мышления которых, боюсь, и многие учителя не успевают. Нелегко работать с этими детьми, школа воспитала в них стойкую неприязнь, даже ненависть к учёбе. Но работать с ними можно. Во многих вопросах они более честны и порядочны, чем мы — взрослые». (1989 г.) Рассказывает директор приюта: «Возраст наших детей — от трёх до шестнадцати лет, но есть и двухлетние, и даже один полутора годовалый. А куда его девать, если здесь же — старшая сестрёнка, которая присматривает за ним лучше, чем родная мать- алкоголичка...» (1990 г.) Интервью с воспитателем детского дома: «О каждом нашем воспитаннике можно рассказывать отдельно: что ни ребёнок, то судьба. За плечами почти каждого — жуткая семейная драма, которую невозможно забыть. Обстоятельства же почти одинаковые — пьянство родителей, скитание по помойкам в поисках еды, болезни. У кого-то переезды с места на место, от родственника к родственнику. У кого-то страшная смерть матери на костре, сожжённой пьяными собутыльниками. Или кровавая разборка родителей дома...» (1992 г.) Диалог воспитанников приюта: «Я хочу домой, — сказал воспитателю девятилетний Саша, — но у меня нет дома. И больше нет ни мамы, ни папы. — А я не хочу, — сказал его товарищ. — Дома мне есть не давали и били». (1995 г.) О детском доме как институте воспитания говорит мать приёмных детей: «Эта система воспитывает «биороботов». Дети лишены главного — постижения уз родства, которые даёт только семья. Детдомовские дети не понимают, что надо убирать за собой постель, помогать младшему, что можно не бояться, будто кто-то отнимет лучший кусок. Эти дети не умеют приготовить простейший обед, не знают цен в магазине, не берегут свою одежду. За них всё это кто-то делает...» (1996 г.) Выводы корреспондента, побывавшего в детском доме: «Сегодня детдомовцы — это дети алкоголиков, преступников, проституток. Они попали сюда с изуродованной психикой, насмотревшись на беспробудное пьянство отцов, разврат матерей, на всю эту грязь, которая годами копилась в отстойниках нашего общества. Так что нетрудно представить, что за характеры у этих подростков. А мы хотим, чтобы воспитатель, человек, как правило, средних способностей, без специальной подготовки, взял да и совладал с 20 такими вот сорвиголовами, определёнными на его попечение. Будь он семи пядей во лбу — вряд ли у него что-нибудь получится. Ведь на каждое замечание здесь реагируют так, что у бывалого человека уши вянут. Могут и «тёмную» устроить...» (1998 г.) Расхожее мнение на решение проблемы: «Рецептов того, как бороться с детской беспризорностью, множество. Некоторые предлагают взять на вооружение опыт незабвенного Феликса Эдмундовича и поручить всё ФСБ. Идея неплохая, по крайней мере, будет с кого спросить за неудачи. А то сейчас приютов и центров милосердия множество, но проконтролировать, что там происходит, очень трудно. Вот и получается, что сначала газеты превознесут какой-нибудь детский центр, как образцовый, а через пару месяцев окажется, что там детей бьют или в какую-нибудь секту вербуют. Другие теоретики вспоминают опыт Макаренко, у того тоже с беспризорниками неплохо получалось. Не говорят только, что дети у Макаренко были другие. Это были, во-первых, настоящие сироты, а не дети ныне здравствующих потомственных алкоголиков. Во-вторых, к Макаренко попадали не просто беспризорники, а молодые правонарушители: форточники, карманники, мошенники. То есть та же элита. Любой психолог скажет вам, что маленького карманника вернуть к нормальной жизни легче, чем пассивного нюхателя клея, хотя первый и преступает закон, а второй нет. Неплохо бы понастроить детских деревень и поселить их туда, рассуждают третьи. Но как удерживать там детей, родители которых не лишены родительских прав, а ведь таких среди бродяжек большинство...» (2003 г.) Детство развёрнутое во времени – взгляд неравнодушного человека: «...Вот уже много дней стоит на улице напротив метро маленькая таджикская девочка, замотанная в жалкие одежды, и просит подаяние. А недалеко от неё на корточках качается её отец, бдительно следя за каждой монеткой, попавшей в её замёрзшие ручки. Она - не беспризорник, она - не безнадзорная, вон он, папаша, рядом. И регистрация у него в порядке. И все прочие документы на руках. И уже никому нет дела до этой маленькой иностранки, которая смотрит на мир круглыми недетскими глазами» (2007 г.) Мир детства и мир взрослых — равноценные части человеческого бытия, взаимно дополняющие друг друга. Кризис детства возникает тогда, когда предпринимаются попытки организовать этот мир по образу и подобию уже состоявшегося мира взрослых. И тогда мир детства перестаёт быть открытым к новому восприятию, пониманию, действию. Пора признать: наша педагогическая деятельность в мире детства изобилует ошибками, которые трудно понять и объяснить чем-либо, кроме непрофессионализма. Здесь тоже нет ничего случайного. Мы позволили себе отказаться от того ценностного, что называли когда-то «уникальным педагогическим опытом». И с ним низвергли живую творческую Педагогику. Пора возвращаться к нашим истокам, чтобы с позиции накопленного опыта подвижниками защиты и реабилитации детства выявить позитивные стороны педагогического наследия, которое способно послужить примером воссоздания истинной школы благонравия и воспитания подрастающих поколений в сложившихся условиях российской действительности. Ход времени заключается не просто в потоке его движения, а в насыщенности содержания жизни человека, его деятельности во благо окружающих, в поисках им нравственных абсолютов. Когда живёшь для других — это и есть истинно человеческая жизнь, имеющая особую ценность бытия. Сегодня в сложившейся ситуации роль образования безмерно возрастает, и это не случайно, только оно способно изменить социокультурную ситуацию в стране. По утверждению учёного-психолога В.И. Слободчикова, именно образование может выполнять три главные функции: • формирование осмысленных укладов жизни и укоренение в них человека, а значит, преодоление его без-родности; • выращивание человеческих общностей, событийствующих, а не только действующих, а значит, преодоление его без-призорности; • культивирование встречи поколений в их самоценных образах и формах жизни, и значит, уход от дикости и своецентризма (1992). В образовании накоплен большой содержательный материал для внедрения и использования в практике. От выбора приоритетов зависит решение многочисленных проблем, которые ставят перед нами события настоящего времени и прогнозы на будущее. Важнейшая жизненная потребность ребёнка – иметь свою значимую группу сверстников или такое сообщество, где тебя понимают и принимают как своего. Здесь, в группе равных, проявляется способность ребёнка, встав на место другого, ощутить его переживания и потребности, как свои собственные. Здесь у ребёнка возникает готовность действовать так, как если бы этим другим был он сам, т.е. зарождается гуманное отношение к другому, как к себе самому, и к себе, как к другому (В.В. Абраменкова, 1992 г.). Все противоправные поступки и действия подростков свидетельствуют о неудовлетворённости ими основных жизненных потребностей, наиважнейшая из которых — общение со сверстниками. Дети становятся нетерпимыми, упрямыми и в тоже время беспомощными при довольно ощутимой несамостоятельности. Чем старше подростки, тем сильнее их потребность входить в ту или иную группу сверстников и считаться её полноправным членом. И именно здесь, по выражению одного из участников подросткового объединения, они находят убежище от чрезмерной опеки со стороны взрослых. «Я взрослый, а поэтому взрослым не доверяю» - вот одно из наиболее символичных утверждений, отражающих, как в зеркале, ключевое противоречие подросткового возраста. В подобных сообществах возникают свои «нормы» жизни, утверждённые самими детьми. Участие взрослых, как правило, здесь не предусмотрено. Такие подростковые группы наиболее замкнуты и трудно принимают в себя новичков, что часто создаёт особое пространство одиночества вокруг подростка с трудностями в общении. Для подростка характерно стремление отстаивать своё право на индивидуальность, уникальность, при этом, как ни странно, он хочет одновременно быть ни на кого не похожим и быть как все. «Я знал подростков, - писал В.А. Сухомлинский, — несчастных через одиночество. Мир взрослых был для них недостижим и непонятен». Наличие взрослого друга — важнейшее условие нормального развития, правильного формирования личности подростка. Взрослый должен стать другом детей, но другом особым, отличным от друга-сверстника. Это обусловлено не только различием социальных позиций взрослого и взрослеющего человека, но и той особой психологической функцией, которую должен выполнять взрослый. «Несчастий, несчастных людей быть не должно. Нельзя быть несчастным... — писал Макаренко. — И счастливым человеком нельзя быть по случаю — выиграть, как в рулетку, – счастливым человеком нужно уметь быть... Ведь один вид несчастного человека убивает всю радость жизни, отравляет существование». Встреча взрослого и ребёнка — это всегда педагогическая ситуация, а по сути — событие. Она происходит в неповторимых конкретных обстоятельствах и проявляется через отношение к другому, его представленности в нём. Встреча приобретает особую ценность, если её участники становятся взаимно значимыми. Своим присутствием в жизни ребёнка значимый взрослый способен помочь ребёнку «обретать человеческие способности, восстанавливать душевные силы и исцелять душевные раны» (А.В. Шувалов, 1999 г.) Духовное единство (духовная связь) детей и значимых для них взрослых обеспечивает безопасность ребёнку и придаёт уверенность в преодолении разрывов между жизнью в прошлом и верой в лучшее настоящее. Подростковый возраст всегда ищет новизны, острых ощущений жизни, романтики, нуждается в кумирах и героях. Поддержать их в этих добрых устремлениях - педагогическая задача для взрослых. Сегодня нам нужны молодые подвижники-организаторы, умеющие работать с подростками, стремящиеся вместе с детьми строить интересную и содержательную жизнь. Понятие «со-участие» можно представить образно как «Я – часть тебя, а ты — часть меня. Мы со-части друг друга». Соучаствование – это эмоциональное действенное включение в дела другого человека, активная помощь, сочувствие, сопереживание (А.В. Петровский), действенное сострадание бедам другого человека и активное сорадование его успехам (В.В. Абраменкова). Соучаствовать в судьбе ребёнка — значит принять на себя особую миссию педагога-творца и вместе с ним идти к истинным человеческим ценностям – пониманию человека человеком. Ориентиром на этом пути может служить наша реабилитационная программа «Педагогическое соучастие», основанная на сердечности, чуткости и отзывчивости всех, кто не на словах, а на деле способен добиться положительных результатов в работе с ребятами, оказавшимися в непростой жизненной ситуации. В данной программе нами представлено собственное видение и решение существующей проблемы реабилитации «трудного» детства педагогическими средствами. Раскрываются сущность, основные подходы и средства, присущие относительно новой предметной области, представлено содержание деятельности соучастника как реабилитатора в заданном социально-педагогическом процессе. Какой же образ ребёнка, нуждающегося в реабилитации, возникает в нашем сознании? Скорее всего, это: • дети-инвалиды; • дети с особенными нуждами в образовании; • дети улиц; • дети с девиантным поведением; • дети с ослабленным здоровьем, с хроническими соматическими заболеваниями и др. Всё разнообразие определений детей и подростков, нуждающихся по различным причинам в педагогической реабилитации, может быть сведено к названию «особенные дети». В качестве одного из основных признаков, по которому дети могут быть отнесены к категории «особенных», является их дезадаптация — нарушенное взаимодействие индивида со средой, которая характеризуется невозможностью осуществления им в конкретных микросоциальных условиях своей положительной общественной роли, соответствующей его возможностям и запросам. Категории «особенных детей» Когда мы определяем «особенность» как характеристику проблемных детей самого различного происхождения и проявления, мы приближаемся к истине, избегая крайностей в интерпретации, как негативной, так и позитивной. Кроме того, лишь этот выбор в полной мере соответствует гуманистической традиции современной антропологической педагогики. Действительно, говоря об особенностях, мы отталкиваемся от человека вообще, а не от нормы, «от человека с некоторыми особенностями, присущими только ему, от особенного человека... Особенность подразумевает отличительность, непохожесть, возможно - неповторимость, индивидуальность, уникальность» (О.Н. Ертанова). Употребляемые специалистами по отношению к детям с ограниченными возможностями такие понятия, как дефективный, ущербный, аномальный, отсталый, неполноценный, ограниченный, глухой, немой, слепой и другие, не должны взрослыми использоваться для описания состояния человека, так как эти слова имеют оскорбительный или уничижительный оттенок. Использование новой терминологии «особенные дети» - не просто игра слов, но принятие на себя обществом решения выстраивать новое отношение к таким детям по принципу: к другому, как к самому себе, и к себе, как к другому. Дети различных групп социального риска представляют самый многочисленный и сложный контингент «особенных детей». Это дети, оставшиеся без попечения родителей, без определённого места жительства, без друзей, без помощи, без перспективы. В практике социально-педагогической работы принято различать следующие группы таких детей. • Беспризорные дети - дети, в отношении которых грубо нарушены основные права ребёнка, которые временно или постоянно лишены своего семейного окружения, не имеют правового статуса «сирота» или «ребёнок, лишённый родительского попечения». • Безнадзорные дети - дети, окончательно не порвавшие связь с семьёй, но предоставленные самим себе, не занятые учебной, трудовой или другими видами общественно полезной деятельности (либо занимающиеся незаконными заработками) и проводящие большую часть времени вне дома. • «Социальные» сироты - дети, не имеющие семьи, а также дети, родители которых либо лишены родительских прав, либо находятся в заключении, либо в силу своего социально-нравственного облика не в состоянии выполнять свои родительские обязанности, - составляют одну из основных категорий среди неблагополучных детей. К категории детей с нарушением поведения чаще всего относятся дети, оказавшиеся вне образования. Значительное число таких детей принадлежит группам социального риска. Сочетание неблагоприятных биологических, психологических, семейных, социально-педагогических факторов искажает весь образ жизни детей и подростков, приводит к разным формам отклоняющегося поведения. Для профилактики и педагогической реабилитации таких детей необходимо знание особенностей нарушений поведения. Одной из основных причин психологического характера многие исследователи данной проблемы называют низкую самооценку детей, особенно подростков. Самооценка, т.е. оценка человеком своих возможностей, качеств и места среди других людей, является важным регулятором поведения. От неё, прежде всего, зависят взаимоотношения человека с окружающими людьми, его критичность, требовательность к себе, отношения к успехам и неудачам. Расхождения между притязаниями человека и его возможностями ведут к психологическим срывам, повышенной конфликтности подростка, особенно со взрослыми. Подросткам в силу возрастных особенностей в некоторые периоды присуща неадекватная оценка своих возможностей и себя как личности. Кроме поведенческих и эмоциональных срывов такая ситуация может приводить к депрессии и как следствие нежеланию посещать школу, снижению успеваемости, употреблению алкоголя, наркотиков, курению, поиску поддержки среди «сомнительных» друзей и иными отклонениями в поведении. Девиантное поведение характеризуется поступками, противоречащими принятым нормам в данном обществе, как правило, оно обусловлено искажённым отношением подростков к различным сторонам окружающей действительности. Среди наиболее часто встречающихся причин девиантности учёные называют незавершённость процесса формирования личности, отрицательное влияние семьи и ближайшего окружения, зависимость подростка от требований, норм и ценностей группы, к которой он принадлежит. Кроме того, девиантное поведение у подростков зачастую является следствием самоутверждения, протестом против действительности или требований взрослых. Среди причин социального характера одной из самых распространённых является влияние социального окружения, в котором живёт и развивается ребёнок (подросток). Развиваясь в социально неблагополучной среде, дети усваивают её нормы и ценности. Даже если они противоречат принятым в обществе, для подростков они — наиболее правильные, поскольку они не имеют опыта жизни в иной социальной среде. Причиной может стать и социально благополучная, но низкая по уровню материального обеспечения среда, где подросток может преступить принятые в обществе нормы поведения сначала в виде протеста против своих условий жизни, а затем нарушить закон с целью повышения своего уровня жизни (кражи, махинации и др.). Причиной может быть и социально, и материально благополучная среда. При несформированности моральных норм, отклонениях в развитии, конфликтах со взрослыми подросток, воспитывающийся в благополучной атмосфере, может пуститься на «поиски приключений» или найти поддержку в неблагополучной среде и начать следовать её законам и нормам. Вот почему в работе с такими детьми очень важно правильно организовать педагогический процесс - совместное движение педагогов и воспитанников к целям образования, если под образованием понимать не только традиционное воспитание и обучение, но и такие его составляющие, как взросление, самоопределение, реабилитация, социализация, развитие и саморазвитие личности и индивидуальности. Педагогические принципы успешности деятельности соучастника: принимать ребёнка во всей его уникальности – это высшее творческое начало педагогического взаимодействия с другими, возникающее в деятельностном подходе. Если ребёнок встречает истинное принятие себя, он в итоге преодолевает свои внутренние конфликты, психологический дискомфорт и способен к личностному росту и развитию. понимать ребёнка - значит глубоко проникнуться всеми его проблемами, чувствами и стремлениями. Чтобы ребёнок смог преодолевать трудности, надо устранять всё, что мешает ему быть счастливым. Понимание ребёнка обладает своей творческой глубиной. Для его достижения недостаточно только суммировать избранные научные данные. Это решение требует своей специфической познавательной стратегии, концептуального мышления. помогать ребёнку, причём стратегия помощи определяется задачей подростка преодоления себя вчерашнего и тем самым обретения новых шансов на лучшее завтра. Осознание подростком себя в рамках совместной деятельности со значимыми взрослыми расширяет возможности его реабилитации педагогическими средствами. К таким людям они стремятся сами, сознательно и неосознанно. И ждут встречи с ними.

ПАСПОРТ муниципальной межведомственной программы педагогической реабилитации детей и подростков, находящихся в условиях социального риска, «Педагогическое соучастие» на 2007 – 2009 годы (Московская область, город Егорьевск)

Наименование программы

– «Педагогическое соучастие» - муниципальная межведомственная программа педагогической реабилитации детей и подростков, находящихся в условиях социального риска на 2007-2009 годы.

Заказчик программы

– Московский государственный гуманитарный университет им. М.А. Шолохова, Егорьевский филиал (МГГУ им М.А. Шолохова, ЕФ)

Разработчик и координатор программы

– Научно-исследовательская лаборатория реабилитационной педагогики ЕФ МГГУ им. М.А. Шолохова

Цель программы

– выявление базовых условий и оптимальных средств педагогической реабилитации данной категории детей и подростков, что и должно обеспечить её результативность в сфере «проблемного» детства.

Задачи программы

- восстановление активности растущего человека как субъекта своей жизнедеятельности, самоуважения, веры в свои силы, чувства безопасности; - восстановление адаптационных способностей; - восстановление своей социальной значимости и на этой основе выстраивание социально-ценных жизненных планов; - восстановление и укрепление общеучебных умений и навыков, способности к волевому усилию; - восстановление нарушенных связей и отношений со средой обитания, первичным коллективом, семьёй и средой неформального общения; - восстановление утраченного здоровья в процессе обучения и воспитания, как одна из важных основ педагогической реабилитации.

Сроки реализации программы

2007-2009 годы

Стратегия и механизмы реализации программы

1. Стратегия реализации программы определяется предподчительностью программно-целевого подхода при разработке и осуществлении проекта педагогической реабилитации детей и подростков, находящихся в условиях социального риска. 2. Педагогический смысл реабилитации – создание среды (условий) для восстановления потенциала естественного развития сил ребёнка: познавательных, физических, эмоциональных, и главное – духовно-нравственных, его гармоничности и целостности. 3. Опора на положительные качества несовершеннолетнего, недопустимо категорическое осуждение ребёнка (подростка), имеющего отклонения в поведении, высказывание мрачных прогнозов. Необходимо следовать путём создания для него «ситуации успеха», уметь найти положительное в поведении подростка, строить согласно этому реабилитационную деятельность. 4. Глубокая доверительность и уважение во взаимоотношениях с подростком-девиантом. Терпение, выдержка и профессионализм – главные помощники соучастнику в работе с такими детьми. 5. Эффективность процесса образования и воспитания определяется прежде всего их гуманистической направленностью, выражением которой и становится комплексная психолого-медико-педагогическая реабилитация, предполагающая, что каждый ребёнок (подросток) в этом мире и должен стать ценной личностью. 6. В свете последних государственных устремлений на борьбу с детской беспризорностью и безнадзорностью, реальный опыт «безрецидивной» воспитательной педагогики А.С. Макаренко, его гениальный социально-педагогический эксперимент ресоциализации «трудных» подростков остаются без должного внимания. Для дальнейшего развития этого направления, особенно важно новое прочтение и новое понимание образовательного опыта великого педагога. Разработанная им высокотехнологичная система воспитания, направленная на преодоление подростковой дезадаптации, безусловно, может служить одним из основных источников решения проблем реабилитации детства сегодня.

Исполнители программы

– Государственные образовательные учреждения различных типов и видов, учреждения социальной защиты, культуры и здравоохранения.

Источники финансирования программы

– Текущее бюджетное финансирование органами исполнительной власти и организаций, участвующих в реализации данной Программы, поощрительные гранты и др.

Перечень основных разделов концепции программы

1. «Трудное» детство: проблема педагогической реабилитации. 2. Специфика детского контингента, нуждающегося в педагогической реабилитации. 3. Процесс педагогической реабилитации в социально-образовательной среде. 4. «Педагогическое соучастие» как способ модификации реабилитационно-педагогической деятельности в сфере «проблемного» детства.

Ожидаемые результаты реализации программы

1. Педагогическая реабилитация в сфере «проблемного» детства будет эффективной при следующих условиях: o восстановлении параметров нормального детства; o реализации возрастно-нормативной модели развития; o признании «особенного» ребёнка (подростка) субъектом педагогической реабилитации как явления; o образовании детско-взрослых общностей как естественной реабилитационной среды нормального развития; o принятии позиции взрослым не «воздействие» на ребёнка, а «взаимодействие» с ним; o установлении значимых связей ребёнка (подростка) с миром окружающих его людей через «встречу» и «соучастие»; o формировании позитивных отношений ребёнка (подростка) к окружающей действительности (к дому, себе, учёбе, труду и др.); o восстановлении человека в правах, статусе, здоровье, дееспособности. 2. Каждый компонент из выявленных нами педагогических условий при комплексной и последовательной реализации способствует эффективности реабилитации и обеспечивает преобразование исходного состояния в его результат. 3. Показателем результативности реабилитационно-педагогического процесса является меняющееся отношение растущего человека к собственной жизнедеятельности, его внутреннее побуждение к духовному обновлению. 4. Социальная защищённость ребёнка (подростка) через «педагогическое соучастие» – это: - профилактика проблемного состояния отношений, способность взрослого взять в случае необходимости проблему ребёнка на себя; - выработка умений у ребёнка создавать личностный механизм защиты, обеспечивающий поиск путей самостоятельного выхода из проблемной ситуации; - отстаивание собственной позиции ребёнка в системе значимых отношений.

Слёт калабалинцев. Клемёново. 1973 г. ( Евгений Мальцев, Андрей Мешков с сыном, Б. Савельев)

Лучшее наследие педагогики – хорошее воспитание Для всех деталей и для всей работы воспитателя нужна особая наука. А.С. Макаренко

Если педагогика хочет воспитывать человека во всех отношениях, она должна прежде всего узнать его также во всех отношениях – это крылатая мысль великого русского педагога-воспитателя К.Д. Ушинского лишь тогда будет практически действенной, если будет опираться на «собрание наук о человеке» – на педагогическую антропологию в «обширном смысле». Методы воспитания, следуя терминологии и логике К.Д. Ушинского, составляли предмет «теории искусства воспитания». С тех пор проблема методов воспитания становится предметом многих научных дискуссий и оценивается как одна из важнейших проблем педагогики. Без учёта преемственной связи с педагогическим наследием прогрессивной русской педагогики нельзя в полной мере успешно решать задачи воспитания нравственной личности сегодня. Педагогическая деятельность требует многосторонних знаний. В начале XX века в связи с количественным ростом «трудных» детей в России возникает новое научное направление в педагогике – рефлексология, в которой личность рассматривалась как биологический индивид, обладающий определённым набором реакций на воздействия внешней среды (на базе достижений учения Сеченова и Павлова о высшей нервной деятельности). Согласно этому направлению личность представляет собой совокупность условных и безусловных рефлексов. Рефлексы есть следствие приспособления организма к окружающей среде, следовательно, они находятся в непосредственной зависимости от неё. Само поведение рассматривается как способ приспособления к изменяющейся среде. Таким образом, по мнению рефлексологов, причины трудности воспитания детей лежат в их биологической природе. Некоторые выводы рефлексологов. Поведение как «сумма реакций индивидуума на раздражители среды» есть продукт наследственности и среды. В процессе развития наследственные свойства или усиливаются, или ослабляются воздействием среды. Каждый индивид в итоге обладает определёнными реактивными возможностями. Если мы эти реактивные возможности будем рассматривать в отношении к вредностям среды, мы получим конституцию. Одни конституции гарантируют своему носителю стройное состояние, хорошую сопротивляемость вредностям, а другие такой гарантии не дают: пока среда благоприятна, индивид остаётся здоровым; как только он встречается с неблагоприятными условиями разной степени, он получает нервные и физиологические расстройства. Следовательно, ребёнок с аномальной конституцией в неблагоприятных условиях среды становится трудным для воспитания. Дети с лабильной нервной системой от частных и сильных раздражителей могут впадать в парабиотическое состояние. Трудновоспитуемыми являются также упрямые дети, имеющие раздражительные наклонности, и пассивно – послушные и нерешительные… (А.В. Гаврилин, 1990). Рефлексологи добились больших результатов в изучении физиологии человека, доказали необходимость учёта индивидуальных особенностей ребёнка, вскрыли многие биологические причины трудностей детского развития. Однако теория воспитания в целом, и в частности практика работы с «трудными» детьми, построенные на рефлексологической основе, не дали должного эффекта и были подвергнуты критике. Методы критики, складывавшиеся в данный период времени, были направлены не на устранение недостатков, а на закрытие целых областей знаний и отдельных наук. Рефлексология была фактически ликвидирована в 1931 г., а всё ценное, что было создано рефлексологической педагогикой в работе с трудными детьми, незаслуженно забыто. * * * В 1910 году студент Лейпцигского университета Т. Г. Маркарьян (имени его точно никто не знает) приехал в Москву на I съезд по экспериментальной педагогике и выступил с докладом о проблемах учителя. Это была обычная студенческая работа, но через три года он защитил докторскую по философии, в которой неоднократно встречалось слово «дидаскология», от греческого «дидаскл» - учитель. Маркарьян следовал традициям славяно-греко-латинских академий и Российским западным школам и понимал дидаскологию как комплекс наук об учителе. Дидаскологи считали: нельзя серьёзно относиться к ребёнку и несерьёзно к учителю. Есть успешные в педагогике люди, обладающие уникальными человеческими качествами, для которых школа, мир детей становятся домом на всю жизнь. Результат изучения этого феномена можно сделать содержанием педагогического образования. И вот в двадцатом году в Центральном педологическом институте в Москве создаётся Комиссия по изучению труда учителя. Руководит ею тот самый Т.Г. Маркарьян. Он создаёт множество студий психотехники и автогогики, выступает на всех совещаниях, педагогических «тусовках». Везде он докладывает о дидаскологии. А в своей книге, 4 года спустя, выставляет на обсуждение уже готовую программу дидаскологического института. Популярность Маркарьяновских студий в те годы была колоссальна. По сути он делал с учителями то, что сейчас мы называем профессиональными педагогическими тренингами. Причём делал вдохновенно, талантливо, в жанре «демонстрации над собой и аудиторией». Он говорил: «Школа сегодня перестала быть закрытым учреждением. Учитель не может заниматься только преподаванием своего предмета, он неизбежно социальный работник. Ему необходимо осознать свои возможности и быть готовым к предъявлению себя». Дидаскологи рассматривали педагога как строителя детской культуры. И это-то как раз стало камнем преткновения. Хватит бороться за индивидуальные манеры педагога! — возмущались противники дидаскологии. Учитель является проводником государства в детском сообществе, и он должен профессионально работать в этом направлении. А все эти ваши сказки про владение собой и выращивание вместе с детьми детской культуры – затуманивание мозгов. Хватит этого обсасывающего рефлексирования! Итак, вся психологическая линия в подготовке учителя оказалась лишней, а Маркарьян со своей дидаскологией — человеком мешающим. Конец двадцатых. В России завертелось колесо давления на всё индивидуальное. Дидаскологов объявили проводниками буржуазного индивидуализма, и на них был поставлен большой чёрный крест. * * * Большинство учёных рассматривает педологию как науку о наиболее общих закономерностях развития индивида в детском, подростковом и юношеском возрастах. Термин «педология» в переводе с греческого есть «наука о детях» – детоведение. Основателем педологии считают американского психолога Стенли Холла (1889 г.) Основоположником русской педологии считают профессора А.П. Нечаева. С группой своих сотрудников, в том числе и учителей, он развернул широкий фронт экспериментальных исследований детей. При музее военных школ в Соляном городке (Петербург) А.П. Нечаев основал лабораторию экспериментальной педагогической психологии. В 1904 г. при этой лаборатории открылись первые в России педологические курсы. Вскоре такие курсы начали появляться и в других городах. С этого времени педологией начали называть психологические, медицинские, социальные исследования. Возможность такого изучения усматривалась в интеграции знаний о ребёнке. Государственный статус педология получила лишь после Октябрьской революции, когда начала организовываться сеть научно-исследовательских педологических учреждений, которые исследовали жизнь, деятельность и поведение ребёнка как социального и биологического существа. Важную роль в развитии и становлении педологии как науки сыграли первые Всероссийские съезды (1923, 1924 гг.) по психоневрологии. Заслушано было 550 докладов по различным проблемам целостного изучения ребёнка, обучения и воспитания учащихся, в частности умственного, трудового, физического, полового, а также психолого-педагогического анализа неуспеваемости, диагностики типов нервной системы, причин «трудного» детства, особенностей аномальных детей. Эти и другие вопросы поднимались в докладах М.Я. Басова, П.П. Блонского, Л.С. Выготского, Д.Б. Эльконина, А.С. Залужного, Л.В. Занкова, А.Р. Лурия, В.Н. Мясищева, И.А. Соколянского и др. Далее, активность педологов дошла до того, что они стали утверждать: характер, поведение ребёнка во многом зависят от наследственности и среды. Такое перенесение «буржуазных» принципов в «советскую» науку не могли допустить правящие структуры с развитым инстинктом самосохранения. В 1936 году вышло знаменитое постановление ЦК ВКП (б) «О педагогических извращениях в системе Наркомпроса». Существует версия, что разгром педологии учинён по инициативе самого Сталина и что причиной этого был неосторожный диагноз педологов в отношении его сына Василия. Будучи учеником одной из московских школ, он показал низкие результаты по тестам. Сейчас, когда опубликованы воспоминания учительницы Василия Джугашвили и другие материалы, эти итоги тестирования выглядят весьма правдоподобно и убедительно. Разгром педологии, в частности закрытие педологических научно-исследовательских центров и разгон наиболее квалифицированных кадров, нанёс большой урон психолого-педагогической науке и школьной практике. Педагогика и сегодня не только бездетна, но и прозябает в жалком состоянии. И поэтому, как это не покажется кому-то обидным, мы воспользуемся примером, под названием: «Педагогические мучилки» (из письма Е.К., учительницы химии в газету «Первое сентября» (2002 г.)) Я предельно искренна в предлагаемом тексте; так же, как искренне моё желание разобраться в происходящем. Дело в том, что я хочу уйти из педагогики. (Причин для такого решения можно назвать много. Можно порассуждать об обессмысливании деятельности. Можно назвать и такую препротивнейшую причину, как финансовая несостоятельность и вытекающая отсюда ущербность учителя обыкновенной школы.) Так что же меня не устраивает? Подсознание само вывело на ответ: неискренность. Я не согласна с тем, как я сейчас работаю и ради чего я сейчас работаю. Да, с процентом успеваемости, качеством обученности — все o’key. А на душе гадко. Нельзя, нечестно и опасно прикасаться неискренним сердцем к детским судьбам! Решение непростое. Я нахожусь в моменте напряжения, поиска ответов, определения жизненных приоритетов. Согласитесь, довольно мучительное время в жизни любого человека. Перелистывая запавшие в память рабочие сюжеты, вижу и радость побед, и горечь поражений. Что значимо в прожитом? За что до сих пор стыдно?.. Итак, ПЕДАГОГИЧЕСКИЕ МУЧИЛКИ Радости и сладости. Мама рассказывала о том, как ещё ребёнком, воспитывая своих кукол, играя "в школу", я провозгласила: «Дети должны расти в радости и сладости». Детство моё было советское, самое типичное. Мы всегда были посчитаны и построены в детсадовских группах, в октябрятских пятёрках; вовлечены в тимуровское движение и охвачены комсомольским энтузиазмом. Всё было унифицировано и обезличено, поэтому рождало в моей душе сопротивление. После третьего курса пединститута с распахнутым сердцем педагога-гуманиста я пришла работать в детский сад. Упоённо играла с детьми, разрабатывала интересные занятия. И мы с детьми, и родители были довольны друг другом. До первого утренника. При разборе праздника оказалось, что всё было неплохо, но имелись отдельные недостатки: дети зашли в зал, не соблюдая дистанцию в шеренге, на стульях ёрзали в ожидании игр, Деду Морозу на загадки отвечали, не поднимая руки. А в конце разбора был преподан первый педагогический урок: «Девочки, воспитываем мокрой тряпкой!». Я была в недоумении. А напарница, смеясь, объяснила: «Что непонятного? Не слушаются — бей мокрой тряпкой. От неё следы не остаются». Бить не стала, но поняла, как велика и всемогуща роль дисциплины в обучении и становлении подрастающего поколения. Простая истина. Практическую работу с детьми я начала не сразу после пединститута. Теперь в этом вижу только плюс: пришла в школу не с пустыми декларациями типа «вы, детки, должны, вы обязаны», а глубоко «детным» человеком со своей выстраданной философией. Работая на обнажённом нерве в детском костно-туберкулёзном санатории, пропустив чужую боль и неустроенность через своё сердце, я научилась главному: терпению и терпимости, приятию всех и вся. Быть рядом. Не спешить, не топтать, не помыкать, но понимать, любить. Затем была вечерняя школа. Осознала, что с сильными учениками работать — одно удовольствие. Сильные дают уверенность в себе, сполна возвращая все затраты. Слабые же, наоборот, вселяют комплекс неполноценности. Думаю, что в жизни каждого учителя были трудные классы, где уроки проходят в вязкой, утомительной пустоте. И не потому, что это безнадёжные дети, неспособные учиться. Нет. Просто преобладает в подобных детских коллективах равнодушно-агрессивное настроение. Вот в таком девятом классе был у меня ученик Алёша. Самолётик на нитке - самая безобидная из его шуток. Класс потворствовал своему герою во всём. Я же шла на урок в предвкушении очередной его выходки. На одном из уроков Алёша начал отвинчивать спинки стульев и поджигать их. Я подлетела к нему, чтобы вытолкать взашей из класса. И тут меня пронзила внезапная мысль: а ведь у этого вредного мальчишки есть мама, которая жалеет его, любит вне зависимости от того, хороший он ученик или нет. Эта простая истина отрезвила меня. При подготовке к урокам я вчитывалась в программу, где чётко обозначено, что должен знать и уметь ученик; отрабатывала свой хлеб. И терпела. Слава Богу, что жизнь не сплошная чёрная полоса, что такие, как Алёша, всё-таки подрастают и уходят из школы. О вреде ранних браков. Девятиклассники пришли на мой урок химии явно уставшими. В чём причина? Оказывается, на предыдущем уроке писали сочинение на тему «Добро и зло в комедии Д.И.Фонвизина "Недоросль"». Конечно же, мне самой очень интересно современное прочтение шедевра классицизма XVIII века. – Ну, и в ком же, по-вашему, средоточие зла? – Учительница литературы сказала, что Митрофанушка – главное зло. – А вы сами как считаете? – Да мы так и написали, нам-то какая разница? Вот здесь уже меня покоробило равнодушное соглашательство молодёжи, и я не утерпела: «А в моём понимании воплощение зла - госпожа Простакова. Не только потому, что глупа и дремучее невежественна. Вина её в том, что, воспитывая недоумка Митрофана, она агрессивно отстаивает право на такую жизнь. А Митрофанушка – хитрый приспособленец. Зачем ему утруждаться, если матушка из-за своей слепой любви и так всё принесёт на тарелочке. Аналогично - зачем вам шевелить мозгами и излагать свои мысли на бумаге, если учитель для вашего-де удобства всё разжевал и разъяснил?» Волна бичевания недостатков уносила меня всё дальше в безбрежный океан учительского разжёвывания-разъяснения: "Митрофан — хитрое и беспринципное чудовище, взращённое глупой женщиной, движимой только животными инстинктами: выжить, вырастить детёныша, уничтожить слабого..." — и что-то там ещё в воинствующем духе естественника-натуралиста. Сидят мои дети, хитро улыбаются: «Вы что, тоже книжки читаете?» А точку над дискуссией-импровизацией поставил Максим: "Точно, этот Митрофанушка просто дурачок какой-то: учиться не буду, жениться хочу. Зачем молодому жениться-то? К тому же неизвестно, какие гены достанутся его детям от такого родителя" (Ну, чем не «хитрый приспособленец»?). Хочу ли я, чтобы мои новые ученики любили химию? Наверное, нет. Я не фанат преподаваемого предмета. Хочу ли я, чтобы мои ученики любили меня? Тоже нет. Недавно я сделала для себя открытие: то, чего раньше добивалась титаническим трудом с большой затратой душевных сил (имеются в виду образовательные эффекты, такие, как процент успеваемости, качество знаний), теперь достигаю значительно легче. Каким образом? Ставлю двойки, и не только текущие, но и четвертные. Записываю замечания в дневники, кричу на детей, жалуюсь классному руководителю и родителям (чего ранее не делала по принципиальным соображениям). Если считаете, что виновата в этом, - кто первым бросит камень? Но в душе так и остался звенящий своей детской наивностью лозунг: "Дети должны расти в радости и сладости". Потому и дорабатываю этот учебный год с мыслью уйти из школы. Приведённое нами письмо учительницы ещё раз подтверждает факт наступившего кризиса в самой науке о «детовождении» – ПЕДАГОГИКИ, оказавшейся не только бездетной (подтверждением является рост неблагополучия в детской среде), но и бессильной в решении острых проблем детства в целом. В постсоветское время у многих педагогов возникло стойкое негативное отношение к понятию «воспитание», накрепко связанному идеологами недавнего прошлого с моральным обликом строителя мифического «светлого будущего». Воспитание ассоциировалось с чем-то нудным, принудительным и, самое главное, лицемерным. В педагогике воспитание рассматривалось как целенаправленное организованное воздействие субъекта на объект (В педагогике такой объект – подрастающее поколение, а субъект – взрослые, с ним работающие). Обратите внимание, что наиболее остро проблемы воспитания обнажаются в критические моменты истории, когда обостряются проблемы не только экономические, но и гуманитарные. Ко всему прочему, возникшее по ряду причин пренебрежительное отношение к воспитанию в обществе стали соотносить с таким понятием, как насилие. Эта жёсткая антипедагогическая позиция сложилась в научных кругах зарубежной психотерапии, суть которой сводится к следующему: любое воспитание – это насилие, негативно сказывающееся на психическом развитии ребёнка, а любая педагогика – это теория и практика такого насилия. На наш взгляд, воспитание – категория вечная. Всё лучшее в человеке возникает благодаря воспитанию, как, впрочем, и всё плохое. То есть воспитание может осуществляться с каких-то созидательных, гуманистических позиций, а может проходить под влиянием хаотических, разрушительных, антигуманных тенденций. И если мы подчас слышим: «Какой невоспитанный человек!», то это только подтверждает, что недостаток воспитания, увы, тоже воспитание. «Напрасно мы хотим выдумать воспитание, – предупреждает нас К.Д. Ушинский, – воспитание существует в русском народе столько же веков, сколько существует сам народ – с ним родилось, с ним выросло, отразило в себе всю его историю, все его лучшие и худшие качества. Это почва, из которой вырастали новые поколения России, сменяя одно другим». Великий педагог глубоко верил, что настанет время, когда «потомки наши будут с удивлением вспоминать, как мы долго пренебрегали делом воспитания и как много страдали от этой небрежности». Стихийно образовавшийся в стране «воспитательный вакуум» привёл к тому, что в среде людей стали отвергаться общечеловеческие представления о смысле жизни, о полноценности и назначении человека, представления о границах между добром и злом. Педагоги совершенно правильно выдвигают на передний план проблему воспитания молодёжи. Их многое не устраивает сегодня в сложившейся практике воспитательной работы: • Зачастую воспитательная деятельность педагога является бесцельной для воспитанника. Это происходит либо по причине навязанности цели воспитаннику педагогом, либо по причине того, что цель педагога, взрослого сводится к тому, чтобы «занять», «заполнить» досуг, «охватить» какой-либо деятельностью. Часто мероприятия проводятся для детей и не становятся событиями их жизни. Их «отбывают», «отсиживают» (или «отстаивают»), а не проживают. Их цель в лучшем случае известна только педагогу. • Отказ государства от идеологии в воспитании, на наш взгляд, привёл к потере идеалов, которые должны быть образцами для нравственных устремлений воспитанников. Данная брешь тут же была заполнена другими образцами. И сейчас уже никого не удивишь тем, что десятилетний ребёнок мечтает быть похожим на Рембо или хочет стать рэкетиром. Произошло смещение понятия нормы добра и зла, и, увы, не в сторону добра. • Установка на воспитание конкурентоспособной личности почти заменила установку заботы и доминанты на другого, установка потребления заменила установку даяния. Это привело, с одной стороны, к инфантилизации общества, которую мы понимаем как утерю роста ответственности, а значит взросления, и, с другой стороны, к замене понятных установок любви, дружбы, заботы и уважения лукавой установкой толерантности и лояльности. • Педагогика толерантности с её основным лозунгом «Мы все равны!» порождает, на наш взгляд, ложное понимание справедливости как равного отношения к разным людям. • Абсолютное большинство воспитательных программ (а соответственно и средств, выделяемых на них) направлены на борьбу с пороками (наркоманией, преступностью и пр.), а не на поддержку добродетелей, на борьбу со злом, а не на возделывание добра. Акцент, на наш взгляд, должен преобладать не на фиксации результатов борьбы с пороками, а на фиксации результатов достижения добродетелей). (В.В. Гузенко, В.С. Лукьянова, А.А. Остапенко, Д.С. Ткач. Азовский государственный педагогический лицей, 2005 г.) Давно утвердившийся как основной в педагогике метод «воздействия» изжил себя, ибо стал средством авторитарного действия. Ведущим, определяющим, приоритетным в педагогике должно быть «взаимодействие» или «взаимосодействие». Эти формы предполагают взаимные обязанности как к себе, так и к другим людям, упорядочение способов и форм взаимосвязей в процессе деятельности обоих как партнёров и как соучастников совместной деятельности в делах других людей. Понятие «взаимодействие» отображает достаточно широкий круг процессов, посредством которых происходит своеобразный «обмен» между взаимодействующими сторонами, их взаимные влияния и изменения. 1. «Педагогическое взаимодействие» вырабатывается системой, создающей упорядоченное взаимодействие участников образовательных и социокультурных событий, где и происходит «взаимность» и «совместность» через «встречу» и «со=участие», общение и деятельность, усилия которых направлены на получение конечного полезного результата. Всякий ученик может войти в систему только в том случае, если он вносит свою долю со=действия в достижении поставленной цели. Продуктивность успеха складывающихся взаимоотношений и взаимосвязей в системе во многом зависят от развитости доверия друг к другу. Сплочённости и ответственности за принятые на себя обязанности. Если принять во внимание традицию богословского знания, необходимо сказать, что педагогическое действие возможно только как действие любви, которая одна только даёт то значение человеческой природы, которое в богословии называют «сердечное зрение» и которое одно только позволяет говорить, что целеполагание одного человека в отношении другого и вместо другого может быть полезным и благим для этого другого. Классическая европейская педагогика стояла на этом основании (М.В. Захарченко, 1999 г.) * * * В человеке заложены природой различные задатки и способности, которые выражаются в умениях и становятся зримыми в деятельности. Между задатками и способностями лежит весь процесс развития личности. Ни одно успешное действие никогда не является неосознанным и стихийным. Педагогическое действие согласно теории А.С. Макаренко – это, прежде всего, логика педагогической целесообразности, это логика реальных событий, но не стихийно возникающих и протекающих, а творимых воспитателем сознательно вместе с детьми. Именно в этом и проявились серьёзные разногласия Антона Семёновича с педологами за их безразличие к целям воспитания. В то же время он критически относился и к представителям других течений в научной педагогике, которые растворяли цель воспитания в туманном идеале «гармонической личности», не раскрывая сути дела. Согласно А.С. Макаренко, деятельность воспитателя есть, в сущности, деятельность организатора. И мастерство воспитателя – творческое воплощение на практике знаний и способностей организатора жизни детей. «Умение воспитывать – это всё-таки искусство, такое же искусство, как хорошо играть на скрипке или на рояле, хорошо писать картины, быть хорошим фрезеровщиком или токарем… Беда искусства воспитания в том, что научить воспитывать можно только в практике на примере… Как бы человек успешно ни закончил педагогический вуз, как бы он ни был талантлив, а если не будет учиться на опыте, никогда не будет хорошим педагогом» (А.С. Макаренко) Воспитание как деятельность, есть духовное взаимодействие (взаимосодействие) людей друг с другом в целях самосовершенствования. Целенаправленность деятельности зависит от конкретных ситуаций, условий и они могут быть разными. Деятельность – процесс, побуждаемый и направляемый мотивом – тем, в чём отмечена та или иная потребность (А.Н. Леонтьев). Воспитание по своей сути полидеятельностно, где мотивом движения к выбору той или иной деятельности служит насущная человеческая потребность, вытекающая из самой неизбежности бытия людей. Работа с детьми, само педагогическое мастерство воспитателя есть нравственно ответственное дело, которое требует от каждого педагога овладения активными методами воспитательного действия – педагогической технологией. Под этим термином А.С. Макаренко понимал систему педагогических умений, которые помогают воспитателю глубже, ярче, талантливее выразить себя, добиться оптимальных результатов в работе. Педагогическая техника помогает педагогу через то, что видят и слышат воспитанники, донести до них свои мысли и душу. Педагогическая технология обеспечивает реальное взаимодействие педагога с детьми и окружающим миром посредством воспитательного искусства. Придерживаясь положения о целостности процесса воспитания детей и о единой логике применяемых средств, Макаренко сделал следующие выводы. Во-первых, «никакое средство не может быть объявлено постоянным, всегда полезным и действующим всегда одинаково точно». Во-вторых, «никакое средство не может проектироваться как положительное, если его действие не контролируется всеми другими средствами, применяемыми одновременно с ним». Следовательно, необходимы не отдельные средства, а система средств, разработанная сообразно с целями воспитательной работы. Методов и средств воспитания, которые применяются на практике, довольно много. Мы рассмотрим лишь некоторые из них. 1. Педагогическое проектирование – это необходимый начальный момент в организации воспитательного процесса, чтобы управлять развитием того или иного социального процесса, необходимо иметь обоснованный проект его будущего состояния или того возможного варианта развития процесса, который обеспечит данное состояние. «Проектирование есть идеальное промасливание и практическое воплощение того, что возможно, и того, что должно быть» (Н.Г. Алексеев). Только на основе проектирования может быть правильно решён вопрос об отношении воспитательных средств к воспитательным целям. Проектирование – есть механизм преобразований, и требует особой организации. Обратимся к опыту А.С. Макаренко. В колонии им. Горького и затем в других детских учреждениях Антон Семёнович с большим успехом осуществил свой социально-педагогический проект, суть которого в следующем: необходимо было одновременно создать адекватные формы социальной жизни детско-взрослого общества и разработать принципиально новую практику воспитания и обучения беспризорников. Решая эту задачу, Макаренко создал прецедент социально-педагогического проектирования. В его педагогическом наследии мы находим основные характеристики проектной деятельности. Так, описывая свой опыт работы в детской колонии, А.С. Макаренко осознанно использовал понятие «искусственного» в педагогическом процессе. Так называемая «перековка», – писал он – выправление характера не может осуществляться эволюционно, на основе постепенных изменений. В этом смысле он различал развитие как обыкновенный рост, которое необходимо учитывать в воспитании, но и развитие как искусственный, взрывной процесс, специально организуемый в педагогических целях. А.С. Макаренко заложил основы проектной деятельности в образовании, апробировав на практике новую схему деятельности: педагогический замысел (для организации деятельности в неопределённой ситуации) – механизмы его реализации (детско-взрослая общность, система разновозрастной кооперации, демонстрация образцов педагогического действия в «живой» коммуникации), – осмысление опыта деятельности (педагогические труды и переписка). Тем самым он впервые соединил два разных смысла проектирования (прожектирование как идеальное конструирование, характерное для утопий и собственно проектирование как практическая реализация проекта) в единый процесс социально-педагогического проектирования (Н. Павлов, 1996). Природа детей устроена таким образом, что дети лучше развиваются и учатся в совместной деятельности, когда сами самостоятельно что-то делают практически. В процессе работы над проектами подростки учатся работать в группах, договариваться идти на компромисс, брать на себя ответственность, строить деятельность от идеи до реализации и рефлексии, находя применение своим способностям. Участие детей в учебно-проектном движении – первый серьёзный шаг на пути в большой бизнес, к государственной и общественной деятельности. Проектирование своей деятельности является фундаментальной способностью современного педагога-профессионала. Согласно исследованиям В.В. Ворошилова (2000), способность педагога к проектированию своей деятельности проявляется в следующих умениях: • выделение наиболее существенных элементов своей педагогической деятельности и построение её модельного (концептуального) образа; • фиксация собственных профессионально-деятельностных проблем; • постановка личных образовательных целей и задач; • соотнесение собственных педагогических средств (приёмов, методов) с текущими и перспективными педагогическими задачами и конструирование недостающих; • объективация критериев эффективности своей педагогической деятельности. 2. Детско-взрослая общность Два явления имеют принципиальное значение для становления и развития истинной совместности: «коллективная организованность (А. С. Макаренко) и «со-бытийная общность» (В. И. Слободчиков). Коллектив как сообщество не создаётся произвольно. Это целесообразный процесс объединения людей для совместной выработки и реализации законов, традиций, ценностей и смыслов жизнеустройства. В условиях организованного коллектива ребёнок, подросток становится активным субъектом происходящих процессов. Субъектно-активная позиция как бы связывает воедино и межличностные отношения, и деятельность, и целевые установки, создавая в общности вполне определённый стиль жизни, его психологическую атмосферу, имеющую самостоятельную реабилитационно-воспитательную ценность. В этой организованности есть процессы и явления, которые определяют нравственность человека и его поведение. А.С. Макаренко даёт полнейшую характеристику коллектива, указывая такие его качества, как «контактность» — где «все должны знать друг друга и должны находиться друг с другом в определённых ответственных отношениях», определяет значимые особенности: «коллектив — есть целеустремлённый комплекс личностей», там «есть организация», есть «органы», есть «организация уполномоченных лиц, доверенных коллектива», есть «отношения товарища к товарищу», есть «ответственная зависимость», «общая ответственность в работе». Создать отношения руководства и подчинения — это, по выражению А.С. Макаренко, «наибольшая хитрость в детском коллективе, наибольшая трудность». Эти отношения — есть отношения равноправных членов коллектива,- где требуется умение приказать товарищу и подчиниться товарищу. Здесь деловые и личные отношения могут сталкиваться, так как деловые основаны на интересах дела, интересах коллектива, а личные — на личных симпатиях и привязанностях. Объективно здесь имеет место противоречие между личным и коллективным, но противоречие разрешимое и разрешаемое в рамках хорошо организованного самоуправления. Чем содержательнее, ярче и многообразнее жизнь детского коллектива, тем более широкой может быть сфера действия самоуправления. Здесь каждый становится в активную позицию и действует самостоятельно, испытывая чувство ответственности за правильное решение возникающих в жизни проблем. Самоуправление в условиях образовательного учреждения является важнейшим средством воспитания, способствует активному включению всех учащихся в организацию разнообразной и интересной жизни детского сообщества, создаёт благоприятные условия для воспитания у школьников самостоятельности, инициативы, умения соотносить свои дела и поступки с делами своих соучеников. Через самоуправление дети проходят школу самостоятельности, школу управления. Позиция взрослых: сохранить подлинное самоуправление, опираясь на инициативу и интересы ребят. Руководство органами школьного самоуправления должно составлять главную заботу директора, — считал А. С. Макаренко. В связи с этим следует заметить, что руководители школ не признают форму такого руководства, поэтому так трудно и даётся нам сегодня подлинное самоуправление, которое по своей сути вырастает из интересов детей и подростков, из их потребности самим защищать свои интересы и права. К сожалению, сегодня коллектив как организация во многом приобрёл догматический, формальный характер. Но это не должно привести к отказу от использования его позитивного потенциала. Организуя детско-взрослую общность как единый коллектив, важно не только понять саму идею, но и сохранить всё лучшее, что оправдало себя в реабилитационной и воспитательной практике педагогов-гуманистов, что востребовано временем и действенно. По мере своего становления и развития в коллективе-организации возникают условия, ведущие не только к преобразованиям, но и смене одной формы совместности на другую, более высокого уровня. Исходной нормой общности как общности ценностно-смысловой является духовная связь между её участниками. Такую общность В.И. Слободчиков определил понятием «со-бытийная общность», то есть живая общность, сплетение и взаимосвязь двух и более жизней, их внутреннее единство при внешней противопоставленности... не просто одно из условий развития наряду со многими другими..., а фундаментальное основание самой возможности возникновения человеческой субъективности, основание нормального развития и полноценной жизни человека... Со-бытийная общность конституируется вполне определённым образом совместной жизни, имеет для всех входящих в общность единые ценностные основания. В соответствии с научными выводами В.И. Слободчикова, общность здесь — прежде всего внутреннее духовное единство людей, характеризующееся взаимным приятием, взаимопониманием, внутренней расположенностью каждого друг к другу. В общности люди встречаются, общность создаётся совместными усилиями самих индивидов, нормы, ценности, смыслы общения и взаимодействия привносятся самими участниками общности. И только в такой общности, где связи и отношения находятся в гармонии, происходит восстановление полноценной жизни человека. 3. Наказание, которое воспитывает «Вопрос о наказании – один из сложных, труднорешаемых вопросов педагогики. Сколько существует педагогика, столько она пытается обойтись без наказаний, и столько у неё это не получается. Нет ничего проще – доказать, что без наказания педагогика невозможна. Но пока педагогика пытается этот тезис доказать, она остаётся педагогикой настоящей. И любой настоящий педагог находится в состоянии мучительного нравственного размышления: когда, в каких обстоятельствах я имею право на наказание и имею ли я его вообще? Потому что у настоящего педагога наказание – это не педагогическая техника, не педагогический приём. Это точка предельного испытания его апедагогической философии». Такое вступление сделала газета «Первое сентября» (2004) пригласив читателя принять участие в разговоре по теме: «Может ли наказание быть воспитательным средством?». Обратимся к классикам педагогики. Интересные мысли высказывал по этому вопросу К.Д Ушинский: «Педагогические наказания – не наказания в собственном смысле этого слова. Это не более, как вспомогательные средства, без которых иногда не может обойтись воспитатель при достижении своей цели». «Я лично убеждён, – писал А.С. Макаренко, – что наказание не такое большое благо. Но я убеждён в следующем: там, где нужно наказывать, там педагог не имеет права не наказывать. Наказание – это не только право, но и обязанность… Наказание должно быть объявлено такой же естественной, простой и логически вместимой мерой, как и всякая другая мера». «Я верю в то, что детей и юношество можно воспитывать так, чтобы надобности в наказаниях вообще не было. Если вы хотите, чтобы, став взрослым, человек глубоко пережил малейшее порицание коллектива, воспитывайте его в детстве без наказаний. И, если в массовом масштабе, во всех школах сделать это пока ещё невозможно, то не потому, что воспитание без наказаний невозможно, а потому, что многие учителя не умеют воспитывать без наказаний» (В.А.Сухомлинский). Если наказание в воспитательной работе есть форма принуждения, то такое явление должно расцениваться как антипедагогическое, т.к. является насилием над личностью. Наказание, как форма принуждения, используется у нас в пенитенциарной системе как крайняя мера. Когда-то в России существовали арестные дома, куда «для острастки» за малые преступления помещали на короткий срок провинившихся. Сегодня для «перевоспитания» несовершеннолетних существует детские воспитательно-трудовые учреждения двух видов режима: общий и усиленный. С каждым годом «тюремное население» России стремительно растёт, по несовершеннолетним с большим отрывом. Большинство сидевших подростков, отбыв срок, очень скоро возвращаются обратно в зону – становятся рецидивистами. Система исправления принуждением как наказание изжила себя. Нужна альтернатива ВТК – поиск новой педагогической стратегии реабилитации несовершеннолетних. Наказанием как воспитательным средством педагог должен владеть как искусством. Никакого физического и нравственного страдания не должно быть. Сущность наказания в том, что человек переживает то, что он поступил неправильно, для него наказание есть переживание ошибки. Он стремится искупить свой поступок и вновь завоевать к себе доверие, пройдя некоторое испытание на прочность и выдержку. Дети в принципе признают право взрослых наказывать их. Они знают или чувствуют интуитивно, что, передоверь взрослые функции наказания детям, начнётся нечто невообразимое – нормальный взрослый и ударит несильно и в угол поставит ненадолго, а ровесники или старшие ребята всегда изощряются в поисках справедливости… Наказание – это всегда напоминание о границах мира, в которых живёт ребёнок, отчётливое разделение того, что «можно» и «нельзя», материальное воплощение образа желаемого поведения. Не случайно слово «безнаказанность» в нашем языке имеет исключительно негативный смысл (Е. Литвак, 2004). О наказании Из письма С. А. Калабалина к педагогам Болгарии Вот уже много лет воспитывая и перевоспитывая детей, я пришёл к выводу: не принуждение, а меры наказания, прежде всего, обязательны. Меры наказания не должны быть сведены в устав, в расписание допустимых мер воздействия. Это принимает форму бюрократизма, а в педагогической практике — это одно из самых страшных зол. Мне кажется, как невозможно «запланировать», предвидеть в воспитательном плане самих конкретных актов нарушения, так невозможно предусмотреть и формы наказания. Форму наказания часто диктует само нарушение. И, конечно, личность наказуемого, его интеллект и нравственное страдание педагога. Меры наказания должны быть разнообразными, неожиданными по форме, как правило, неповторяющимися и непременно эффективными. Акт наказания должен выражать искренность воспитателя, его гнев и страдание. Наказание — это атака против аморального поведения, насилия, посягательства на общественное благополучие. Наказание — это лечение человеческой совести, предупреждение аморальных явлений в будущем. Наказание — это воспитание воли, мужества, сдержанности, гордости. Я за то, чтобы ребёнок в результате наказания перестрадал, иначе грош цена назначению наказания. Если удалось организовать и воспитать здоровый детский коллектив, то полезно привлекать его в качестве судьи над самим собою. Самой высшей и драгоценной мерой наказания, как мне кажется и как мне приходилось наблюдать у нас в колонии им. Горького, - это возникновение чувства страдания у всего коллектива за проступок отдельного его члена. Сам нарушитель иногда оставался фактически ненаказанным, но, чувствуя себя причиной страдания своих товарищей, страдал вдвойне. Это допустимо только в настоящем здоровом коллективе и в отношении только нарушителей со здоровым интеллектом. 4. Педагог как воспитатель-профессионал В России впервые должность воспитателя была введена Уставом гимназии и прогимназии 1864 года. В каждой гимназии полагалось по два воспитателя: один для низших и другой для высших классов. Воспитатели определялись на одинаковых основаниях с учителями наук и языков. Это были люди основательно образованные, имеющие одобрительные аттестаты об окончании полного университетского курса и свидетельство о том, что ими прослушан особый педагогический курс. Кроме ближайшего надзора за воспитанниками в рекреационное время, на воспитателях лежала обязанность помогать начальству гимназии в наблюдении за успехами и нравственностью учащихся, в отсутствии учителей заменять, по возможности, их уроки за особое вознаграждение. До принятия Устава 1864 года места воспитателей занимали надзиратели. В наше время должность воспитателя скорее трагическая. К великому сожалению, у нас не готовят воспитателя как профессионала, у нас умаляется значимость воспитательной деятельности. Наши педвузы готовят учителей-предметников, но не учителей-воспитателей (подготовка «социального педагога» – крайне узкая специализация, ориентированная на социальную поддержку детей, оказавшихся в трудной ситуации). Вместо профессии «педагог-воспитатель» в нашем образовании узаконена какая-то унизительная, непрофессиональная должность «воспитатель». А ведь по-настоящему воспитание – крайне сложная и трудная профессиональная деятельность, которая вбирает в себя знание целого ряда искусственно разрознённых, но тончайшим образом взаимосвязанных между собой предметов. Каждый растущий человек уникален и неповторим. Суметь найти ключ к его тайне – не только долг, но и поистине святое предназначение педагога-воспитателя. Предметом педагогической поддержки становится процесс совместного с ребёнком определения его собственных интересов, целей, возможностей и путей преодоления препятствий (проблем), мешающему сохранить своё человеческое достоинство и самостоятельно достигать желаемых результатов в обучении, самовоспитании, общении, образе жизни (О.С. Газман) Восхождение к вершинам мастерства и творчества достигнет, скорее всего, тот воспитатель, кто почувствует в себе исследователя. По своей логике, по философской основе, по творческому характеру труд воспитателя невозможен без элементов исследования, и, прежде всего потому, что каждая человеческая индивидуальность, с которой имеет дело воспитатель, – это, в определённой мере, глубоко своеобразный, неповторимый труд, мир мыслей, чувств, интересов. Каждый человек уникален, в каждом заложены природой потенциальные возможности и способности к продуктивному личностному росту, для каждого они своеобразны и отличаются разными свойствами психики. «Что делает нас понятными или непонятными в стремлении к радости совместных с детьми открытий? «Воспитанник воспринимает вашу душу и ваши мысли не потому, что знает, что у вас в душе происходит, а потому, что видит вас и слушает вас», - писал А. С. Макаренко. Слово, интонация, взгляд, жест, улыбка, голос... Умеем ли мы рачительно распорядиться этими средствами? Всегда ли точно выражаем свои мысли и чувства? Всегда ли мы знаем, какую мысль и какое чувство вызвали наше слово, взгляд, жест в каждом из наших воспитанников? Мы спрашивали многих учителей: «Знаете ли вы, как выглядит ваше лицо в минуту радости, гнева, разочарования, удивления, скуки, огорчения?» И почти никогда не получали утвердительного ответа. Причины просты: в вузе об этом не было речи, а работа так «закручивает», что об этих мелочах думать некогда. Но ведь это совсем не мелочи! Умение говорить правильно и выразительно, умение жестом, мимикой, взглядом выразить свои чувства и отношения, умение управлять своим психическим состоянием, видеть себя со стороны в значительной мере определяет успешность педагогического взаимодействия. Эти умения мы объединяем в понятие – Педагогическая техника. Педагогическая техника — комплекс умений, который помогает учителю глубже, ярче, талантливее выразить себя, добиться оптимальных результатов в работе. Педагогическая техника помогает педагогу через то, что видят и слушают воспитанники, донести до них свои мысли и душу» (В. Погребинский, Ю. Турчанинова, 1992). * * * Напутствие опытного педагога Воспитание – есть искусство, дело живое, творческое. Потому и должен педагог быть профессионалом и стремиться стать полипрофессионалом, то есть владеть опытом работы в различных педагогических условиях и ситуациях, определёнными технологиями педагогической работы и педагогической рефлексией, анализировать соотношением «цель–средства–результат» применительно к ситуации, требовать и доверять, любить и понимать, играть с детьми, в каждом воспитаннике искать и находить положительные качества и именно на них основывать свои отношения. Позиция воспитателя, его идеалы, его ценностные ориентации – не только пример для воспитанников, но и стержень его профессионального мастерства. Из выступления Антона Семёновича Калабалина на встрече с педагогами и студентами г. Тюмени: Хочу встать на колени перед теми педагогами, которые идут сегодня в школу. Именно от них зависит, какими станут дети. Учителя могут или изувечить, или спасти душу ребёнка. В школу приходят ребята со своими интересами, характерами, не похожие друг на друга. Нужно понять каждого из них, разгадать загадку его своеобразия и дать этому своеобразию развиться. Педагоги должны не только воспитывать личность, но и развить индивидуальность. В свою очередь, не бойтесь быть загадкой и для них, чтобы учащиеся могли разгадывать вас каждый день. Пусть в вашем классе будет смех, пусть школьники сидят в той позе, в какой им удобнее думать. Педагоги должны воспитывать порядочных и раскованных людей, способных высказывать своё мнение. Нужно впустить в школу искусство, пробудить в каждом ребёнке Чайковского, Рахманинова, Репина. У нас огромное количество талантов, но мы их губим, заставляя любить только математику или только физику. Это страшно! Этим губится творческое начало, а, в конечном счёте — и любовь к математике и физике. Учителя, не бойтесь сложных ситуаций, просто находите тот выход, чтобы не был оскорблён ребёнок. Заканчивайте рабочий день так, чтобы дети уходили с чувством, что самое главное и интересное будет завтра. Сделайте так, чтобы они шли к вам, а не в подвал. Но для этого нужно обладать колоссальным чутьём, умением анализировать и исправлять свои ошибки, быть мастером не только в ласке, но и в наказании. Обогащайте свою личность сами, стремитесь к её многогранности. Как здорово, если учитель умеет играть в футбол, умеет петь, танцевать, может и палатку поставить, и обед приготовить, и рассказать что-то интересное. Человек, который много умеет — великолепен! Важно уважать детей, быть ради них красивыми. Не стесняйтесь подкраситься, на перемене подойти к зеркалу, поправить причёску. Пусть маленькие человечки учатся у вас аккуратности. Будьте всегда самими собой и добивайтесь того же от детей, не ломайте в ребёнке душу, не делайте из него слугу и только слепого исполнителя вашей воли. Только тогда вы достигнете прекрасных результатов. И будете счастливы сами (1991 г.).

Великое и непревзойдённое, или полемические разборки вокруг педагогики Макаренко Я свою педагогику не выдумывал, это педагогика всего нашего общества. А.С. Макаренко

Через год после смерти А.С. Макаренко в прессе возникает дискуссия о его педагогике. 17 марта 1940 года газета «Правда» публикует статью ленинградской учительницы М. Кропачёвой «Неиспользованное наследство», где называет «ошибочным и вредным» «глубоко укоренившееся мнение, что методы Макаренко применимы исключительно к закрытым детским учреждениям». Автор выступает за широкое применение опыта Макаренко в школе и семье. На эту статью откликается С.А. Калабалин, представляя своё мнение на заявленную проблему. «По стопам своего учителя» - так называлась его статья в «Правде» от 18 апреля 1940 года, где он подробно рассказывает о своей более чем 10-летней педагогической деятельности в системе детских домов. «Вы макаренковщину насаждаете, вы командирскую систему заводите, порочную систему» - такими обвинениями досаждало его начальство, несмотря на успехи в работе. В июне 1940 года в «Учительской газете» выходит статья профессора П. Шимбирёва «Ценное и ошибочное у Макаренко», где автор пишет о «пренебрежительном отношении к педагогике», которое чувствуется в произведениях Макаренко, а также и в некоторых материалах дискуссии. Это показывает лишь недостаточность знаний педагога» — свидетельствует автор статьи. И далее отмечает: «Если бы в первый год существования колонии им. Горького Макаренко изучил более глубоко труды классиков марксизма-ленинизма о воспитании, если бы он уделил более серьёзное внимание работам таких корифеев педагогики, как Песталоцци, Ушинский, Пирогов, Добролюбов, это предупредило бы Макаренко от ряда ошибок». Накануне Великой Отечественной войны Иван Фёдорович Козлов защищает диссертацию «Педагогический опыт А.С. Макаренко и основные положения его педагогического учения». Это – первое монографическое исследование макаренковской педагогики, представленное в виде опыта. Долгое время учёный мир не признавал Макаренко как педагога-теоретика, считая его хорошим практиком в работе с малолетними правонарушителями и беспризорниками. И.Ф. Козлов предпринимает попытку обобщить опыт Макаренко как педагога, представив его основные идеи в системе. И ему это удаётся сделать. Защита диссертации состоялась в Московском государственном пединституте им. Либкнехта, научными руководителями диссертанта были профессора Е.Н. Медынский и В.Н. Колбановский. По окончанию Великой отечественной войны И.Ф. Козлов предпринимает попытку издать книгу о педагогическом опыте А.С. Макаренко, обратившись в Государственное учебно-педагогическое издательство Минпросвещения РСФСР. Ему ответили: «Ваша рукопись должна быть тщательно переработана, так как содержит ряд принципиальных, серьёзных недостатков». Что собой представляли эти «недостатки»: · ни слова нет о гениальных работах тов. Сталина; · не показан опыт школ по внедрению идей Макаренко; · в рукописи имеются неправильные положения, например, об установлении новых принципов коммунистического воспитания А.С. Макаренко. Выдающийся педагог сам не устанавливал принципов коммунистического воспитания. Он блестяще сумел применить на практике принципы воспитания, разработанные классиками марксизма-ленинизма; · в рукописи А.С. Макаренко не показан как учитель; · поскольку рукопись подготовлена автором до Великой Отечественной войны, то вполне понятно, что многое в ней устарело и должно быть исправлено... (Из архива Педагогического музея А.С. Макаренко). Предпринятая попытка И.Ф. Козлова представить А.С. Макаренко «классиком советской педагогики» через собственное восприятие, познание сделанных им открытий, так и не позволила автору осуществить свой замысел практически. Книга первого исследователя педагогического опыта А.С. Макаренко И.Ф. Козлова будет подготовлена и издана его учениками лишь к 100-летию со дня рождения великого педагога-соотечественника. Опыт в ней рассматривается как единство практики и вытекающих из неё идей. 10 марта 1951 года «Литературная газета» открывает новую дискуссию статьёй директора московской школы Л. Померанцевой «На постной пище кабинетных рассуждений...» (В порядке обсуждения вопросов использования наследия А.С. Макаренко). Автор приводит письмо студентки Ленинградского пединститута: «Мне курс педагогики представляется длинным перечнем формулировок. Я могу очень точно ответить на вопросы о том, что такое воспитание, что такое обучение, какова роль учителя и директора в воспитательном процессе и многое другое. Но я не чувствую за этими формулировками живой жизни, нашей школы, наших детей. В лекциях и учебниках по педагогике почти нет примеров, а есть только общие, отвлечённые рассуждения, и нет конкретного рассказа о том, как надо работать». Продолжая мысль студентки, автор статьи отмечает следующее: «Я прочла не один учебник по педагогике и из них больше узнала об учении Руссо и Спенсера, нежели об Антоне Семёновиче Макаренко. Главное в наследии Макаренко - не отдельные приёмы, которыми он пользовался в своей практике, а педагогические принципы и идеи, которые положены были в основу всей его работы...» «Учебник педагогики постоянно твердит: педагог должен». Верно, педагог многое должен. Но почему педагогическая наука до сих пор так плохо помогает ему? Почему, читая Макаренко, мы всё понимаем и не только свои обязанности, но и то, какими путями их выполнять, а читая учебники педагогики, студент ничего не узнаёт о путях и методах, не находит ответа на главный вопрос: «Как?» – так характеризует сложившуюся педагогическую ситуацию Л. Померанцева… В апреле 1944 г. С.А. Калабалин в газете «Пионерская правда» (№15/2788) публикует свою статью «Мой учитель», отслеживая ситуацию развернувшейся дискуссии в начале 40-х годов о педагогике А.С. Макаренко. В статье он стремится донести до юного читателя мысль, что Антон Семёнович был для своих воспитанников не только учителем, но и отцом. «Сейчас многие из нас воюют на фронте. Задоров – майор, Супрун – полковник, Каплуновский – капитан авиации. Я уверен, что каждый из них в трудную минуту, когда нужно принять очень важное решение, спрашивает себя: как бы поступил на моём месте Антон Семёнович?». Своей кульминационной точки дискуссия достигает уже в 50-ые годы. Вот только некоторые материалы, связанные с восприятием и пониманием макаренковских идей в контексте того времени. * * *

С.А. Калабалин Мой учитель Выше среднего роста, строен, собран, всегда с приподнятой головой, немного прищуренные глаза светятся добротой, походка быстрая, чеканная и лёгкая - вот портрет моего учителя. Всю жизнь я ношу его в сердце. Антон Семёнович Макаренко воспитывал нас своим примером, своей высокой внутренней культурой, своим отношением к труду и к людям, своей правдивостью. Он был великим мастером-педагогом, но его мастерство приносило такой блестящий эффект только потому, что он любил свою работу. Делу воспитания он отдал всю жизнь, всегда и во всём являясь для нас великим примером. Он имел право говорить и воспитателям и родителям: «Ваше собственное поведение - самая решающая вещь». Антон Семёнович был очень требователен. «Не может быть воспитания, если нет требования» - говорил он. Были ли мы когда-нибудь недовольны его требовательностью? Нет. Наоборот, установленная им дисциплина в коллективе была нам очень по душе. Мы знали: кому Антон Семёнович больше доверяет, с того он больше и требует. И мы знали, что Антон Семёнович очень верит в наши силы. Ответственное поведение человека всегда основано на соблюдении им требований дисциплины. В ответственности и выражалось отношение воспитанника к дисциплине! Взаимодействие свободы и ответственности, свободы и дисциплины определяло поведение человека. Путь воспитателя – требует особого мастерства. Макаренко был мастером: шёл от простых форм жизнедеятельности к сложным, от менее ценных и значительных – к более важным и высоким, от примитивных видов удовлетворения, связанных с органическими биологическими потребностями – к удовлетворению духовных, нравственных потребностей. И действовал как мастер: необыкновенно осторожно, тактично и непосредственно, то с неподражаемым юмором, развенчивающим «героя», то выражая протест и беспощадное осуждение, то гневно взрываясь и вызывая к жизни, если пока ещё не сознание подростка, то на первый раз хотя бы страх. И в каждом случае он действовал по-разному, по-новому, не повторяясь, убедительно, совершенно искренне и не колеблясь. Теперь мне припоминается, что в бригаду по борьбе с самогоноварением привлекались как раз такие ребята, которые любили выпить, и не раз в этом уличались. В особый ночной отряд по борьбе с грабителями на дорогах привлекались воспитанники, которые в колонию были определены за участие в грабежах. Такие поручения изумляли нас. И только спустя много лет мы поняли, что это было большое доверие к нам умного и чуткого человека, что этим доверием Антон Семёнович пробуждал у нас к действию спавшие до этого лучшие человеческие качества. Забывая свои преступления, мы даже как бы и внешне преображались, становились в позицию не просто критического отношения к преступлениям, совершаемым другими, - мы и протестовали, и активно боролись с ними. А во главе этой борьбы был наш старший друг и учитель. Он вместе с нами заседал по ночам, подчас рисковал своей жизнью. Нам было бы стыдно предстать перед столом нашего учителя в роли нарушителя даже за самый малый проступок после того, как мы с ним, быть может, рядом лежали в кювете у дороги, подстерегая бандитов. Какой простой и мудрый стиль воспитания! Какая тонкая, ажурная педагогическая роспись! И в то же время какая прочная, стойкая, действующая без промаха, наверняка! Как часто мы доставляли ему страдания своими выходками. Бывало, скажешь ему: – И чего вы, Антон Семёнович, тоже расстраиваетесь? Не стоит этот паршивый Васька, чтобы из-за него так мучиться. – Нет, - отвечал он. - Без душевных мучений, пожалуй, ни одна мать и ни один отец не вырастят хорошего сына или дочь. Так и у нас. Меня не столько волнует твоё сегодняшнее благополучие, сколько то, каким ты завтра будешь. Каким ты должен быть, я знаю. Но прежде чем этого добьёмся, будут у нас и терзания души, и сам ты не раз покорчишься от педагогических атак. Не для любования нам ты нужен, голубчик, а для большой жизни, которая потребует от тебя полной отдачи духовных и физических сил. И к этой отдаче ты должен быть готов. Бесконечно многообразны методы воспитательного действия Антона Семёновича. Но главное заключается в том, что он воспитывал всех и каждого из нас в коллективе, через коллектив, в труде, самим собой - личным примером, словом и делом. Зная очень близко Антона Семёновича Макаренко, с 1920 по 1939 годы, я не помню за ним ни единого промаха как в общественной, так и в личной жизни. Ясно, что он был для нас постоянно действующим, самым живым и убеждающим примером. Нам хотелось хоть чем-нибудь быть похожими на него: голосом, почерком, походкой, отношением к труду, шуткой. Каждый из нас имел право на сыновьи чувства к нему, ждал отцовской заботы, требовательной любви от него и изумительно умно ими одаривался. Мне кажется, что А.С.Макаренко менее всего дрожал над тем, чтобы создать ежедневные благополучные условия и удобства для нас, подростков. Более всего Антон Семёнович трудился над нашим благополучием в будущем, над благополучием тех людей, среди которых нам придётся жить. Какие умные и подвижные, удовлетворяющие юношеский задор, формы общественной и организаторской деятельности придумывал Антон Семёнович! Каждый колонист входил в отряд и участвовал в работе по хозяйству: на огороде, на заготовке дров, на скотном дворе, в мастерской и т.д. Должность командира была у нас сменной, но не строго выборной. Все мы получали навыки организаторской деятельности, все учились оправдывать доверие своих товарищей, Антона Семёновича и всего педагогического коллектива. Именно поэтому все чувствовали себя хозяевами колонии, все болели душой за её судьбу, старались лучше работать. И когда к нам приходили новички, воспитательное воздействие на них оказывалось не только со стороны Макаренко и воспитателей, но и самих колонистов. В такой обстановке ребята быстро избавлялись от дурных привычек и скоро находили нужный тон и стиль поведения. Очень внимательно следил Антон Семёнович за нашей учёбой, за чтением. С каким жаром рассказывал он нам о блестящих перспективах, которые открываются перед высококультурным человеком! И неудивительно, что почти все воспитанники колонии имени Горького впоследствии получили высшее и среднее образование. Однажды мы организовали в колонии театр. Настоящий театр, со сценой - просторной и высокой, со сложной системой кулис и суфлёрной будкой. Пьесы мы ставили серьёзные, большие, в четыре-пять актов, и работали над спектаклями долго и терпеливо. Уже после третьего спектакля слава о нашем театре разнеслась далеко за пределами Гончаровки. К нам приезжали крестьяне из соседних сёл, приходили рабочие железнодорожники, а скоро стали наезжать и городские жители. Антон Семёнович обычно был за суфлёра, а иногда играл одну из главных ролей. Много времени мы отдавали военным занятиям и физкультуре. Учились ходить в строю, владеть винтовкой, увлекались лёгкой атлетикой, плаванием. Особенно любили мы военные игры. Антон Семёнович и здесь всегда был с нами. Играли с нами и другие воспитатели, технический персонал и даже сельские ребята - наши соседи. Надо было обнаружить знамя противника и овладеть им. Действовать приходилось в радиусе до 20 километров. Мы разделялись на две группы. Антон Семёнович обычно возглавлял одну из них. Он не только не тяготился игрой, а, напротив, очень увлекался ею: наравне со всеми бегал, прятался, маскировался. Такие игры воспитывали в подростках качества будущих воинов: смётку, выносливость, готовность жертвовать собой во имя чести коллектива. Когда меня спрашивают о системе А.С. Макаренко, когда некоторые утверждают, что система Макаренко была пригодной только для исправления беспризорных-колонистов и только для ТОГО времени, а не для НАС и НАШИХ школ, одним словом - это история прошлого, - я отвечаю так: нет, эта система – наука о воспитании, делании ЧЕЛОВЕКА... А.С. Макаренко был человеком преданным государственному делу, патриотом; он любил Россию, оберегал её прошлое и строил её будущее. Вдохновенно увлечённый педагогической деятельностью, он отдавал ей всего себя. Пребывал в постоянной рабочей готовности, был честным, смелым, всегда новым, неожиданным. Нравственная красота его приятно сочеталась с мужественной внешностью, собранностью и чистоплотностью. Он верил в человека и заботился о нём, нетерпимо относясь к порокам. Всего себя он отдавал новой педагогике – воспитывая человека, гражданина своей страны. Эта боевая, творческая человечность и есть «соль» его педагогической системы. * * *

Ф. Вигдорова Драгоценное наследство «Есть книги с большою судьбою, книги, которые живут, не старея. Среди таких книг – «Педагогическая поэма» А.С. Макаренко. С первых же строк она берёт читателя за сердце и уже не отпускает. С волнением, с жарким сочувствием читаешь о днях неудач, упорных поисков, о спорах с самим собой, о долгих размышлениях по ночам, и о большой захватывающей радости – о том, как в колонии им. Горького ребята, поначалу воры и беспризорные, становятся настоящими людьми. Сколько ни издавалась за эти годы «Педагогическая поэма», она и дня не лежала на книжных полках. И «Флаги на башнях», и «Книга для родителей», и «Лекции о воспитании детей» раскупались мгновенно. Они продолжали «Педагогическую поэму» – её мысли, её раздумья, её пафос. Та же страстность отличала каждое слово, та же убеждённость и вера в силу воспитания. Последняя строка написана Антоном Семёновичем 11 лет назад. Но когда читаешь книгу за книгой его произведения, думаешь об одном: как это живо и нужно сейчас! Как это важно для нашей сегодняшней школы! Но вот что непостижимо: эти книги Макаренко, растревожившие миллионы сердец, оставили глухими и равнодушными тех, кому больше всех следовало задумываться над ними, – теоретиков педагогической науки. Загляните в учебники по педагогике. О Макаренко там всегда упоминают почтительно. Его называют новатором, классиком советской педагогики, замечательным теоретиком и практиком. Но этими почтительными словами всё и ограничивается. В учебнике педагогики для учительских институтов проф. И.Т. Огородникова и П.Н. Шимбирёва сказано: «Конечно, опыт А.С. Макаренко во многом специфичен и не может быть в своём чистом виде перенесён в нашу школу, которая имеет дело с нормальными детьми…». Спору нет: существует разница в методах работы колонии и работы школы. Но в приведённой цитате самое любопытное, конечно, термин «нормальные дети». Всякий, кто читал книги Макаренко, знает: он воспитал из своих питомцев именно нормальных детей. Когда Задоров, Карабанов, Вершнев поехали на рабфак, это были уже не правонарушители, а настоящие советские юноши, комсомольцы. Смешно было бы говорить, что колонисты, которые так деятельно и увлечённо помогали Антону Семёновичу преобразить Кураж, ненормальны. Странно и смешно думать, что великолепный, умный и чуткий коллектив, перевоспитавший Игоря Чернявина и пригревший Ваню Гальченко, состоял из дефективных детей. Мало того. Такие работы Макаренко, как «Книга для родителей», «Лекции о воспитании детей», статьи «Проблемы воспитания в советской школе», «Воля, мужество, целеустремлённость», посвящены педагогическим проблемам обычной школы. Мы не ошибёмся, если скажем, что подавляющее число произведений Макаренко говорит об обычной школе, о воспитании обычных, а не выбившихся на некоторое время из колеи детей. И каждая его книга вновь убеждает в этом. Макаренко неустанно повторял, что сущность его педагогического опыта заключается в формуле: как можно больше требований к человеку и как можно больше уважения к нему. Почему же эта великолепная мысль, повторённая замечательным педагогом нашего времени вслед за великим инженером человеческих душ Горьким, должна стать достоянием только тех, кто работает с правонарушителями? Суживать опыт Макаренко, обеднять его, подчёркивая «специфику» его мыслей, - безрассудно и вредно. Ибо каждая мысль Макаренко имеет самое живое, самое горячее и непосредственное отношение к нормальным детям, к нормальной школе и её сегодняшнему дню. В архиве А.С. Макаренко сохранились характеристики, которые писал он своим воспитанникам, когда они выходили из колонии. О каждом из этих бывших воров он говорит: «Совершенно честен», «честная и благородная натура». В каждом отзыве, как об одной из важнейших черт характера пишет: «коллективист». Ибо Антон Семёнович воспитывал людей, для которых «я» никогда не может и не должно стать выше «мы», для которых мысль о себе всегда отступает перед мыслью о товарищах, о коллективе, о стране. Ученик, воспитанник, кем бы он ни стал в будущем, не может вступать в жизнь как носитель только личного совершенства, только как добрый, честный человек. Он всегда должен выступать и действовать прежде всего как член коллектива. Член общества, отвечающий за поступки не только свои, но и своих товарищей. Именно коллектив воспитанников – деятельный и трудолюбивый, справедливо требовательный и неизменно чуткий – вот что считал Антон Семёнович самым большим своим достижением. Он говорил, что за все свои 16 лет педагогической работы в советских условиях главные свои силы потратил на решение вопроса о создании коллектива. И Макаренко не просто говорит: надо создавать коллектив, а тут же показывает, как это делать. «Ничто так не скрепляет коллектив, как традиция, - говорил он. – Воспитать традиции, сохранить их – чрезвычайно важная задача воспитательной работы». Сколько прекрасных традиций, содержательных, полных глубокого смысла, было в колонии Макаренко! Вспомним, как отмечали колонисты день рождения Горького или праздновали день первого снопа. Макаренко понимал чудодейственную силу общего дела и умел создавать традиции, которые сплачивали коллектив. Разумеется, этот живой драгоценный опыт полезен и нужен нашей сегодняшней школе…». «Литературная газета» 19 декабря 1950г. (№122) * * *

Профессор П.Н. Шимбирёв О «постной пище» и о педагогическом наследстве А.С. Макаренко «Недавно на открытом партийном собрании Московского областного педагогического института широко обсуждался вопрос о качестве подготовки молодых учителей. Партийному собранию предшествовало всестороннее изучение этого вопроса. Оно показало, что подавляющее большинство бывших воспитанников института успешно справляется с работой в школах, что многие из них с первого же года становятся классными руководителями. Конечно, в системе педагогического образования есть ещё немало недостатков, и на них именно и было направлено внимание партийного собрания и всего коллектива педагогического института. Однако недостатки эти не дают оснований для огульного охаивания всей нашей системы педагогического образования, как это делают тт. Вигдорова и Померанцева. Л. Померанцева утверждает, что молодой учитель, только что окончивший педагогическое учебное заведение, придя в школу и оставшись с глазу на глаз с ученическим коллективом, испытывает тяжёлое чувство неуверенности и беспомощности («Литературная газета» от 10 марта 1951 года). Ф. Вигдорова держится того же мнения. В своей известной книжке «Мой класс» она говорит о только что окончившей институт учительнице, что та, придя впервые в класс, якобы не знала, что ей делать и по инструкции начала читать учащимся сказку В. Гаршина «Лягушка-путешественница». Можно допустить, что в школе, руководимой т. Померанцевой, могли оказаться молодые учителя, обнаружившие на уроках беспомощность и неподготовленность. Но следует ли обобщать подобные случаи и распространять их на всех оканчивающих педагогические учебные заведения? Ведь студенты педагогических вузов не ограничиваются только «постной пищей» учебника педагогики. Они изучают методику своего предмета, проходят в течение двенадцати недель практику в школах – наблюдают за уроками, сами дают уроки, ведут воспитательную работу в прикреплённых классах. Неужели же после трёхмесячной практики в школе выпускникам института приходится руководствоваться только интуицией и хвататься за первую попавшуюся сказку, чтобы как-то овладеть вниманием класса? Несомненно, тт. Померанцева и Вигдорова, мягко выражаясь, преувеличивают. Теперь о самой «постной пище» учебников педагогики. Сейчас в педагогических институтах Москвы обсуждается учебник педагогики И.Т. Огородникова и П.Н. Шимбирёва. В процессе этого обсуждения вскрываются и будут вскрыты существенные недостатки этого учебника. Многие из этих недостатков признаны давно уже и самими авторами. Есть существенные пробелы также и в других учебниках педагогики. Но закономерен ли вывод тов. Померанцевой, что учебники педагогики никак не вооружают будущих учителей для их работы в школе? Тов. Померанцева утверждает также, что наш учебник представляет собой плод «кабинетных рассуждений». Здесь налицо значительное преувеличение. Работая над учебником, я опирался и на собственный учительский опыт и на изучение опыта современной советской школы, связь с которой систематически поддерживаю. Это не исключает, конечно, возможных ошибок в учебнике. Из статей тт. Померанцевой и Вигдоровой можно, впрочем, сделать вывод, что и читаемые в педагогических институтах курсы педагогики в нынешнем их виде следует прекратить и вместо них преподавать педагогику по произведениям А.С. Макаренко. Несомненно, труды А.С. Макаренко представляют собой весьма ценный вклад в педагогическую науку. Многие вопросы теории и практики коммунистического воспитания получили в его произведениях в общем правильное, научно обоснованное решение. Таковы вопросы воспитания коллектива, сознательной дисциплины, трудового воспитания, ряд вопросов семейного воспитания. Поэтому вполне своевременно «Литературная газета» ставит на обсуждение проблему использования педагогического наследия А.С. Макаренко в практике школы и других воспитательных учреждений. Однако при всём уважении к памяти А.С. Макаренко никак нельзя считать, что только он один представляет собой всю советскую педагогику. Если поверить тов. Вигдоровой, то оказывается, что «Макаренко сформулировал важнейшие принципы коммунистического воспитания детей и разработал методику его» («Литературная газета» от 21 декабря 1950 года). А мы все до сих пор были убеждены в том, что важнейшие принципы коммунистического воспитания установили и сформулировали основоположники марксизма-ленинизма. Сам А.С. Макаренко был весьма скромен и уж, конечно, не приписывал себе такой заслуги. Также неверно приписывает тов. Вигдорова одному А.С. Макаренко заслугу разработки методики коммунистического воспитания. Между тем здесь, прежде всего, сыграли огромную роль директивы партии и правительства о школе и о пионерской организации. Значительную ценность представляют и высказывания М.И. Калинина. Несправедливо отрицать и роль Н.К. Крупской в разработке методики коммунистического воспитания. Авторы учебников педагогики никак не могли поэтому ограничиться «пронизыванием» учебника только одними мыслями А.С. Макаренко, а должны были отразить во всей полноте учение классиков марксизма-ленинизма о коммунистическом воспитании, директивы партии и правительства о школе, должны были уделить место ценным мыслям Н.К. Крупской и М.Н. Калинина. Достаточно ли изложить одни мысли А.С. Макаренко, чтобы создать полноценный учебник педагогики? Как известно, Макаренко всё своё внимание сосредоточил на вопросах методики воспитательной работы и не занимался вопросами дидактики и методики обучения. Поэтому было бы трудно, например, важнейший раздел педагогики – дидактику – «пронизать» мыслями А.С. Макаренко. Тем более, что в своих высказываниях по вопросам обучения Макаренко допускал и грубые ошибки. Он отрицал, скажем, необходимость связи школьного обучения с производством. «…В вопросе об отношении школы к производству и производства к школе я был постоянным противником какой бы то ни было увязки, и за это я подвергся немалым гонениям», - говорил А.С. Макаренко, считая все разговоры об «увязки» остатками «веры в комплекс». И действительно, как признаёт сам, его школа «никакого отношения к производству не имела». И это тем более жаль, что имея производство с передовой техникой, мог бы добиться крупных успехов в осуществлении принципа политехнического образования. Да и в области образования не все высказывания А.С. Макаренко являются бесспорными. Не так давно защищалась диссертация, в которой усиленно рекомендовался школам так называемый «метод взрыва», сущность которого заключается в доведении конфликта «до последнего предела», «когда ребром поставлен вопрос – или быть членом общества, или уйти из него». «Метод взрыва» у Макаренко находил своё выражение в бойкоте и других «формах коллективного гнева, направленного по адресу провинившегося воспитанника. В свете предупреждения товарища Сталина по адресу «товарищей, увлекающихся взрывами», мы должны решительно осудить всякую попытку насаждения в школах «метода взрыва» и признать этот метод антипедагогическим. Даже в вопросах воспитания коллектива А.С. Макаренко допустил серьёзную ошибку. Он рекомендовал создавать такие детские коллективы, где были бы и малыши, и взрослые 17-18 лет. Организацию же коллективов по возрастному признаку А.С. Макаренко считал «ошибкой», результатом влияния «педагогической литературы, которая считала, что возраст является одним из определяющих начал в воспитании». Ошибочность этого положения А.С. Макаренко очевидна. При смешении различных возрастов в «коллективе» ни о какой самодеятельности детей младших по возрасту не может быть и речи. Отсюда понятно, почему у А.С. Макаренко не налаживались пионерские дела, в чём он сам признавался. Понятно также, почему дети младшего возраста, или, как он их называл, «пацаны», не занимали должного места в его воспитательной работе. Поэтому в вопросах пионерского движения педагоги, как бы они ни любили А.С. Макаренко, должны обращаться не к нему, а к ценным указаниям Н.К. Крупской. Нельзя считать правильным совет Ф. Вигдоровой последовать указанию А.С. Макаренко и «менее сознательных» школьников «вовсе лишать» (именно лишать!) наказания. Известно, что проступки обычно совершают «менее сознательные» школьники и потому такое «применение» мыслей Макаренко в школе культивировало бы полную безнаказанность, что вряд ли способствовало бы поднятию дисциплины. И уж прямо комично звучит другой «совет» Ф. Вигдоровой – по примеру А.С. Макаренко – в случаях какой-либо провинности комсомольца посылать к провинившемуся «самого маленького пионера», т. е. ученика 3-го класса, для «разъяснения» комсомольцу его вины! От такого «совета» веет давно пройденным этапом «левацких» методов воспитания, когда дети «воспитывали» своих родителей, вызывая их на соцсоревнование. О талмудистском подходе Ф. Вигдоровой к использованию мыслей А.С. Макаренко ярко свидетельствует осуждение ею унылого пустыря при одной школе с точки зрения принципа организации «завтрашней радости» для учащихся. С точки зрения «радости» достаточно было бы силами садоводов развести цветник на месте пустыря. А с точки зрения задач коммунистического воспитания и связи обучения биологии с практикой такая «радость» не годится: на месте пустыря следует создать силами учащихся под руководством учителя не цветники и клумбы, а опытный участок по выращиванию растений. Из приведённых примеров видно, что педагогическое наследство А.С. Макаренко и в области воспитания может быть использовано не целиком и не как система, а лишь в его отдельных частях. Но и здесь речь должна идти не о копировании и не о механическом перенесении его опыта, а о творческом использовании, творческом развитии наследства А.С. Макаренко применительно к новым условиям нашей эпохи. Товарищ Сталин, резко осудив талмудизм и начётничество в марксизме, указал: «В своём развитии марксизм не может не обогащаться новым опытом, новыми знаниями – следовательно, отдельные его формулы и выводы не могут не изменяться с течением времени, не могут не заменяться новыми формулами и выводами, соответствующими новым историческим задачам». Плохую услугу советской педагогике оказывают некоторые слишком усердные поклонники Макаренко, толкая школы на путь некритического применения его педагогического наследства и нетерпимо относясь даже к самым робким попыткам критики отдельных положений А.С. Макаренко. Они, очевидно, всерьёз полагают, что А.С. Макаренко создал целостную «педагогику завтрашнего дня», предвосхитив всё на десятки лет вперёд. А между тем нельзя упускать из виду, что перед нами стоят сейчас новые задачи в области воспитания, образования и обучения, задачи, каких не ставил и не мог ставить А.С. Макаренко. Поэтому, творчески изучая и развивая наследство замечательного советского педагога, надо основное внимание направлять всё же на изучение и обобщение лучшего опыта современной советской школы и, обогащаясь новым опытом, искать новые, более эффективные пути и методы коммунистического воспитания подрастающего поколения…» «Литературная газета» №38 29 марта 1951г. Изучение наследия Антона Семёновича продолжалось не одним поколением исследователей, немало ведётся споров вокруг его теории и практики и в наше время. Необходимость осваивать далее педагогическое наследие А.С. Макаренко – естественная потребность. Великий педагог является сторонником того, чтобы педагогика была способна «обгонять общество в его человеческом творчестве» и успешно делал то, что по-настоящему не осознанно даже в современных условиях: расширял предмет педагогики и сферу воспитания, отчётливо видел их роль в прогрессе человека и общества. Его система воспитания оптимистична, гуманна и высокоэффективна. Около трёх тысяч воспитанников прошло через воспитательные учреждения Антона Семёновича, и ни один из них не вернулся на преступный путь. Такой результативности не знает ни одно воспитательное учреждение в мире. Старшее поколение макаренковцев, учёные, педагоги, родители защищали доброе имя Антона Макаренко в периоды необоснованной и поспешной критики в его адрес. О полной преемственности его идей и опыта свидетельствует жизнь и педагогическая деятельность ученика и последователя великого педагога – Семёна Афанасьевича Калабалина. Предлагаем читателю лишь некоторые материалы теоретических разработок педагога – практика в защиту своего учителя и отца. * * *

С.А. Калабалин Ответ профессору Шимбирёву и наши предложения За дискуссией в «Учительской газете» я слежу с неослабным интересом. Бывший воспитанник А.С. Макаренко, я хорошо знаю, какой изумительной силой обладали разработанные им методы. Тов. Лялин и некоторые авторы последующих статей, в частности тов. Козлов (см. «Учит. газ.» от 27 июня 1940 г.), верно раскрыли существо этих методов. Пестуя колонистов, А.С. Макаренко заботился не только о воспитании высокого сознания, но и о соответствующем ему этическом поведении. Каждый из нас учился подчинять воле большинства (если оно право) свою волю, учился также направлять работу своих товарищей. Разработка проблем методики воспитания в коллективе является большой заслугой Макаренко перед теорией педагогики. Антон Семёнович неоднократно писал о том, что педагогическая литература не даёт конкретных указаний, как воспитать человека. И здесь он был вполне прав, когда настаивал на том, что мы обязаны, опираясь на прогрессивные педагогические идеи о воспитании, создать методику гуманистического воспитания. С большим недоумением прочёл я поэтому статью профессора Шимбирёва («Учит. газета» от 2 июня 1940 г.), автор которой считает ошибкой Макаренко «поиски какой-то особой техники воспитания». Он обвиняет Макаренко также в том, что Антон Семёнович рассматривал воспитание независимо и изолированно от обучения. Автор подкрепляет это и другие обвинения ссылками на недостатки, пороки и ошибки в деятельности колонии им. М. Горького. Должен сказать, однако, что представления профессора Шимбирёва о колонии не соответствуют действительности. А.С. Макаренко, по понятным соображениям, не все вопросы осветил в «Педагогической поэме». Как же расценивает это естественное, неизбежное ограничение профессор Шимбирёв? В книге не описана, например, работа школы. Отсюда профессор Шимбирёв заключает, что в колонии школа не играла «заметной роли в деле воспитания». В «Педагогической поэме» мало сказано о заседаниях педагогического совета, и профессор Шимбирёв делает вывод: в колонии не было коллектива педагогов. В «Педагогической поэме» не рассмотрен вопрос о связи обучения с производственным трудом, и профессор Шимбирёв заключает: «Труд в колонии Макаренко был изолирован, не имел связи с обучением». Как бывший колонист, я могу сообщить профессору, что в колонии систематически и настойчиво развёртывалось и школьное обучение, которое педагоги всемерно использовали для того, чтобы воспитывать нас по высоким меркам педагогических возможностей. Так, ссылаясь на ошибки Макаренко, не имевшие в действительности места, профессор Шимбирёв приходит к решающему выводу: «Оказывается, и системы педагогических взглядов у Макаренко не было». Отмечу ещё одно обстоятельство. Профессор Шимбирёв видит в педагогическом опыте Макаренко столь существенные пороки, что, казалось бы, его следует раскритиковать, как нечто чуждое советской педагогике и, во всяком случае, архаическое. Выступления подавляющего большинства учителей — участников дискуссии показывают, что педагогическое наследие Макаренко вызывает большой интерес в среде передового советского учительства. А.С. Макаренко стремился превратить доверенное ему учреждение в единый коллектив и организовать его деятельность так, чтобы участие в ней воспитывало по-человечески достойных людей. Эта основная установка Макаренко выражает стремления многих передовых учителей. Точно также находят признание и поддержку такие важные принципы, как сочетание волеизъявления с принуждением, широкая самодеятельность воспитанников, воспитание привычки к труду и др. Однако разработанные Макаренко формы и методы организации коллектива используются в школе слабо. На этом вопросе я и хочу остановиться. Есть сторонники, есть и противники строя, приказов, рапортов и прочих «ритуалов», но большей частью приходится слышать такое мнение, что дело, мол, не в форме, что вопросы формы — вопросы третьестепенные. Это мнение при всей его кажущейся убедительности на самом деле ложно. Если мы хотим действительно создать в школе коллектив, то обязаны найти необходимые формы организации. В 1938 г. я предложил директору и педагогическому коллективу обычной неполной средней школы (с. Соколовка Крыжопольского района Винницкой области) ряд организационных мер, чтобы устранить наблюдавшуюся в школе недисциплинированность и расхлябанность учащихся. В каждом классе из среды учащихся был выделен ответственный организатор класса. Он приходил до занятий, проверял состояние кабинета, исправлял недочёты. Организатор отмечал также явку учащихся (пропуски и опоздания). Он знал, кого нет, а часто даже успевал узнать причину отсутствия ученика. При входе учителя в класс организатор отдавал учителю устный рапорт, то есть, в нескольких словах докладывал о готовности класса к занятиям. Во время рапорта соблюдалась некоторая торжественность (класс выслушивает рапорт стоя, организатор сдаёт, а преподаватель здоровается с классом). По окончании занятий классный руководитель и организатор письменно докладывали об учащихся, получивших отличные отметки, а также о тех, кто допустил нарушение дисциплины или поучил отметку «плохо». Организатор класса доставлял этот рапорт директору или завучу. Если организатор класса и классный руководитель находили нужным, директор тут же вызывал провинившихся к себе. В школе была обычная «доска соревнований», на которой передвигались фигурки автомобилей (по числу классов). Мы приняли условие: если в классе хоть один человек допустил какое-нибудь нарушение, автомобильчик в этот день стоит. Нарушений нет — передвигается на одну клетку. Таким образом, мы сделали буквально осязаемой связь между поведением одно учащегося и интересами всего класса. Эти на первый взгляд чисто организационные меры многое изменили в жизни школы по существу. Письменный рапорт занимает всего несколько строк, но это не простая формальность. Благодаря этой мере каждый организатор класса ежедневно общается с директором, директор всегда знает состояние каждого класса, ни одно нарушение не проходит незамеченным, воздействие на нарушителей оказывается безотлагательно. Изменения в учёте соревнования сразу помогло учащимся почувствовать, что они объединены общими для всех интересами. Результаты сказались очень быстро. Дисциплина в школе резко улучшилась, заметно повысилась успеваемость. К сожалению, в массовой школе о «технике воспитания» мало заботятся, единого стиля нет, в решении важных для школы вопросов ученические организации не участвуют. Подростки, юноши и девушки являются сейчас в школу на всё готовое и действуют, так сказать, в роли «потребителей». Такое положение решительно никуда не годится. Чтобы изменить его, нужно, прежде всего, создать в школе гибкую и жизнеспособную систему ученических организаций. Мне эта система представляется следующим образом. Во главе каждого класса стоит выборный командир (кстати сказать, командир носит отличительный нарукавный знак), все командиры классов образуют совет командиров (СК) во главе с секретарём. Членами советов командиров являются также директор школы, завуч, секретарь комитета ВЛКСМ, старший пионервожатый. Совет командиров должен быть в курсе всей жизни школы, причём заботы об учёбе и дисциплине будут, естественно, занимать центральное место. Совет командиров имеет право представлять к исключению из школы нарушителей, отбирать знаки отличия, присуждать награды. Для того, чтобы совет командиров мог не только обсуждать и решать, но также проводить свои решения в жизнь, он должен иметь определённые рабочие органы. Возможно, например, организация в совете командиров постоянных комиссий (академической, санитарной, военно-спортивной, редакционной и других). Председатели этих комиссий также являются членами советов. Такая структура значительно расширяет масштабы деятельности ученических организаций. Разумеется, хорошая структура ученических организаций — ещё полдела. Необходимо наладить их работу так, чтобы они ежедневно участвовали во всей сложной деятельности школьного коллектива, нужно правильно организовать и, если можно так выразиться, оформить школьный день (в особенности его начало). Как показывает мой опыт, целесообразнее всего начинать каждый день зачитыванием очерёдного приказа по школе (на данный день). В приказе могут сообщаться распоряжения директора, военного руководителя, постановления СК, объявляются благодарности и выговоры. В приказе же устанавливаются некоторые фронтальные задания на день, отделяется состав дежурных на день (дежурный педагог, дежурный командир, дежурные члены комиссий). Приказ отдаётся по совету командиров за подписями директора и секретаря СК. Чтение приказов должно проводиться в торжествуемой обстановке. Нужно подчеркнуть, что ежедневное зачитывание очередного приказа имеет не формальное, а принципиальное значение. Эта мера даёт возможность информировать всех учащихся о жизни всей школы и ставить перед всей школой определённые задачи. Здесь не от случая к случаю, а систематически становятся предметом внимания коллектива успехи и поражения его членов, все учащиеся объединяются вокруг выполнения поставленных задач. Совершенно обязательно, я считаю, подведение итогов в конце каждого дня. Лучше всего, чтобы командиры классов докладывали в нескольких словах о том, как прошёл день (смена) в их классах секретарю СК в присутствии директора или завуча, а дежурные представляли столь же краткий письменный рапорт директору о дежурстве по школе в целом. Могу заранее предполагать, что моё предложение, всерьёз расширяющее права детских организаций, вызовет немало нареканий. Некоторые товарищи опасаются, что это снизило бы роль педагогов и директора. Приходится подчеркнуть, что чем активнее члены коллектива, тем сильнее должен быть его руководитель. Авторитет директора должен достигаться не за счёт бессилия всех школьных организаций, а за счёт собственной силы директора. Эта сила в безусловном умении направить все школьные организации по нужному пути. Очень важно создать в школе продуманную систему поощрений и наград. И здесь во многом может быть использован опыт А. С. Макаренко. Почему бы не ввести, например, звание школьника? Серьёзных доводов «против» мне слышать не приходилось. Конкретные формы реализации моего предложения могут быть, разумеется, различными. Так, например, можно установить, что учащиеся первых классов числятся только кандидатами на звание школьника. По окончании первого класса (если учащийся удостоен перевода во второй класс) ему в торжественной обстановке это звание присваивается. При переходе в третий класс (с оценками по основным предметам не ниже чем «хорошо» и по поведению «отлично») учащемуся вручается отличительный знак школьника. Мыслим и другой путь, когда присвоение звания и знака школьника не связано с переходом из класса в класс. Но дело не в этих деталях. Решающее значение имеет здесь то, что коллектив определяет достойных, торжественно награждает их, что каждый может рассчитывать на это поощрение со стороны коллектива, каждый будет стремиться его заслужить. Я думаю, что отличника следует во всех случаях награждать грамотой, вносить в книгу отличников школы; нужно также выдавать благодарственную грамоту родителям. По окончании школы следует отмечать достойных серебряными и золотыми медалями. Нужно сказать, что если награда символизирует признание коллективом заслуг его членов, если она выражает уважение коллектива к труду, то имеет большой педагогический смысл и сближает награждённого с коллективом. Возможны и более смелые, значительные и действенные методы. На мой взгляд, целесообразно ввести такую традицию, чтобы при переходе в пятый класс учащиеся приносили присягу, как люди, сознательно приобщающиеся к важнейшему государственному делу. Коли этот акт будет совершаться после необходимой подготовительной работы, с полным сознанием его ответственности, в достаточной торжественной обстановке, он сослужит службу нашей школе. Многие товарищи, выступая в связи с дискуссией, правильно требовали покончить с безответственностью детей. Уместно дополнить это пожеланием: всемирно повысить ответственность родителей. Я думаю, что было бы вполне целесообразно при приёме ребёнка в школу знакомить родителей с правилами школьного распорядка, причём так, чтобы родители расписывались в признании этих условий и знали, что учащиеся, нарушающие нормы поведения, могут быть исключены из школы. Думаю также, что во многих случаях за обучение учащегося, оставленного на второй год, нужно взимать известную плату сообразно с достатком родителей. Конечно, это суровая мера, но суровые меры вполне уместны по отношению к тем, кто упорно не желает заботиться о воспитании детей. «Учительская газета», 1940 г. * * *

С.А. Калабалин Самое главное (В порядке обсуждения вопросов использования педагогического наследия А. С. Макаренко) Мне часто приходится слышать: «Да разве кто-нибудь возражает против идей Макаренко? Сколько в последнее время появилось о нём статей, сколько защищают диссертаций о его педагогических взглядах!» Верно, и статей много, и диссертации защищаются. Но слишком много среди этих работ отвлечённых, таких, которые разбирают вопрос не конкретно, а «вообще». Я, например, согласен с теми, кто говорит, что опыт Антона Семёновича не может быть в своём чистом виде перенесён в нашу школу. Но почему же они не говорят, что же именно, по их авторитетному мнению, можно из этого опыта использовать, а что не годится, устарело? Многим, например, кажется, что достаточно ввести в школе отряды и командиров, как идеи Антона Семёновича воплотятся в жизнь. Но разве в этом дело? Совет командиров, сводные отряды, награждение значком «колонист» и многое другое, что играло такую большую роль у нас в колонии, наверное, совсем не следует переносить в школу. Антон Семёнович никогда не предлагал никакой рецептурно-организационной сыворотки, вспрыснув которую в любое детское учреждение, страдающее беспорядком, немедленно сделаешь его хорошим. Никакое механическое применение приёмов Антона Семёновича пользы не принесёт, получится только бессмысленное и уродливое копирование. Как же быть? Как конкретно, по-рабочему, использовать наследство Антона Семёновича в школе? С этим вопросом учитель-практик обращается к нашей педагогической науке. И что же он получает в ответ? Теоретики либо пожимают плечами и отделываются иносказаниями, либо оглушают неискушённое воображение рядового педагога словами: «специфика», «нормальные», «ненормальные», и делу конец. Не знаю, есть ли ненормальные дети. За 25 лет работы с детьми я таких не встречал. Но часто приходилось встречаться с ненормальной обстановкой и ненормальным воспитанием. Тут, к слову, позволю себе выразить решительный протест против ярлыка «ненормальные», который приклеивают воспитанникам колонии им. Горького. Я хорошо помню всех своих товарищей и заявляю, что среди них не было ни одного психопата или умственно отсталого. Это были обычные дети-подростки, но на их долю выпало немало горьких дней. Нам тяжело пришлось, но из-под обломков исторических событий нас извлекла заботливая рука молодой советской Родины. Родина согрела нас своим горячим сердцем, дала нам друга и наставника Антона Семёновича Макаренко, научила правильно жить. В свидетели могу призвать инженер-капитана И. Голоса, подполковника А. Задорова, полковника Г. Буруна, доктора Н. Вершнева и других. Антон Семёнович умел вызывать у нас чувство неловкости и стыда за некоторые наши ненормальные поступки. Я помню, как однажды воспитанник Пряничков влетел в спальню с воплем: «Хлопцы! Там будёновцы!» Все были так поражены, что тут же вылетели из спальни и понеслись по двору к шоссе. Тут, откуда ни возьмись, Антон Семёнович. Он очень спокойно сказал: – Вы что, ненормальные? – Там будёновцы скачут! — попытался объяснить кто-то, но ватага уже остановилась, и ребята пришли в себя. – А я было подумал, что за вами тигры гонятся, — продолжал Антон Семёнович. – Оно, конечно, интересно посмотреть будёновцев, но не так, не по-вороньи. Идёмте вместе... А первого мая 1922 г. красивая колонна горьковцев шла по празднично украшенному руслу улицы. За нами, не отставая, следовала толпа любопытных ребятишек. Они лезли под ноги, что-то спрашивали, мешали. — Прямо какие-то, ненормальные, аж стыдно! — по-макаренковски возмущались теперь сами горьковцы. Совсем недавно, в январе 1951 года, я случайно попал в одну киевскую школу. Великолепное здание, много света, прекрасные классы и кабинеты, а порядки — бурсацкие. Крик, беготня, толкотня, драки. Учителя, изворачиваясь, чтобы их не сбили с ног, с привычной поспешностью перебегали из классов в учительскую. По окончании занятий ребята, чуть не срывая двери с петель, вывалились из школы с тем же бестолковым шумом и гиканьем. Вот всё это как раз и кажется мне совсем ненормальным. В чём беда этой школы? Беда её заключается в том, что здесь нет коллектива педагогов и' коллектива учеников. Здесь все – порознь, враздробь, и если педагог выступает как воспитатель, то только по принципу: учитель один на один с учеником в полной изоляции от коллектива. Притом учитель объясняет, растолковывает, горячится, возмущается, а ученик чаще всего молча слушает. Во «Флагах на башнях» Антон Семёнович говорит о Захарове: «Только недавно он сам освободился от самого главного «педагогического порока»: убеждения, что дети есть только объект воспитания. Нет, дети — это живые жизни и жизни прекрасные, и поэтому нужно относиться к ним, как к товарищам и гражданам, нужно видеть и уважать их права на радость и обязанность ответственности». Самое главное у Антона Семёновича — учение о детском коллективе. Человек может быть правильно воспитан только в коллективе. При этом ни один воспитатель не имеет права действовать в одиночку, на свой собственный риск: «Должен быть коллектив воспитателей, и там, где воспитатели не соединены в коллектив и коллектив не имеет единого плана работы, единого тона, единого точного подхода к ребёнку, там не может быть никакого воспитательного процесса». Это значит, что педагоги должны быть объединены в коллектив, воодушевлённый одной мыслью, одним принципом, одним стилем. Только при этом условии может быть создан детский коллектив с разумной и радостной дисциплиной, с прекрасной, радостной целью, стремясь к которой этот детский коллектив растёт, крепнет, умнеет. Только в таком коллективе ребёнок не будет относиться к дисциплине, как к чему-то скучному, однообразному, надоевшему, навязанному извне. Он на практике убедится, что дисциплина — это форма для наилучшего достижения общей цели. Здесь у него будет развиваться чувство долга, здесь он научится поступаться личным во имя общего: вернее, это общее и станет для него личным. Многие школы не стали у нас коллективами, это разрознённые учителя и разрознённые дети, — вот в чём главная беда. Если нет коллектива, нет традиций, нет общественного мнения, по-настоящему работать нельзя, в этом я глубоко убеждён. Одна из прекрасных находок Антона Семёновича — «логика параллельного педагогического действия» — как раз в том и заключается, что педагог безгранично расширяет свои воспитательные возможности. Он получает возможность влиять на ученика не только прямо, непосредственно, а и через коллектив. Если кто-либо из ребят провинился, то отвечать должен не только он сам, но и коллектив, членом которого он является. Нужно ли объяснять, как при этом развивается в ребёнке чувство ответственности; перед коллективом, перед товарищами? Мало того: и остальные не остаются пассивными, происходит обратное воспитательное воздействие на самый коллектив, потому что он осуждает поступок товарища, переживает этот поступок, раздумывает над ним и осознаёт свою ответственность за поведение каждого из своих членов. Когда начинаешь понимать самую суть идей Антона Семёновича, а не отдельные приёмы, только тогда начинаешь чувствовать себя по-настоящему сильным в детском коллективе. Педагогическая совесть, чувство ответственности, страстная любовь к делу, требовательное уважение к детям, нравственная чистота, воспитательная оперативность, педагогическая смелость и оптимизм, творческое отношение к своей работе – вот что надо понять и почувствовать в книгах Антона Семёновича, вот чему надо у него учиться. В его драгоценном наследстве предусмотрены почти все конкретные, рабочие случаи, и нам, педагогам, прямым наследникам этого богатства, следует научиться не механически, а грамотно и разумно пользоваться им. Для начала рядовому учителю надо помочь, и это дело теоретиков педагогической науки, которым, на мой взгляд, следует отказаться от эффектной стрельбы из закрытых кабинетов такими словами, как «специфика», «ненормальные» и т. д. Надо также понять, что без конкретного, глубокого знания сегодняшней школы невозможна никакая подлинно научная работа в области педагогики». Я глубоко убеждён: нельзя учить учителей, нельзя наставлять их, если сам ты далёк от школы и оторван от неё. Никогда бы Антон Семёнович не написал своих замечательных книг о воспитании, если бы не отдал всей жизни детям. «Литературная газета» 24 марта 1951 г. * * *

С.А. Калабалин Не верьте, что Макаренко устарел За последнее время облик школы заметно изменился, теснее стала её связь с жизнью. Но мы — только в начале пути, поиск продолжается. Особенно велик интерес к морально-этическим проблемам в школе. Передать детям определённую сумму знаний относительно просто, хотя и это не всегда как следует удаётся, но главная цель — подготовить для жизни настоящих людей. И хотя процент брака в педагогическом деле не учитывается никакими ОТК, он только на совести педагога — ей, этой совести, подчас должно быть очень тревожно: не всегда из рук педагога выходит продукция высшего сорта. Часто ошибки лежат на поверхности. Почти в каждой школе есть так называемые трудные ученики. Их все знают и видят. Но иной воспитательский просчёт не бросается в глаза, а даёт о себе знать гораздо позднее. И если все выпускники хороши, откуда же потом берутся обыватели, циники, карьеристы и даже преступники? Ответственность за воспитание молодого поколения разделяют с педагогами семьи и общественность. Влияние на души наших детей в конечном счёте определяется строем социальной жизни. Литература по педагогике толкует вопросы воспитания довольно своеобразно: обучение неотделимо от воспитания, а воспитание — от обучения. Обучая, учитель в то же время и воспитывает, а, воспитывая, — обучает... Советский учитель является не только преподавателем, передатчиком знания, но и воспитателем детей, подростков и юношества. Кажется, не на бумаге напечатаны, а на камне высечены эти слова: «должен», «обязан», «является». Но что эти железобетонные установки значат для практики? Ровно ничего. И совершенно прав директор 437-й школы Москвы М. Б. Ценципер, когда в статье «Воспитание опытом» критикует лишающее учителей инициативы и свободы творчества «уложение» о воспитательных мероприятиях — «Программу воспитательной работы», выпущенную АПН, а ведь кроме программы существуют ещё планы районо и райкома комсомола, циркуляры различных добровольных обществ. Все эти уважаемые организации требуют: «Делайте вот это!» В результате «баланс успехов» нередко определяется двумя показателями: перечнем мероприятий и массовостью, числом занятых в них ребят. Мы злоупотребляем словом «коллектив». Мы истёрли его, как медный пятак. А слово это особое, и надо с ним обращаться аккуратно, не разменивая на пустяки. Инспектируя по поручению МК КПСС одну из школ-интернатов области, комиссия уже при подходе к ней была поражена контрастом между импозантным внешним видом большого светлого здания и открывшейся картиной преступной бесхозности и запустения. Неопрятные подростки гоняли мяч среди хрупких саженцев молодого сада; дом зиял чёрными дырами выбитых стёкол; стены были заляпаны грязью и исписаны. Первое впечатление не обмануло. Основательное обследование никаких следов организованных форм детского коллектива не обнаружило; среди учителей — разброд, ребята заброшены, а директор ходит гоголем и, как ни в чём не бывало, разглагольствует о коллективе. Коллектив создаётся и растёт в движении к цели. Если перед коллективом нет цели, то нельзя найти способы его организации. Перед каждым коллективом должна быть поставлена общая коллективная цель — не перед отдельным классом, а обязательно перед целой школой, говорил А. С. Макаренко. Какова же эта цель? Ответ у теоретиков готов: высокая успеваемость и дисциплина. Попробуйте воодушевить такой чрезвычайно «живой» и «интересной» задачей группу ребят. Трудно... Есть и другие предложения: сплачивать ребят при помощи разного рода мероприятий — утренников, походов, экскурсий, диспутов и т. д. Подготовка к ним — это якобы и есть настоящая перспектива, выражающая стремление к завтрашней радости. Но ведь истинный фундамент жизни — рабочие будни. Не эпизодические лозунги и призывы к развлечениям и словопрениям, а постоянная трудовая забота — вот что является основанием коллектива. А.С. Макаренко ставил в основание коллектива организацию своего развивающегося хозяйства — сельского и промышленного. Не «труд — работа», а «труд — забота» обладает, по его мнению, могучим воспитательным влиянием; процесс обучения в школе и производство продукции определяют личность потому, что они уничтожают ту грань, которая лежит между физическим и умственным трудом. Бытует убеждение, что полезнее всего для ребёнка сделать самому какую-нибудь вещь — пусть даже плохой стул, к примеру,— и представить её на выставку. Тут якобы приобретаются навыки, и воспитывается любовь к труду. Производство продукции неблагородно (не слишком ли узкий практицизм?) и скучно! Разве можно заставлять ребёнка делать всё время одну ножку к стулу? Да он умрёт от однообразия и тоски! Но мальчик, изготовив плохой стул, прекрасно понимает, что он портит материал, что на стуле никто сидеть не станет, что на фабриках производят стулья не кустарным способом, а на машинах и в общем его труд — «понарошку», игрушечный и стараться особенно ни к чему. В производстве, пусть самом нехитром, есть большая, серьёзная задача, контроль за качеством («Если я плохо сделаю ножку, наш стул выйдет колченогим»). Следовательно, возникает придающее самому неинтересному труду благородный характер чувство коллективной ответственности, что в тысячу раз важнее всяких «индивидуальных» стульев. В развитом производстве, каким было производство ФЭДов в коммуне имени Ф. Дзержинского, ребята получали несколько высоких производственных квалификаций, руководили участками и цехами, могли найти себе занятие по вкусу в любом месте на заводе и в конструкторском бюро. Впоследствии токари и лекальщики кончали юридические, медицинские и другие вузы. Система Макаренко — не искусственное, умозрительное построение, а организация детской жизни в её наиболее естественных формах, база для обретения опыта хозяйствования, постоянный общий интерес, рождающий крепкую спайку, видимый рост благосостояния, ощутимый расцвет личности, успевающей овладеть несколькими специальностями, образованием, культурой, эстетикой. Всё это давало искомый нравственный опыт, определяющий поведение человека в будущей жизни. В одной из московских школ никак не удавалось укрепить разладившуюся дисциплину и поднять интерес к учению. По договорённости с заводом-шефом в школе был создан малый завод-спутник, поставляющий детали для большого производства. Появились все атрибуты производственного процесса: строгий план, производственные бригады и комитет управления. И облик школы начал меняться. Денежные накопления от выпуска продукции было решено использовать для школьных нужд, организации летних походов, материальной помощи младшим и плохо обеспеченным ученикам вплоть до организации рабочего места на дому. С лентяями-двоечниками и шалунами комитет разговаривал коротко: «Предупреждаем, снимем с работы». Это действовало сильнее всяких угроз. Ребята стали лучше учиться, проблема дисциплины просто отмерла. Становление коллектива, переход от состояния стадности к целеустремлённой и разумной жизни начинается почти всегда со взрыва. Он уничтожает скопившиеся старые дурные привычки и очищает место для новой организации. Взрыв — это и требование к ребятам, и уважение к их силе и возможностям. Педагогический взрыв может быть качественно разным. Как-то Антона Семёновича спросили: «С чего бы вы начали работу в школе?» Он ответил: «С хорошего общего собрания, на котором от души сказал бы детям, во-первых, чего я от них хочу, во-вторых, чего я от них требую, в-третьих, сказал бы им, что у них будет через два года». Это был бы, конечно, «тихий», но глубокий по содержанию взрыв. Начальная стадия деятельности воспитателя среди педагогически запущенных ребят требует взрывчатого заряда большой эмоциональной силы. Нужны творческий подход, риск, хватка и, если хотите, игра. Трафареты, повторения нетерпимы, но сделать выводы из опыта можно. Практика Макаренко показывает различные виды начальных этапов организации коллектива. ...1920 год. В самоотверженной борьбе педагогов за каждого воспитанника колонии, за каждую человеческую личность, когда наряду с заботой о детях, подростках имели место и справедливый педагогический гнев, и проявление человеческой радости при победах и успехах, протекал процесс становления и воспитания коллектива будущих горьковцев. Создаётся детское, собственно, подростковое учреждение нового типа. Тут сплачивается ядро единомышленников, которое способно правильно понимать волю и логику организатора, распространить своё организующее влияние на остальных. 1926 год. Куряжская колония, в которой живут четыреста подростков, находится на грани морального распада. И вот там появляются сто двадцать ребят-горьковцев, будто пришли они из другого мира. Люди дисциплинированные и интеллигентные, они знают, во имя чего пришли в Куряж: они исполняют общественный долг. Горьковцы — активный коллектив, к которому и устремились отдельные куряжане. В этом случае организованный коллектив сформировался под воздействием внешних сил — уже сцементированного другого коллектива. 1927 год. На общем собрании колонии имени Горького были выделены пятьдесят лучших коммунаров для перехода в коммуну имени Ф.Э. Дзержинского. Простейшим путём «отпочкования» образовалась коммуна, затем в неё шло постепенно пополнение. Мне, как воспитателю, чаще всего приходилось прибегать к прямой атаке на группу педагогически запущенных подростков. В 1931 году в школе-колонии для трудновоспитуемых подростков Ленинградской области отношение ребят к новому директору резко изменилось после усмирения им быка, специально выпущенного на него колонистами для «проверки». Ещё раньше в одесской колонии удалось утихомирить разбушевавшихся ребят широким к ним доверием: была снята всякая охрана, и воспитатель остался один на один с толпой. Тяжёлое положение было и в Клемёновском детском доме Московской области. Хулиганство и грубость ребят буквально парализовали работу воспитателей. Приняв заведование этим домом, я на общем собрании сказал твёрдо и прямо: — Жить такой оскорбительной для человеческого достоинства жизнью дальше нельзя. И так жить мы не станем. Я буду непреклонен в борьбе за новую, красивую и счастливую жизнь и верю, что рядом со мной встанут смелые ребята, способные с улыбкой на лице пережить некоторые лишения и трудности. Уже с этого собрания мы разойдёмся организованными по отрядам, а их командиры образуют совет. Пусть он добьётся проведения центрального отопления в общежитии, сооружения водопровода, позаботится о пристройке для новых спален, выделении земельного участка для подсобного хозяйства и приобретения автобуса для наших будущих поездок по стране. А ещё надо построить стадион и заложить сад... Задачи большие, трудные. Конечно, придётся попотеть. Потеть можно, а пищать нельзя. Началась повседневная работа. Круг обязанностей руководящих органов коллектива должен быть строго очерчен. Нет ничего вреднее, чем органы не действующие: детский совет, который никем не руководит, а лишь скучно и торжественно заседает или проводит скучнейшие мероприятия; сан. комиссии или хоз. комиссии, члены которых и не вспоминают о своих обязанностях, и т. д. Атрофирующийся орган лучше ликвидировать совсем, чем дискредитировать бездеятельностью само понятие коллективного руководства. С командира отряда спрашивается за состояние спальни и классной комнаты; он распределяет ребят на работу, следит за выполнением ими своих обязанностей. Без наблюдения командира не может производиться даже смена белья в отряде. Командир отряда — организатор жизни группы своих товарищей и уполномочен представлять их интересы в органах коллектива, он же выражает требования этих органов к отряду. Он не может забыть или нерадиво выполнить свои обязанности, потому что это сразу ударило бы по интересам ребят, сбило бы наладку общей жизни и вызвало бы протест коллектива. Отряд может поставить вопрос о замене командира, если он неинициативен. В совет командиров входят также председатели комиссий: санитарной, хозяйственной, пищевой, культурной, спортивной, главный редактор стенной газеты, заведующий учебной частью, старший пионервожатый, председатель совета дружины и директор детдома. Руководит работой совета командиров выбранный председатель, секретарь ведёт документацию. Поначалу ребята руководить не умеют. Педагоги, старшие товарищи, и, прежде всего, директор, умелой постановкой вопроса, советом, предложением стараются вызвать в ребятах активность, направить их на принятие верного решения. Ни с чем не сравнима роль общего собрания в коллективе. Его тоже надо воспитывать, с тем, чтобы мнение общего собрания стало «верховным судьёй» в трудных жизненных ситуациях. Это школа руководства, овладения силой коллектива. На обсуждение собрания выносятся вопросы всё более усложняющиеся, но обязательно конкретные и, как правило, затрагивающие интересы коллектива. Исключение из него, тяжкие проступки, даже приём в детдом не должны проходить мимо внимания ребят. К примеру, горячо дискутировались вопросы: взять ли в Клемёновский детдом воспитанника Николая П., совершившего уголовное преступление, и какой отряд возьмёт его на поруки. В коммуне имени Дзержинского общие собрания проводились ежедневно. Взрослые и сильные люди бледнели, когда им приходилось выходить «на середину» и «отдуваться» за свой проступок, давать объяснения «как и что». Решения собрания, так же как и решения совета командиров, ни воспитателями, ни директором не отменялись. Спорные постановления совета выносились на обсуждение общего собрания. Когда в коллективе нет единства, когда воспитатели только руководят, а ученики только подчиняются, хуже того, поворачиваются спиной к педагогам, втайне творя какие-нибудь некрасивые дела, прежде всего надо добиться общего доверия и ликвидации опасного разрыва. Коллектив учителей и коллектив детей — это не два коллектива, а один коллектив, и, кроме того, коллектив педагогический. Поэтому подменять органы самоуправления, отменять постановления у воспитателей не должно быть права. В колонии имени Горького (в коммуне воспитателей не было) воспитатели жили и работали вместе с воспитанниками, никогда не прибегая к прямому администрированию, а влияя на ребят только авторитетом — культуры, ума, ответственности за порученное дело. Лучшим воспитанникам и воспитателям присваивалось почётное звание «колонист». Это создавало единую, ясную атмосферу; не было пропасти между ребятами и взрослыми. Чёткий ритм определяет эффективность органов самоуправления. Ежедневно в нашем Клемёновском детдоме дежурит коллегия: воспитатель, командир отряда, члены санитарной и пищевой комиссий. Дежурная коллегия «ведёт день» и отвечает за точность распорядка, чистоту, организует работу дневного наряда по самообслуживанию, присутствует при получении на складе продуктов, на следующий день контролирует их расход на кухне. Подъём, зарядка, туалет ребят, уборка помещений, питание, подготовка уроков уже не требуют присутствия всех или значительной части воспитателей. Дежурный воспитатель — оперативный директор детского дома. Нельзя недооценить роли утренних санитарных обходов и общих командирских рапортов. Само собой разумеется, что для нормальной деятельности органов самоуправления и вообще всей жизни воспитательного учреждения очень важна дисциплина. Каждый ученик должен быть убеждён, что дисциплина является формой наилучшего достижения цели коллектива, и поступать соответствующим образом. Но дисциплина не возникает сама по себе. Её следует воспитывать. Вот пример настоящей дисциплины из практики Макаренко: идут коммунары великолепным строем, все ими любуются. Даётся команда: «Стой! Разойдись! Через два часа всем быть на том месте, где будет находиться знамённая группа!» И в назначенное время — вся колонна в сборе. А не будь такой свободы дисциплины, всем пришлось бы томиться два часа на месте, а воспитателям «пасти» ребят. На первом периоде становления коллектива воспитатели, как правило, работают по десять — двенадцать часов в сутки, неделями не пользуются выходными днями. Когда коллектив организационно определился, воспитатели работают меньше, хотя ещё с напряжением. Зато потом работа становится действительно лёгкой, приятной, радостной. Некоторые педагоги до сих пор пожимают плечами: не переборщил ли Макаренко, безусловно опираясь на коллектив. Ведь, в конечном счёте, педагогам воспитывать личность. Коллектив — не цель, а всего лишь средство - тут кроется хитрая диалектика. Для организатора воспитательного процесса коллектив — и цель (особенно на первой стадии его развития) и средство (на втором этапе). Для самих же ребят он должен выступать как цель. Мы не хотели, чтобы каждая отдельная личность чувствовала себя объектом воспитания. Ребёнок — объект воспитания только для педагога. Убеждать ребёнка в том, что он ещё только будущий человек, совершенно неправильно и даже вредно. Макаренко считал, что лучший способ проникновения к личности — через первичный коллектив. Инструментовка его достаточно многообразна, но на некоторых приёмах стоит остановиться особо. Кто-то написал на тетрадке девочки обидные слова. Директор вызывает командира группы: выясните, кто это сделал. Командир выясняет. Грубияну велено написать извинительное письмо всем девочкам. ...Один мальчик за найденную им авторучку товарища вымогал у него деньги. Немедленно собирается группа вместе с педагогом, идёт откровенный и взволнованный разговор о чести и честности. «Шантажист» сначала держится вызывающе, потом его лицо покрывается красными пятнами, он низко опускает голову... Макаренко очень удачно использовал «авансирование» личности через отряд. Коллектив занял первое место в соревновании за неделю — он награждается походом в театр. В отряде есть один лентяй, он тоже идёт, но чувствует себя неловко: понимает, что не заслужил, и затем старается подтянуться. Воздействие живого и сложного социального организма — высокоразвитого коллектива на человеческую личность разносторонне и эффективно, хотя, конечно, не исключается и прямое воздействие воспитателя. Получается любопытная картина: над ребятами практически нет давящей, специально воспитывающей силы, они «обтёсываются» в общем движении. Найдена мера свободы и дисциплины — мы имеем истинный коллективизм и расцвет всех возможностей личности. Личность, являющаяся лишь объектом воспитания, часто страдает пассивностью, вялостью, стёртостью душевных «нарезок». Личность, выступающая в роли не только объекта, но и субъекта воспитания, разворачивается свободнее, она ярче, определённее, самостоятельнее. И знания усваиваются ею не в пример быстрее и легче, и подход к предмету изучения — активный, творческий. Особого нажима не требуется, а если он и потребуется, на выручку приходит нажим коллектива. Интересы коллектива и личности, как правило, совпадают. А если нет?.. Самые суровые наказания в колонии и коммуне накладывались за проступки отвратительные: Ужикова бойкотировали за кражу им стипендии у рабфаковцев; Иванов был изгнан из коммуны за цинизм, за то, что он, будучи дежурным командиром, высшим доверенным лицом в коллективе, украл радиоприёмник и ещё посмел высказывать предположения, кто бы мог это сделать... Для виновных наказание послужило хорошей встряской, перевернувшей всю их натуру, уроком на всю жизнь. Однако физическое наказание не допускалось. В коммуне считалось неприличным после наложения наказания напоминать человеку о его проступке. Больше того, сама форма наказания менялась, становясь постепенно чисто символичной. Арест коммунара означал, что он сам, выбрав время, сидит в кабинете Антона Семёновича, беседует с ним, читает книги. Но сила общественного мнения была такова, что человек глубоко переживал наказание. Так раскрывалась формула: «Как можно больше уважения к человеку, как можно больше требовательности к нему». На всех педагогических перекрёстках громко хвалят и превозносят Макаренко, но и в педагогическом мире у него найдётся немало недоброжелателей. — Макаренко устарел...— Это говорится безапелляционно, с небрежным, отбрасывающим жестом. — Да, его педагогика — чудо непревзойдённое, но что вы хотите? Талант, дар божий. Всё зависит от учителя. Есть учителя любимые, есть бездарности и посредственности. Закон природы,— вторят другие. — Вот говорят: «Макаренко, Макаренко...» А я попробовал ввести аресты проштрафившихся воспитанников — ничего не вышло. И Макаренко не бог — тоже ошибался. Нельзя у него заимствовать всё...— категорически утверждают третьи. — Макаренко был хорош для воспитания уголовников и беспризорных. Для нормальной школы он не годится,— а это самый распространённый контрдовод всех недоброжелателей сразу. Что ж, в спорах рождается истина. Но хочется высказать несколько замечаний. Во-первых, разнести по частям умный механизм — не значит творчески его применить, и второе, делая упор на индивидуальный подход, мы определённо воспитываем индивидуализм. Воспитывая коллектив, мы утверждаем в каждой индивидуальности коллективизм, гражданственность. Поэтому не назад, а вперёд, к Макаренко,— вот наш сегодняшний педагогический лозунг. * * *

Это надо помнить всегда Строить человека, говорил Макаренко, надо без брака, мы не имеем никаких нравственных прав растить бракованного человека. Здесь в выступлениях немало говорили о работе школ. А о том, что нужно и как нужно делать, чтобы предотвратить проступки в детском мире, с какой человеческой страстью надо воспитывать подрастающее поколение — об этом стоит ещё поговорить. А. С. Макаренко написал специальную «Книгу для родителей». В ней есть глава для вступающих в брак. Там говорится о воспитании в семье, об обязанностях отца, матери, об их роли. Трудами Макаренко широко пользуются люди, читать умеют все. Но воспитывать детей может даже неграмотный человек: чувством материнства, чувством отцовского долга, плохим или хорошим примером. Состояния «невоспитания» вообще не существует. Вопрос в том, что воспитание бывает разное, воспитание хорошее и воспитание плохое. И это надо помнить всем и всегда. Должны повысить требовательность к себе и педагоги, учителя. У нас как бывает? В школе на 1.300 человек — десять-пятнадцать трудновоспитуемых ребят, и вот уже учителя считают такое положение катастрофическим и пытаются поскорее избавиться от «трудных» детей. А ведь Антон Семёнович Макаренко принимал воспитанников только из тюрьмы, и, думаете, я, 16-летний подросток, попавший к нему, — думаете, я был лучше ваших трудновоспитуемых детей?! Это смешно, когда целый педагогический коллектив пасует перед «трудными». Говорят о системе Антона Семёновича, что эта система очень строгая. Макаренко сам был человеком очень строгим, но вместе с тем и очень внимательным, чутким, весёлым. Мы его любили до безумия, и он нас любил. Но он не считал, как некоторые нынешние кандидаты педагогических наук, что на детей нельзя повышать голос, что нельзя их строжайшим образом наказывать. Наказание должно вызывать у ребёнка не улыбку, а, если хотите, – испуг. Все мы в детстве были пуганы Бабой-ягой, например, а потом преодолели и не такие страхи, когда это потребовалось во имя Родины. Я лично в войну часто ходил в разведку, и у меня хватило силы воли, несмотря ни на какую трудность задания, вести себя в тылу врага спокойно, действовать уверенно. Можно и нужно применять меры ощутимого воздействия. Ведь это во имя того, чтобы вырастить ребёнка замечательным человеком. Надо уметь «вырвать» у него стремление к дурному. Из выступлений С.А.Калабалина в Тамбовском пединституте, 1967 г. * * *

Удивительное это искусство – дело педагогическое. Каждый подлинный учитель воспитывает каждое мгновение, на каждом квадратном метре земли. Мы, к сожалению, педагогически верно не умеем наказывать ни в семье, ни в школе. И вот вместо настоящего мужчины вырастает хлюпик, неврастеник, вместо женщины – вздорное, капризное существо. И.В. Мичурин преобразовывал природу, не ожидая от неё милостей. А.С. Макаренко растил настоящего человека. Спасибо им за то, что они жили на земле и делали своё великое дело! Земной поклон, вам, мичуринцы, за вашу любовь, за вашу веру и доверие к делу Макаренко, за ваше удивительное гостеприимство! Из выступления С.А. Калабалина в Мичуринском пединституте, 1967 г. * * *

В конце 80-х годов в преддверии 100-летия великого педагога А.С. Макаренко возникает новая дискуссия о его педагогике. Она вызвана появлением книги доктора пед. наук Ю.П. Азарова «Не подняться тебе, старик», где автор призывает «перечитать Макаренко» – «по-настоящему талантливого педагога советского тоталитарного режима». Признавая педагогический талант Антона Семёновича, Азаров делает его апологетом педагогики сталинизма. Судите сами: «Макаренко вобрал в себя самое страшное, что было в сталинской идеологии: нивелировка личности, отказ от интеллигентных традиций русской, да и классической педагогики, отказ от Идеала, каким был для всех времён и народов всесторонне и гармонически развитый человек. Этот идеал Макаренко называл болтовнёй…». В развернувшейся бурной полемике в научных кругах, сторонники Азарова Ю.П. увидели в нём новатора «принципиально новой позиции в советском макаренковедении», сумевшего «пробить брешь в педагогическом сознании». «Перестройщики» педагогики по случаю своей победы торжествовали, не взяв во внимание особенности времени: даже в условиях плюрализма мнений существует естественная черта между правдой и ложью, переступать которую безнравственно. * * *

«... Когда я думаю о том, что у нас целые поколения воспитывались не на сказках Пушкина, не на Чайковском, не на народных песнях, а по системе Макаренко, предназначенной для заключённых, меня ужас берёт. И мы её подавали как передовую систему воспитания!» Алексей Денисов, «Собеседник», №20, 1991 год.

«Вы в своём «партийном» журнале печатаете только положительное: у нас все пионеры воспитанные, носят галстуки, чтят перестройку в пионерской организации, поддерживают педагогику Макаренко. Но давайте посмотрим внимательно. Взять хоты бы нашу школу. Не нужно нашим ребятам ни перестройка, ни сама пионерская организация. Пришли, отсидели уроки, побесились на переменах и ушли. Дома у каждого своя жизнь, своя компания. Равнодушие к общественным делам полное.... И если бы я кому-нибудь сказала, что поддерживаю педагогику Макаренко, меня б «опозорили» с головы до ног». Катя С., из писем в журнал «Вожатый», июнь 1990 год.

«Личность через коллектив воспитать нельзя. В нём десятилетний ребёнок может быть только функционером. Личность всегда борется с коллективом и таким образом утверждает себя. Гуманно ли навязывать детям те формы общения, которые противоестественны их природе? Гуманно ли навязывать им идеалы? Их человек должен находить для себя сам». А. Тюков, заместитель министра РФ, Фрагменты дискуссии на тему: «Гуманизация современной общеобразовательной школы», январь 1991 год.

«Да, педагогика Макаренко была хороша для своего времени. Потому что была естественна, потому что распространялась на кучку детей. Возможно, она годится и для нынешних малолетних преступников. Но ведь не все дети нуждаются в перевоспитании. Тем более, если оно осуществляется не дома - родителями, а в коллективе: в интернате, коммуне, колонии....» И. Репьёва, «УГ», №48 ноябрь 1990 г.

«В наших детских колониях до сих пор применяются те методы Макаренко, которые делают ставку на авторитет коллектива в ущерб достоинству отдельной личности, ставку на безжалостные репрессии против провинившихся, зависимость одного подростка от всех, и всех – от одного, т.е.ставка на то, что по сути, есть казарменная педагогика, детский ГУЛАГ. До сих пор поощряются стукачи, начисляются «баллы», если всех донёс, кто где сигары прячет, практикуется наказание всех за провинность одного....» Александр Васиникий, «Известия», №339, декабрь 1990 год. * * *

Слово – мощное педагогическое средство. Словом можно убить, словом можно воскресить, словом можно человека уничтожить, унизить, поднять, осчастливить. Давайте учиться с пониманием относиться к каждому слову, высказанному по адресу другого человека. Давайте учить этой культуре наших детей. Воспитательная педагогика Антона Макаренко – педагогика здравого смысла. И я в этом убеждаюсь, когда вновь и вновь обращаюсь к статье Ю.П. Азарова «Помогите стать Ушинским!» (Комсомольская правда, 27 апреля 1986 г.): «Истинное педагогическое дарование в чём-то стыдливо, непоказушно. Педагогические лидеры детства иной раз пребывают в конфликте с окружающей средой. Ну, кому нужен в педвузе какой-нибудь Том Сойер или Семён Карабанов? Не каждый, подобно юному Фолкнеру, Гайдару или Макаренко, сумеет увидеть гениальность детских педагогических действий, которые совершаются без нашего взрослого вмешательства. Эти действия совершаются, когда дети на пустыре сбивают футбольные команды и играют до изнеможения. Когда сами идут в походы. Когда рассказывают друг другу о прочитанном. Когда помогают товарищам выпутываться из разных сложных дел. Когда хозяйничают дома или работают целое лето в сельхозе или на предприятии… Дети – великие педагоги… У детей можно научиться современным методам организации детской жизни, неукротимой энергии, нравственной чистоте…» * * *

«Наследие А.С. Макаренко поистине неисчерпаемо. Каждое время будет открывать в нём новые стороны и глубины. Но понадобятся ещё большие усилия, чтобы до конца преодолеть упрощённо-обыденное и извращённое представление о нём. Необходимо воссоздать подлинный образ замечательного деятеля образования и воспитания». (А.А. Фролов, 1991). «Книги Макаренко не были изъяты из обращения, ими зачитывались миллионы людей, и, я думаю, многие понимали, на что и против чего они работали. Впрочем, они и сейчас остаются главным оплотом против тоталитарной школы, равно как и против школы, в которой демократия доводится да абсурда, до отрицания опыта взрослых, до развала порядка, до превращения учителя в своеобразного Петрушку, который должен развлекать ленивых лоботрясов и даже угодничать перед ними – не дай бог, пожалуются на авторитарность». (Вольфганг Зюнкель, 1990). «Под ударами беззастенчиво «перестроившихся» апологетов А.С. Макаренко навсегда погребена суровая и романтически настроенная его поэтика, а педагогические поэмы вытеснила педагогическая «чернуха» (Е.А. Ямбург, 1991). «Нам сегодня не хватает энергетики идеалов, которые питали бы добрые, созидательные стремления и поступки людей. Такой созидающей философией может стать философия нравственного бытия Макаренко. Его педагогическая теория и практика – это совокупность не востребованных, не увиденных нами идей» (В.И. Слободчиков, 2006). Воспитательная педагогика А.С. Макаренко – великое и непревзойдённое наше достояние, созданное для нас, дарованное нам. Суть его педагогики – становление собственно человеческого в человеке. «Никаких детских катастроф, никаких неудач, никаких процентов брака, даже выраженных сотыми единицами, у нас не должно быть». (А.С. Макаренко) Глубокая вера в огромный потенциал человеческих возможностей и вера в безграничные возможности воспитания помогут нам вернуться к Макаренко, обрести смысл его великих деяний в интересах Отечества, не бояться идти на педагогический риск и «Не пищать!»

Евгений Горшков Слово Калабалинцев Ещё детьми познали все мы, Что значат горе и беда. «Педагогической поэмы» Мы не читали в те года... И затянула нас трясина, Покрыли души муть и грязь. И вместо дочери и сына Страна могла увидеть мразь. Но жил на свете Калабалин, Преудивительный Семён. Из груды хлама и развалин Мог Человека сделать он. Он сам испил такую чашу. Ему Макаренко помог. И вот Семён, на радость нашу, - Такой же славный педагог. Мы точно знали - он железный За ним шли все мы, как один. И если кто тянулся в бездну, То лишь законченный кретин. Он не лепил послушных кукол И не выращивал цветы. С педагогической наукой Был, как Макаренко, «на ты». Вот мы идём, всей грудью дышим, С пути сметаем ложь и зло, А за спиной, порою, слышим, Мол, этим просто повезло. Конечно, очень повезло нам, Что Калабалин взял в полёт. Но по своим земным законам Живое движется вперёд. 1974 г.

Заключение В последние годы мы всё более остро ощущаем тревогу по поводу нравственного состояния нашего общества и духовного мира человека. Профессор философии Ю.А. Шрейдер писал: «Самая страшная из грозящих нам катастроф - это не столь атомная, тепловая и тому подобные варианты физического уничтожения человека на Земле, сколько антропологическая - уничтожение человеческого в человеке». Предвидение философа, похоже, сбывается: в Бесланской трагедии мы столкнулись не просто с убийцами, а с теми, кто использовал оружие против беззащитных детей. «Нелюди» - вот всенародный вердикт тем, кто сотворил это зло. «Нелюдь» - человекоподобие, существо бездуховное и безнравственное. Для того чтобы противостоять натиску бездуховности и безнравственности, нам необходимо предпринять срочные превентивные (предупреждающие, опережающие действия противной стороны) меры. «Разве не видно, в каком ужасающем состоянии находится наше юношество, - с болью говорит митрополит Владимир в своём интервью газете «АиФ». - Каждый 7-й подросток - наркоман, то есть смертник. Треть уголовных преступлений совершается при участии несовершеннолетних. Наша страна стала «мировым лидером» по детской проституции и порнографии. Вместо воинствующего безбожия в государстве и обществе воцарилась воинствующая пошлость. Юные души не получают противоядие от нравственного растления. И всё это будет продолжаться, пока воспитание в России подменяется антивоспитанием...» В самом деле, человек начинается только тогда, когда он научается преодолевать свою естественность, самообуздывает свои инстинкты. Мы являемся обладателями уникального, бесценного достояния - нашего педагогического наследия. Главный педагогический урок, оставленный нам великими предками, определяется так: «Человек есть предмет воспитания, а миссия педагогики - искусство делать человека нравственным». Нравственность - это, прежде всего, воспитанные чувства, а также знания о нормах бытия, которые складываются между достойно живущими людьми. И человеческое достоинство вырабатывается из представлений о своём жизненном предназначении, о том, «что такое хорошо и что такое плохо». В математике «экстремум» (в переводе с лат. «крайнее») обозначает наибольшее и наименьшее значение величин и употребляется для объединения понятий максимума и минимума. С некоторых пор это понятие стали применять в области человековедения, главным образом в сфере общения, взаимодействия. Проявление экстремистских наклонностей, заложенных в самой природе человека, во многом зависит от социальных условий. В кризисные периоды развития общества, подобные тем, которые переживает в настоящее время наша страна, появляется много людей, которых мы называем экстремистами. Как уберечь подростков от собственной и чужой агрессии? Столь важный вопрос ставят авторы методического пособия «Профилактика агрессивных и террористических проявлений у подростков» под ред. И. Соковни (М., 2005). Но подходы к решению этой проблемы, которые предлагают авторы, вызывают у педагогов скорее недоумение, нежели желание воспользоваться ими. Судите сами: «Агрессивному ученику третьего класса педагог может сказать: «Ты уже большой и не должен так себя вести, мы ждём от тебя более разумных поступков, ты можешь». <...> Корректируя поведение ученика шестого класса, педагог должен сделать рефлексивное замечание, что этот ребёнок пока ещё маленький и не в состоянии понять некоторые логические доводы взрослых. Начальные формы агрессивного поведения в этом возрасте корректируются с помощью шутки, доброго отношения. Старшеклассникам необходимо логическое обоснование педагогических указаний. Неплохой результат даёт беседа, с помощью которой педагог и ученик могут дойти до причины, вызвавшей агрессивное состояние». Здесь мы видим явную переоценку словесных методов воспитания. «Самое упорное натаскивание человека на похвальных мыслях и знаниях – пустое занятие», - предупреждал А.С.Макаренко. Организовать детскую жизнь как опыт, воспитывающий определённую группу привычек, - таково было основное требование педагога, и в этом он видел сущность воспитания. Постоянная тренировка в нравственных поступках приводила к тому, что привычка к правильным действиям становилась для его воспитанников жизненной нормой. Собственно воспитательная работа заключается в педагогически целесообразной организации жизни детей. Мой учитель и воспитатель Семён Афанасьевич Калабалин, будучи руководителем одного из воспитательных учреждений, в первую очередь ставил перед детьми реально достижимую цель. Цель, благодаря которой жизнь в доме, объединившем детей, стала бы интереснее, чем в ближайшем окружении. Выстраивая воспитательный процесс, мы имеем дело с высокоорганизованной системой – человеком. В силу своей высокой организации человек протестует против всего бессистемного, неразумного, противоестественного. Поэтому рассчитывать на педагогический эффект можно только в том случае, если в полной мере будет реализован принцип системности и последовательности в воспитании. Необходимы не отдельные средства, а система средств, разработанная сообразно целям воспитательной работы. В этом и заключается суть педагогического мастерства. Под этим термином Антон Семёнович понимал систему педагогических умений, которые помогают педагогу глубже, ярче, талантливее выразить себя, добиться оптимальных результатов в работе. Наследие Антона Семёновича постигла судьба и счастливая, и трагичная. Ещё при жизни вокруг него кипели страсти: были у Макаренко сторонники, последователи, были и противники, и злейшие враги. Как важно нам сегодня глубоко осмыслить всё то, что оставлено нам в наследие, понять значимость макаренковской воспитательной педагогики, её принципы и закономерности, найти пути действенного использования. «Без специальной заботы о человеке, заботы педагогической, мы многое теряем», - говорил А.С.Макаренко. Подросток, выброшенный из поля социально-правовой защиты, ищет эмоциональную поддержку и находит её среди тех, кто попал в такое же положение. Состояние человека, который очутился в социальном тупике и пытается из него выйти, на юридическом языке называют «аутсайдерство». Аутсайдерами становятся молодые люди с заниженной самооценкой, чувством ущербности и ненужности, считающие себя неудачниками. Объединившись в «мы» или в «свои», они ищут пути самоутверждения и самореализации, часто путём протеста и защиты, а иногда и удовлетворения эгоистических, агрессивных потребностей. Воспитательная педагогика Антона Семёновича десятки лет сохраняет к себе интерес педагогов, учителей, учёных – верных последователей его привлекательных педагогических традиций. Опыт, принятый как наследство Семёном Афанасьевичем и Галиной Константиновной Калабалиными от своего учителя, – уникален и социально значим для нас и нашего времени. В основе этого опыта лежит педагогика, готовая «наполнить любое скопление детворы чувствами Отца и Матери, обнять их любовью». Ярчайшим доказательством её праведности – Калабалинцы, их воспитанники и их надежда на «многие лета».

Г.К. Калабалина. Слово о Макаренко. 1978 г.

Рабочая программа спецкурса «Воспитательная педагогика А.С. Макаренко и его последователей» Пояснительная записка «Умение воспитывать – это всё-таки искусство, такое же искусство, как хорошо играть на скрипке или рояле, хорошо писать картины, быть хорошим фрезеровщиком или токарем», - писал А.С. Макаренко. Пора нам, наконец, понять, что макаренковское педагогическое наследие – кладезь наших воспитательных возможностей. В отличие от других классиков педагогики он целиком посвятил себя исследованию воспитания, пытаясь привести воспитание в точное соответствие с развитием общества, а педагогическую мысль сделать мощным условием ускорения социально-экономического прогресса. Великий педагог являлся сторонником того, что педагогика «могла обгонять общество в его человеческом творчестве» и успешно делал то, что по-настоящему не осознано даже в современных условиях: расширял предмет педагогики и сферу воспитания, отчётливо видел их роль в процессе развития человека и общества. Сейчас назрела необходимость осваивать далее педагогическое наследие А.С. Макаренко не только как сложную, цельную, открытую и развивающуюся систему, но и как метод педагогического мышления и действия. Это наследие поистине неисчерпаемо. Каждое время будет открывать в нём новые стороны и глубины. Нам необходимо уже сегодня воссоздать подлинный образ замечательного педагога, преодолеть упрощённо-обыденное и извращённое представление о нём. К сожалению, большинство студентов педвузов оказываются вне этой реальности и не знают А.С. Макаренко как педагога-новатора, не задумываются о перспективах использования его воспитательной педагогики в реальной действительности. Данный спецкурс предполагает работу со студентами факультетов педагогики и психологии (введён в учебный план педагогического факультета Егорьевского филиала Московского государственного гуманитарного университета им. М.А. Шолохова). 1. Цель и задачи спецкурса Цель данного спецкурса – дать студентам представление о педагогическом наследии великого педагога-соотечественника, о его вкладе в мировую педагогическую науку и практику воспитания, о преемственности его идей и опыта. Задачи: 1) познакомить студентов с педагогическим наследием А.С. Макаренко: 2) сформировать у них адекватное представление о сущности его воспитательной педагогики; 3) познакомить с опытом последователей воспитательной педагогики А.С. Макаренко, удачно применявших опыт великого педагога в своей деятельности (С.А. Калабалин, А.А. Католиков, Г.М. Кубраков и др.); 4) пробудить интерес к самостоятельной педагогической деятельности. 2. Требования к уровню освоения содержания дисциплины Студент, изучивший данный спецкурс, должен Знать: - социокультурный контекст деятельности А.С. Макаренко; - содержание работ А.С. Макаренко; - историю его жизни и деятельности; - особенности его педагогической концепции; - опыт воплощения педагогической концепции А.С. Макаренко в жизнь его последователями. Уметь: - сформулировать значение А.С. Макаренко для отечественной педагогики; - обосновать значение А.С. Макаренко как социального реформатора; - проектировать перспективы применения идей и технологий социокультурного эксперимента А.С. Макаренко. Владеть навыками: - продуктивного чтения первоисточников; - рефлексии собственного опыта пребывания в детском коллективе; - анализа деятельности педагогов по руководству детским сообществом. 3. Объём курса и виды учебной работы

Вид учебной деятельности

Всего часов

Семестр

Общая трудоёмкость

32

2-ой

Аудиторные занятия:

Лекции

22

Практические работы

10

Вид отчётности - зачёт

4. Учебно-тематический план Разделы дисциплины и виды занятий

№ п\п

Название раздела

Всего часов

Лекции

Практические занятия

1

Теоретические взгляды А.С. Макаренко

6

6

-

2

Практическая деятельность А.С. Макаренко

6

2

4

3

Макаренковедение за рубежом

6

4

2

4

А.С. Макаренко – реформатор педагогики

6

2

4

5

Последователи воспитательной педагогики А.С. Макаренко

8

4

4

Содержание разделов курса (второй семестр)

№ п/п

Раздел, тема курса, содержание учебного занятия

Лекция

Практические занятия

Тема 1. Теоретические взгляды А.С. Макаренко

1.1.

Этапы жизненного пути А.С. Макаренко. Генезис его теоретических взглядов.

2

1.2.

Основные идеи А.С. Макаренко: педагогический коллектив, воспитание в коллективе, единство требований к личности и уважения к ней, производительный труд детей, самоуправление, организация «завтрашней радости» и параллельного действия.

2

1.3.

Отражение реальной педагогической практики в художественных произведениях А.С. Макаренко.

2

Тема 2. Практическая деятельность А.С. Макаренко

2.1.

Организация жизнедеятельности воспитанников в колонии им. М. Горького

2

2.2.

Организация жизнедеятельности воспитанников в коммуне им. Дзержинского

2

2.3.

Разнообразие видов деятельности в колонии им. М. Горького и коммуне им. Дзержинского. Связь учреждений А.С. Макаренко с окружающей средой.

2.4.

Индивидуальный подход А.С. Макаренко к воспитанникам.

2

Тема 3. Макаренковедение за рубежом

3.1.

Марбургский центр А.С. Макаренко

4

3.2.

Деятельность Всемирной организации по изучению наследия А.С. Макаренко

2

Тема 4. А.С. Макаренко - реформатор педагогики

4.1.

Методология макаренковского творчества. Педагогическая логика.

2

4.2.

Воспитательная педагогика – продукт опыта педагога-практика.

4

Тема 5. Последователи А.С. Макаренко

5.1.

Реализация идей А.С. Макаренко в советской школе, в школах интернатах, в детских домах.

1

1

5.2.

Деятельность С.А. и Г.К. Калабалиных в различных воспитательных учреждениях.

1

1

5.3.

Педагогическая деятельность А.А. Католикова, Г.М. Кубракова, С.Т. Терского и др.

1

1

5.4.

Коммунарская методика И. П. Иванова, педагогика сотрудничества.

1

1

Литература

1. Абраменкова В.В. Центры духовной педагогики: от интерната – к пансиону. // Народное образование, 1991, № 2. 2. Азаров Ю.П. Помогите стать Ушинским. // Комсомольская правда, 24 апреля 1986 г. 3. Артамонова Е. Новый век макаренковедения (репортаж с симпозиума). // Народное образование, 2005, № 6. 4. Бейлинсон В. Социальная педагогика А.С. Макаренко. // Народное образование, 2005, № 6. 5. Богуславский М. О Макаренко без гнева и пристрастия. / Педагогический вестник, июнь, 1994. 6. Вигдорова Ф.А. Дорога в жизнь. Это мой дом. Черниговка. - 1972. – 696 с. 7. Вигдорова Ф.А. Драгоценное наследство. // Литературная газета, 19,12,1950, №122. 8. Гмурман В.Е. Научное наследие А.С. Макаренко и задачи педагогического образования // Сов. педагогика, 1981, №3. 9. Гордеева А.В., Морозов В.В. Прикладная реабилитационная педагогика: Учебно-методическое пособие. – М., 2004. – 176 с. 10. Гриценко Л.И. Личностно-социальная концепция А.С. Макаренко в современной педагогике (Сравнительный анализ отечественного и зарубежного макаренковедения): Монография. – Волгоград., 1997. – 265 с. 11. Детский дом: уроки прошлого. Сб./ сост. Г. Мыльникова, - М., 1990. – 191 с. 12. Калабалин А.С. Антон Семёнович был непредсказуем, и это вызывало жадное любопытство детей. // Народное образование, 2005, №6. 13. Калабалин А.С. Недетские заботы детского дома. // Беспризорник, 2006, № 1. 14. Калабалин С.А. Бродячее детство. – М., 1968. 15. Калабалин С.А. Самое главное. // Литературная газета, 24, 03, 1951. 16. Кораблёва Т.Ф. Цветочки – ягодки либеральной идеологии. // Беспризорник, 2006, №1. 17. Кускова Е.Д. Беспризорная Русь // Советская педагогика, 1990, №10. 18. Лёвшин Л.А. Педагогика и современность. – М., 1964. – 358 с. 19. Лордкипанидзе Д.О. Педагогическое учение К.Д. Ушинского. – М., 1991. 20. Лукин Ю.Б. Два портрета (А.С. Макаренко, М.А. Шолохов) Критико-биографические очерки. – М., 1975. – 416 с. 21. Лысенко П.Г. Судьбы воспитанников А.С. Макаренко. Полтава, 1994, 264 с. 22. Макаренко А.С. Педагогические сочинения в 8 томах. – М., 1984. 23. Макаренко А.С. С любовью и тревогой: Сб./Сост., А.К. Романовский, А.Г. Губко. – К., 1989. – 368 с. 24. Максакова В.И. Практическое макаренковедение. // Беспризорник, 2007, №1. 25. Максакова В.И. Студенчество как один из ресурсов общественного воспитания беспризорников. // Беспризорник, 2006, №1. 26. Малинин В.И. К дискуссии о наследии А.С. Макаренко // Педагогика, 1994, №2. 27. Миронов В. Век просвещения. // Народное образование, 1989, №10. 28. Морозов В.В. Дети улицы, или Размышления о реабилитационной педагогике. // Внешкольник, 1999, №10-11. 29. Морозов В.В. Живая практика жизни. С.А. Калабалин: материалы к биографии. //Мир образования, 1997, №6. 30. Морозов В.В. Жить для тех, из среды которых вышел сам. Страницы биографии С.А. Калабалина. // Народное образование, 2003, №5. 31. Морозов В.В. Педагогическое проектирование реабилитационно-воспитательной работы в детском интернатном учреждении. // Социальная педагогика, 2003, №3. 32. Морозов В.В. Предупреждение экстремизма в подростковой среде средствами воспитательной педагогики А.С. Макаренко. // Народное образование, 2005, №6. 33. Морозов В.В. Реабилитационно-педагогический процесс в образовательных интернатных учреждениях: Автореферат диссертации кандидата педагогических наук. – М., 2001. – 23 с. 34. Морозов В.В. Со-бытийная педагогика Семёна Афанасьевича И Галины Константиновны Калабалиных. // Народное образование, 2006, №6. 35. Негретов П.И. В.Г. Короленко. Летопись жизни и творчества. 1917-1921. – М., 1990. – 288 с. 36. Погребенский В., Турчанинова Ю. Человек по профессии человек. / Учительская газета, 7 января, 1992. 37. Прохоров Н. Дорогой т. Макаренко // Аврора, 1989, №2. 38. Разговор от первого лица. (Из опыта работы С.А. Калабалина – воспитанника, соратника и последователя А.С. Макаренко). Сб./сост. В.В. Морозов. – М.: МОИУУ, 1999. – 124 с. 39. Сидальковский А.П. Проблемы отношений в советской педагогике и педагогическое наследие А.С. Макаренко. – Ставрополь, 1971. – 131 с. 40. Слободчиков В.И. Индивидуальность как способ духовного бытия человека // Новые ценности образования, 2004, выпуск 2 (17). 41. Слободчиков В.И. Очерки психологии образования. – Биробиджан: 2006. 42. Слободчиков В.И. Педагогика А.С. Макаренко – социально-педагогическое открытие XX века // Народное образование, 2006, №6. 43. Слободчиков В.И., Исаев Е.И. Психология человека. – М., 1995. – 384 с. 44. Слово об учителе и о себе: к 100-летию со дня рождения А.С. Макаренко / Сост. Морозов В.В., - Электросталь, 1989. 45. Соколов Р.В. Ах, коммунары мои, коммунары // Беспризорник, 2006, № 1. 46. Сокольников Ю.П. «Не привыкать к шаблонам…, искать лучшие методы влияния». // Вечерняя школа, № 2, 1988 г. 47. Сухомлинский В.А. Идти вперёд! // Народное образование, 1989, № 8. 48. Фролов А.А. А.С. Макаренко и педагогика его времени. – Горький: 1988, 76 с. 49. Хандрос Б.Н. Всматриваясь в лица: Докум.-худож. повествования. – К., 1990. – 256 с. 50. Хиллиг Г. А.С. Макаренко и НКВД // Сов. педагогика, 1990, № 9. 51. Хинштейн А. Шифр победы. Педагогическая поэма–2. / Московский комсомолец, 9 мая, 1999. 52. Целищева Н.И. Кто он, Антон Макаренко: автор научной, природосообразной теории воспитания или публицист-газетчик? (Диспут в московском Центре внешкольной работы им. А.С. Макаренко). // Народное образование, 2007, № 6. 53. Шевелёв А.Н. Отечественная школа: история и современные проблемы. Лекции из истории российской педагогики / СПб.: 2003, 432 с. 54. Школа жизни – школа воспитания: Материалы конференции, посвящённой 115-летию со дня рождения А.С. Макаренко и 100-летию со дня рождения С.А. Калабалина. – Егорьевск – Коломна: 2005. – 271 с. 55. Ярмаченко Н. В плену у конъюнктуры. // Народное образование. 1990 г. , № 3.

К перечню статей